А потом и вовсе сгорел дотла.
Несмотря на это, выступления в «Star Club» стали для нас лучшей практикой из всех, что можно пожелать. Концерт не похож на репетицию: его нужно довести до конца, даже если вы пьяны, а пили мы постоянно. Мне не надо особо репетировать, чтобы вести себя на сцене так, как я себя веду. Я сумасшедший по жизни, а таким не нужна репетиция – они и так сумасшедшие. Зато «Star Club» помог нам отшлифовать все новые песни, которые мы написали, например, «The Wizard», «N.I.B.» (в честь бороды Билла, которая, как нам казалось, похожа на кончик ручки), «Rat Salad» и «Fairies Wear Boots» (до сих пор без понятия, о чем эта песня, хотя мне говорят, что это я написал слова). А еще «Star Club» помог мне преодолеть боязнь сцены. Как только я немного расслабился, то стал откалывать всё более сумасшедшие штуки развлечения ради. А ребята меня поощряли. Когда толпа очевидно скучала, Тони кричал мне: «Оззи, давай зажги!» Это служило сигналом сотворить какую-нибудь чертову глупость, чтобы привлечь внимание зрителей. Как-то раз я нашел за сценой банку лиловой краски и по сигналу Тони намазал ей нос. Это было прекрасно, если бы краска не оказалась несмывающейся.
Я не мог отодрать от себя это дерьмо еще несколько недель. Люди подходили ко мне и спрашивали: «Какого хрена это с тобой, чувак?» А еще чаще ко мне вообще не подходили, потому что считали, что я псих.
У нас всех остались свои потрясающие воспоминания о «Star Club». Однажды вечером Тони так обкурился, что решил сыграть на флейте, но потерял ориентацию в пространстве и приложил флейту не к губам, а к подбородку. И всю песню он просто стоял и дул в микрофон, флейта была где-то далеко, а зал удивлялся, – что за херня?
Забавно, приятель.
|
|
Чтобы хорошо провести время в «Star Club», нужно было найти какую-нибудь немецкую девчонку и поселиться у нее в квартире, чтобы не пришлось спать на двухъярусной кровати с другими участниками группы, которые пердят и чешут яйца. Нас не волновало, как выглядят эти девушки, – мы и сами были не красавцы. А если они еще купят тебе пива и угостят сигареткой, то это приятный бонус. А если они не купят тебе пива и не дадут покурить, то надо постараться их обнести. На самом деле, мы часто использовали Тони как приманку – потому что его хотели все девчонки. А дальше он шел наверх и начинал возиться на одной из коек с какой-нибудь фанаткой. Я же в это время полз по-пластунски— как коммандо – к ее сумочке и вытаскивал все деньги, какие находил. Я не горжусь этим, но, черт возьми, нам нужно было на что-то есть.
Мы даже давали этим цыпочкам произвища, которые сейчас кажутся немного жестокими. Иногда даже не немного, а просто жестокими. Например, я спал с одной девчонкой, которую все звали Ведьмой, потому что у нее был шнобель больше, чем у Гизера.
Наш роман с этой девчонкой длился недолго. Утром, после того, как она привела меня к себе, Ведьма проснулась, выпила кофе и сказала: «Я ухожу на работу. Можешь остаться здесь, но ничего не трогай, ладно?» Конечно, эта фраза оказалась роковой. Поэтому, как только она выходит за дверь, я уже обшариваю все шкафы из любопытства, что же такого не должен в них найти. И в глубине шкафа нахожу идеально отглаженную нацистскую форму. Должно быть, ее отца или кого-то еще. Прикольно, да? Я надеваю форму, нахожу бар и расхаживаю по гостиной, раздавая мебели приказы с комедийным немецким акцентом. Бухаю и курю. Я же обожаю всякие военные штуки.
|
|
Примерно через час я снял форму, повесил ее обратно в шкаф, убедился, что она идеально сложена, и притворился, что ничего не было. Но когда Ведьма вернулась незадолго до полудня, то сразу поняла, что что-то не так. Она пошла прямо к шкафу, распахнула дверцы, посмотрела на форму и рассвирепела.
Через минуту я уже сижу на ее метле и вылетаю в дверь.
Вернувшись в Англию, мы собрались дома у Джима Симпсона и рассказали ему, что хотим сменить название на Black Sabbath. Казалось, он был не в восторге, но, честно говоря, думаю, его просто отвлекал мой лиловый нос. Джим ничего мне не сказал, но я уверен, что он постоянно об этом думал, так как всё время смотрел на меня с обеспокоенным выражением лица. Возможно, Джим решил, что в Германии я подцепил какое-нибудь редкое заболевание. Помню, кажется, Элвин Ли из Ten Years After тоже был на этой встрече. И ему название Black Sabbath не понравилось совсем. «Не думаю, что на этом далеко уедешь, ребят», – сказал он нам. Честно говоря, то, что было дальше, я помню достаточно размыто. Только знаю, что Джим заключил сделку с парнем по имени Тони Холл, у которого была независимая продюсерская и звукозаписывающая компания. Он согласился помочь нам записать альбом при условии, что получит долю с прибыли, если альбом окажется коммерчески успешным. Я последний человек, к которому стоит обращаться с разговорами о контрактах, деньгах и прочем, так как не очень разбираюсь в бизнесе.
Во всяком случае, Тони Холл сказал, что считает нас «хорошей маленькой блюзовой группой», но нам необходим дебютный сингл – несмотря на то, что группы вроде нас в те времена редко выпускали синглы. Он сыграл нам песню «Evil Woman» американской группы Crow и спросил, не хотим ли мы сделать на нее кавер. Он понял, что мы не то чтобы в восторге, поэтому предложил сделать звучание гитар потяжелее. Мы всё еще были не в восторге, но Тони предложил оплатить нам студийное время в «Trident» в Сохо, после чего мы подумали, черт, почему бы и нет?
|
|
В итоге все пошло не так уж ровно. Мы понятия не имели, что делаем, поэтому просто установили свое оборудование, нажали на кнопку записи и сыграли вживую. Единственное, что можно с натяжкой назвать в нас профессиональным, – это надпись «Black Sabbath» на барабане Билла, которую одна из девчонок вывела черной изолентой.
Продюсировал нас парень по имени Гас Даджен. Мы были от него в восторге, потому что он работал с Эриком Клэптоном, Moody Blues и Rolling Stones. Сейчас я понимаю, что Гас был к нам очень добр, хотя немного любил покомандовать, а мы не привыкли, чтобы нам говорили, что делать. Но с результатом не поспоришь – этот парень просто гений. После работы над «Evil Woman» он продюсировал величайшие хиты Элтона Джона семидесятых-восьмидесятых годов. Ужасно грустно, что Гас со своей женой Шейлой погиб в автокатастрофе в 2002 году. Он был одним из тех парней, кто внес огромный вклад в британскую музыку, хотя его имя не очень известно. И хотя в то время мы не могли в полной мере этого оценить, но нам невероятно повезло, что Гас был с нами в самом начале нашей карьеры.
В Лондоне мы сыграли в нескольких клубах. На одном из этих концертов перед нашим выходом на сцену диджей поставил какую-то запись, и она мне просто снесла колпак. Вокал показался мне знакомым. И тут до меня дошло: это Роберт Плант. Я подошел к диджею и спросил: «Это новая пластинка New Yardbirds?»
– Нет, это новая группа! Называется Led Zeppelin.
– Правда?
– Да, чувак. Клянусь.
Мы отыграли концерт, но я не мог выбросить ту запись из головы, так что опять подошел к диджею и спросил: «Ты уверен, что это не New Yardbirds? Я знаю этого вокалиста, и он поет не в Led Zeppelin. На конверте написаны имена участников группы?»
Он прочитал имена: «Джимми Пейдж, Джон Бонэм, Джон Пол Джонс, Роберт Плант».
Я не мог в это поверить: New Yardbirds поменяли название на Led Zeppelin… и создали лучшую запись, которую я слышал за многие годы. Помню, в фургоне по дороге домой я сказал Тони: «Ты слышал, какой тяжелый саунд этого альбома Led Zeppelin?»
Нисколько ни смутившись, он ответил: «У нас будет тяжелее».
К концу 1969 года мы отчаянно нуждались в чем угодно, что помогло бы нам выйти на новый уровень. Но мы по-прежнему находились в списке групп категории C. Последнее выступление состоялось 24 декабря в Камберленде – там у нас всё еще было много работы – в зале «Wigton Market Hall». Прямо рядом с этим залом находилась женская психиатрическая больница, и каждый год на Рождество врачи разрешали пациенткам прийти туда потанцевать. Мы ничего об этом не знали. Но даже если бы знали, то ни за что не догадались бы, что дурдом выберет концерт Black Sabbath для рождественских танцев. Но именно это и произошло. Мы играли песню «N.I.B.», когда сумасшедшие дамочки гурьбой ввалились в зал, и к концу песни началась потасовка. Это надо было видеть: дамочки стали лупить по лицу парней, а девушки этих парней стали лупить сумасшедших дамочек в ответ. Это был ад. К тому времени, когда появилась полиция, на полу лежали кучи женщин с фингалами, разбитыми носами и губами.
А потом они запели «Give Peace a Chance».
В это время мы просто стояли на сцене под шум в колонках. Я посмотрел на Тони, а Тони на меня.
– Адово безумие— сказал я ему, усиленно артикулируя.
Он только пожал плечами, подкрутил ручку горомкости на усилителе и начал играть «We Wish You a Merry Christmas».
В январе 1970 года это наконец-то свершилось.
Мы заключили контракт со звукозаписывающей компанией.
Несколько месяцев Джим Симпсон пытался продать нас большим важным дядькам из Лондона, приглашая их на наши концерты. Но никто нами не интересовался. А затем в один прекрасный вечер парень из компании «Philips» приехал в Бирмингем на наш концерт в «Henry’s Blues House» и решил сделать на нас ставку. Думаю, название Black Sabbath сыграло свою роль. В то время книги писателя-оккультиста по имени Деннис Уитли были в списках всех бестселлеров, в кино с большим успехом шли фильмы ужасов киностудии «Hammer Film», а по телевизору только и говорили об убийствах Мэнсона. Всё «темное» пользовалось большим спросом. Не поймите меня неправильно – уверен, сила была именно в нашей музыке. Но иногда, когда речь идет о подписании контракта, в нужное время все эти маленькие детали складываются воедино.
Ну и немного удачи не помешает.
Еще одним моментом, сыгравшим нам на руку, было то, что как раз в это время мы искали себе название. Компания Philips основала «андеграундный» лейбл «Vertigo», для которого мы подошли идеально. Забавным было то, что лейбл «Vertigo» еще даже не открылся, и наш первый сингл «Evil Woman» – под лейблом «Fontana». А через несколько недель компания «Philips» перевыпустила его уже под лейблом «Vertigo».
Не то чтобы это вообще имело значение: оба раза песня провалилась, как бетонное дерьмо. Но это нас не волновало, потому что нашу песню поставили в эфире «BBC Radio 1».
Один раз.
В шесть часов утра.
Я так нервничал, что встал в пять и выпил примерно восемь чашек чая. «Они ее не поставят, – говорил я себе, – они ее не поставят…»
А потом:
БАМ… БАМ…
Ду- ду-у …
БАМ…
Ду-ду-д-д-ду, ду-у-у-у-у …
Д-д-д-д-д-д-д…
ДУ -ДА!
ДУ-ДУ-У-ДУ…
ДУ -ДА!
Ду-ду-у- ду …
Невозможно описать, каково это – впервые услышать себя по «Radio 1». Это было волшебство в квадрате. Я бегал по дому и кричал: «Я на радио! Я на гребаном радио! » – пока мама не протопала вниз в своей ночнушке и не велела мне заткнуться. «Evil woman, – спел я ей громко, – Don’t you play your games with me! ». А потом выбежал в дверь и, распевая песню, понесся по Лодж-роуд.
Но если попасть на «Radio 1» было здорово, то это ничто по сравнению с авансом, который мы получили от «Philips»: по 105 фунтов на нос!
У меня даже собственной десятки никогда не было, чего уж говорить о сотке фунтов. Чтобы заработать такие деньги, мне пришлось бы целый год настраивать автомобильные клаксоны на заводе «Lucas». Всю неделю я считал себя неотразимым красавчиком. Первым делом купил себе банку лосьона «Brut» после бритья, чтобы лучше пахнуть. Потом купил новые ботинки, потому что старую пару уничтожил еще в Дании. Остальное я отдал маме, чтобы она оплатила счета. Правда, потом выпрашивал у нее мелочь обратно, чтобы обмывать успех в пабе.
А потом настала пора снова браться за работу.
Насколько я помню, мы не обсуждали ни демо-версию, ни запись альбома. В один прекрасный день Джим сказал, что нас ангажировали на неделю концертов в Цюрихе, а по пути туда мы остановимся в студии «Regent Sound» в Сохо и запишем несколько песен с продюсером Роджером Бейном и звукорежиссером Томом Алломом. Так мы и поступили. Как и в прошлый раз, просто настроили инструменты и сыграли свои песни вживую, без зрителей. Когда мы закончили, то еще пару часов записывали гитарную и вокальную партии. И всё. Готово. Мы даже успели зарулить в паб до закрытия, чтобы сделать последний заказ. В общей сложности мы уложились в двенадцать часов.
Как мне кажется, только так и стоит записывать альбомы. Мне плевать, что вы создаете очередной «Bridge Over Troubled Water». Записываете новый альбом десять-пятнадцать лет, как Guns N’ Roses. Это просто смешно, и точка. За это время ваша карьера успевает умереть, воскреснуть и снова умереть.
К тому же в нашем случае мы не могли позволить себе роскошь никуда не спешить. Такого варианта просто не было. Поэтому мы пошли в студию и записались. А на следующий день поехали в Цюрих на «Транзите», где нас ждала работа и ночлег в заведении под названием «Hirschen Club». Уезжая из Сохо, мы даже не слышали сведенные записи, которые сделали Роджер и Том, не говоря уже об обложке альбома. Так в то время работала музыкальная индустрия. Группа влияла на то, что с ней происходит, меньше, чем уборщик сортира в кабинете директора звукозаписывающей компании.
Помню, что в «Транзите» дорога в Швейцарию казалась бесконечной. Чтобы убить время, мы курили травку и выдули ее до хрена. Когда мы наконец добрались до Цюриха, то были так чертовски голодны, что нашли одну роскошную швейцарскую закусочную и соревновались на время, кто съест больше банановых сплитов. Я умудрился затолкать себе в глотку двадцать пять этих мерзавцев, а потом владелец нас выкинул. К этому времени у меня вся физиономия была в сливках. И я мог бы съесть еще парочку.
Нам пришлось идти искать «Hirschen Club», и он оказался еще обшарпаннее, чем «Star Club». Там была крошечная сцена, бар всего в нескольких шагах от нее, темно и всюду сновали проститутки. Мы вчетвером жили в одной отстойной комнатке наверху, так что на повестке дня стояла задача подцепить девчонку со своим жильем.
Как-то вечером нас с Гизером пригласили к себе две девушки в чулках-сеточках. Очевидно было, что они проститутки, но меня устраивало что угодно, лишь бы опять не спать на одной кровати с Биллом, который всё время только и жаловался на мои вонючие ноги. Поэтому, когда девушки подсластили пилюлю, сказав нам, что у них есть травка, я сказал: «Черт с ним, пойдем». Но Гизер не был так уверен. «Это же шлюхи, Оззи, – повторял он. – Подхватишь какую-нибудь дрянь. Давай найдем других девчонок».
– Я не собираюсь с ними трахаться, – ответил я. – Я просто хочу выбраться из этой конуры.
– Поверю, если увижу своими глазами, – сказал Гизер. – Брюнетка вроде неплоха. После нескольких порций пива и пары затяжек волшебной травой она полезет ко мне.
– Послушай, – сказал я. – Если она полезет к тебе, я пну ее под зад, и мы уходим, ладно?
– Обещаешь?
– Одно движение к твоей ширинке, Гизер, я ее оттащу, и мы свалим.
– Хорошо.
И вот, приходим мы к ним домой. Там тусклый свет, Гизер сидит в одной части комнаты с брюнеткой, а я в другой части со страшненькой. Мы курим траву и слушаем альбом Blind Faith – «супергруппы» Эрика Клэптона, Джинджера Бэйкера, Стива Уинвуда и Рика Греча. Какое-то время всё спокойно, мы в дурмане – играет музыка, все целуются и лапают друг друга. А потом внезапно над дымкой кумара поднимается глубокий бирмингемский голос.
– Эй, Оззи, – говорит Гизер. – Пора пускать в дело твой ботинок.
Я смотрю, а проститутка уже уселась верхом на Гизера, который лежит с закрытыми глазами и вселенской болью на лице. Если честно, тогда я подумал, что это самое смешное, что я видел в своей жизни.
Даже не знаю, трахнул он ее всё-таки или нет. Помню только, что смеялся так, что потом заплакал от хохота.
Джим Симпсон пригласил нас к себе домой, как только мы вернулись из Швейцарии. «Я должен вам что-то показать», – произнес он зловещим голосом.
После обеда мы собрались у него в гостиной, сидели и теребили пальцы, сгорая от любопытства, что же такого он нам покажет. Он протянул руку к портфелю и достал оттуда готовую пластинку «Black Sabbath». Мы потеряли дар речи. На конверте альбома красовалась жуткая средневековая водяная мельница (позднее я узнал, что это мельница Мейплдарем в Оксфордшире на реке Темзе), вокруг нее опавшие листья, а посередине стоит болезненного вида женщина с длинными темными волосами, в темной одежде и с очень страшным взглядом. Это было потрясающе! Когда открываешь раскладной конверт, то взору открывается сплошной черный цвет и перевернутый крест, внутри которого начертан зловещий текст. Мы не участвовали в создании обложки пластинки, так что перевернутый крест – как мы потом узнали, символ сатанизма – не имел к нам никакого отношения. Но если вы услышите, как кто-то говорит, что обложка нам не понравилась, то это полная брехня. Насколько я помню, нам просто башню снесло.
Мы стояли, пялились на нее и повторяли: «Черт побери, чувак, это, на хрен, невероятно ».
Потом Джим подошел к проигрывателю и поставил пластинку. Я чуть не расплакался, настолько здорово она звучала. Пока мы были в Швейцарии, Роджер и Том добавили эффекты – звуки грозы и колокола в начале заглавной песни, и звучало это как саундтрек к фильму. Общее впечатление было просто сказочное. У меня до сих пор мурашки по коже, когда я ее слышу.
В пятницу, тринадцатого февраля 1970 года, пластинка «Black Sabbath» поступила в продажу.
Я как будто заново родился. Но критики разнесли ее к чертям.
Один из плюсов дислексии в том, что, когда я говорю, что не читаю рецензии, это значит, что я не читаю рецензии. Но это не означает, что мнение прессы не заботило остальных ребят. Из всех плохих отзывов о «Black Sabbath» худшим был, пожалуй, обзор Лестера Бэнгса в журнале «Rolling Stone». Бэнгс был моим ровесником, но тогда я этого не знал. На самом деле, я о нем даже никогда не слышал, и когда мне рассказали, что он написал, я бы предпочел и дальше о нем ничего не знать. Помню, Гизер зачитывал такие определения, как «дешевый», «деревянный» и «упертый». В последней строчке было что-то типа «Они почти как Cream, только хуже», но я не понял юмора, потому что считал Cream одной из лучших групп в мире.
Бэнгс умер спустя двенадцать лет, когда ему был тридцать один год, и я слышал, люди говорили, что он был мастером слова. Но для нас он был просто очередным претенциозным идиотом. С тех пор мы так и не ладили с «Rolling Stone». Но знаете что? Быть разгромленными «Rolling Stone» довольно круто, потому что они представляли собой власть, систему. В этих музыкальных журналах работали детишки из колледжа, которые считали себя шибоко умными – и, вероятно, такими и были. Нам же дали пинка под зад, вручив школьный аттестат, когда нам было пятнадцать. И это мы работали на заводах и зарабатывали на жизнь на скотобойнях, и смогли чего-то добиться, несмотря на то, что вся система была против нас. Поэтому насколько нас могло расстраивать то, что мы не нравимся умникам?
Важно было то, что кому-то мы нравимся, потому что «Black Sabbath» занял восьмую строчку в Британии и двадцать третью в Штатах.
Разгромный материал в «Rolling Stone» подготовил нас к тому, что будет дальше. Не думаю, что мы получили хоть один хороший отзыв о своем творчестве. Именно поэтому я даже не парюсь об этом. Всякий раз, когда я слышу, как кто-то расстраивается из-за отрицательных отзывов, то говорю ему: «Слушай, критиковать – их работа. Поэтому они называются критиками ». Но некоторые люди так заводятся, что их потом не остановить. Помню, однажды в Глазго мы встретили одного из таких критиков у себя в отеле. Тони подходит к нему и говорит: «Хочу с тобой поговорить, дорогуша». Тогда я этого не знал, но тот парень только что написал удачную статью про Тони, описав его как «Джейсона Кинга с руками строителя», – Джейсон Кинг был телеперсонажем-детективом с идиотскими усами и глупой прической. Но, когда Тони подошел к нему, критик просто рассмеялся, и это с его стороны было очень глупо. Тони сказал: «Давай, сынок, смейся как следует, через тридцать секунд тебе будет не до смеха…», – а потом засмеялся сам. Критик не воспринял его всерьез и продолжил гоготать. Пару секунд они стояли там и ржали вместе, потом Тони замахнулся и одним ударом отправил парня в больницу. Я никогда не читал его отзыв, но мне сказали, что он был не очень лестным.
Моего старика тоже не впечатлил наш первый альбом. Никогда не забуду тот день, когда я принес запись домой и сказал: «Смотри, пап! Мой голос на пластинке!»
Вижу, как сейчас, как он возился с очками, а потом поднес к глазам конверт и произносит: «Хм-м». Затем спрашивает: «Ты уверен, что они ничего не напутали, сынок?»
– Что ты имеешь в виду?
– Тут крест перевернут.
– Так и задумано.
– А… Ну, не стой там. Ставь пластинку. Давай немного подпоем, да?
Я подошел к радиоле, поднял тяжелую деревянную крышку, поставил пластинку – надеясь, что дурацкая колонка, которую я когда-то подменил, заработает, – и сделал погромче.
С первым ударом грома папа вздрогнул. Я нервно улыбнулся ему.
Потом: Бом! Бом! Бом!
Папа кашлянул.
Бом! Бом! Бом!
Снова кашлянул.
Бом! Бом! Бом!
– Сынок, когда…
БЛАМ! Ду! Ду-у-у-у-у-у-у!!! Ду-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!!!!
Мой бедный старик весь побелел. Думаю, он ждал чего-то в стиле «Knees up Mother Brown». Но я не стал выключать. Наконец, после того, как Тони и Гизер шесть минут и восемнадцать секунд молотили по своим гитарам, Билл выбивал дерьмо из барабанов, а я завывал о человеке в черном, который пришел забрать меня на огненное озеро, папа протер глаза, встряхнул головой и уставился в пол.
Молчание.
– Что думаешь, пап?
– Джон, – сказал он. – Ты точно уверен, что лишь изредка пил пиво?
Я густо покраснел и промямлил что-то вроде: «А, да, ага, пап, конечно».
Благослови его Бог, он вообще не понимал эту музыку.
Но у меня сердце разбилось, понимаете? Я всегда чувствовал, что разочаровал своего отца. Не из-за того, что он когда-либо мне говорил. Не потому, что я вылетел из школы, не умел нормально читать и писать, отсидел в тюрьме, вылетел со всех работ. Но теперь, в группе Black Sabbath, я наконец-то занимался тем, в чем я хорош, что мне нравилось и над чем я готов был усердно трудиться. Думаю, я просто очень хотел, чтобы мой старик гордился мной. Но это не его вина – он был таким, каким был. Таким было его поколение. И думаю, в глубине души он гордился мной, но по-своему.
Могу честно сказать, что черную магию мы никогда не воспринимали всерьез. Нам просто нравилась ее театральность. Даже отец в конце концов решил нам подыграть: в обеденный перерыв на заводе он сделал мне классный металлический крест. Когда я пришел в нем на репетицию, ребята тоже захотели такой, так что я попросил папу сделать еще три.
Я поверить не мог, когда узнал, что люди реально «практикуют оккультизм». Всякие уроды с белым макияжем и в черных мантиях подходили к нам после концертов и приглашали на черные мессы на кладбище Хайгейт в Лондоне. Я им отвечал: «Послушай, чувак, единственные злые духи, которые меня интересуют, – это виски, водка и джин». Как-то раз группа сатанистов пригласила нас сыграть в Стоунхендже. Мы велели им отвалить, а они ответили, что проклянут нас. Сколько же мы наслушались всякой херни. В Британии в то время даже был «главный колдун» по имени Алекс Сандерс. Никогда с ним не встречался. И никогда не хотел. Зато мы однажды купили спиритическую доску, устроили небольшой сеанс и напугали друг друга до смерти.
В ту ночь, бог знает в котором часу, Билл позвонил мне и закричал: «Оззи, думаю, у меня в доме привидение!»
– Ну так продавай билеты, – ответил я ему и повесил трубку.
Плюсом всего этого сатанизма было то, что из-за него о нас бесконечно говорили. Люди не могли успокоиться. В первый день релиза было продано пять тысяч экземпляров пластинки «Black Sabbath», а к концу года продажи приближались к отметке в миллион экземпляров по всему миру.
Мы не могли в это поверить.
В это не мог поверить даже Джим Симпсон – бедный парень, в итоге оказавшйся абсолютно перегруженным делами. Его офис был в Бирмингеме, во многих километрах от эпицентра событий в Лондоне, ему надо было присматривать за другими группами, а сотрудников не было, к тому же еще надо было управлять «Henry’s Blues House». Так что очень скоро он начал нас раздражать. Начнем с того, что мы не получали денег. Джим нас не грабил – он один из самых честных людей в музыкальной индустрии, каких я только знаю, – но «Philips», казалось, целую вечность будут готовиться изрыгнуть наш авторский гонорар, а Джим не подходил на роль парня, который пойдет и заставит их заплатить. А еще перед нами стоял вопрос поездки в Америку: мы хотели попасть туда как можно скорее. Но нужно было сделать всё правильно, а значит – полегче с сатанинскими штуками, потому что мы не хотели выглядеть поклонниками семейки Мэнсонов.
Если бы так получилось, нас бы попросту подвесили за яйца.
Так как Джим не справлялся, то очень скоро лондонские акулы почуяли в воде свежую кровь. И один за другим стали плавать вокруг нас кругами. Они смотрели на нас, а видели большие светящиеся денежные знаки. Наш первый альбом обошелся в пятьсот фунтов, так что прибыль с него была астрономическая.
Первым нам позвонил Дон Арден. Мы о нем почти ничего не знали, кроме его прозвища – Мистер Биг. А еще слышали о нем разные истории. Например, о том, что он вывешивал людей из окна своего офиса на четвертом этаже на Карнаби-стрит, тушил сигары о чей-то лоб и требовал, чтобы по всем контрактам ему платили наличными, которые вручную доставляли в коричневых бумажных пакетах. Так что, когда мы в первый раз отправились в Лондон к нему на встречу, то чуть в штаны не наделали от страха. Когда мы вышли из поезда на Юстонском вокзале, нас уже ждал его синий «Роллс-Ройс». Я впервые в жизни оказался в «Роллс-Ройсе», расселся на заднем сиденье как король Англии и думал о том, что три года назад чистил желудки на скотобойне, а до этого раздавал баланду педофилам в Уинсон Грин. И где я оказался теперь!
У Дона была репутация парня, который сделает тебя знаменитым на весь мир, но при этом обдерет до нитки. Он не проворачивал никаких сложных финансовых схем, как Берни Мейдофф. Он просто, черт побери, не платил. Вот и всё. Разговор обычно был примерно такой: «Дон, ты должен мне миллион фунтов, можно мне получить деньги, пожалуйста?» – а он: «Нет, нельзя». Конец разговора. А если лично прийти к нему в офис и попросить денег, то велика вероятность уехать оттуда на «Скорой».
Но с нами всё было по-другому: нам не нужен был человек, который прославит нас на весь мир, ведь мы уже были на полпути к славе. Тем не менее мы сидели в офисе Дона и слушали его речь. Он был низкорослым парнем, с фигурой и характером злого ротвейлера, а еще у него был невероятный крикливый голос. Он брал трубку и так громко кричал в нее своему администратору, что сотрясалась вся планета.
Когда встреча закончилась, мы все встали и сказали, как нам приятно с ним познакомиться и бла-бла-бла, хотя больше не хотели иметь с ним никаких дел. А потом, когда мы выходили из офиса, он представил нас девушке, на которую орал в трубку половину встречи.
«Это Шерон, моя дочь, – рявкнул он. – Шерон, проводи этих ребят до машины, хорошо?» Я улыбнулся ей, а она посмотрела на меня с опаской. Наверное, подумала, что я сумасшедший, потому что стоял там в своей пижаме, босиком и с краном от горячей воды вместо кулона.
Но потом, когда Дон вернулся в офис и закрыл за собой дверь, я отмочил шутку, и она улыбнулась. Я чуть не упал. Это была самая красивая улыбка, виденная мной в жизни. А потом она засмеялась. Мне стало так хорошо, когда я услышал ее смех. Я хотел смешить ее снова, и снова, и снова.
По сей день я жалею о том, что произошло с Джимом Симпсоном. Думаю, ему просто с нами не повезло. Мне кажется, глядя в прошлое, легко сказать, что ему надо и не надо было делать, но если бы он признался себе, что мы были для него слишком масштабным проектом, то мог бы продать нас другой менеджерской компании или подрядить более крупную компанию заниматься нашими делами. Но ему не хватило на это сил. А мы так отчаянно хотели попасть в Америку и совершить свой большой прорыв, что нам не хватило терпения ждать, когда он разберется в себе. В итоге за нас взялся парень по имени Патрик Мехен. Он был всего на пару лет старше нас и попал в менеджмент через отца, который работал каскадером в телешоу. Сам Патрик работал на Дона Ардена, сначала водителем, потом мальчиком на побегушках. Занимался группами Small Faces и Animals. С ним работал еще один бывший подчиненный Дона Ардена – Уилф Пайн. Мне очень нравился Уилф. Он был похож на злодея из мультика: низкорослый, с фигурой, как бетонная плита, и с крупным, сочным, вкрутую сваренным лицом. Если честно, думаю, его повседневный суровый образ был отчасти наигранным, но никто никогда не сомневался, что он может нанести серьезный урон, если окажется не в настроении. Довольно долго он был личным телохранителем Дона, и, когда мы с ним общались, он часто ездил в тюрьму Брикстон навестить близнецов Крэй, которых недавно посадили. Он был славный малый, этот Уилф. Мы с ним много прикалывались. «Ты сумасшедший, ты это знаешь?» – говорил он мне.