Большинство людей, глядя на меня, считали, что я сбежал из дурки. А вот когда они смотрели на Гизера, то думали: готов спорить, он играет в группе. У Гизера было всё. Он настолько умный парень, что мог бы иметь свою фирму с табличкой: «ООО Гизер и Гизер». Но самое впечатляющее, что он писал тексты к песням: чертовски сильные тексты о войнах, о супергероях, черной магии и куче всего мозговзрывательного. В первый раз увидав их, я сказал: «Гизер, нам пора начать писать свои песни с этими словами. Они потрясающие».
Мы с Гизером крепко сдружились. Никогда не забуду, как однажды весной или летом 1968 года мы с ним гуляли по «Bull Ring», как вдруг из ниоткуда появляется парень с длинными вьющимися светлыми волосами и в самых узких в мире штанах и хлопает Гизера по спине.
– Чертов Гизер Батлер!
Гизер повернулся и сказал: «Роб! Как ты, чувак?»
– Ой, знаешь… могло быть и хуже.
– Роб, это Оззи Зиг, – сказал Гизер. – Оззи, это Роберт Плант – он раньше пел в Band of Joy.
– Ах да, – сказал я, узнав его. – Я был на одном вашем концерте. Чертовски потрясающий голос, чувак.
– Спасибо, – ответил Плант, озарив меня широкой очаровательной улыбкой.
– Ну, чем занимаешься? – спросил Гизер.
– Раз уж ты спросил, мне предложили работу.
– Круто. В какой группе?
– The Yardbirds.
– Ого! Поздравляю, мужик. Это круто. Но разве они не распались?
– Ага, но Джимми – знаешь, гитарист Джимми Пейдж – хочет играть дальше. И басист тоже. И у них есть контрактные обязательства в Скандинавии, поэтому они хотят продолжать.
– Здорово, – сказал Гизер.
– Если честно, я не уверен, что буду петь в этой группе, – признался Плант, пожимая плечами. – У меня еще кое-что хорошее намечается, понимаешь? На самом деле я только что собрал новую группу.
– О, э… круто, – сказал Гизер. – Как называется?
– Hobbstweedle, – ответил Плант.
Потом, когда Плант ушел, я спросил Гизера, не поехала ли у парня крыша.
– Он что, серьезно собирается отказаться выступать с Джимми Пейджем ради этой «Хоббстхерни»? – спросил я.
Гизер пожал плечами.
– Думаю, он просто волнуется, что у него не получится, – ответил он. – Но у него получится, если сменить название. Они же не могут вечно называть себя новыми Yardbirds.
– Уж лучше, чем гребаный Hobbstweedle.
– Верно.
Когда идешь с Гизером, то встретить кого-то вроде Роберта Планта – раз плюнуть. Казалось, он знает вообще всех. Он был частью этой толпы крутых ребят, поэтому ходил на правильные вечеринки, принимал правильные наркотики, тусовался с теми, кто по-настоящему крут. С ним я открыл для себя новый мир, и мне нравилось быть частью этого мира. Тем не менее над нами висела одна большая проблема: группа Rare Breed была полным дерьмом. По сравнению с нами Hobbstweedle казались гребаными The Who. Когда я пришел в группу, ребята были «эксперименталистами»: терзали всякий психоделический сценический реквизит и стробоскоп так, будто хотели стать новыми Pink Floyd.
Нет ничего плохого в том, чтобы пытаться стать новыми Pink Floyd – позднее я иногда закидывался парой таблеток кислоты и слушал «Interstellar Overdrive», – но к успеху мы так и не пришли. Pink Floyd играли музыку для богатеньких студентов колледжей, а мы были им прямой противоположностью. У Rare Breed не было будущего, и мы с Гизером об этом знали. Репетиции представляли собой один длинный спор о том, когда начинается соло на бонго. Хуже всего то, что в группе не было порядка. У нас был один парень, который называл себя Бриком[13]и воображал, что он какой-нибудь хиппи из Сан-Франциско.
– Брик – мудак, – говорил я Гизеру.
– Ой, да всё с ним нормально.
– Нет, Брик – мудак!
– Угомонись, Оззи.
– Мудак он, этот Брик.
И так по кругу.
С остальными участниками группы я ладил. Но из-за Брика и того, что он всё больше меня бесил, у Rare Breed просто не было шансов. Спустя какое-то время даже Гизер стал выходить из себя.
Единственный концерт, который я помню с тех времен и думаю, что это происходило с Rare Breed (возможно, и под другим названием – тогда они менялись очень часто), – это выступление на рождественской вечеринке бирмингемской пожарной части. Зрителями были двое пожарных, ведро и приставная лестница. Мы заработали денег наполовину разбавленного пива на шестерых.
Но этот концерт произвел на меня впечатление, потому что тогда я впервые в жизни испытал боязнь сцены.
Черт побери, приятель, я готов был обосраться.
Сказать, что я нервничал перед выступлением, – всё равно, что говорить, будто атомный взрыв – это немножко больно. Я, черт возьми, полностью оцепенел, когда выходил на сцену. Я вспотел. Во рту было суше, чем на мормонской свадьбе. Ноги онемели. Сердце стучало. Руки дрожали. Я буквально сам себя довел. В жизни не испытывал ничего подобного. Помню, как выпил перед выступлением пол-литра пива, чтобы успокоиться, но это не помогло. Я бы выпил литров десять, если бы денег хватило. В итоге прохрипел пару песен, а потом накрылась одна из колонок. И мы свалили домой. Я не рассказал своему старику про колонку, просто поменял сгоревший динамик на рабочий из его радиолы.
Сказал себе, что куплю ему новую, когда получу работу. А было очень похоже на то, что мне придется искать работу, потому что, судя по концерту в пожарной части, карьера в музыкальной индустрии мне не светила.
Через пару дней я решил завязать с пением.
Помню, как сказал Гизеру в пабе: «С меня довольно, чувак, это ни к чему не приведет».
Гизер нахмурился, стал перебирать пальцами. А потом печально произнес: «Мне на работе предложили повышение. Я буду третьим по значимости сотрудником бухгалтерии».
– З-значит, это конец, да? – сказал я.
– Похоже, что так.
Мы допили, пожали друг другу руки и пошли каждый своей дорогой.
– Увидимся, Гизер, – сказал я.
– Не волнуйся, увидимся, Оззи Зиг.
Тук-тук.
Я просунул голову между штор в гостиной и увидел какого-то странного парня с длинными волосами и усами, который стоял у двери. Это что еще, на хрен, за дежавю? Но нет. Несмотря на длинные волосы и усы, парень был совсем не похож на Гизера. Он выглядел как… бездомный. Рядом с ним стоял еще один парень – с длинными волосами и приподнятой, как у хорька, верхней губой. Но он был повыше и немного похож на… Нет, не может быть. Только не он. Позади них на улице стоял старый синий фургон «Коммер» с огромной ржавой дырой над колесной аркой и потертой надписью «Mythology» на боку.
– ДЖОН! Открой дверь!
– Открываю!
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я ушел из Rare Breed. Мне стукнуло двадцать, и я оставил надежду стать вокалистом группы или хотя бы выбраться из Астона. Со своим аппаратом или без него – это всё равно не произойдет. Я убедил себя, что нет смысла даже пытаться, потому что у меня всё равно не получится. Как не получалось со школой, с работой и со всем, за что я брался… «Из тебя не выйдет вокалиста, – говорил я себе. – Ты даже на инструменте не умеешь играть, на что тебе надеяться?» Так что дом номер 14 на Лодж-роуд превратился в крепость жалости к себе. Я уже поговорил с мамой о том, чтобы она снова попробовала устроить меня на завод «Лукас». Она обещала посмотреть, что можно сделать. А еще я попросил владельца «Ringway Music» снять мое объявление «Оззи Зиг ищет группу». Идиотское имя, черт возьми, – Гизер был прав. Так что не было никакого объяснения тому, почему два волосатых парня стоят у меня на крыльце в девять вечера во вторник. Может, это приятели Гизера? Они как-то связаны с Rare Breed? Ничего не понятно.
Тук-тук. Тук-тук.
Тук-тук-тук-тук.
Я отодвинул защелку и открыл дверь. Неловкое молчание. Потом тот, что пониже и погрязнее, спросил: – Ты… Оззи Зиг?
Прежде, чем я смог ответить, тот, что повыше, наклонился вперед и, прищурившись, уставился на меня. Теперь я точно вспомнил, кто это. И он тоже меня узнал. Я замер. Он закряхтел. «Ой, черт возьми, – сказал он. – Это же ты ».
Я не мог в это поверить. У меня на пороге стоял Тони Айомми: красавчик, который учился на год старше на Берчфилд-роуд. Тот, что однажды принес в школу электрогитару, которую ему подарили на Рождество, после чего учителя лезли на стену от шума. Я не видел его около пяти лет, но много слышал. После окончания школы Тони стал легендой Астона. Все ребята знали, кто он такой. Если и хочешь играть с кем-то в группе, то это с Тони. К сожалению, обоюдных чувств он ко мне не испытывал.
– Ладно, Билл, – сказал он парню, похожему на бомжа. – Мы только время теряем. Пойдем.
– Погоди, – сказал Билл. – Кто это такой?
– Скажу тебе одно: его зовут не Оззи Зиг. И он не вокалист. Его зовут Оззи Осборн, и он идиот. Давай, валим отсюда.
– Подождите минутку, – вмешался я. – Откуда вы узнали этот адрес? Откуда вы узнали про Оззи Зига?
– «Оззи Зиг ищет группу», – пожал плечами Билл.
– Я просил их снять это объявление несколько месяцев назад.
– Тогда сходи и попроси еще раз, потому что оно висело там сегодня.
– В «Ringway Music»?
– На витрине.
Я старался не выглядеть слишком довольным.
– Тони, – сказал Билл, – почему нам не дать этому парню шанс? Он вроде нормальный.
– Дать ему шанс? – Тони уже потерял терпение. – Он был школьным шутом! Я не буду играть в группе с этим гребаным идиотом.
Я не придумал, что сказать, поэтому просто стоял, уставившись в землю.
– На безрыбье и рак рыба, Тони, – прошипел Билл. – Поэтому мы и здесь, так?
Но Тони только фыркнул и отправился обратно к фургону.
Билл покачал головой и пожал плечами, как бы говоря: «Прости, приятель. Но я ничего не могу сделать». Похоже было, что все этим и кончится. Но вдруг что-то привлекло мое внимание. Правая рука Тони. С ней было что-то не так.
– Черт побери, Тони, – сказал я. – Что у тебя с пальцами, чувак?
Оказалось, я был не единственным, кому нелегко давалась работа после окончания школы в 15 лет. Пока я травился дихлорметаном у аппарата для удаления смазки, Тони работал подмастерьем у обработчика листового металла. Позднее он рассказал мне, что даже научился пользоваться электрической сваркой.
Гребаная смертельная штука, эта сварка. Самая большая опасность – подвергнуться ультрафиолетовому излучению, которое, моргнуть не успеешь, буквально расплавит тебе кожу или прожжет дыру в глазу. А еще можно умереть от удара током или отравиться токсичными веществами, которыми обрабатывают листы против ржавчины. Днем Тони занимался сваркой, а по вечерам играл в клубе в группе под названием Rocking Chevrolets и ждал своего большого прорыва. Он всегда был талантлив, но благодаря ежедневной зубрежке всех песен Чака Берри, Бо Диддли и Эдди Кокрана стал просто настоящим мастером. В конце концов его заметил какой-то агент и предложил постоянную работу в группе в Германии, так что Тони решил бросить работу на заводе. Он думал, что у него наконец все пошло как по маслу.
Как бы не так.
В последний день работы в мастерской парень, который должен был прессовать и резать металл перед сваркой, не явился на смену. Так что Тони пришлось делать это самому. До сих пор точно не знаю, что произошло – Тони не умел как следует пользоваться аппаратом, или тот был сломан, или еще что-то, – но гребаный тяжелый металлический пресс обрубил ему кончики среднего и безымянного пальцев на правой руке. У меня до сих пор мурашки по коже, когда я об этом думаю. Представьте себе эту ужаснаю сцену: кровища, вой, Тони ползает по полу, пытаясь найти кончики пальцев, а потом врачи «Скорой» сообщают ему, что он больше не сможет играть. Тони левша, так что правой рукой он держит гриф. За следующие несколько месяцев он обращался к десяткам специалистов, и все говорили одно и то же: «Сынок, твой рок-н-ролл окончен. Точка. Найди себе другое занятие». Должно быть, он думал, что все действительно кончено. Для меня это было бы все равно, что получить пулю в горло.
После этого случая Тони погрузился в ужасную депрессию. Не знаю, как он поднимался с постели по утрам. Потом в один прекрасный день бывший бригадир принес ему запись Джанго Рейнхардта, цыганского гитариста-виртуоза из Бельгии, который исполнял все свои произведения двумя пальцами покалеченной руки – остальные пальцы были обожжены при пожаре.
И Тони решил, что, если получилось у старика Джанго, то и у него получится. Сначала он пытался играть правой рукой, но из этого ничего не вышло.
Потом снова начал играть левой рукой, зажимая гриф всего двумя пальцами, но безуспешно. Наконец Тони сообразил, что делать. Из расплавленной бутылки от моющего средства он сделал пару наперстков для обрубленных пальцев, отшлифовал их, чтобы они были примерно того же размера, что и прежние пальцы, и приклеил к ним кожаные подушечки, чтобы как следует зажимать струны. А сами струны немного ослабил, чтобы не нужно было слишком сильно прижимать.
И затем стал заново учиться играть на гитаре, несмотря на то, что двумя пальцами ничего не чувствовал. Я до сих пор не понимаю, как Тони это делает. Он всюду носит с собой сумку с самодельными наперстками и кожаными подушечками и держит под рукой паяльник, чтобы их регулировать. Каждый раз, когда я смотрел, как он играет, меня поражало, сколько же ему пришлось преодолеть. За это я ужасно уважал Тони и буквально благоговел перед ним. Кроме того, это происшествие по-своему помогло ему в жизни, потому что, когда Тони учился играть по-новой, то выработал свой уникальный стиль, который никому не удается повторить. Хотя, черт побери, пробовали многие!
После того несчастного случая Тони играл в группе под названием The Rest. Но к этой команде душа у него не лежала. Тони считал, что шумиха вокруг брамбита – полная чушь, и хотел уйти, поэтому, когда получил приглашение на прослушивание в группу Mythology в Карлайле, у него только пятки засверкали. Заодно Тони убедил вокалиста The Rest поехать с ним. Как только Mythology увидели этих двоих на сцене, то сразу же подписали с ними контракт. Потом, через пару месяцев, из Mythology ушел барабанщик и Тони позвал своего старого приятеля Билла Уорда из Астона, который с радостью согласился.
Я ни разу не был на концерте Mythology, но говорят, что они взрывали залы всюду, куда бы ни приехали: у группы было грязное, тягучее, блюзовое звучание, и они играли каверы на Buffalo Springfield, The Jimi Hendrix Experience и John Mayall & the Bluesbreakers – в которой гитаристом был Эрик Клэптон. Тот самый, который только что ушел из Yardbirds и предоставил Джимми Пейджу возможность совершить свой большой прорыв. Наступила классическая эпоха рок-н-ролла, и Mythology уверенными шагами шли к славе. Они быстро нашли себе множество поклонников в Камберленде, всюду собирали аншлаги и играли на разогреве у таких артистов, как Гэри Уолкер из Walker Brothers. Но потом начались проблемы с законом. Это часто случалось с теми, у кого длинные волосы, усы и узкие кожаные штаны. Из того, что я слышал, впервые Mythology влипли за то, что вместо того, чтобы оплатить дорожный сбор и налепить на фургон соответствующую наклейку, они приклеили на это место этикетку от бутылки эля «Newcastle Brown Ale». В следующий раз дело пошло дальше, и это их просто добило. Их наркодилера – студента из Лидса, – повязали. Копы составили список клиентов этого парня, получили ордер на обыск и обыскали квартиру ребят из Mythology в Комптоне в Карлайле. Плохие были у них дела, приятель.
Всех четверых участников группы закрыли за хранение марихуаны. Сегодня это, должно быть, не так страшно, но в те времена это были кранты. Не столько из-за наказания – они все признали свою вину и были оштрафованы всего на пятнадцать фунтов каждый, – сколько из-за испорченной репутации. Никто не будет ангажировать группу, которую арестовали за хранение наркотиков, потому что это все равно, что связываться с плохой компанией. Никто не хотел проблем с законом, ведь лицензию могли просто аннулировать. К лету 1968 года Mythology уже настолько редко выступали, что ребята оказались на мели. Им едва хватало на еду. У Тони и Билла было два варианта: отказаться от профессиональных выступлений и найти обычную работу в Карлайле, как и планировали поступить остальные участники группы, или свалить обратно в Астон, пожить у родителей и попытаться спасти свою карьеру. Они выбрали Астон и очутились у меня на пороге.
Понятия не имею, что такого я в тот вечер сказал Тони, но он передумал и дал мне шанс. Вероятно, помог тот факт, что у меня был свой аппарат – акустическая система с усилителем. А может быть, он понял, что со школы прошло пять лет и мы повзрослели. Хотя, может, вырос я и не сильно, но по крайней мере знал, что не хочу возвращаться ни в тюрьму, ни на завод. Думаю, Тони так же смотрел на вещи после обыска и несчастного случая с прессом. И, хотя его старики вели достойную жизнь – у них был свой небольшой магазинчик на углу Парк-лейн, – в свое время он закончил школу на Берчфилд-роуд, особых надежд на будущее Тони не питал. Как и я.
Без музыки нам обоим крышка.
Билл в тот вечер помог мне уговорить Тони. Он самый добрый парень в мире, этот Билл. Как я скоро узнал – еще и выдающийся барабанщик, и к тому же рассудительный и разумный парень. Хотя по его одежде этого не скажешь: в вопросах моды он был настоящим анти-Гизером. Если не знать Билла, то можно было подумать, что он живет в картонной коробке на обочине трассы М6. И за все время, что мы знакомы, он ничуть не изменился. Спустя несколько лет я впервые вместе с Биллом летел на «Конкорде». Он опаздывал, а я сидел в самолете и думал, где его черт носит? В конце концов Билл вошел в салон в каком-то старушачьем плаще и с двумя пакетами, набитыми банками с сидром. Я оглядел его с ног до головы и сказал: «Билл, ты же знаешь, что в «Конкорде» подают напитки, правда? На хрена тебе нужно было тащить свой сидр из супермаркета?» – Он ответил: «О, не хочу доставлять им хлопот».
Таков весь Билл Уорд.
После того, как Тони немного оттаял, мы весь вечер просидели в фургоне, курили, болтали о тюрьме, Карлайле, облавах, обрубленных пальцах, мистере Джонсе из школы, о том, как убивать коров пневматическим пистолетом, и о блюзовых пластинках, которые мы тогда слушали. А потом принялись решать, что будем делать дальше.
– Прежде всего нам нужно название и басист, – сказал Тони.
– Не знаю ни одного басиста, – ответил я. – Но знаю парня по имени Гизер, который играет на ритм-гитаре.
Тони и Билл посмотрели на меня. Затем друг на друга.
– Гизер Батлер? – сказали они хором.
– Ага.
– Этот парень поехавший, – сказал Билл. – Последний раз я видел его в клубе Midnight City, и он был явно не в себе.
– Это потому что в голове он уже рок-звезда, – ответил я. – Это хорошо. И он не ест мясо, а значит, мы сэкономим на гастролях. А еще он квалифицированный бухгалтер.
– Оззи прав, – кивнул Тони. – Гизер – хороший парень.
– Завтра я схожу к нему домой и спрошу, готов ли он оказать нам честь, – сказал я. – Ему нужно будет время, чтобы научиться играть на басу, но разве это сложно? Там же всего четыре чертовы струны.
– А что насчет названия? – спросил Тони.
Мы все посмотрели друг на друга.
– Нам всем нужно пару дней подумать, – сказал я. – Не знаю, как вы двое, а у меня есть особенное место, куда я хожу за важными идеями. Оно меня еще не подводило.
48 часов спустя я выдал: «Придумал! »
– Должно быть, он о той странной телочке, которой вставил на днях, – сказал Гизер. – Твой прыщ еще не позеленел?
Тони с Биллом хихикали, уставившись в свои тарелки с яичницей и картошкой. Мы сидели в дешевой закусочной в Астоне. Пока что мы все здорово ладили.
– Очень смешно, Гизер, – сказал я, махая перед ним вилкой с кусочком яичницы. – Я имею в виду, что придумал название группы.
Хихиканье затихло.
– Говори, – сказал Тони.
– Ну, вчера вечером я сидел в сортире и…
– Так это и есть твое особенное место? – У Билла изо рта полетели пережеванные яйца с соусом.
– А где же оно, по-твоему, черт возьми, находится, Билл? – сказал я. – В гребаных вавилонских висячих садах? Так вот, сижу я в сортире, и из меня выходит старый добрый многосерийный фильм о Ричарде III…
Гизер замычал.
– И я смотрю прямо перед собой на полку. Мама поставила туда баночку талька. Она любит такие штуки. Когда идешь в сортир после того, как она сходила в ванну, он похож на долбаный грот Санты. Это такой дешевый тальк, а на баночке черно-белый горошек…
– Polka Tulk, – сказал Тони.
– Именно, – сказал я. – Polka Tulk! – Я посмотрел на ребят, довольно ухмыляясь. – Чертовски круто, да?
– Не понимаю, – сказал Билл с набитым ртом. – Что общего у вонючих подмышек твоей мамы и нашей группы?
– Polka Tulk Blues Band, – сказал я. – Вот наше название!
Все сидели настолько тихо, что было слышно, как из наших чашек чая поднимается пар.
– У кого-нибудь есть идеи получше? – спросил Тони. Молчание.
– Тогда решено, – сказал он. – Мы будем называться Polka Tulk Blues Band – в честь вонючих подмышек мамы Оззи.
– Эй! – сказал я. – Давай завязывай! Больше ни одного гребаного слова о подмышках моей мамы.
Билл расхохотался, и у него изо рта снова полетели пережеванные яйца с соусом.
– Вы двое просто животные, – сказал Гизер.
Название – не единственное, что нам было нужно. Еще мы решали вопрос расширения состава. В конце концов сошлись на том, что музыка, которую мы собираемся играть – грязный, тяжелый блюз в стиле Глубокого Юга, – лучше получится при большом количестве инструментов. Так что в идеале нам нужны саксофонист и музыкант со слайд-гитариой, чтобы звук был полнее. Тони знал саксофониста по имени Алан Кларк, а мой школьный приятель Джимми Филлипс умел играть на слайде.
Честно говоря, мы хотели такой же состав, как у группы Fleetwood Mac, чей второй альбом «Mr Wonderful» только недавно вышел и просто снес нам крышу. Тони особенно поразил их гитарист Питер Грин. Как и Клэптон, Грин раньше играл в группе John Mayall & the Bluesbreakers, но теперь стал полноценным рок-идолом. Кажется, именно так гитаристы становились великими: сначала играли в известной группе, а потом уходили и собирали свою команду. К счастью для нас, Тони получил травму как раз тогда, когда его взяли в известную группу.
Кто-то теряет, а кто-то находит.
В те выходные мы впервые собрались на репетицию в общинном центре в Сикс Уэйз, одном из старейших и самых дерьмовых районов Астона. Была только одна проблема: мы едва слышали свою акустическую систему за шумом трассы A34 внизу. Усугубляло дело то, что машины и грузовики ездили кругами по огромной бетонной развязке, которую только что построили над чертовой трассой. В Астоне тогда строили столько бетонных конструкций, что впору было надеть меховые шапки-ушанки и начать называть друг друга «товарищами». Черт побери, я имею в виду, что там и так было достаточно серо, чтобы добавлять еще больше долбаной серости.
Чтобы сделать обстановку повеселее, как-то вечером я вышел с баллончиком краски – после нескольких порций пива – и немного «украсил» это место. Одной из надписей, которые я нанес на стену у кругового перекрестка, была «Iron Void». Черт знает, что у меня тогда было в голове.
Репетиции шли хорошо, если учесть, что до этого я ни разу не пел в настоящей группе. В основном ребята просто начинали что-то играть, а Тони кивал мне, когда мне надо было петь. Вместо стихов я просто пел всякий бред, который был у меня в голове.
Гизеру тоже было нелегко. У него не хватало денег на бас-гитару, так что он выжимал всё, что можно, из своего «Телекастера», – на обычную гитару не натянешь басовые струны, потому что гриф лопнет. Думаю, Тони сначала осторожно относился к Гизеру, но оказалось, что он превосходный басист – причем от природы. И он больше всех в группе был похож на рок-звезду.
Наш первый концерт состоялся в Карлайле благодаря старым связям Тони еще из Mythology. Нам нужно было проехать 300 километров по трассе M6 в ржавом говнофургоне Тони, причем на дороге то и дело останавливалось движение, потому что ее еще не до конца заасфальтировали. Подвеска фургона умерла примерно в одно время с динозаврами, так что каждый раз, когда мы поворачивали, всем приходилось наклоняться в противоположную сторону, чтобы подкрылки не терлись о шину. Скоро мы поняли, что в повороте почти невозможно наклоняться в противоположную сторону, так что в кабине ужасно пахло горелой резиной, повсюду летели искры и слышно было скрежет колеса, которое постепенно протирало отверстие в кузове. «Хорошо, что ты умеешь обращаться со сварочным аппаратом», – сказал я Тони. Еще одна проблема – дворники. Они еле-еле елозили, но шел такой сильный дождь, что, когда мы доехали до Стаффорда, их механизм окончательно накрылся. Так что Тони пришлось остановиться у обочины под проливным дождем, а мы с Биллом высунули веревку из окна, привязали ее к дворнику, а конец просунули в другое окно. Мы вручную вытирали лобовое стекло: я дергал за одну веревку, а Билл за другую. И так всю дорогу до гребаного Карлайла.
Но восемь часов дороги стоили того.
Когда мы наконец добрались, я не мог оторвать взгляд от афиши нашего первого официального концерта. Там было написано:
«C.E.S. PROMOTIONS» c гордостью представляют… Танцы для подростков и молодежи. Муниципальный актовый зал, Карлайл.
Суббота, 24 августа, с 19.30 до 23.30
Новая потрясающая группа из Бирмингема
POLKA TULK BLUES BAND
(В том числе бывший участник MYTHOLOGY)
Так же в программе
CREEQUE.
Танцы без перерыва (Вход 5/-).
Вот оно, сказал я себе.
Это наконец-то случилось.
Сам концерт прошел замечательно, не считая того, что на сцене я чуть не обделался от страха. Неприятности начались потом. Мы собирали свои инструменты – техники были для нас непозволительной роскошью, – как вдруг ко мне подошел огромный парень с ярко-рыжими волосами и какой-то гнойной сыпью на лице. У него в руке был пол-литровый стакан, а рядом троллеподобная подружка. «Эй, ты, – сказал он. – Нравится моя девушка?»
– Что, прости? – спросил я.
– Ты меня слышал. Тебе нравится моя девушка? Ты пялился на нее. Хочешь ее трахнуть, да?
– Должно быть, ты меня с кем-то перепутал, – ответил я. – Я ни на кого не смотрел.
– Ты пялился на нее. Я видел. Своими чертовыми глазами. Хочешь ее, да?
К этому моменту парень приблизился ко мне настолько, что я почувствовал запах пота от его футболки. Он был громадный, а голова, как гребаная наковальня. Он был даже больше, чем мой старый приятель, хулиган-громила с Берчфилд-роуд. Выхода не было. Я точно знал, что будет дальше. Либо я скажу: «Нет, честно, приятель, мне не нравится твоя девушка», – а он ответит: «Ты что, считаешь ее страшной, сука бирмингемская?» – а потом оторвет мне голову. Либо я скажу: «Забавно, что ты это сказал, потому что я как раз думал о том, как сильно хочу твою подружку», – а он ответит, «Ага, я так и подумал, ты, сука бирмингемская», – а потом оторвет мне голову.
В любом случае мне конец.
Тогда у меня возникла идея: может, если кто-то еще присоединится к разговору, то это снимет напряжение.
– Эй, Билл! – крикнул я через сцену. – Подойди на секундочку, а?
Билл подошел, насвистывая и держа руки в карманах.
– Что такое, Оззи?
– Хочешь трахнуть его подружку? – спросил я, показывая на троллиху.
– Чего?
– Его цыпу. Думаешь, она шлюшка, или дал бы ей шанс?
– Оззи, ты на хер спя …
Как раз в этот момент здоровый парень перешел на пятую стадию кипения. Он заревел, выбросил свой стакан – повсюду разлетелось пиво и стекло – и попер на меня, но я увернулся. «О нет, – подумал я, – кажется сейчас будут неприятности». Потом парень бросился на Билла, у которого было такое выражение лица, как будто его привязали к рельсам, а на него несется экспресс «Летучий шотландец». В этот момент я был уверен, что либо мы оба, либо один из нас проведет следующий месяц в больнице, но я не учел того, что дальше сделает Тони. Он увидел, что происходит, подбежал к рыжему великану, толкнул его и велел проваливать. Тони был меньше громилы, гораздо меньше, но он превосходно дрался. Конечно, рыжий этого не знал, так что взял Тони за горло. Они немного поборолись, рыжий получил несколько ударов, но потом Тони отвесил ему хорошую затрещину прямо в лицо и продолжал лупить – бам-бам-бам-бам-бам-бам! – пока парень не пошел ко дну как «Титаник».
Ба-ба-а-а-а-а-ах!
Я смотрел с открытым ртом, как Тони расслабил кулак, вытер кровь с лица и спокойно продолжил собирать оборудование. Никто не сказал ни слова.
Потом, когда мы ехали в фургоне на следующий концерт в Уоркингтон, я поблагодарил Тони за то, что он спас наши задницы. Он только отмахнулся и велел больше об этом не говорить.
А Билл еще неделю со мной не разговаривал. Я его не виню.
* * *
Когда мы вернулись в Астон, Тони сказал, что недоволен Аланом и Джимми. Джимми слишком халтурил на репетициях. Да и нет никакого смысла держать саксофониста, если нет полноценного набора духовых. Но нам не нужна была куча духовых инструментов – тогда понадобился бы двухэтажный автобус. А если мы будем делить выручку на полдюжины тромбонистов и трубачей, то нам не хватит денег. Поэтому мы решили так: Алан и Джимми уйдут, и в Polka Tulk Blues Band останется четверо. Но Тони всё равно был недоволен.