– Э… да?
– Тогда вы, наверное, знаете, что у нас… нет бара.
– Тогда как вы учите людей правильно пить?
– Мистер Осборн, кажется, ваша жена слегка ввела вас в заблуждение. Здесь мы не учим людей правильно пить.
– Разве?
– Мы учим их не пить.
– А… Может, мне тогда лучше в какое-то другое место.
– Боюсь, что это невозможно, мистер Осборн. Ваша жена… Как бы это сказать? Она очень настаивала.
Я даже не буду начинать описывать свое разочарование. Оно было настолько же сильным, как и скука. Через час мне уже казалось, что я торчу здесь тысячу лет. Больше всего я ненавидел рассказывать о своем пьянстве незнакомым людям на групповой терапии. Хотя и узнал там много интересных штук. Один парень был дантистом из Лос-Анджелеса. Его жена узнала, что он пьет, и стала следить за ним круглые сутки. Тогда он вылил воду из стеклоомывателя в своей «БМВ», налил туда джина с тоником, отсоединил пластиковую трубку от омывателя и провел ее в вентиляционное отверстие на приборной панели. Когда ему хотелось выпить, он садился в машину, клал трубку себе в рот, нажимал на рычаг и впрыскивал джин с тоником себе прямо в глотку. Работало блестяще, но, очевидно, до того момента, пока он не попал в жуткую пробку по дороге на работу и явился в клинику настолько в говно, что случайно просверлил дырку в башке у пациента.
Отвечаю – изобретательности алкоголиков нет предела. Вот бы только обратить ее во что-нибудь полезное. Например, если сказать алкоголику: «Слушай, единственный способ получить выпивку – это вылечить рак», – то от болезни можно избавиться за пять секунд.
Кроме групповых сеансов мне нужно было заниматься с психотерапевтом индивидуально. Было очень тяжело на трезвую голову обсуждать, что со мной не так, как только выяснилось, что именно. Например, я узнал, что у меня дислексия и синдром дефицита внимания (через несколько лет в обиход вошло понятие «гиперактивность»). Думаю, это многое объясняет. Мозгоправ сказала, что из-за дислексии у меня ужасный комплекс неполноценности, поэтому я не могу принять поражение и не терплю никакого давления, а в стрессовых ситуациях занимаюсь самолечением с помощью алкоголя. Еще она сказала, что это из-за того, что у меня плохое образование и я знаю об этом, и считаю, что люди обманывают меня, поэтому никому не доверяю. Она была права, и ситуацию только усугубляло то, что меня на самом деле обманывали – пока не появилась Шерон. Кстати, у меня случались такие приступы кокаиновой паранойи, когда я и своей жене не доверял.
Психотерапевт объяснила, что я склонен к зависимостям, и поэтому у меня всё вызывает привыкание. И, кроме этого, у меня еще и обсессивно-компульсивное расстройство, которое еще больше усугубляет ситуацию. Я как ходячий словарь психических расстройств. У меня от этого просто мозг взорвался. И потребовалось какое-то время, чтобы принять это как факт.
В лагере Бетти я дольше всего за всю свою взрослую жизнь прожил без алкоголя и наркотиков, и отходняк был кошмарный. Все остальные там переживали то же самое, но не могу сказать, что мне от этого было легче. Сначала меня поселили в одной комнате с парнем, у которого был свой боулинг-клуб, но он храпел как астматический конь, поэтому я переехал и оказался в комнате с депрессивным гробовщиком. Я спросил: «Слушай, если ты страдаешь от депрессии, какого же хрена ты работаешь в похоронном бюро?»
– Не знаю, – ответил он. – Просто это моя работа.
Гробовщик храпел еще громче, чем парень с боулингом, – этот был как лось с трахеотомией. От его храпа тряслась вся комната. Кончилось тем, что я каждую ночь спал на диване в вестибюле, весь дрожа и потея.
В конце концов, Шерон за мной приехала. Я провел там шесть недель и выглядел несомненно лучше – немного похудел, – но совершенно не понимал, в чем смысл реабилитационного центра. Я думал, что они меня вылечат. Но от того, чем я страдаю, нет лечения. Всё, что они могут сделать, это сказать, что с тобой не так, и предложить, какими способами можно себе помочь. Позднее, когда я осознал, что пребывание там само по себе не является решением проблемы, то стал ездить туда, чтобы немного выпустить пар, когда всё выходило из-под контроля. Реабилитационный центр может помочь, но нужно самому этого хотеть. Если и правда хочешь завязать, нельзя взять и сказать: «Сегодня я хочу завязать, но, может быть, выпью на свадьбе друга на следующей неделе». Придется принять твердое решение и проживать каждый день в соответствии с ним. Каждое утро нужно просыпаться и говорить: «О’кей, сегодня будет еще один день без алкоголя», или сигареты, или таблетки, или косяка, или что там тебя убивает.
Это все, на что ты можешь надеяться, когда у тебя зависимость.
Первый концерт после Бетти Форд был в Рио-де-Жанейро.
Я напился до беспамятства еще до того, как сел в самолет.
К тому времени, как мы прилетели в Рио, я прикончил целую бутылку «Курвуазье» и вырубился в проходе. Шерон изо всех сил старалась меня сдвинуть, но я был вусмерть. В конце концов она так разозлилась на меня, что схватила с подноса вилку из нержавейки и стала ей в меня тыкать. Вскоре после этого я, черт возьми, наконец-то сдвинулся. По крайней мере теперь я точно знал, что я настоящий хронический алкоголик и больше не мог успокаивать себя тем, что пью ради развлечения, как и все, у кого водятся деньжата. У меня была болезнь, и она меня убивала. Я думал, если даже животное и близко не подойдет к тому, от чего ему было плохо, то почему я продолжаю это делать?
Мы выступали на фестивале «Rock in Rio», который шел десять дней, где также были Queen, Род Стюарт, AC/DC и Yes. Полтора миллиона человек купили билеты. Но это место меня разочаровало. Я ждал, что на каждом углу будут «девушки из Ипанемы», но не увидел ни одной. Повсюду были только грязные нищие дети, которые шныряли, как крысы. Были либо неприлично богатые, либо совсем нищие – а ничего среднего.
Никогда не забуду, как встретил там Ронни Биггса, который совершил Великое ограбление поезда. В то время он жил в ссылке в Бразилии и, казалось, наслаждался каждым моментом – например, заявил, что за время своей ссылки трахнул две с половиной тысячи девок. Но, тем не менее, отчасти он там был как в тюрьме, потому что очень тосковал по родине. Он подошел к отелю в футболке с надписью «Рио – чудесное место, куда можно сбежать», но всё время спрашивал: «И как там сейчас в Англии, Оззи? А тот магазин еще есть, а этот, а то пиво, а это?»
Мне было жаль парня. Никто в здравом уме не взял бы его на работу, поэтому Ронни собирал у себя дома английских туристов, брал с каждого по пятьдесят фунтов, просил их купить ему пиво или пакетик травы и рассказывал про Великое ограбление поезда. Он назвал эту историю «Случай с Ронни Биггсом». Полагаю, лучше уж так, чем сидеть в тюрьме. Ронни был неплохим парнем, и все знали, что его даже не было в поезде, когда напали на машиниста, но его сослали на тридцать лет. В наше время даже за изнасилование ребенка или убийство бабушки дают меньше. Люди говорят: «Ведь в итоге он избежал наказания?» Но я не думаю, что он его избежал. Парень был очень несчастен. Я даже не удивился, когда он в конце концов вернулся в Британию, где его арестовали в аэропорту Хитроу и сразу бросили за решетку.
Дом есть дом, пускай и за решеткой. Его даже освободили, потому, что парень уже находился на смертном одре. Ронни всегда говорил, что его последним желанием было «пойти в паб в Маргите, как англичанин, и выпить пинту пива». Но из того, что я слышал, ему придется подождать до следующей жизни, чтобы доставить себе такое удовольствие.
Летом после фестиваля «Rock in Rio» я согласился выступить на благотворительном концерте «Live Aid» с Black Sabbath. Шерон снова была беременна, и мы не хотели лететь в Филадельфию на самолете, поэтому решили поплыть в Нью-Йорк на лайнере «Куин Элизабет 2», а дальше доехать на машине.
Проведя час в море, мы об этом пожалели. Мы привыкли добираться до Нью-Йорка за три часа на «Конкорде». На лайнере мы плыли пять гребаных дней, а по ощущениям пять миллиардов лет. И чем еще заниматься на корабле, кроме как выворачиваться наизнанку от рвоты из-за морской болезни? К концу первого дня я надеялся, что мы врежемся в айсберг и станет повеселее. Но стало только еще скучнее. В конце концов я пошел к врачу и выпросил у него успокоительные, чтобы вырубиться на остальную часть пути. Я проснулся через двое суток, когда мы уже заходили в порт. Шерон так разозлилась – ей пришлось самой себя развлекать, пока я отсутствовал, – чудо, что она не выбросила меня за борт. «Помнишь меня? Кретин », – первое, что она мне сказала, когда я открыл глаза.
Честно говоря, я очень нервничал перед концертом «Live Aid, ведь уже много лет не разговаривал с Тони, и это была не самая удобная ситуация. А потом организаторы поставили наше выступление между Билли Оушеном и гребаными Four Tops… в десять часов утра. Не знаю, о чем они думали. Нам постоянно говорили, что им нужно больше черных групп на концерт, так что, возможно, они решили, что мы черные – так же, как когда мы играли в Филадельфии в первом американском турне.
Не самое хорошее начало.
Когда перед концертом я регистрировался в вестибюле отеля, подошел какой-то парень и сказал: «Эй, Оззи, можно сфотографироваться?»
– Да, конечно.
– Прости, мне нужно передать тебе это.
И парень вручает мне судебный иск. От тестя. Он решил передать мне его прямо перед чертовым благотворительным концертом. Когда все за кулисами услышали о повестке – не спрашивайте, о чем она или что с ней было дальше, потому что я повесил всё на Шерон, – один из роуди подошел ко мне и сказал: «Тот еще тип, твой тесть, да?»
– Что ты хочешь этим сказать?
– Он сказал, что обложка «Born Again» напоминает ему о внуках.
Если вы не видели эту обложку – «Born Again» стал третьим альбомом Black Sabbath после моего ухода, – то там изображен выкидыш демона с клыками и когтями. Невероятно, как можно такое сказать!
С одной стороны, участвовать в концерте «Live Aid» было здорово: он проходил ради хорошего дела, и никто другой не может исполнять старые песни Black Sabbath так, как это делаем мы с Тони, Гизером и Биллом. Но, с другой стороны, всё было немного неловко. Начнем с того, что я всё еще был ужасно жирным – на видео тех лет я выгляжу как небольшая планета. Кроме того, за шесть лет после ухода из группы я стал знаменитостью в Америке, а Black Sabbath двигались совершенно в другом направлении. Так что я пользовался преимуществами, о которых не просил. Дело в глупых мелочах: например, я получил куртку с логотипом «Live Aid», а они нет. Но всё равно мне было неловко. И нельзя сказать, чтобы я справился с ситуацией с большим изяществом, потому что мое коксовое рок-звездное эго вышло из-под контроля. В глубине души мне хотелось сказать им: «Вы меня уволили, и вы мне не нужны, так что идите к черту». Сейчас я только и думаю, почему я так себя вел? Почему мне обязательно надо было быть таким придурком?
Зато сам концерт прошел достаточно гладко. Мы заселились в отель, встретились на саундчеке, пробежались по песням, вышли на сцену, исполнили, что требовалось, и разбежались.
Что до иска Дона Ардена, то он не особенно кого-то удивил. «Jet Records» серьезно пострадали от нашего ухода. И многое другое у Дона тоже не складывалось. Например, примерно в это же время Дэвид, брат Шерон, оказался в английском суде якобы за похищение, шантаж и избиение бухгалтера по имени Харшед Патель. Это была очень неприятная история. Что бы Дэвид там ни натворил, его приговорили к двум годам в Уондсуэрте, но в итоге он отсидел несколько месяцев. К концу срока его перевели в тюрьму Форд Оупен.
Но потом к суду привлекли уже Дона, который по-прежнему жил в доме Говарда Хьюза на вершине каньона Бенедикт. В конце концов Дон понял, что его выдадут английскому правосудию, так что вернулся сам, чтобы предстать перед судом. А потом нанял лучших юристов в Лондоне и ему все сошло с рук.
Через несколько месяцев после концерта «Live Aid», 8 ноября 1985 года, родился Джек. Я был слишком пьян и помню не много, потому что всё время торчал в пабе напротив больницы, но помню, что Шерон хотела сделать ему обрезание. Я не стал спорить. Забавно, что мама сделала мне обрезание, хотя и была католичкой. Больше никому из моих братьев не сделала, только мне. Помню, как спросил маму, какого хрена она тогда думала, а она ответила: «Ой, это было модно». Я не мог поверить своим ушам. «Было модно отрезать мне член!» – помню, кричал я на нее.
Но, должен признаться, так гигиеничнее. А так как Джек отчасти еврей – как внук Дона Ардена, которого на самом деле звали Гарри Леви, – казалось, что это правильное решение.
Самое удивительное, что Джек – наш третий ребенок за три года. Мы этого не планировали. Просто так случалось. Каждый раз, когда я приезжал с гастролей, мы проводили время с Шерон, как это всегда и бывает, потом одно за другое, а через девять месяцев Шерон уже рожает очередного маленького Осборна.
Это было безумие, потому что я в это время ездил по миру в образе Князя Тьмы, и при этом у меня на буксире было трое малышей, а они немного не сочетаются с этим образом. Несколько лет большую часть времени между концертами я в панике искал любимую игрушку Джека, которая его успокаивала, – маленького желтого мишку по имени Бэйби. Джек, на хрен, сходил с ума, если не мог обнять и пожевать своего Бэйби. Но мы так много ездили, что всё время забывали его где-нибудь. Я стал одержим этим чертовым медведем. Я уходил со сцены после концерта «Diary of a Madman» и первым делом спрашивал: «Где Бэйби? Кто-нибудь видел Бэйби? Проверьте, что мы не потеряли Бэйби».
Не один раз нам приходилось отправлять свой частный самолет через пол-Америки, чтобы привезти Бэйби из отеля, где мы были вчера. Мы выбрасывали двадцать штук на одно только топливо, чтобы спасти Бэйби. И не думайте, что мы не пытались просто купить Джеку чертову новую игрушку. Он был слишком умен – другие игрушки его не устраивали. Ты покупаешь игрушку, точь-в-точь такую же, как Бэйби, но Джек только взглянет на нее, швырнет в тебя и будет орать и плакать, пока не получит обратно своего настоящего Бэйби. И конечно, со временем Бэйби пережил несколько серьезных операций после того, как его пробовала сожрать собака Шерон, так что его невозможно было не узнать.
Сколько бы я ни пил и сколько бы времени ни отсутствовал, я обожал быть папой. Так весело наблюдать, как эти маленькие человечки, которым ты дал жизнь, развиваются и растут. Шерон тоже очень нравилось быть мамой. Но в какой-то момент и ей хватило. Когда родился Джек, она сказала мне: «Оззи, не подходи ко мне после следующих гастролей. У меня такое ощущение, что я беременна всю жизнь и я так больше не могу».
Поэтому я пошел и сделал вазэктомию. Ощущение было очень странное.
– Вы в курсе, что это необратимый процесс, мистер Осборн? – спросил врач.
– Ага.
– Так вы уверены?
– О да.
– Абсолютно уверены?
– Док, поверьте, я уверен.
– Хорошо, подпишите эту бумагу.
После операции мои шары раздулись до размера арбузов. И ужасно болели. «Эй, док, – сказал я. – Можете дать мне что-нибудь, если не опухоль снять, то хотя бы унять боль?»
В общем, я эту операцию никому не рекомендую. После нее, когда кончаешь, оттуда выходит только какая-то пыль. Как будто сухо чихаешь. Очень странно, приятель.
Потом, спустя девять месяцев, Шерон снова задумалась. Так что мне пришлось вернуться к врачу и попросить вернуть всё обратно.
«Черт побери, – сказал он. – Я же говорил, что так нельзя. Но, полагаю, всегда можно попробовать».
Ничего не получилось. Как и сказал доктор, вазэктомия почти необратима. Может, если бы я просто очистил каналы, то всё было бы хорошо. Кто знает? Но с тех пор мы перестали пытаться завести еще детей. Пятеро детей – тоже неплохо, и я их всех очень люблю.
Они – лучшее, что есть в моей жизни, это точно.
Другая проблема вазэктомии в том, что я почему-то решил, что у меня появилась свобода делать всё, что захочу – или, по крайней мере, мне казалось, что я этого хочу, когда в жопу пьян. Но моя жена выросла в мире рок-н-ролла, поэтому чует любое вранье за десять тысяч километров. А я худший лжец в мире.
Так что она точно знала, что я задумал. Конечно, её это бесило, но она с этим мирилась. Поначалу.
Не то чтобы у меня были какие-то романы. Просто я мечтал хотя бы часик побыть Робертом Редфордом. Но эта игра мне едва ли давалась. В основном, когда я пробовал что-то замутить, деваха либо вызывала «Скорую», либо тащила меня обратно в отель на такси, пока меня выворачивало наизнанку. Начинал я вечер Джеймсом Бондом, а заканчивал куском дерьма на полу. А чувство вины после этого было невыносимое. Я от него места себе не находил. Считал себя полным идиотом. А так как я ужасный ипохондрик, то еще и обсирался от страха, что подцепил какой-нибудь редкий смертельный вирус. Я могу заразиться и через телик, поверьте. Например, принимаю какую-нибудь снотворную таблетку, потом вижу ее рекламу по телевизору, где диктор говорит: «Побочными эффектами могут быть рвота, кровотечение, летальный исход», – и я уже уверен, что нахожусь одной ногой в могиле. Дошло до того, что я вызывал врачей два раза в неделю, чтобы осмотрели мой член, просто на всякий случай.
А потом открыли СПИД.
Сначала я не волновался. Как и большинство людей, я думал, что он бывает только у геев. А я, независимо от того, насколько бывал пьян и под кайфом, никогда не думал о том, чтобы развлечься с каким-нибудь парнем с волосатой задницей. Но скоро все поняли, что необязательно быть геем, чтобы подцепить СПИД. Потом как-то вечером я трахнул одну девку в отеле «Sunset Marquis» в Западном Голливуде. Как только мы закончили, я понял, что что-то не так. Так что в два часа ночи я позвонил администратору и спросил, работает ли врач. Врач работал – в таких роскошных отелях всегда есть свой врач, – и он пришел ко мне в номер, проверил мое хозяйство и сообщил, что мне нужно сдать анализ.
– В каком смысле, анализ? – спросил я.
– Анализ на ВИЧ, – ответил он.
Вот и всё, подумал я. Я покойник.
Несколько дней я сходил с ума от беспокойства. Я не мог с этим справиться. И выболтал всё Шерон. Можете себе представить, чем это обернулось. Представьте бомбу весом в 100 мегатонн, которую русские рванули где-то в Арктике.
Вот такой была Шерон, когда я рассказал, что мне нужно сдать тест на ВИЧ, потому что я трахнул какую-то странную девку из бара в отеле. Слово «злилась» не подходит даже для начала описания ее реакции. Был такой страшный скандал, что я даже подумал, может, лучше уж было бы не дожить до следующей подобной взбучки.
Во всяком случае, я сдал анализ. А через неделю мы с Шерон пошли за результатами.
Никогда не забуду, как доктор вошел в тот маленький кабинет, достал папку и сказал: «Ну, мистер Осборн, хорошая новость в том, что у вас нет герпеса, трепака и сифилиса».
Как только он это произнес, я понял, что что-то не так.
– А плохая новость? – спросил я.
– «Боюсь, что сказать вам это в любом случае будет нелегко, – ответил он, и всё мое тело окаменело от страха. – У вас положительный результат на ВИЧ.
Я буквально упал на колени, взялся руками за голову и закричал: «КАКОГО ХРЕНА ТЫГОВОРИШЬ, ЧТО У МЕНЯ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ НА ВИЧ? ЭТО ЖЕ, МАТЬ ЕГО, СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР, УБЛЮДОК!»
Замечу, что в те времена ВИЧ не лечили так, как сейчас. Если у тебя ВИЧ, это значило, что ты заболеешь СПИДом и умрешь. Конец. А если у меня ВИЧ, то, вероятно, это значит, что у Шерон тоже ВИЧ. А это значит, что я убил мать своих детей.
Я даже смотреть не мог на Шерон, настолько мне было плохо. Должно быть, в этот момент она меня возненавидела. Но она ничего не сказала. Думаю, была в шоке от этой новости не меньше, чем я.
Потом на столе у врача зазвонил телефон. Я всё еще стоял на коленях и кричал, но скоро заткнулся, когда понял, что это звонят из лаборатории сообщить мои результаты. Я слушал, как врач агакает и угукает. Потом он положил трубку и сказал: «Вообще-то, мистер Осборн, позвольте прояснить: ваш анализ дал пограничный результат, а не положительный. Значит, придется сдать его еще раз. Извините за недоразумение».
Недоразумение? Если бы я не был так расстроен, то встал бы и дал ублюдку в рожу.
Но я был не в состоянии что-либо предпринять.
– Сколько времени это займет? – прохрипел я, сдерживая рвоту.
– Еще неделю.
– Я столько не проживу, – сказал я. – Серьезно, док, к этому времени я уже вскроюсь. Можно ли как-то сделать анализ быстрее?
– Это дорого.
– Наплевать.
– Хорошо. Я сообщу вам результаты через день. Тем временем, миссис Осборн, я предлагаю вам тоже сдать анализ.
Побледнев, Шерон кивнула.
На следующий день мы вернулись за моими результатами. Всю ночь я чертовски сокрушался, но Шерон была немного не в настроении меня утешать. Единственное, для чего она была в настроении, – это развод. Честно говоря, я был уверен, что моему браку конец.
«Итак, мистер Осборн, – начал врач. – Мы сделали анализ, и я рад сообщить, что у вас, похоже, нет ВИЧ, но мы должны сделать еще один анализ, чтобы удостовериться».
Я уронил голову в руки, выпустил весь воздух из легких и поблагодарил Господа, как никогда в жизни. Я услышал, как Шерон вздохнула с облегчением и высморкалась.
– Недоразумение, видимо, возникло из-за состояния вашей иммунной системы, – продолжил доктор. – По сути, мистер Осборн, ваша иммунная система в данный момент не работает. Вообще. Сначала в лаборатории не могли понять этот феномен. Поэтому они продолжили изучать кровь и выявили несколько… ну, э… несколько жизненных факторов, которые могли бы объяснить данную аномалию.
– Жизненных факторов?
– У вас в крови близкое к смертельному содержание алкоголя и кокаина, мистер Осборн, не говоря уже о других многочисленных запрещенных веществах. В лаборатории никогда ничего подобного не видели.
– Так у меня правда нет ВИЧ?
– Нет. Но ваш организм думает, что есть.
– Ну, это большое облегчение.
– Мистер Осборн, пусть у вас нет ВИЧ, но ваша жизнь находится в серьезной опасности, если вы не перестанете так налегать на алкоголь и наркотики.
Я кивнул, но к тому времени уже даже его не слушал – был слишком занят, планируя, как выпью, чтобы отметить это событие. Но кое-что в своем образе жизни я после этого поменял – с тех пор больше никогда не изменял Шерон.
Когда кризис СПИДа миновал, я полетел обратно в Англию готовиться к следующему турне. Я провел там неделю или две, как вдруг Шерон в ярости позвонила мне из Калифорнии.
– Оззи, садись на ближайший самолет и лети сюда.
Говорила она серьезно.
– Что? Зачем? – спросил я.
– Просто поезжай в аэропорт, купи билет, а потом позвони в отель «Beverly Hills» и сообщи номер своего рейса.
– С тобой всё в порядке?
– Нет. Еще кое-что, Оззи.
– А?
– ДАЖЕ. НЕ. СМЕЙ. НАПИВАТЬСЯ.
Гудки.
Через пятнадцать часов я уже проходил через паспортный контроль в аэропорту Лос-Анджелеса, как вдруг загорелось десять тысяч вспышек. Я решил, что приехал кто-то из королевской семьи или что-то вроде того. Потом вдруг репортер навел камеру на мое лицо и спросил: «Что ты думаешь, Оззи?»
– О, э… ну, курица была немного сырая, – начал я. – Но, не считая этого, полет прошел довольно прилично.
– Я имею в виду подростка. Погибший подросток. Комментарии?
– Чего?
– Самоубийство. Что ты думаешь?
– Понятия не имею, о чем вы гово…
Прежде чем я договорил, десять телохранителей, оттолкнув репортера, взяли меня в кольцо, проводили на улицу и запихали в черный лимузин.
На заднем сиденье меня ждал Говард Уэицман, мой адвокат.
«Подростка зовут – или, скорее, звали – Джон Макколам, – сказал он, протянув мне газету «Лос-Анджелес таймс». – Ему было девятнадцать лет. Твой большой поклонник. По словам родителей, сначала сын пил и слушал «Speak of the Devil», а потом застрелился из папиного пистолета калибра 5.56 мм. Когда парня нашли, он так и был в наушниках. И во всём обвиняют тебя».
– Меня?
– Его отец утверждает, что к самоубийству его склонили слова песни «Suicide Solution».
– Но ведь «Speak of the Devil» – это концертный альбом Black Sabbath. На нем нет песни «Suicide Solution».
– Точно.
– А он вообще читал текст?
– Послушай, мы оба знаем, что эта песня об опасности чрезмерного употребления алкоголя, но у него свое мнение.
– Он считает, что я призываю поклонников к самоубийству? Как тогда, черт побери, я буду продавать свои альбомы?
– Это еще не всё, Оззи. Родители подростка утверждают, что в твоих песнях содержатся скрытые подсознательные сообщения, которые призывают юных и впечатлительных «взять пистолет», «покончить с этим прямо сейчас», «стрелять, стрелять, стрелять» и всё в таком духе. Всё это указано в иске. Я пришлю тебе копию в отель.
– И сколько у меня хотят отсудить?
– Всё. Плюс компенсацию.
– Шутишь.
– К сожалению, нет. Прямо сейчас мы едем на пресс-конференцию. Говорить буду я, если ты не возражаешь.
Пресс-конференция проходила в теннисном клубе. Мне было плохо из-за смены часовых поясов, я всё же напился (не удержался) и пребывал в состоянии шока. Когда меня вывели на такой маленький подиум перед кучей камер, мне стало еще хуже. Я привык общаться с журналистами из музыкальных СМИ, а не выступать перед суровой национальной прессой. Я словно вернулся в класс к мистеру Джонсу. Репортеры так сильно закидали меня вопросами, что мне физически захотелось от них укрытсья.
Один парень сказал: «Послушайте, мистер Осборн, это правда, что в своей песне «Paranoid» вы поете «говорю тебе, покончи с жизнью»?»
Мне понадобилось какое-то время, чтобы мысленно пробежаться по стихам Гизера. Потом я ответил: «Нет, я пою «наслаждайся жизнью»».
Но другие репортеры уже кричали свои следующие вопросы, и никто меня не услышал.
– Там слова «НАСЛАЖДАЙСЯ жизнью», – повторял я. – НАСЛАЖДАЙСЯ жизнью». – Никто не слушал.
– Оззи, – сказал другой репортер. – Адвокат мистера Макколама заявляет, что был на одном твоем концерте и словно очутился в Нюрнберге, где толпа скандировала твое имя. Комментарии?
«В Нюрнберге? – надо было сказать мне. – Не думаю, что Гитлер всё время тусовался в Нюрнберге, показывая знак мира и крича «Рок-н-ролл!». Но я этого не сказал. Я не мог выдавить ни слова. Я просто застыл.
А потом они стали спрашивать про «Suicide Solution». Всё, что я помню, это как Говард Уэицман перекрикивал всех: «Эта песня автобиографическая. Речь идет о широко освещенной в прессе борьбе мистера Осборна с алкоголизмом, который он считает формой самоубийства, что доказывает трагическая смерть Бона Скотта, хорошего друга мистера Осборна и вокалиста австралийской группы AC/DC».
«Но, Оззи, – кричали репортеры, – разве не правда, что…»
Наконец всё закончилось, и я вернулся в отель, весь трясясь. Повалился на кровать, щелкал каналы на телевизоре и увидел Дона Ардена, который комментировал это дело. «Честно говоря, я сомневаюсь, что мистер Осборн вообще понимает смысл своих стихов – если смысл там вообще есть, – потому что он очень слабо владеет английским языком», – заявил он.
Полагаю, так он выражал мне свою поддержку.
Пресс-конференция была пугающей и дала понять, что мне еще предстоит. В Америке я стал национальным врагом номер один. Однажды утром в Нью-Йорке, открыв газету, я увидал свою фотографию с пистолетом, приставленным к голове. Конечно, это был фотомонтаж, потому что я никогда так не фотографировался, и меня это жутко напугало. Потом я стал получать угрозы в свой адрес везде, куда бы ни пошел. Копы хотели таким способом заставить меня отменить концерты. Однажды в Техасе местный шеф полиции позвонил нашему гастрольному менеджеру и сообщил: «Из соседнего карьера украли динамит, и мы получили письмо от анонима о том, что им хотят подорвать Оззи».
Больше всего на свете я боялся за детей. Я велел няням никогда ни с кем не разговаривать на улице. Был 1986 год, прошло всего пять лет с того дня, когда к Джону Леннону подошел поклонник и попросил подписать «Double Fantasy», а потом застрелил его. И мне было хорошо известно, что часто именно поклонники оказываются психопатами. Один парень всюду ходил за мной с бивнем мамонта, которому было пять миллионов лет. Еще один прислал мне видео о своем доме: он написал мое имя на каждом предмете, снаружи и внутри. Потом прислал еще одно видео, где маленькая девочка в резиновых сапогах танцует под песню «Fairies Wear Boots».
Этот парень был явно больной. Он построил гробницу, где мы вместе с ним можем провести вечность. На целую вечность я бы, черт возьми, нашел себе занятие и получше. Дошло до того, что полицейским пришлось задерживать парня каждый раз, когда я давал концерт где-то неподалеку от его дома. А когда я раздавал автографы в каком-нибудь музыкальном магазине, меня на всякий случай заставляли надевать пуленепробиваемый жилет.
Спустя какое-то время меня полностью доконали все эти безумия. Помню, как-то раз мы с помощником Тони летели из Токио в Лос-Анджелес. Произошла задержка на шесть часов, и пассажирам раздавали купоны на бесплатные напитки, так что все надрались. Но одна американка никак от меня не отставала. Она сидела позади, каждые две секунды тыкала в меня пальцем и говорила: «Я тебя знаю ».