Потом в один прекрасный день я захожу в паб, а там у бара сидит викарий в своей сутане и потягивает клюквенный сок. Я чуть было не обнял его и не расцеловал.
– О, э… Здрасьте, викарий, – выдавил я, вне себя от радости и облегчения.
– А, мистер Осборн, – ответил он и пожал мне руку. – Знаете, что забавно? Я не могу вспомнить, как вернулся от вас домой несколько дней назад. А на следующее утро заболел ужасным-преужасным гриппом.
– Мне очень жаль, викарий.
– Да, да, очень уж он неприятный, этот грипп.
– Не сомневаюсь.
– У меня еще никогда не было такого гриппа.
– Я так рад, что вы чувствуете себя луч…
– У меня три дня были галлюцинации, понимаете? Очень-очень любопытно. Я был уверен, что у меня на газоне перед домом приземлились марсиане и пытаются организовать лотерею.
– Это ужасно, викарий. Надеюсь, ваше самочувствие улучшилось.
– О, намного, спасибо. Хотя я, должно быть, килограммов двадцать набрал за эту неделю, так был голоден.
– Послушайте, викарий, – сказал я. – Если я могу что-нибудь сделать для церкви, хоть что-нибудь, просто дайте знать, ладно?
– О, как это любезно с вашей стороны. Вы, случайно, не играете на органе?
– Э… нет.
– Но вы ведь играете в какой-то популярной группе, да?
– Да.
– Скажите, как она называется?
– Black Sabbath.
– А…
Викарий наморщил лоб. Потом взглянул на меня и произнес: «Довольно необычное название, не правда ли?»
Конец близок
Следующий альбом Black Sabbath мы записывали в доме с привидениями, где-то в жопе мира. Не знаю, кому пришла в голову эта блестящая идея, но не мне, это уж точно. Местечко называлось замок Клирвелл. Он находился в лесу Дин на границе с Уэльсом, и с самого первого дня нам было в нем страшно до усрачки. Там был ров, подъемный мост, кровати с балдахинами, повсюду головы животных на стенах, огромные камины и большое старое темное подземелье, где мы репетировали. Замок был построен в 1728 году на месте старой усадьбы Тюдоров, и местные рассказали, что по ночам в коридорах замка бродит безголовое привидение, стонет и плачет. В ответ мы просто посмеялись, но с того момента, как распаковали сумки, периодически приссывали от страха. По крайней мере, это ослабило напряжение, которое мы испытывали из-за записи нового альбома. Нас больше беспокоило то, что придется спать одним в этих жутких старых комнатах с мечами и доспехами на стенах, чем то, что мы должны выдать очередной альбом, который вдруг не разойдется миллионным тиражом. При таком раскладе мы оказались не Повелителями Тьмы, а Повелителями Трусливого Дерьма. Помню, как-то в Рождество мы ходили в Филадельфии на фильм «Изгоняющий дьявола» и так перепугались, что потом пришлось идти на фильм «Афера», чтобы отвлечься. А потом всё равно пришлось спать в одном номере, потому что мы были вне себя от страха. Забавно, что через несколько лет Линда Блэр, сыгравшая в этом фильме девочку, в которую вселился дьявол, встречалась с Гленном Хьюзом, моим друганом из Deep Purple. Как выяснилось, ей определенно нравились музыканты. Однажды она даже ходила на свидание с Тедом Ньюджентом. Но ко мне бы она даже близко не подошла.
|
|
Ни разу, черт побери.
Конечно, для записи нового альбома замок Клирвелл был выбран далеко не сразу. Сначала мы планировали вернуться в особняк в Бель-Эйре, но потом узнали, что не сможем записываться в Лос-Анджелесе – из-за того, что Стиви Уандер установил огромный синтезатор в нашей любимой студии в «Record Plant». Так что эта идея отпала. Может, это и хорошо: ведь в прошлый раз, когда мы записывались в Лос-Анджелесе, то чуть не убили себя кокаином. А единственной опасностью в замке Клирвелл, которая нам грозила, была смерть от страха.
|
|
И конечно, мы очень-очень старались как раз этого и добиться.
Не прошло и дня, как мы стали подшучивать друг над другом. Первым начал я, обнаружив, что, если поставить кассету в катушечный магнитофон и убавить звук до нуля, то, когда пленка закончится, он начнет издавать звуки «ЩЕЛК-ЧИК-Ш-Ш-Ш», эхом отражающиеся от каменных стен. Я припрятал магнитофон у Тони под кроватью, и когда он пошел спать, – после того, как мы в подземелье весь вечер пугали друг друга до чертиков, – пробрался в его комнату, нажал «плей» и убавил звук. Потом смылся и спрятался в соседней комнате.
Наконец я услышал, как Тони ложится спать.
Жду.
Один за другим в замке гаснут все огни, и наступает кромешная темнота. Кроме случайного скрипа балок и ветра, который задувает в окна, царит жуткая тишина.
Жду. Терпеливо жду.
И вдруг из темноты раздается звук: «ЩЕЛК-ЧИК-Ш-Ш-Ш».
Из комнаты Тони донесся его крик: «А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!» – а потом грохот, потому что он упал с кровати. Дверь распахнулась, и из нее выскочил Тони, перепуганный, в одних трусах, и заорал: «В моей гребаной комнате что-то есть! В моей гребаной комнате что-то есть!»
Долго же я еще смеялся, несколько дней точно.
Хотя замок и отвлекал нас от всего ненужного, он едва ли помогал нам писать новые песни. Альбом «Vol. 4» стал классикой – по крайней мере, по стандартам Black Sabbath. И мы хотели, чтобы следующий альбом стал таким же. Но такое невозможно контролировать. В определенной степени нужно просто оказаться в нужном месте в нужное время. Ведь вряд ли в один прекрасный день Майкл Джексон сел и сказал себе: «Знаешь что? В следующем году я запишу альбом под названием «Thriller», каждая песня в котором будет хитом, а потом я буду загонять по миллиону пластинок в неделю». Такое невозможно спланировать.
|
|
К тому же мы боялись стать одной из групп, которые сначала выпускают несколько блестящих альбомов, а потом скатываются и штампуют один кусок дерьма за другим. И никто из нас не мог поверить, как сильно изменилась наша жизнь с тех пор, как в 1969 году мы вернулись из «Star Club». Думаю, мы все жили в ожидании того дня, когда всё вдруг закончится и удача от нас отвернется.
Лично я очень боялся, что мы можем уйти слишком далеко от того, что хотят слышать наши поклонники. С одной стороны, мы не могли вечно играть «Iron Man» – нам нужно было двигаться дальше. С другой – мы не могли каждую песню нашпиговать духовыми инструментами или начать заниматься какой-нибудь абстрактно-джазовой ерундой. Группа называлась Black Sabbath – и, пока она так называется, мы должны играть то, что подразумевается под именем Black Sabbath.
Это как тот парень, что играет Бэтмена в фильмах. Возможно, он великий актер, но, даже уйдя от этого образа и сыграв в следующем фильме какого-нибудь гея-официанта, он все равно останется Бэтменом. Люди весь фильм будут ждать, когда же он сорвет с себя смогинг и вылетит в окно в резиновом костюме супергероя.
Поэтому мы должны были быть очень осторожны.
Честно говоря, первые несколько дней в замке Клирвелл мы не знали, что нам делать и куда двигаться дальше. Впервые за все время Тони с трудом придумывал новый материал. А это значит, что у нас не было риффов. А без риффов нет песен. В конце концов, ситуацию спасла голландская группа Golden Earring. Мы слушали их последний альбом «Moontan», и у Тони в голове что-то наконец перещелкнуло. Через пару дней он спустился в подвал и сыграл рифф к песне «Sabbath Bloody Sabbath». Каждый раз, когда мы считали, что у Тони больше ничего не получится, у него все срасталось – причем лучше, чем раньше. С этого момента творческому кризису наступал конец.
И это было огромным облегчением.
Но в этом чертовом замке мы всё никак не могли сосредоточиться. Мы так друг друга нервировали, что не могли спать. Ты просто лежишь ночью с открытыми глазами и ждешь, что какие-нибудь пустые доспехи войдут к тебе в комнату и воткнут кинжал в задницу.
И гребаные розыгрыши, которые мы устраивали, совершенно нам не помогали. Не знаю, о чем мы только думали, потому что вся эта хрень становилась все более странной. Ты понятия не имеешь, кто передвигает стакан, и в итоге убеждаешь себя, что за спиной стоит двоюродная бабушка Салли с покрывалом на голове. А когда это происходит в подземелье, всё выглядит еще страшнее.
Большинство розыгрышей мутил Тони. Как-то раз он нашел в шкафу старый портняжный манекен, нацепил на него плащ и парик и выбросил из окна с третьего этажа, как раз когда Билл с Гизером шли из паба. Они чуть не обделались. Билл так быстро удирал обратно по дороге, что наверняка побил мировой рекорд по бегу. В другой раз – я этого не видел, но кто-то мне рассказал – Тони привязял нитку к старой модели корабля, которая стояла в спальне у одного из наших техников, и протянул ее под дверью в другую комнату. Потом дождался, когда парень останется в комнате один, и потянул за нитку. Тот поднял взгляд, а по пыльной каминной полке, которую поддерживают две горгульи, «плывет» корабль. Он выбежал из комнаты и наотрез отказался туда возвращаться.
Больше всех досталось Биллу. Однажды вечером он напился сидра и вырубился на диване. Мы взяли огромное зеркало в полный рост и подняли над ним так, что оно оказалось в нескольких сантиметрах от его носа. Потом разбудили Билла. Как только он открыл глаза, то увидел свое отражение, смотрящее на него. До сих пор я ни разу не слышал, чтобы взрослый мужчина так громко кричал. Должно быть, он решил, что проснулся в аду.
После этого Билл ложился спать с кинжалом.
В конце концов, розыгрыши вышли за все границы. Люди уезжали на ночь домой, чтобы не спать в этих комнатах. Самое смешное, что единственный реально опасный случай произошел в замке Клирвелл, когда я напился и заснул ногой в камине. Всё, что я помню, – как проснулся в три часа ночи с забавным ощущением в ноге, потом вскочил, закричал и запрыгал по комнате с горящим ботинком в поисках чего-нибудь, что могло бы его потушить. Всем остальным это показалось очень забавным.
Гизер спокойно посмотрел на меня и сказал: «Оззи, огоньку не найдется?»
Но он перестал улыбаться, когда с моего сапога упала искра и подожгла ковер. Слава богу, и Биллу за тот запас сидра, который хранился за барабанной установкой – им-то мы и потушили огонь. Честно говоря, я был поражен, что это удалось, ведь я пробовал этот сидр и ждал, что он шандарахнет не хуже коктейля Молотова.
Когда мы уезжали из замка Клирвелл, то, по крайней мере, написали большую часть материала для альбома. Оттуда мы отправились записывать его в «Morgan Studios» на Уиллесден-хай-роуд на севере Лондона.
«Morgan Studios» тогда были очень популярны, поэтому, приезжая туда, обязательно встретишь еще какую-нибудь группу. Скорее всего, вы пойдете в небольшую закусочную прямо в студии – где был дартс и бухло – и немного посмеетесь вместе. Но на этот раз, когда я зашел поздороваться с группой, работавшей в соседней студии, у меня сердце в пятки ушло. Это была группа Yes. Мы записывали альбом в «Студии 4», а они работали над «Tales from Topographic Oceans» в «Студии 3». Yes были хиппи и притащили с собой фигурки коров, чтобы в студии было как «на природе». Потом я узнал, что у этих коров даже есть вымя с электрическим приводом. Это не прикол, черт возьми. А еще там повсюду были охапки сена, белая изгородь и небольшой сарай в углу – как детский игровой домик. А я-то думал, что только наш Гизер немного странный.
За всё время работы в «Morgan Studios» единственным участником группы Yes, которого я встречал в закусочной, был Рик Уэйкман, их звездный клавишник. Он был знаменит своими сверхскоростными соло на синтезаторе «Moog», которые исполнял в мантии волшебника. Как оказалось, он был единственным нормальным паренем в Yes. Рик постоянно тусовался в закусочной, очень много пил, и его не интересовали все эти коровы и прочее хипповое дерьмо. Гораздо больше ему нравилось выходить из студии и метать со мной дротики в дартсе.
Мы с Риком тогда от души наигрались и дружим до сих пор.
Этот парень – прирожденный рассказчик. Проводить с ним время – всё равно, что смотреть передачу «Вечер с…». Как-то Рик рассказал мне, как на законнных основаниях изменил имя в паспорте на Михаэль Шумахер на случай, если копы остановят его за превышение скорости и попросят представиться. А потом, когда коп пошлет его и потребует предъявить права, то, пожалуйста – черным по белому так и написано. Такой серьезный подход к выведению людей в форме из себя заслуживает восхищения. У Рика тогда была коллекция примерно из тридцати «Роллсов» и «Бентли» – уж не знаю, когда он их водил, потому что каждый раз при встрече он был в говно. Уэйкман бухал почти так же люто, как и я. Но потом, спустя несколько лет, он пережил несколько сердечных приступов подряд, и ему пришлось завязать.
По Рику было видно, что альбом «Tales from Topographic Oceans» наводит на него смертельную скуку. Один из самых смешных рассказов связан с тем временем, когда Yes поехали в тур в поддержку этого альбома. Как-то раз Уэйкману настолько надоело одно из этих замысловатых восьмичасовых выступлений, что он заставил помощника заказать ему карри и доставить прямо на сцену. Он сидел за клавишами, ел цыпленка виндалу, прикрывшись своим плащом, и курил.
После этого в Yes он надолго не задержался.
В общем, как-то раз в «Morgan Studios», когда Рик казался еще больше скучающим, чем обычно, я спросил, не хочет ли он зайти в «Студию 4» и послушать наши новые вещи. Помню, как сыграл ему мелодию «Sabbra Cadabra» на своем синтезаторе «ARP 2600». И вот гроблю я хороший рифф своим корявым пальцем: ду-ду- ду, ду-ду-ду- ду, – а Рик смотрит на меня. И, когда я наконец остановился, Рик сказал: «Хм-м … может, вот так прозвучит лучше…» – наклонился над клавишами, и такой: ди-ли-ди-ли-ди-ли-ди-ли-ду, ди-ли- ду. Его пальцы двигались так быстро, что, клянусь, их не было даже видно.
Я сразу спросил его, сыграет ли он с нами в альбоме, а Рик ответил, что с удовольствием сыграет, если мы заплатим ему его обычный гонорар.
– Сколько? – спросил я.
– Две бутылки лучшего горького пива «Director’s».
Если не считать Рика, участники группы Yes жили как монахи. Они не ели мясо. Выглядели так, будто каждый день занимаются йогой. И мы никогда не видели их пьяными. Единственной рок-н-ролльной чертой их образа жизни была дурь, которую они курили, а у меня как раз случилась поставка феноменального афганского гаша. Очень серьезное было дерьмо. В те времена я считал себя знатоком дури, и мне хотелось узнать, что скажут об этом гаше Yes. Поэтому однажды утром я притащил брикет в студию, зашел к Yes и отломил им большой кусок. По какой-то причине единственным, кто в тот день не пришел, был Рик.
– Вот, ребята, – сказал я. – Добавьте его себе в самокрутку.
Они ответили, что сейчас же его попробуют.
Я вернулся в «Студию 4», сам скурил пару косяков, записал второй голос, зашел в закусочную выпить пятый или шестой раз за день, вернулся, выкурил еще косяк и решил проверить, как там дела у наших соседей из Yes.
Но, когда я вошел в «Студию 3», там было пусто.
Я нашел девушку-администратора и спросил: «Вы нигде не видели Yes?»
– О, они еще в обед все вдруг плохо себя почувствовали. И им пришлось поехать домой.
У нашего альбома уже было название – «Sabbath Bloody Sabbath» – в честь песни, которая помогла Тони преодолеть творческий кризис, и альбом был просто огонь. Я считаю, это был наш последний действительно великий альбом. Уже даже было готово оформление конверта: спящий на кровати парень, нападающие на него демоны, а сверху череп и число 666. Мне чертовски понравилась эта обложка. И в музыке нам удалось соблюсти правильный баланс между старым тяжеляком и новым «экспериментальным» звучанием. С одной стороны, у нас были песни типа «Spiral Architect», в которых играет полноценный оркестр, и «Fluff», похожая на «Shadows» (песня названа в честь Алана Фримана по прозвищу Флафф – диджея, который всегда ставил наши записи на «Радио 1»). С другой стороны, была «A National Acrobat», у которой настолько тяжелое звучание, что создается впечатление, будто тебя ударили по голове куском бетона. В альбоме даже была одна песня моего собственного сочинения – «Who Are You?». Я написал ее однажды вечером в коттедже Булраш, когда пьяный возился с магнитофоном и своим «ARP 2600».
Мы все были довольны альбомом «Sabbath Bloody Sabbath». Счастливы были даже Патрик Мехен и звукозаписывающая компания. Но дальше, как оказалось, все пошло по наклонной.
Мне должно было прийти в голову, что с Black Sabbath случится что-то плохое, еще когда в 1974 году мы летели в Америку и парень, сидевший рядом со мной в самолете, внезапно откинул копыта.
Сначала я услышал, как он задыхается: «Ух, уф, уф-ф-ф». А через минуту я уже сидел рядом с трупом. Я не знал, какого черта мне делать, поэтому нажал на кнопку и вызвал стюардессу.
– Да, сэр, я могу вам помочь? – спросила девушка, вся такая строгая и правильная.
– Этот парень, кажется, не жилец, – ответил я, указывая на труп, сидящий рядом.
– Простите, сэр?
– Он отбросил коньки, – ответил я, поднимая его обездвиженную левую руку. – Посмотрите на него. Он мертв, как гребаная птица дронт.
Стюардесса запаниковала.
– Что случилось? – шепотом спросила она, прикрывая его одеялом. – Он плохо себя чувствовал?
– Он задыхался, – ответил я. – Я подумал, что у него просто арахис не в то горло пошел. Потом он побелел, глаза закатились, и всё – привет.
– Слушайте, – сказала тихо стюардесса. – Давайте обопрем его на подушку у окна. Пожалуйста, не говорите об этом другим пассажирам. Мы не хотим, чтобы люди запаниковали. Чтобы предоставить вам компенсацию за неудобство, мы можем пересадить вас в первый класс.
– Чем отличается первый класс от бизнеса? – спросил я.
– Шампанским.
– Волшебно.
Это было начало Конца.
Больше всего из этого турне в поддержку «Sabbath Bloody Sabbath» я помню то, что все начали злиться друг на друга. К тому моменту Патрик Мехен превратился из волшебника на другом конце провода – который покупал тебе «Роллс-Ройс», коня или набор электромашинок – в беснующегося ублюдка, который никогда не мог прямо ответить на вопрос, сколько денег мы зарабатываем.
Между тем, Тони ворчал о том, что он один делает всю работу и у него нет никакой личной жизни. Вроде бы так оно и было. С другой стороны, Тони сам любил торчать в студии – даже стал сам заниматься продюсированием альбомов. Лично я всегда терпеть не мог сидеть там, курить и слушать одни и те же трехсекундные фрагменты гитарного соло по сто раз. Я до сих пор этого не переношу. Это сводит меня с ума. Как только я записываю свою партию, я выхожу на свежий воздух. Но с развитием технологий в семидесятых появился соблазн добавить еще одну звуковую дорожку, а потом еще и еще… Тони всё время было мало. У него хватало на это терпения, и никто никогда с ним не спорил, потому что он по-прежнему был неофициальным лидером группы.
Гизера тоже всё достало, он устал от того, что я постоянно выношу ему мозг просьбами написать тексты. Сейчас я понимаю, как его это, наверное, бесило, но ведь парень – настоящий гений. Помню, как-то раз я позвонил ему, когда мы работали в «Morgan Studios». У Гизера был выходной, и он торчал в своем загородном доме. Я сказал: «Давай, Гизер, мне нужны слова для «Spiral Architect»». Он немного поворчал, велел перезвонить через час и повесил трубку. Когда я перезвонил, он спросил: «У тебя есть ручка? Хорошо. Пиши: «Sorcerers of madness/Selling me their time/Child of God sitting in the sun…»» Я удивился: «Гизер, ты сейчас читаешь это из книги?»
В это просто не верилось – парень успел написать шедевр за время, которое у меня обычно занимает чтение одного предложения.
Я сказал ему: «Продолжай в том же духе, и к пяти вечера мы допишем весь этот чертов альбом».
Одна из причин, почему мы стали не очень хорошо ладить, в том, что наши амбиции рок-звезд, подпитываемые коксом, росли с безумной скоростью.
В те времена то же самое происходило во многих группах. Например, в 1974 году, когда мы выступали на фестивале «CalJam» на гоночной трассе в Онтарио, какая только дичь не происходила за кулисами у других групп. Например: «Если у него есть пинбольный автомат, то я тоже хочу пинбольный автомат». Или: «Если у него есть квадрофоническая звуковая система, то я тоже хочу квадрофоническую звуковую систему». Людям начинало казаться, что они боги. Масштабы фестиваля «CalJam» были просто невероятные: там было около 250 тысяч зрителей, а выступления транслировали в прямом эфире по радио и на канале «ABC». Рок-н-ролл еще никогда не достигал таких масштабов. Надо было видеть оборудование, с которым выступали Emerson, Lake & Palmer. В середине выступления Кит Эмерсон исполнял соло на рояле, который поднимался над сценой и начинал вращался.
У нас на CalJam тоже был хороший концерт.
Какое-то время мы не выступали вживую, поэтому репетировали в номере отеля без усилителей. На следующий день на фестиваль мы прилетели на вертолете, потому что все дороги были забиты. Отыграли концерт на одном дыхании, а я выделялся серебристыми луноходами и желтыми лосинами.
А вот у Deep Purple всё пошло не так гладко. Ричи Блэкмор ненавидел телекамеры – он говорил, что это разъединяет его со зрителями, – и после пары песен разбил одну из них грифом гитары, а потом поджег свой усилитель. Это была тяжелая сцена, и всей группе пришлось быстренько свалить на вертолете, потому что за ними приехали пожарные. «ABC», должно быть, тоже были в ярости. Эти камеры стоили им целого состояния. Помню, что обратно в Англию мы летели на одном самолете с Ричи. Чертово безумие. У меня в носке было припрятано четыре грамма кокса, и нужно было избавиться от него до того, как мы приземлимся, поэтому я стал раздавать порошок стюардессам. Через какое-то время они все накачались. А в какой-то момент мой обед совершил свой собственный рейс. Можете ли вы представить себе такое в наше время? Когда я думаю об этом, меня пробивает дрожь.
Еще одна сумасшедшая вещь, которая случилась в то время, – знакомство с Фрэнком Заппой. Мы давали концерт, и оказалось, что он живет с нами в одном отеле. Мы все восхищались Заппой – особенно Гизер, – потому что казалось, будто этот парень с какой-то другой планеты. В то время он как раз только что выпустил квадрофонический альбом «Apostrophe (’)», в котором была песня под названием «Don’t Eat the Yellow Snow». Гребаная классика.
Мы оказались в одном отеле и зависли в баре с его группой. На следующий день оказалось, что Фрэнк приглашает нас на вечеринку в честь Дня независимости, которая будет вечером в ресторане за углом.
Мы не могли дождаться завтрашнего дня.
Ровно в восемь часов мы пошли к Заппе. В ресторане он сидел за огромным столом в окружении своей группы. Мы представились, и началась пьянка. Но там царила очень странная атмосфера, потому что его музыканты все время подходили ко мне и спрашивали: «Есть кокс? Не говори Фрэнку, что я у тебя спрашивал. Он не употребляет. Ненавидит это дерьмо. Так у тебя есть? Одна доза, для профилактики?»
Я не хотел вмешиваться в их дела, поэтому отвечал: «Не‑а», – хотя у меня в кармане был большой пакет.
Когда мы закончили есть, я уже сидел рядом с Фрэнком. Вдруг два официанта выкатывают из кухни огромный торт на тележке. Весь ресторан затих. Видели бы вы этот торт. Он был сделан в форме голой девки с двумя большими сиськами, покрытыми глазурью, и широко расставленными ногами. Но самое веселое, что к ней подвели небольшой насос, так что из вагины била струя шампанского. Воцарилась такая тишина, что можно было услышать, как падает булавка, а потом группа запела «America the Beautiful». Потом каждый должен был совершить церемонию и выпить этого шампанского, начиная с Фрэнка.
Когда очередь дошла до меня, я сделал большой глоток, скривил лицо и сказал: «Фу, на вкус, как моча».
Все решили, что это невероятно смешно.
Потом Фрэнк наклонился ко мне и шепнул на ухо: «Есть кокс? Это не для меня – для моего телохранителя».
– Ты серьезно? – спросил я его.
– Конечно. Но не говори группе. Они не употребляют.
Мы снова встретились с Фрэнком несколько лет спустя, после его концерта в «Birmingham Odeon». Когда выступление закончилось, он спросил меня: «В этом городе где-нибудь можно поесть? Я живу в «Holiday Inn», и еда там просто отвратительная».
Я ответил: «В такой поздний час есть только карри на Бристоль-стрит, но я не рекомендую».
Фрэнк пожал плечами и сказал: «Сойдет, я рискну». И мы все отправились в странную индийскую забегаловку – я, Тельма, Фрэнк и какая-то японская дева, с которой он тогда встречался. Я предупредил Фрэнка, что единственное блюдо в меню, которое здесь нельзя заказывать ни при каких обстоятельствах, – это стейк. Он кивнул, какое-то время изучал меню, а потом заказал стейк. Когда заказ принесли, я сидел и смотрел, как Фрэнк пытается этот стейк съесть.
– Как старый ботинок, да? – спросил я.
– Вообще-то нет, – ответил Фрэнк, вытирая рот салфеткой. – Скорее, как новый.
* * *
К середине семидесятых годов атмосфера в Black Sabbath изменилась. Раньше мы все время держались вместе, и когда приезжали на концерт в незнакомое место, то гуляли по городу как маленькая банда. Заходили в разные пабы и клубы, клеили девчонок, бухали. Но со временем мы начали видеться все реже и реже. Если мы с Биллом ехали вместе, то почти не пересекались с Тони и Гизером. Потом и мы с Биллом начали отдаляться друг от друга. Я был шумным ублюдком, который всё время закатывает вечеринки с девочками у себя в номере и всячески дебоширит, а Билл хотел остаться у себя и поспать.
Мы сильно надоели друг другу из-за того, что слишком много времени проводили вместе на гастролях. Но, когда мы не общались, у каждого в его голове множилась куча проблем, и мы вообще переставали разговаривать.
А потом внезапно взрывались. Во-первых, авторские права на многие наши ранние работы уже были проданы компании под названием «Essex Music» «навечно», что значит то же, что «навсегда», но звучит пафоснее.
Были и другие неприятности, например, когда обанкротился банк «London & County». Я точно не знаю, в чем было дело – я же не финансовый мозг Британии, – но мне пришлось продать землю, которую я купил у фермера-трансвестита, чтобы сохранить коттедж Булраш. Если бы мы с Тельмой не заплатили за землю из своих собственных денег, то остались бы с голыми жопами.
Самой большой проблемой стал наш менеджмент. В какой-то момент мы поняли, что нас разводят. Несмотря на то что теоретически Мехен обеспечивал нас всем, что нужно, практически мы сами ничего не контролировали. У нас должны были быть личные банковские счета, но оказалось, что их нет. Так что мне приходилось идти к нему в офис и просить, например, тысячу фунтов. Патрик говорил: «О’кей», – и мне по почте приходил чек. Но потом чеки перестали принимать.
И мы его уволили. Вот тут-то и началась вся эта юридическая чертовщина, судебные иски так и свистели над нашими головами. Когда мы работали над следующей после «Sabbath Bloody Sabbath» пластинкой «Sabotage», названной в честь мехеновского дерьма, нам доставляли повестки прямо к микшерскому пульту. Тогда мы и пришли к выводу, что адвокаты обдирают тебя точно так же, как и менеджеры. И они будут счастливы шататься по судам всю оставшуюся жизнь, пока кто-то платит по счетам. Адвокаты могут и пятьдесят лет работать, чтобы выиграть дело, – не проблема.
На нас работал один адвокатец, которого я просто возненавидел. Терпеть не мог этого парня, а он просто издевался над нами. Однажды, когда мы записывали «Sabotage» в «Morgan Studios», он пришел к нам и сказал: «Джентльмены, я куплю вам всем выпить». Я подумал: «Ух ты, поверить не могу, неужели этот парень хоть на что-то раскошелится». А потом, в конце встречи, он достал свой маленький блокнотик и начал записывать, что мы выпили, чтобы потом выставить нам счет. «Оззи, ты взял два пива, это шестьдесят пенсов, – сказал он. – Тони, у тебя одно пиво и…»
Я перебил: «Ты ведь шутишь, черт побери?»
Но он не шутил. Таковы адвокаты. Смазывают тебе задницу, а потом суют туда кулак.
В записи «Sabotage» так и слышится разочарование, но при этом есть и мощные номера. Одна невероятная песня – «Supertzar» чего стоит. Помню день, когда мы ее записывали: я зашел в «Morgan Studios», а там огромный оркестр из сорока человек, включая восьмидесятишестилетнего арфиста. Они создавали такой звук, как будто Господь пишет саундтрек к концу света. Я даже петь не пытался под эту музыку.
Еще в этом альбоме я очень горжусь песней «The Writ». Я сам написал почти все слова и чувствовал себя так, будто сходил к мозгоправу. В ней я выплеснул весь гнев, который накопился у меня по отношению к Мехену. Но знаете, что? В итоге вся эта фигня, которую он с нами провернул, ни к чему его не привела. Сейчас он выглядит как старый жирный алкаш. Но я его не ненавижу. Ненавидеть людей не продуктивно. Все уже сказано и сделано, и я не желаю этому парню ничего плохого. Ведь я все еще в этом мире. У меня по-прежнему неплохая карьера. Так в чем же смысл кого-то ненавидеть? В мире и без меня достаточно ненависти. И по крайней мере благодаря ей я написал песню.
Не могу сказать, чтобы я гордился чем-то из того, что происходило в то время. Кроме песни «The Writ».
Например, однажды в коттедже Булраш, когда у меня случился нехороший кислотный трип, я целился в Билла из ружья. Оружие было не заряжено. Но он этого не знал, а я не сказал. Внешне он отнесся к этому случаю довольно спокойно, но с тех пор мы никогда об этом не разговаривали, а значит, всё было гораздо серьезнее.