Глава двадцать четвертая 4 глава

— Да, совершенно здорова.

— А что же со свадьбой?

— Отложена до следующего воскресенья.

— Почему?

— Спроси об этом у своего друга. Ромеш соблагово­лил нам сообщить только одно: сейчас у него очень важ­ное дело, и свадьбу придется отложить!

Беспечность отца привела Джогендро в негодование.

— Стоит мне уехать, — воскликнул он, — как обяза­тельно случаются всякие неприятности! Ну что за неот­ложное дело может быть у Ромеша? Он совершенно независим, близких родственников у него не осталось. Если его денежные дела запутаны, не знаю, почему бы не ска­зать этого прямо. И с какой стати вы так легко согла­сились на его просьбу?

— Все это вполне справедливо, — заметил Оннода-бабу. — Но ведь Ромеш никуда не сбежал, пойди и рас­спроси его сам.

Джогендро, обжигаясь, торопливо выпил чашку чая и вышел.

— Подожди, Джоген, зачем так спешить. Лучше бы поел сначала, — крикнул ему вслед Оннода-бабу.

Но Джогендро уже не слышал его. С шумом ворвав­шись в дом, где жил Ромеш, он, еще поднимаясь по лест­нице, громко кричал:

— Ромеш, Ромеш!

Но Ромеша нигде не было. Джогендро не нашел его ни в спальне, ни в кабинете, ни на крыше, ни в нижнем этаже. После упорных поисков он, наконец, наткнулся на слугу.

На вопрос, где хозяин, слуга ответил, что господин уехал рано утром, взяв с собой немного вещей. Он сказал, что вернется через четыре-пять дней. Куда он уехал, этого слуга не знал.

С угрюмым видом Джогендро вернулся домой и снова сел за стол.

— Что случилось? — спросил Оннода-бабу.

— Не известно, что будет дальше, — мрачно ответил Джогендро. — Человек не сегодня-завтра должен стать мужем твоей дочери, а ты, хоть он и живет рядом, даже не поинтересуешься, чем он занимается, куда уезжает.

— Как же так? Ведь еще вчера вечером он был дома!

— Вот видишь, — вспылил Джогендро. — Ты даже не знал, что он собирается куда-то ехать. Его слуга тоже не имеет понятия, где он теперь. Эта игра в прятки мне совершенно не нравится. Не понимаю, отец, как ты мо­жешь так спокойно ко всему относиться.

После такой отповеди Оннода-бабу постарался придать лицу озабоченное выражение и как можно внуши­тельнее произнес:

— В самом деле, что все это значит?

Накануне Ромешу действительно удалось без особого труда ускользнуть от Онноды-бабу, но юноша не прида­вал этому никакого значения. В своей беспечности он вполне уверовал в магическое действие таких слов, как «важное дело», и считал их вполне достаточными для оправдания любых отлучек. Поэтому он с таким спокой­ствием и занялся выполнением того, что признавал своим неотложным долгом.

— Где Хемнолини? — спросил Джогендро.

— Сегодня она рано пила чай и сразу ушла на­верх, — ответил Оннода-бабу.

— Бедняжка, ей, наверно, стыдно за столь странное поведение Ромеша, она боится со мной встретиться.

С этими словами Джогендро поднялся наверх, чтобы успокоить страдающую и удрученную сестру.

Хемнолини сидела в гостиной одна. Заслышав шаги Джогендро, она поспешно раскрыла какую-то книгу, де­лая вид, что занята чтением. Как только брат вошел в комнату, она отложила книгу и, встав ему навстречу, с веселой улыбкой сказала:

— Когда же ты приехал, дада? Знаешь, мне что-то не нравится твой вид.

— Возможно, что я действительно выгляжу плохо, в этом нет ничего удивительного, — ответил Джоген, опу­скаясь в кресло. — Мне уже все известно, Хем. Но ты, пожалуйста, не расстраивайся. Так получилось потому, что меня не было дома. Теперь я сам все улажу. Кстати, Хем, Ромеш объяснил тебе причину отсрочки свадьбы?

Хемнолини оказалась в затруднительном положении. Для нее были нестерпимы все эти подозрения относи­тельно Ромеша, и поэтому ей не хотелось говорить брату, что Ромеш и на самом деле ничего ей не объяснил. Но она не умела лгать.

— Ромеш хотел рассказать мне все, — ответила она, — но я решила, что для меня это не так уж важно.

«Это она из гордости, — подумал Джогендро. — Со­всем в ее духе». А вслух сказал:

— Тебе не о чем беспокоиться, Хем, сегодня же выясню, что его вынудило так поступить.

— Да я вовсе и не беспокоюсь, — отозвалась Хемно­лини, рассеянно перелистывая лежавшую у нее на коле­нях книгу. — И вообще не хочу, чтобы ты приставал к нему с расспросами.

«Опять гордость», — подумал Джогендро.

— Это уж не твоя забота, — заметил он и уже наме­ревался уйти, когда Хемнолини стремительно поднялась с кресла.

— Не надо с ним ни о чем говорить, дада. Что бы вы о нем ни думали, для меня он всегда будет вне всяких подозрений.

Только теперь Джогендро вдруг осенила мысль, что слова сестры звучат отнюдь не гордостью. Сразу проник­шись к ней любовью и состраданием, он, усмехнувшись, про себя подумал: «Уж эти мне образованные девицы!.. Не имеют никакого представления о жизни. Столько училась, столько знает, а вот столкнулась с обманом, и не хватает жизненного опыта, чтобы разобраться во всем».

Сравнивая эту беззаветную доверчивость с двуличием того, другого, Джогендро еще больше ожесточился про­тив Ромеша. В сердце его окрепла решимость во что бы то ни стало узнать причину отсрочки. Он вторично сде­лал попытку уйти, но Хемнолини схватила его за руку:

— Дада, обещай мне, что ты совсем не будешь гово­рить с ним об этом.

— Там видно будет.

— Нет, дада, не «видно будет», а дай мне слово, иначе я не отпущу тебя. Уверяю тебя, что тут совершенно не о чем беспокоиться. Ну, сделай это ради меня!

Видя такое упорство Хемнолини, Джогендро решил, что Ромеш, конечно, ей все объяснил. Но ведь такую, как Хем, ничего не стоит обмануть какой-нибудь небылицей.

— Послушай, Хем, — сказал он, — тут дело не в по­дозрительности. Когда девушка собирается замуж, то у людей, на попечении которых она находится, есть опре­деленные обязанности. Возможно, вы прекрасно поняли друг друга и всем довольны — это уж ваше дело. Но ведь этого недостаточно, нужно, чтобы между женихом и нами тоже было полное понимание. И правду говоря, Хем, выслушать его объяснения сейчас важно именно нам, а не тебе. Вот после свадьбы нам уже не о чем бу­дет с вами разговаривать.

С этими словами Джогендро поспешно вышел.

В один миг любовь лишилась завесы, скрывавшей ее от посторонних взглядов. Отношения, которые с каждым днем сближали влюбленных все больше и больше, скоро должны были создать для них особый, их собственный мир. А теперь грубые подозрения других непрерывно на­носили любви удар за ударом. Все эти неприятности при­чиняли Хемнолини столько страданий, что ей не хотелось видеть даже родных и друзей. И когда ушел Джогендро, она предпочла остаться одна в своей комнате.

Выходя из дому, Джогендро столкнулся с Окхоем.

— О Джоген, ты приехал! — воскликнул тот. — И, ко­нечно, обо всем знаешь? Ну, что ты на этот счет думаешь?

— Предполагать можно всякое. Но какой толк попу­сту спорить и гадать, в чем тут дело? Не время зани­маться психологическим анализом, сидя за чайным сто­лом.

— Ты же знаешь, что и я не сторонник пустых раз­глагольствований, как бы они ни назывались — психоло­гией, философией или поэзией. Я человек дела. Как раз это я пришел тебе сказать.

— Ну хорошо, в таком случае давай говорить о деле, — нетерпеливо сказал Джогендро. — Можешь ты, например, сообщить, куда уехал Ромеш?

— Могу.

— Тогда говори скорее. Где он?

— Сейчас я тебе этого не скажу, но сегодня же, ровно в три часа дня, ты его увидишь.

— В чем же, наконец, дело? Все вы превратились в какое-то воплощение загадочности. С тех пор как я приехал, вокруг полно роковых тайн! Нет уж, Окхой, хватит секретничать.

— Рад слышать это от тебя. Именно потому, что я никогда ничего не скрываю, я и нажил себе столько вра­гов: твоя сестра видеть меня не может, отец бранит за мою подозрительность, да и Ромеш-бабу отнюдь не при­ходит в неистовый восторг от встречи со мной. Остался один ты. Но за тебя я боюсь: ведь ты не любитель бес­плодных рассуждений, в твоем характере действовать прямо. Я слабый человек, и для меня невыносима мысль, что ты можешь из-за этого пострадать.

— Послушай, Окхой, что-то не нравятся мне твои уклончивые ответы. Я прекрасно вижу: ты что-то знаешь. Зачем же скрытничать? Цену, что ли, себе набиваешь? Расскажи честно все, что знаешь, довольно увиливать!

— Ну хорошо, расскажу все с самого начала. Слу­шай внимательно, тут многое будет для тебя новостью!

 

Глава восемнадцатая

 

Срок аренды квартиры в Дорджипаре еще не истек, но Ромеш даже не догадался передать ее на время кому-нибудь другому. Последние несколько месяцев он витал где-то вдали от земных сфер, там, где денежные сообра­жения не имеют никакого значения.

Приехав на эту квартиру рано утром, Ромеш прика­зал убрать комнаты, привести в порядок постель, разо­стлать цыновки, распорядился купить кое-какие про­дукты.

Сегодня Комола должна была вернуться из школы.

Все приготовления уже были закончены, а ее все не было. В ожидании Ромеш прилег на постель и принялся мечтать о будущем. Он никогда не бывал в Этойе, но представить себе пейзаж западных провинций нетрудно. Он поселится на окраине города. Большая дорога, обса­женная деревьями, проходит мимо его сада... Далеко за ней, насколько хватает глаз, тянутся поля с разбросан­ными по ним колодцами, с вышками для сторожей, охра­няющих посевы от животных и птиц; весь день доно­сится оттуда надрывный скрип колодезных колес, приво­димых в движение волами. Изредка, в клубах пыли, промчится по дороге одноконная повозка, и серебристый звон упряжки всколыхнет на миг неподвижность зной­ного воздуха.

Ромешу становится не по себе при мысли о том, что там, вдали от родного дома, Хемнолини придется прово­дить целые дни в одиночестве, в наглухо закупоренном от изнурительного полуденного зноя бунгало[12]. И он успокаивается, только представив рядом с ней ее близ­кую подругу. Этой подругой, как он полагал, будет Ко­мола.

Ромеш решил ничего пока не рассказывать Комоле. После свадьбы чуткая Хемнолини прижмет девушку к своей груди и, с ласковой осторожностью поведав ее настоящую историю, бережно освободит Комолу из сетей тайны, окутавшей ее жизнь. А затем, спокойно, без вся­ких потрясений живя в иной обстановке, Комола легко подружится с ними и найдет свое место в жизни.

Наступил полдень, и уличный шум затих: те, кто дол­жен трудиться, ушли на работу, а праздные — погрузи­лись в послеобеденный сон. В прохладном по-осеннему воздухе чувствовалось радостное оживление наступаю­щих праздников.

В этот тихий полдень Ромеш, не жалея красок, рисо­вал в своем воображении картину будущего счастья.

Мечты его были прерваны громким стуком колес, оборвавшимся у дверей его квартиры. Ромеш догадался, что приехала Комола. Его охватило беспокойство. Как встретить Комолу, как держать себя с ней, о чем гово­рить и как отнесется к нему сама Комола? — в ожидании ее появления спрашивал себя Ромеш.

Двое его слуг уже были внизу. Сначала они принесли чемоданы Комолы и, оставив их на террасе, ушли снова.

Затем появилась и сама девушка. Дойдя до дверей комнаты, она остановилась на пороге.

— Входи же, Комола, — промолвил Ромеш.

И она, наконец, вошла, словно с трудом преодолевая приступ нерешительности. Намерение Ромеша оставить ее на время каникул в школе стоило ей горьких слез, к тому же и несколько месяцев разлуки породили в ней некоторую отчужденность к Ромешу. Поэтому, войдя в комнату, она даже не подняла на него глаз и стояла, от­вернувшись, глядя в открытое окно.

Ее наружность поразила Ромеша. Ему казалось, будто он видит перед собой совершенно незнакомую де­вушку. За эти несколько месяцев Комола удивительно переменилась. Она вытянулась и стала стройной, как мо­лодая лиана. Куда делась грубоватая простота пышущей здоровьем деревенской девушки? Ее прежде круглое личико осунулось, и это придавало ему особую прелесть; золотистый загар щек уступил место нежной бледности. В ее походке и манере держаться не осталось и следа былой скованности.

Тоненькая, с чуть склоненной головой, стояла она, выпрямившись, у окна, и Ромеш невольно залюбо­вался ею.

Осенние лучи полуденного солнца освещали лицо де­вушки. Голова ее была непокрыта, перевязанные красной лентой волосы откинуты за спину. Мериносовое, шафран­ного цвета сари плотно облегало девичью фигурку.

За последнее время у Ромеша сохранилось лишь смут­ное воспоминание о красоте Комолы. Теперь же, став еще более яркой, красота эта внезапно поразила его. К этому он совсем не был подготовлен.

— Сядь, Комола, — сказал он.

Комола послушно опустилась в кресло.

— Ну как твои занятия в школе?

— Хорошо, — коротко ответила девушка.

Ромеш усиленно думал, о чем бы еще расспросить ее, наконец, осененный неожиданной идеей, проговорил:

— Ты, наверно, голодна? Здесь для тебя все приго­товлено. Хочешь, я прикажу принести тебе что-нибудь?

— Нет, я закусила перед отъездом.

— Так ничего и не поешь? Может, хочешь сладкого? У меня есть фрукты — яблоки, гранаты, груши.

Комола только молча покачала головой.

Ромеш еще раз поглядел на нее. Чуть склонив голову набок, девушка рассматривала картинки в английском учебнике.

Красивое лицо, словно золотая волшебная палочка, вызывает к жизни и ту красоту, которая таится во всем, что его, окружает. Лицо Комолы как бы вдохнуло жизнь и в прыгающий лучик осеннего солнца и в этот сентябрь­ский день, заставив его принять определенные контуры и очертания. Подобно тому как любой центр управляет тем, что сосредоточено поблизости от него, так, казалось, и эта девушка увлекала в сферу своего влияния и небо, и ветер, и свет — все, что было вокруг, хотя сама она совершенно не подозревала об этом и лишь молча рас­сматривала картинки в своем учебнике.

Ромеш поспешно вышел и тотчас вернулся, неся на подносе груши, яблоки и гранаты.

— Ты, как видно, не хочешь есть, Комола, но зато я проголодался и больше ждать не намерен, — сказал он.

Комола в ответ слегка улыбнулась, и свет этой не­ожиданной улыбки рассеял в их сердцах туман отчуж­денности.

Вооружившись ножом, Ромеш начал чистить яблоко. Но у него не было навыка к хозяйственным занятиям, и Комоле стало до такой степени смешно смотреть на его торопливость и неуклюжие попытки справиться с ябло­ком, что она, наконец, не выдержала и звонко рассмея­лась.

Обрадованный взрывом веселья, Ромеш заметил:

— Ты, кажется, изволишь потешаться над тем, что я не умею обращаться с фруктами? В таком случае очисти их сама, а я погляжу, насколько ты сильна в этом искусстве!

— Если бы под рукой был фруктовый нож, я бы это сделала, а таким не могу, — ответила Комола.

— Неужели ты думаешь, что здесь не найдется чего-нибудь в этом роде? — рассмеялся Ромеш и, крикнув слугу, спросил, есть ли у них фруктовый нож.

— Есть, — ответил тот.

— Почисти его хорошенько и принеси сюда.

Когда требуемая вещь была найдена, Комола сбро­сила туфли, села на пол и, раскрыв нож, весело и ловко сначала освободила плод от кожуры, а затем разрезала его на дольки. Ромеш, который тоже уселся перед ней на полу, складывал их на поднос.

— А ты-то будешь есть? — обратился он к девушке.

— Нет, — ответила она.

— Ну, тогда и я не буду.

Комола подняла на него глаза.

— Хорошо, только сначала ешь ты, а уже потом я.

— А ты не обманешь?

— Честное слово, не обману, — с серьезным видом пообещала Комола.

Успокоенный этим искренним заверением, Ромеш взял одну дольку.

Но его трапеза была прервана самым неожиданным образом. В дверях, прямо перед ним, стояли Окхой и Джогендро.

— Просим нас извинить, Ромеш, — сказал Окхой. — Мы полагали застать вас здесь одного. Нам с тобой, Джоген, не следовало так внезапно, без предупреждения, вторгаться к нему. Давай сойдем вниз и подождем там.

Комола бросила нож и поспешно вскочила, метнув­шись к двери. Но путь загораживали два незнакомца. Джогендро слегка посторонился, давая ей пройти, но и не подумал отвернуться, а, наоборот, внимательно раз­глядывал ее.

Испуганная Комола выбежала в соседнюю комнату.

 

Глава девятнадцатая

 

— Кто эта девушка? — обратился Джогендро к Ромешу.

— Одна моя родственница.

— Так как она явно не принадлежит к твоим стар­шим родичам, хочу надеяться, что вас связывают не узы любви? Ты мне рассказывал о всех своих близких, но об этой девушке я еще ни разу не слыхал.

Тут вмешался Окхой:

— Ты не прав, Джоген. Неужели человек не может иметь тайну, которой не хочет делиться даже с друзьями?

— Разве у тебя действительно есть такая тайна, Ро­меш? — спросил Джогендро.

— Да, есть, — весь вспыхнув, ответил Ромеш. — И во­обще я не желаю говорить с вами об этой девушке.

— Да я-то, к несчастью, испытываю сильное желание поговорить о ней, — настаивал Джогендро. — Если бы ты не делал предложения Хем, поверь, никто не стал бы расследовать, с кем завязываются у тебя родственные отношения. Тогда скрывай, что хочешь, дело твое.

— Могу сказать вам только одно, — заявил Ромеш. — Нет никого в целом свете, с кем бы меня связы­вали отношения, способные служить препятствием к мо­ему браку с Хемнолини.

— Для тебя это, может быть, и так, — возразил Джо­гендро,— но родственники Хемнолини вправе усмотреть здесь весьма основательные препятствия. Мне лишь хо­чется тебя спросить, для чего вообще держать в тайне свои родственные связи, каковы бы они ни были?

— Назвать сейчас причину значило бы раскрыть тайну, — ответил Ромеш. — Ведь ты знаешь меня с дет­ства, прошу тебя, не выпытывай мотивов моего поведе­ния, просто поверь мне на слово.

— Эту девушку зовут Комола?

— Да.

— Ты выдаешь ее за свою жену?

— Да.

— И тем не менее требуешь, чтобы мы тебе верили? Намерен убедить нас, что она тебе не жена, тогда как всем другим говоришь обратное? Как тебе угодно, но это отнюдь не похоже на образец правдивости.

— Ты хочешь сказать, — заметил Окхой, — что по­добное высказывание вряд ли может быть классическим примером логического мышления? Но, дорогой Джоген, в жизни случаются такие положения, которые реши­тельно вынуждают одним говорить одно, а другим дру­гое. В конце концов что-то из двух должно ведь соответ­ствовать истине. Почему не предположить, что расска­занное тебе Ромешем-бабу как раз и есть истина?

— Больше я ничего вам сообщить не могу. Лишь по­вторяю, что женитьба на Хемнолини не противоречит тре­бованиям моей совести. У меня слишком серьезные основания не осведомлять вас о Комоле, это было бы непо­рядочно с моей стороны. И я буду молчать даже в том случае, если вы не захотите отказаться от своих подозре­ний. Коснись дело личных моих неприятностей и огорче­ний, я не скрыл бы от вас ничего. Но тут речь идет о чужой репутации.

— А Хемнолини ты рассказал? — спросил Джогендро.

— Нет. Я собирался сделать это после свадьбы, но если она изъявит желание, объясню ей все теперь же.

— Можно ли нам задать несколько вопросов Комоле?

— Ни в коем случае! Если вы считаете виновным меня, применяйте ко мне любые меры, но я не допущу, чтобы подвергалась допросу ни в чем не повинная де­вушка.

— Допрашивать кого бы то ни было больше не к чему. Все, что нам хотелось знать, мы узнали. Доказа­тельств более чем достаточно. И теперь я говорю тебе прямо: только посмей после всего этого явиться к нам в дом, и тебе не миновать оскорблений.

Ромеш побледнел, но остался спокойным.

— И еще, — продолжал Джогендро, — не вздумай писать Хем. Между вами не должно существовать ника­ких отношений, ни явных, ни тайных. Если же ты все-таки ей напишешь, знай, что я перед всеми разоблачу так тщательно скрываемую тобой тайну и приведу имею­щиеся у меня доказательства. А пока на расспросы, по­чему расстроилась свадьба, буду отвечать, что сам не дал согласия на этот брак, и настоящую причину никому не открою. Однако имей в виду, — один твой неосторож­ный шаг, и все получит огласку. Ты дешево отделался, Ромеш, только не думай, что меня удерживает сострада­ние к такому лицемеру и мошеннику, как ты. Мой посту­пок вызван единственно любовью к Хем, моей сестре. А теперь выслушай мое последнее слово: никогда, ни одним звуком, ни намеком не обнаруживай, что ты имел какое-то отношение к Хем. Я, конечно, не собираюсь по­лагаться на твое честное слово, даже правда неубеди­тельна в устах лжеца. Но, если у тебя еще сохранились остатки стыда или страх перед разоблачением, не вздумай пренебречь моим советом!

— Ах, не довольно ли, Джоген? — заметил Окхой. — Посмотри, как безропотно принимает все это Ромеш-бабу! Неужели в твоем сердце нет ни крупинки жалости? Пойдем. Не беспокойтесь, Ромеш-бабу, мы уже уходим.

Наконец, оба покинули комнату. Ромеш застыл на месте, словно каменное изваяние. Когда состояние оцепе­нения прошло, ему захотелось уйти из дома, чтобы наедине с самим собой обдумать все происшедшее. Но он вспомнил о Комоле — нельзя же бросить ее здесь одну.

Войдя в соседнюю комнату, Ромеш увидел, что Ко­мола, приподняв жалюзи выходящего на дорогу окна, молча смотрит вдаль. Заслышав шаги Ромеша, она опу­стила жалюзи и обернулась. Ромеш сел на пол.

— Кто были эти двое? — спросила девушка. — Сего­дня утром они приходили к нам в школу.

— В школу? — удивленно переспросил Ромеш.

— Да, — подтвердила она. — А с тобой о чем они го­ворили?

— Спрашивали, кем ты мне приходишься.

Комоле не довелось пройти науку, как вести себя в доме свекра, никто ее не наставлял, в каких случаях при­нято проявлять застенчивость. Но скромность была в ней воспитана с детства, и, услышав слова Ромеша, она густо покраснела.

— Я им ответил, — продолжал юноша, — что ты мне чужая.

Комола решила, что он просто задался целью вывести ее злыми шутками из себя.

— Перестань, — резко сказала она и отвернулась.

А Ромеш продолжал размышлять, как ей обо всем рассказать.

Внезапно девушка забеспокоилась:

— Взгляни, вороны таскают твои фрукты!

Убежав в другую комнату, она отогнала ворон и вер­нулась обратно с подносом.

— Поешь, пожалуйста, — сказала она, ставя поднос перед Ромешем.

У Ромеша пропал всякий аппетит. Однако такая за­ботливость девушки тронула его.

— А ты сама?

— Возьми ты первый.

Конечно, это была мелочь, совершенный пустяк, но в теперешнем его состоянии робкий сердечный порыв Ко­молы причинил ему такую острую боль, что он едва удержался от слез. Не говоря ни слова, он заставил себя приняться за еду.

Когда завтрак был окончен, Ромеш сказал:

— Завтра мы поедем домой, Комола.

— Мне там не нравится, — опустив глаза, огорченно ответила девушка.

— Значит, ты хочешь остаться в школе?

— Нет, нет, пожалуйста, не отсылай меня туда. Мне стыдно, девочки только и делают, что расспрашивают меня о тебе.

— И что же ты им отвечаешь?

— Ничего. Они, например, все допытывались, почему ты собирался оставить меня на каникулы в школе. А я...

Комола не договорила. При одном воспоминании об этой обиде рана в ее сердце заныла снова.

— Почему же ты не сказала им, что ты мне чужая?

Комола окончательно рассердилась. Исподлобья взгля­нув на Ромеша, она вымолвила:

— Уйди!

Вновь и вновь спрашивал себя Ромеш, как должен он поступить. Словно червь, грызло его чувство гнетущего отчаяния. Что сказал Джогендро Хемнолини? Что она о нем подумала? Каким образом объяснить Хем истинные обстоятельства? Как ему перенести разлуку с ней?.. Все эти мучительные вопросы до того истерзали его, что он был не в состоянии хорошенько продумать свое положе­ние. Ясно было одно: в Калькутте, в кругу друзей и вра­гов, его отношения с Комолой стали предметом живей­шего обсуждения. И сплетня о том, что Комола его жена, наверняка уже разлетелась по всему городу. Теперь им нельзя здесь оставаться даже на один день.

Задумчивость и рассеянность Ромеша не ускользнули от внимания Комолы.

— Чем ты озабочен? — спросила она. — Если уж тебе так хочется жить в деревне, я согласна туда поехать.

Покорность Комолы причинила ему новую боль. В со­тый раз встал перед ним вопрос: что же все-таки делать дальше?

Занятый своими мыслями, он снова не дал ей ника­кого ответа, продолжая лишь молча смотреть на нее.

Сразу посерьезнев, Комола сказала:

— Признайся откровенно, ты, должно быть, рассер­дился на меня за то, что я не хотела остаться на кани­кулы в школе?

— Уж если говорить правду, Комола, не на тебя я сердит, а на самого себя.

С трудом освободившись, наконец, от паутины соб­ственных размышлений, Ромеш попробовал переменить тему разговора.

— Хотелось бы мне узнать, Комола, чему ты научи­лась за это время?

Девушка с величайшей готовностью принялась вы­кладывать перед ним все свои познания. Уверенная, что поразит этим Ромеша, она прежде всего заявила, что земля имеет форму шара. И он с вполне серьезным ви­дом выразил сомнение в шарообразности земли, спросив, неужели это возможно.

Комола широко раскрыла глаза.

— Да ведь об этом написано в книге, и мы так учили!

— Что ты говоришь? — удивился Ромеш. — Даже в книге написано? А большая она?

Вопрос поставил Комолу в некоторое затруднение. Но, подумав, она с убежденностью сказала:

— Книга-то небольшая, зато печатная. В ней есть даже картинки.

Перед столь вескими доказательствами Ромешу ни­чего не оставалось, как отступить. Поведав все, что могла, о своих школьных занятиях, Комола принялась болтать о подругах и учителях, о том, как она проводила время в стенах школы. Ромеш изредка отвечал ей, продолжая предаваться своим думам, а порой, уловив лишь конец фразы, задавал вопросы совершенно невпопад.

— Но ведь ты меня не слушаешь! — воскликнула вдруг Комола и, очень рассерженная, поднялась с места.

— Ну, не сердись, Комола, — поспешил успокоить ее Ромеш. — Мне сегодня что-то не по себе.

Услышав это, Комола быстро повернулась к нему,

— Что случилось? Ты нездоров?

— Да нет, я не болен. Вообще-то ничего особенного, это со мной иногда бывает. Скоро все пройдет.

Тогда Комола решила окончательно поразить Ромеша своими познаниями.

— Хочешь, я покажу тебе картинки в учебнике гео­графии? — сказала она.

Ромеш с готовностью согласился. Девушка немед­ленно принесла книгу и раскрыла ее перед Ромешем.

— Два шара, которые ты здесь видишь, на самом деле один, — принялась она объяснять. — Ведь мы не можем видеть у круглого предмета сразу обе стороны.

Сделав вид, что он сильно озадачен и должен немного подумать, Ромеш заметил:

— Но и у плоских предметов тоже не видны сразу обе стороны.

— Потому-то и нарисованы на этой картинке обе по­ловины шара отдельно, — авторитетно заявила Комола.

Так провели они этот вечер.

 

Глава двадцатая

 

Оннода-бабу надеялся, что Джогендро вернется с хо­рошими вестями и скандал удастся уладить. Когда сын и Окхой вошли к нему, он со страхом посмотрел на них.

— Кто бы мог подумать, отец, — обратился к нему Джогендро, — что ты позволишь Ромешу зайти так да­леко? Знай я все, и разговаривать бы тебе с ним не позволил!

— Но ты же сам так хотел этой свадьбы, Джоген, — заметил Оннода-бабу. — Сам не раз говорил мне об этом. Если бы не ты, мне...

— Разумеется, мне вообще и в голову не приходило налагать запрет. Но, вместе с тем...

— Вот видишь, еще и «вместе с тем»! Разве так можно? Либо ты согласен, либо против, тут никакой се­редины быть не может!

— Но вместе с тем, хочу я сказать, нельзя было по­зволять ему заходить так далеко.

— Многим делам достаточно лишь толчка, — со сме­хом сказал Окхой, — а дальше для своего развития они ни в чьем поощрении уже не нуждаются. Растут себе да растут, как мыльные пузыри. Пока не лопнут. Но что толку спорить о том, что осталось позади? Теперь следует решать, что делать дальше.

Слушавший его с возрастающей тревогой Оннода-бабу, наконец, спросил:

— Вы видели Ромеша?

— Видели и весьма близко, — ответил Джогендро. — Ближе, чем рассчитывали. Даже познакомились с его женой.

Оннода-бабу глядел на них, онемев от изумления.

— С чьей женой вы познакомились? — переспро­сил он.

— С женой Ромеша, — повторил Джогендро.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Жена какого Ромеша?

— Нашего Ромеша! Несколько месяцев назад он ездил к себе на родину и там женился.

— Но ведь в то время умер его отец, никакой свадьбы в таком случае быть не могло.

— Она произошла как раз перед самой его смертью.

Оннода-бабу прямо оцепенел. Затем после некоторого размышления озадаченно почесал в затылке и сказал:

— Значит, теперь и речи быть не может о его же­нитьбе на нашей Хемнолини?

— Так мы же об этом и говорим, — заметил Джоген.

— Если таков был смысл ваших слов, то как же вы не подумали о том, что свадебные приготовления уже сделаны? Все оповещены, что свадьба состоится в буду­щее воскресенье! Выходит, надо рассылать письма, что свадьбы не будет вовсе?

— Окончательно отменять ее незачем, — заговорил Джоген. — Придется лишь произвести небольшую заме­ну — и дело улажено.

— Что ты такое говоришь?

— Но это же так просто, отец! Конечно, замену про­изводят лишь там, где она возможна. В отношении брач­ной церемонии есть лишь один выход, и мы должны его осуществить. Короче говоря, если мы на место Ромеша поставим другого жениха, свадьба так или иначе будет отпразднована в это воскресенье. В противном случае нам нельзя будет показаться людям на глаза.