Зрители внизу решили, что всё это часть спектакля, и просто сбрендили от восторга.
Бросать мясные обрезки в зал – стало одной из наших фирменных фишек. Карлик тоже выходил на сцену с ведрами сырых потрохов и пока его не вздергивали, швырял их в публику. Это наша собственная версия шоу в стиле «тортом в лицо», которые я обожал смотреть по телику в детстве. Но потом зрители тоже подключились к процессу и стали сами приносить мясо и швырять его на сцену. После концерта площадка напоминала Дорогу гребаных слез. Сегодня комиссии по здоровью и безопасности ни за что не дали бы вам такое провернуть.
И удивительно, как быстро всё вышло из-под контроля.
Как-то раз после концерта ко мне подошел коп и спросил: «Вы вообще понимаете, что делаете с американской молодежью?»
Потом показал мне полароидный снимок парня, который стоит в очереди на концерт на улице с бычьей головой на плечах.
– Твою ж мать, – сказал я. – Откуда он ее взял?
– Убил быка по пути на концерт.
– Ну, надеюсь, парень был очень голодный.
Чего только не приносили эти ребята – безумие какое-то. Сначала были просто куски мяса, но потом они стали притаскивать целых животных. Там были дохлые кошки, птицы, ящерицы, кто угодно. Как-то раз кто-то бросил на сцену здоровую жабу, и она упала на спину. Эта чертова штука была такая огромная, что мне показалось, будто это младенец. Я ужасно испугался и закричал: «ЧТО ЭТО? ЧТО ЭТО? ЧТО ЭТО?» А жаба перевернулась и ускакала восвояси.
С каждым концертом атмосфера становилось всё безумнее и безумнее. В конце концов, люди стали бросать на сцену предметы с торчащими из них гвоздями и лезвиями – барахло из магазина приколов вроде резиновых змей и пластиковых пауков. Некоторые из нашей команды стали серьезно бздеть, особенно когда однажды на сцене нарисовалась настоящая змея. А она не на шутку разозлилась тем, что ей выпало оказаться на сцене с Оззи Осборном. Один из роуди поймал рептилию большой сеткой на палке, которыми чистят бассейны.
Тони – который немножко участвовал в концерте – так и подпрыгивал каждый раз, когда видел какую-нибудь ползучую тварь. В общем, всё, что он делал – это надевал костюм-кольчугу и приносил мне на сцену попить, пока меняли декорации. Облачение в кольчугу и обратно занимало у Тони целых полчаса, и он всё время боялся до усрачки, что на сцене в него что-нибудь бросят. И однажды вечером, чтобы немножко его взбодрить, я бросил в сторону Тони резиновую змею, а, когда он отскочил назад, один из помощников положил ему за шиворот гитарную струну. У Тони случилась истерика. Он вылетел из своей кольчуги примерно за три секунды и остался стоять в одних серых колготках. Он так испугался, что, клянусь, его голос поднялся на три октавы.
Зал просто взорвался.
В том турне каждый вечер происходило что-нибудь безумное.
20 января 1982 года мы играли в «Veterans Auditorium» в Де-Мойне штата Айовы. Уж точно никогда не забуду название этого места. И то, как оно произносится: «Дээймон».
Концерт шел великолепно. Длань Господня сработала без нареканий. Мы уже повесили карлика.
И тут из зала прилетела летучая мышь. Очевидно, игрушка, подумал я.
Я взял ее, поднес к свету и оскалился. Зрители сходили с ума.
А потом я сделал то, что всегда делал, когда на сцену прилетала резиновая игрушка.
ХРЯСЬ.
Но сразу почувствовал, что что-то не так. Совсем не так.
Во-первых, у меня во рту оказалась теплая вязкая жидкость с худшим вкусом, который только можно себе представить. Я ощутил, как она обволакивает мой рот и стекает по подбородку.
Потом голова у меня во рту дернулась.
Твою мать, я только что сожрал гребаную летучую мышь?
Я выплюнул голову, посмотрел на крылья, потом поднял глаза и увидел, как Шерон с выпученными глазами машет руками и кричит: «НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!!!!!!!!!!!!! ОНА НАСТОЯЩАЯ, ОЗЗИ, НАСТОЯЩАЯ!»
Следующее, что я помню, – как мчусь в кресле-каталке в отделение скорой помощи. А врач между тем объясняет Шерон: «Да, мисс Арден, мышь была живая. Вероятно, она оцепенела от того, что попала на рок-концерт, но определенно была живая. Велика вероятность, что мистер Осборн заразился бешенством. Симптомы? О, знаете, недомогание, головная боль, лихорадка, сильные судороги, неконтролируемое возбуждение, депрессия, патологическая боязнь жидкостей…»
– О, ну это вряд ли, – буркнула Шерон.
– Одним из последних симптомов, как правило, является маниакальное расстройство. Затем пациент становится вялым, впадает в кому и перестает дышать.
– Боже мой.
– Вот почему поедание летучих мышьей – идея неудачная, особенно, с медицинской точки зрения.
– У вас есть вакцина?
– Как правило, лучше применять ее заранее, но, конечно, мы сделаем укол. Даже несколько уколов.
А потом доктор пошел и взял шприц размером с фаустпатрон.
– О’кей, мистер Осборн, – сказал он. – Вам нужно снять штаны и наклониться.
Я послушался.
– Может быть немножко больно.
Это последнее, что я услышал.
Каждый вечер на протяжении всего турне я искал врача, чтобы мне сделали еще уколы от бешенства: по одному в каждую ягодицу, в каждое бедро и каждую руку. Это было чертовски больно. Во мне было больше дыр, чем в гребаном швейцарском сыре. Но, наверное, уж лучше это, чем бешенство. Хотя, если бы я взбесился, никто бы существенной разницы не заметил. Пресса между тем сходила с ума. На следующее утро со слов «и наконец…» в каждой новостной передаче шел сюжет обо мне. Все решили, что я специально откусил летучей мыши голову, хотя на самом деле всё произошло абсолютно случайно. Какое-то время я волновался, что нас прикроют, и на паре площадок наши концерты действительно отменили. Фанаты тоже не особенно помогали справиться с ситуацией. Как только они услышали про летучую мышь, то стали притаскивать на концерты что похуже. Выходить на сцену стало всё равно что участвовать в съезде мясников.
Тут же подтянулись члены Американского Общества Противодействия Применению Насилия против животных. Оно было вне себя от ярости и принялось засылать своих людей «следить» за нашими концертами. Роуди над ними нещадно стебались. Напрмер, ребята могли ляпнуть: «О, сегодня вечером Оззи бросит в зал восемнадцать зверят и не начнет петь, пока их всех не зарежут».
Активисты из ASPCA неизменно велись.
Они даже однажды остановили наш автобус в Бостоне. Помню, как все эти святоши запрыгнули внутрь, увидели йоркширского терьера Шерон – мистера Пука, – и у них чуть припадок не случился. Один из парней крикнул: «О’кей, этот автобус дальше не поедет. Я хочу, чтобы собаку взяли под охрану. Сейчас же!»
Что, они думали, мы собираемся делать? Расстреливать йоркширских терьеров из автомата во время песни «You Lookin’ at Me Lookin’ at You»?
Через несколько дней мы играли в «Мэдисон-сквер-гарден» в Нью-Йорке. Вся площадка пропахла дерьмом. Оказалось, что неделю назад там выступал цирк, и животные так и остались в клетках под трибунами. Один из организаторов концерта подошел и позвал всех на них посмотреть. Но, увидев меня, добавил: «Кроме вас ».
– Почему? – спросил я.
– Вас нельзя подпускать к животным.
Я ушам не верил.
– Какого хрена, вы думаете, я сделаю? – спросил я. – Откушу голову слону?
Если бы вы спросили любого члена команды «Diary of a Madman», кто, вероятнее всего, не доживет до конца гастролей – я, Рэнди, Руди или Томми, – то все поставили бы на меня.
Как поется в песне, я совершал алкогольное самоубийство. Это было всего лишь вопросом времени.
Шерон была уверена, что до добра все это не доведет. Так что, когда мы пили в отеле, она забирала у меня всю одежду, чтобы я не нашел на жопу. Разве что спущусь в бар вестибюля абсолютно голый.
В большинстве случаев это помогало.
Но потом мы приехали в Сан-Антонио в Техасе. Я нажрался в отеле, как и обычно. И, как и обычно, Шерон сныкала всю мою одежду. Но она совершила ошибку, оставив в номере свое вечернее платье. Оно было темно-зеленое с оборочками, и, разорвав парочку швов, я в него влез. Потом нашел кроссовки и вышел на улицу.
Иду я в вечернем платье Шерон на голое тело и с бутылкой «Курвуазье» по улицам Сан-Антонио и ищу приключений. Кажется, в тот день у нас еще была фотосессия, я точно не помню. Но знаю, что был в говно. И вдруг мне резко захотелось отлить, как это бывает, когда ты в таком состоянии. На самом деле, это было больше, чем нужда, потому что мой мочевой пузырь превратился в раскаленное пушечное ядро. Мне нужно было отлить прямо здесь и прямо сейчас. Но я оказался посреди этого странного города в Техасе и понятия не имел, где у них тут общественный сортир. Я огляделся, нашел тихий уголок и стал отливать на какую-то рыхлую старую стену.
А-а-а-а-а. Так-то лучше.
И тут я услышал голос за спиной.
– Это омерзительно.
– Чего? – я обернулся и увидел старика в ковбойской шляпе, который смотрел на меня так, будто я только что приставал к его бабуле.
– Ты позорище, понимаешь?
– Моя подруга украла у меня одежду, – начал объясняться я. – Что мне еще, черт побери, надеть?
– Дело не в платье, ты, педрильный английский кусок дерьма. Ты облегчаешься на стену Аламо!
– Ала- чего?
Не успел он ответить, как из-за угла выбежали, пыхтя, двое техасских копов с потрескивающей рацией.
– Вот он, – сказал один парень. – Этот… в платье. БАМ!
Я лежу лицом в землю, и на мне защелкивают наручники.
Всё произошло в один момент. Я определенно слышал об Аламо – несколько раз смотрел фильм с Джоном Уэйном. Так что знал, что это какое-то важное место, где погибло много американцев, сражавшихся с мексиканцами. Но я не провел параллель между старой стеной, на которую помочился, и руинами священного национального памятника.
– Ты же британец, да? – сказал мне один коп.
– И что?
– Как бы ты себя почувствовал, если бы я помочился на Букингемский дворец?
Я немного подумал. Потом ответил:
– А хер его знает. Я же, черт возьми, в нем не живу.
Это немного разрядило обстановку.
Через десять минут я уже сидел в клетке со стадвадцатикилограммовым мексиканцем, который только что убил свою жену кирпичом. Наверное, он решил, что у него глюки, когда появился я в зеленом платье. Я подумал: «О Боже, он сейчас решит, что я призрак его благоверной, которую он захочет напоследок трахнуть в задницу».
Но он только пялился и что-то бормотал.
Я провел за решеткой около трех часов. Несколько копов и их друзей приходили на меня посмотреть. Может, они купили альбом «Blizzard of Ozz», уж не знаю. Но отделался я довольно легко. Мне выдвинули обвинение за распитие алкоголя в общественном месте, но не упомянули осквернение почитаемого объекта, за что могли влепить год тюряги. И выпустили как раз вовремя – я успел на концерт. Хотя шеф полиции лично спустился ко мне и велел, чтобы, как только концерт закончится, я валил из города и больше никогда не показывал здесь поганую рожу.
Отлил я всего один раз, но это стоило мне целого состояния из-за будущих несостоявшихся концертов в Сан-Антонио. И правильно. Думаю, что ссать на Аламо – не самый умный поступок. Это не то же самое, что поссать на Букингемский дворец, – скорее, как поссать на один из памятников на побережье Нормандии. Просто непростительно. Несколько лет спустя я лично извинился перед мэром города, пообещал, что этого больше не повторится, и пожертвовал десять штук Дочерям республики Техаса. После этого он снова разрешил мне выступать в городе, но концерт состоялся лишь через десять с лишним лет. А после концерта ко мне подошел тощий мексиканский паренек.
– Оззи, это правда, что тебя арестовали за то, что ты поссал на Аламо? – спросил он меня.
– Ага, – ответил я. – Правда.
– Черт, приятель, – сказал он. – Мы ссым на него каждый вечер по дороге домой.
Пока я спал
Когда мы ехали в гастрольном автобусе из Теннесси во Флориду, Рэнди выдал новость.
«Кажется, я хочу завязать с рок-н-роллом», – сказал он. Я ждал, когда он улыбнется. Но он не улыбнулся.
Мы сидели за небольшим обеденным столиком в кухне автобуса, который был обустроен как пятизвездочный отель на колесах. Там были телевизоры на потолке, ковры с ворсом, кондиционер, окна, как в лимузине, всё покрашено в золотой и белый цвета, и довершал все это полностью укомплектованный бар.
Всю ночь я пил джин. После того события с Аламо я на какое-то время завязал с «Курвуазье».
Рэнди курил сигареты и потягивал колу из банки. Он практически не прикасался к алкоголю. Ему нравилось только какое-то ужасное анисовое дерьмо. Как оно называется? «Анисетт». Типа густого молочного ликера. И наркотики Рэнди тоже не принимал. Он догонялся сигаретами и мог бы выиграть золотую медаль на Олимпиаде в беге за раком легких.
– Ты стебешься, что ли? – спрашиваю я, чуть не поперхнувщись своим джином.
– Нет, Оззи, я серьезно.
Я не мог поверить своим ушам.
Было уже давно за полночь – наверное, три-четыре часа ночи – и только мы с Рэнди еще не ложились. Шерон была в спальне в задней части автобуса. Руди и Томми растянулись на своих двухъярусных койках. Спали и члены команды, которые ехали вместе с нами, например Рэйчел Янгблад, пожилая негритянка, занимавшася нашими костюмами, прическами и гримом. Меня просто поражало, что они могут спать, когда автобус гремит, трясется и скрипит, будто вот-вот рассыплется на части. Нам надо было проехать тысячу сто километров из Ноксвилла в Орландо, и водитель гнал как угорелый. Помню, как посмотрел в окно на фары проносящихся навстречу машин и грузовиков и подумал, что в любую минуту у нас могут отвалиться колеса. Я понятия не имел, что водитель вжарил кокса и узнал об этом только потом, из отчета экспертизы.
Я вообще ни о чем не знал и был не в себе от бухла, кокса и, черт знает чего еще, что я заталкивал в себя двадцать четыре часа в сутки.
Но я знал точно, что не хочу терять Рэнди.
– Как ты можешь уйти сейчас? – спросил я его. – Все только начинается, чувак! Шерон говорит, что «Diary of a Madman» может разойтись еще бо`льшим тиражом, чем «Blizzard». Нас ждет фантастический мировой успех. Завтра вечером мы играем с Foreigner!
Рэнди только пожал плечами и ответил: «Я хочу поступить в университет.
Получить диплом».
– Ты совсем сбрендил? – воскликнул я. – Еще пару лет, и ты сможешь купить себе собственный университет.
По крайней мере, он улыбнулся.
– Послушай, – продолжил я. – Ты просто устал. Почему бы тебе не отдохнуть, устроить себе небольшой отпуск, а?
– Я бы хотел то же самое сказать тебе, Оззи.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты пьешь уже четвертую бутылку джина за последние двадцать четыре часа.
– От этого я всё время счастлив.
– Оззи, зачем ты так много пьешь? В чем смысл?
Правильным ответом на этот вопрос было бы: потому что я алкоголик, потому что у меня склонность к зависимостям, потому что, что бы я ни делал, я отдаюсь этому полностью. Но тогда я ничего такого не думал.
Я знал только, что хочу еще выпить. Так что просто посмотрел на Рэнди пустыми глазами.
– Ты ведь убьешь себя, понимаешь? – сказал Рэнди. – Рано или поздно.
– Спокойной ночи, Рэнди, – сказал я, осушив стакан. – Пойду на боковую.
Когда я открыл глаза спустя несколько часов, уже светлело. Шерон в халате лежала рядом со мной. Моя голова была забита кучей токсичного дерьма.
Я не мог понять, почему проснулся так рано. Джин должен был вырубить меня до середины дня.
А потом я услышал шум.
Был такой звук, как будто движок работает на полных оборотах. Я подумал, что мы, наверное, обгоняем грузовик.
Б-Б-Б-Б-Б-Б-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-М – М-М – М …
Что бы то ни было, звук словно отдалялся от автобуса, а потом вдруг возвращался и становился еще сильнее
Б-Б-Б-Б-Б-Б-Б-Б-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-РР-Р-Р-Р-М – М-М – М-М – М-М – М-М – М-М – М-Б-Б-Б-Б-Б-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-М – М-М – М-М – М-М – М …
– Шерон? – сказал я. – Что это за чертов зву…
И тут я врезаюсь головой в спинку кровати, у автобуса вылетают окна.
Острый запах бензина.
Секунду я не видел ничего, кроме темноты.
Следующее, что увидел, – это круглое окно слева от меня. В нем черный дым, люди бегают, держась за голову, и кричат. Я выпрыгиваю из постели – в одних старых грязных трусах – и резко открываю дверь спальни. Всюду разбитое стекло, а в крыше чертовски огромная дыра. Потом я понимаю, что автобус согнулся пополам.
Первое, что приходит мне в голову, – это что водитель, должно быть, потерял управление на автостраде и мы попали в аварию.
От едкой копоти из топлива и дыма я начинаю кашлять.
И думаю: огонь и бензин. Твою мать.
– ВСЕМ ВЫЙТИ ИЗ ГРЕБАНОГО АВТОБУСА! – закричал я. – ОН ВЗОРВЕТСЯ! ОН СЕЙЧАС НА ХЕР ВЗОРВЕТСЯ!
Паника. Ноги онемели.
Шерон кричит.
Я всё еще не протрезвел от джина. Голова пульсирует. В глазах мутно. Я ищу аварийный выход, но его нигде нет. Бегу к открытой двери в передней части автобуса, толкая Шерон перед собой. Потом оглядываюсь и ищу остальных, но все койки пусты. Куда, черт побери, все подевались? Где, черт возьми, Рэнди?
Я выскочил из автобуса и упал на траву.
Траву?
В этот момент я решил, что мне снится сон.
Где дорога? Где машины? Я ждал, что увижу покореженный металл, кровь, вращающиеся покрышки. Но мы оказались посреди поля, а вокруг стояло несколько роскошных особняков, как у кокаиновых баронов. Я увидел знак с надписью «Flying Baron Estates». А потом, рядом с одним из домов, гигантский огненный шар – как в каком-нибудь фильме про Джеймса Бонда. Вот откуда шел дым. Вокруг него были разбросаны обломки. А вон то похоже на…
О, Господи Иисусе. Меня чуть не вырвало, когда я увидел это дерьмо. Мне пришлось отвернуться.
Если не считать дыма, то был ясный день, раннее утро, в воздухе висела туманная дымка.
«Где мы? Что происходит?» – повторял я снова и снова. Никогда в жизни еще не чувствовал себя таким чертовски потерянным. Это было хуже всех кислотных приходов в моей жизни. Потом я заметил что-то вроде взлетной полосы и ангара. Мимо ангара шла женщина в конном снаряжении и, как ни в чем не бывало, вела лошадь, будто все происходящее для нее вполне обычная ситуация. Думаю: «Мне приснился кошмар. Ну, не бывает такого».
Я стоял будто в трансе, а наш клавишник Дон Эйри побежал в автобус, нашел где-то маленький огнетушитель, выпрыгнул из автобуса и направил его на огонь.
Огнетушитель только без толку брызгал и булькал.
Шерон тем временем пыталась посчитать людей, но все разбрелись по полю. Показывают на огонь и рыдают.
Я стал различать в пламени остатки гаража. Казалось, что в нем находилось две машины.
Должно быть, в гараж что-то врезалось.
И, что бы то ни было, видимо, это оно пробило дыру в крыше автобуса и по пути снесло пару деревьев.
Потом Шерон подошла к Дону – «Эль-Дум-О», как мы его называли, потому что он вечно ожидал худшего, – и крикнула: «Что случилось? Скажи мне, черт побери, что случилось?» Но Дон согнулся пополам и не мог говорить. Тогда Шерон обратилась к Джейку Дункану, нашему шотландскому гастрольному менеджеру. Но он тоже ничего не мог сказать. Следующее, что я увидел, – это как Шерон сняла туфлю и стала бить ей Джейка по голове.
– Где Рэнди и Рэйчел? Где Рэнди и Рэйчел?
Джейк только показал рукой на огонь.
– Я не понимаю, – сказала Шерон. – Я ничего не понимаю.
Я тоже ничего не понимал. Никто не сказал: «Кстати, Оззи, по пути в Орландо мы остановимся в автобусном депо в Лизбурге, чтобы починить кондиционер». Никто не сказал: «И кстати, Оззи, автобусное депо находится в каком-то богатом поселке со взлетной полосой». Никто не сказал: «Ах да, а твой водитель – который не спал всю ночь и которому снесло башню от кокаина – еще и летчик с просроченной медсправкой. Он возьмет чужой самолет без разрешения, а когда ты будешь спать, позовет твоего соло-гитариста и гримершу полетать над автобусом и потом врежется в него».
Никто ничего подобного мне не говорил.
И тут загорается дом рядом с гаражом, и я, недолго думая, бегу к нему – всё еще полупьяный, в одних трусах – чтобы убедиться, что в нем никого нет. Подбегаю к входной двери, стучу, жду примерно две секунды и вламываюсь внутрь.
На кухне старичок варит кофе. Он чуть со стула не падает при виде меня.
– Кто ты такой, черт возьми? – орет он. – Убирайся из моего дома!
– Пожар! – кричу я ему. – Вали отсюда!
Старик был явно сумасшедший, потому что взял в углу метелку и стал выталкивать меня ей из дома.
– Убирайся из моего дома, маленький ублюдок! Убирайся, урод!
– ТВОЙ ГРЕБАНЫЙ ДОМ, НА ХРЕН, ГОРИТ!
– ПШЕЛ ВОН! ПШЕЛ ВОН, ТВОЮ МАТЬ!
– ТВОЙ ДОМ ГО…
Тут я понял, что старик глухой. Он бы не услышал, даже если бы взорвалась вся гребаная планета. И он не услышал ни слова из того, что ему кричал длинноволосый придурок-англичанин в трусах. Я не придумал ничего лучше, как пробежать через кухню и открыть дверь, которая вела в гараж. Распахнул, и она чуть не слетела с петель от силы огня, который ворвался в кухню.
После этого старик больше не велел мне убираться из его дома.
Всю историю от начала до конца мы узнали гораздо позже. Водителя автобуса звали Эндрю С. Айкокк. За шесть лет до этого он был замешан в крушении вертолета в Объединенных Арабских Эмиратах. Потом получил работу у Calhoun Twins, группы в жанре кантри-вестерн, у которой также была транспортная компания, которая и занималась нашими гастролями. Когда мы остановились в автобусном депо, чтобы починить кондиционер, Айкокк решил испытать удачу и снова полетать. И без разрешения взял самолет своего приятеля.
Сначала с ним полетали Дон и Джейк. Всё было хорошо: взлет и посадка прошли гладко. Потом в самолет сели Рэнди и Рэйчел. Есть фотография, где они вдвоем стоят у этого самолета перед взлетом. И улыбаются. Однажды я увидел этот снимок, но больше никогда не смог на него смотреть. Мне сказали, что Рэйчел согласилась полетать только после того, как Айкокк пообещал не исполнять в воздухе никаких трюков. Если действительно пообещал, то он – чертов лжец, а еще и кокаиновый псих: все, кто был на земле, сказали, что Эндрю два или три раза пролетел очень низко, прямо над автобусом, пока не врезался в крышу в нескольких сантиметрах от места, где мы спали с Шерон. Но самое безумное во всем этом – и чего я до сих пор никак не могу переварить, хотя прошло уже тридцать лет, – в то время парень переживал тяжелый развод, и его будущая бывшая жена стояла как раз рядом с автобусом, когда он врезался в него на самолете. Очевидно, Айкокк подобрал ее в одном из городов, где мы выступали, и подвозил домой. Подвозил домой? Женщину, с которой разводится?
В то время было много разговоров о том, не пытался ли Эндрю случайно ее убить, но кто теперь знает, черт возьми? Что бы он там ни пытался, но Айкокк спустился так низко, что, даже если бы не задел автобус, то всё равно врезался бы в деревья за ним.
Дон наблюдал за происходящим.
Я ему очень сочувствую, потому что, должно быть, это было ужасное зрелище. Когда самолет задел крылом автобус, Рэнди и Рэйчел выбросило через лобовое стекло. Потом самолет – уже без крыла – врезался в деревья, упал в гараж и взорвался. Пожар был настолько сильным, что полицейским пришлось опознавать тела по зубам.
Я до сих пор не люблю говорить или даже думать об этом.
Если бы я не спал, то тоже оказался бы в этом гребаном самолете, это точно. Зная меня, я бы стоял на крыле, в говно пьяный, на руках или исполнял бы сальто. Но я не понимаю, почему там оказался Рэнди.
Он ведь ненавидел летать.
За несколько недель до этого мы с ним пили в баре в Чикаго. Мы как раз должны были сделать перерыв в гастролях на десять дней, и Рэнди спросил, сколько времени ехать на машине из Нью-Йорка в Джорджию, где будет следующий концерт. Я спросил, какого черта он собирается пилить из Нью-Йорка в Джорджию на машине, если существует такое изобретение, как самолет. А он ответил, что боится лететь, потому что недавно самолет компании «Air Florida» врезался в мост в Вашингтоне. Погибло семьдесят восемь человек. Так что Рэнди вряд ли бы захотелось развлечься полетом на четырехместном куске дерьма. Он даже на самолете большой коммерческой авиакомпании лететь не хотел.
В то утро происходило какое-то странное необъяснимое чертово дерьмо, потому что Рэйчел тоже не любила самолеты. У нее было слабое сердце, так что вряд ли ей бы захотелось войти в «мертвую» петлю. Многие говорят: «Ой, да они просто страдали херней, как это обычно бывает у гребаных рок-звезд». Я хочу всё прояснить: Рэйчел было далеко за пятьдесят, и у нее было сердечное заболевание, а Рэнди был очень уравновешенным парнем и боялся летать. Это просто не имеет никакого смысла.
Когда приехали пожарные, огонь уже догорел. Рэнди погиб. Рейчел погибла. Я наконец-то что-то надел и взял пива из той груды, которая осталась от холодильника в автобусе. Я не мог справиться с ситуацией. Шерон бегала и искала телефон. Она хотела позвонить отцу. Потом приехали копы. Такие старые добрые копы. Они нам не слишком сочувствовали.
«Оззи Озз-берн, а? – сказали они. – Псих, который ест летучих мышей».
Мы поселились в какой-то дыре под названием «Hilco Inn» в Лизбурге и, как могли, прятались от прессы, пока полицейские делали свое дело. Нам нужно было позвонить маме Рэнди и лучшей подруге Рэйчел – Грейс, и это было просто ужасно.
Мы все хотели поскорее свалить из гребаного Лизбурга, но пришлось остаться там, пока не оформят все документы.
Никто из нас не понимал, как это вообще произошло. Сначала всё было волшебно, а потом вдруг обернулось страшной трагедией.
«Знаешь что? Я думаю, это знак, что я больше не должен этим заниматься», – сказал я Шерон.
К тому времени у меня наступило полное физическое и психическое расстройство. Пришлось вызвать врача и вколоть мне успокоительное. Шерон чувствовала себя не намного лучше. Она была в ужасном состоянии, бедняжка. Единственным утешением было сообщение от AC/DC со словами: «Если мы можем чем-то вам помочь, дайте нам знать». Для меня это многое значило, и я всегда буду благодарен им за это. Вот уж действительно – друзья познаются в беде. На самом деле ребята из AC/DC хорошо нас понимали, потому что всего за пару лет до этого их вокалист Бон Скотт умер от отравления алкоголем, и тоже в трагически молодом возрасте.
Наутро после аварии я позвонил своей сестре Джине, которая рассказала, что наша мать ехала в автобусе и увидела в киоске газетный заголовок: «ОЗЗИ ОСБОРН – СМЕРТЬ ПРИ КРУШЕНИИ САМОЛЕТА». Моя бедная старая мама чуть с ума не сошла. В тот же день я вернулся на место происшествия с зятем Рэнди. Автобус всё еще был там, скрученный в форме бумеранга, рядом с руинами гаража. И там, в углу, на груде пепла и обломков, лежал совершенно чистый клочок футболки Рэнди с логотипом «Гибсон», в которой он погиб. Только логотип, больше ничего. Я не верил своим глазам – настолько это было жутко.
Тем временем у отеля разгуливали какие-то подростки. Я заметил, что некоторые из них одеты в костюмы с шоу Diary of a Madman, и спросил у Шерон: «Мы ведь не продаем такие костюмы, правда?» – а она ответила, что нет. Я подошел к парню и спросил:
– Откуда ты взял этот костюм?
– О, я залез в автобус и взял его там.
Я чуть не взорвался от злости. Чуть башку ему не оторвал.
В конце концов все бумаги были готовы – единственным наркотиком в теле Рэнди был никотин – и копы разрешили нам уехать. Думаю, они были рады, что мы свалили.
Потом нам нужно было провести двое похорон за одну неделю, и чертова ответственность за них легла на всех нас, особенно на Шерон, которая ужасно страдала. Она не могла слушать «Diary of a Madman» еще много лет.
Похороны Рэнди проходили в Первой лютеранской церкви в Бербанке. Я был в числе тех, кто нес гроб. На алтаре стояло много крупных фотографий Рэнди. Помню, как подумал: всего несколько дней назад мы с ним сидели в автобусе, и я говорил, что он, должно быть, с ума сошел, если собрался поступать в университет. Мне было очень плохо. Рэнди был одним из лучших людей, которых я встречал в своей жизни. И я чувствовал свою вину, потому что, если бы он не играл со мной в группе, то не погиб бы. Не знаю, как мать Рэнди пережила похороны – она, должно быть, очень крепкая женщина. Ее малыш умер. Делорес была разведена, и ее дети были для нее всем. А Рэнди так любил ее – просто всем сердцем обожал. Еще много лет спустя, каждый раз, когда мы с Шерон виделись с Ди, то чувствовали себя просто ужасно. Ну что тут скажешь? Должно быть, это самый страшный кошмар любого родителя – потерять своего ребенка.
После службы кортеж отправился из Бербанка в Сан-Бернардино, дорога заняла примерно час. Рэнди похоронили на кладбище Маунтин-Вью, недалеко от могил его бабушки и дедушки. Там и тогда я поклялся, что каждый год в день его смерти буду посылать цветы. В отличие от большинства своих клятв, эту я сдержал. Но ни разу не приходил к могиле. Я бы хотел как-нибудь навестить Рэнди, еще до того, как встречусь с ним по другую сторону.
Похороны Рэйчел проходили совсем по-другому. Их устроили в церкви Евангелия для чернокожих где-то на юге Лос-Анджелеса. Рэйчел много значила для этой церкви. И во время службы все пели госпелы, падали на колени и кричали: «Иисус любит тебя, Рэйчел!» – а я думал, какого хрена здесь происходит? Довольно радостная церемония эти афроамериканские похороны. На ней нет места унынию.