С другой стороны, я понимаю, что до встречи с Шерон я ни разу по-настоящему не влюблялся, хотя у нас и не было обычного романа. Шерон была нарасхват, я был женат на Тельме. Сначала Шерон пила почти столько же, сколько я. Когда мы не трахались, мы ссорились. А когда мы не ссорились, мы пили. Но были неразлучны и не могли прожить друг без друга. На гастролях мы всегда жили в одном номере, а если Шерон уезжала по делам, то я часами говорил с ней по телефону и рассказывал о том, как сильно ее люблю и как не могу дождаться, когда же мы снова увидимся. У меня никогда ни с кем такого не было. Честно говоря, до встречи с Шерон я даже не представлял, что такое любовь. Я путал любовь с увлечением или страстью. Потом понял, что, когда ты влюблен, дело не в том, чтобы возиться в постели, а в том, насколько ты опустошен, когда ее нет рядом. А мне было невыносимо, когда Шерон рядом не было.
Но как бы сильно я в нее ни влюбился, я знал, что так продолжаться дальше не может. Какое-то время я думал, что могу жить в обоих мирах – и с семьей, и с любимой женщиной, – но нужно было от чего-то отказаться. И в Рождество, когда мы вернулись с гастролей по Британии, я всё рассказал Тельме, потому что по какой-то тупой причине, пришедшей в мою пьяную голову, решил, что это как-то поможет. Не самая, черт возьми, гениальная идея.
Тельма просто взорвалась, выгнала меня и сообщила, что ей нужно время подумать.
Потом еще и Дон Арден подкинул дровишек. Он позвал Тельму на встречу в Лондоне и сообщил, что мной снова будет заниматься его сын Дэвид и чтобы я держался подальше от Шерон. Но, по правде говоря, ему просто было до усрачки страшно, что Шерон уйдет из «Jet Records» и начнет свое дело. А это обойдется ему в целое состояние, особенно если она прихватит с собой меня, – и именно так она в итоге и поступила. Но Дон должен был знать, что если Шерон что-то задумала, то она это сделает, несмотря ни на что. А если кто-то попытается ее остановить, то она сделает это, приложив вдвое больше усилий.
Дэвид не продержался и пяти минут.
Перед тем, как в апреле 1981 года отправиться в турне по Штатам в поддержку «Blizzard of Ozz», мы вернулись в студию «Ridge Farm» и записали «Diary of a Madman». Я до сих пор не понимаю, как мы так быстро обернулись. Думаю, что в студии мы провели чуть меньше трех недель.
Пока мы записывались, все жили в маленькой паршивой квартирке. Навсегда запомню то утро, когда проснулся и услышал потрясающий акустический рифф из комнаты Рэнди. Я ворвался к нему прямо в трусах, а он сидит и занимается музыкой с очень строгим учителем классики.
– Что это ты только что сыграл? – спросил я, пока учитель пялился на меня, как на лохнесское чудовище.
– Оззи, я занят!
– Я знаю, но что ты только что сыграл?
– Моцарта.
– Отлично. Мы стырим этот рифф.
– Мы не можем тырить у Моцарта.
– Уверен, он не будет возражать.
В итоге рифф стал вступлением к «Diary of a Madman», но, когда Рэнди его закончил, от Моцарта там осталось очень немного.
Весь остальной альбом был абсолютно не готов. Мы так спешили, что в конце концов сводили его прямо в дороге. Мой продюсер Макс Норман присылал исходники прямо в номер отеля, а я звонил ему из таксофона и просил добавить басов тут или средних там.
Как раз примерно в это время Боб и Ли начали ныть по любому поводу, чем сводили меня с ума. Как ни посмотрю, они сидят в углу и шепчутся как школьницы. С самого начала Боб хотел, чтобы группа была не командой Оззи Осборна, а имела четкое название. Я этого не понимал. С чего бы мне могло захотеться уйти из одной группы и попасть в другую? Или чтобы все сидели и обсуждали-рассуждали: «Сыграть нам этот концерт или лучше – вон тот. Давайте над этим десять раз подумаем». Если бы Боб и Ли пришли в офис «Jet» и сразу заявили: «Мы хотим быть на равных с Оззи в этой группе», – я бы ответил: «Не-а, спасибо, мне хватило. Главный здесь я. Всего хорошего!» Но Боб бывал настойчив, и, если бы не Шерон, он, возможно, трахал бы мне мозги до тех пор, пока не заставил бы это сделать. Видите ли, моя проблема в том, что я в подобных случаях просто сдаюсь и со всем мирюсь. Иногда мне кажется, это потому, что я не играю ни на одном из музыкальных инструменов и из-за этого не заслуживаю находиться с музыкантами в одной комнате, понимаете?
В общем, в какой-то момент Шерон пришла очень взволнованная и сказала: «Отличные новости, парни! Билеты на концерты в Palladium» в Нью-Йорке были полностью распроданы за час!» Мы обрадовались, стали свистеть и лупить друг другу «пять». Шерон ушла ответить на телефонный звонок, а когда вернулась, ее улыбка стала еще шире, и она объявила: «Ни за что не догадаетесь: в «Palladium» хотят, чтобы мы в этот день дали у них два концерта».
Я не мог в это поверить: неужели всё и правда получается? Но Боб и Ли вдруг затихли, слились пошептаться. А когда вернулись, то заявили: «Если мы даем два концерта, мы хотим двойную ставку за выступление и удвоить «гастрольные». Мне это показалось немного чересчур. Никто из нас до сих пор не видел наличных, Ардены оплачивали студийное время, отели, еду, оборудование, роуди, да черт знает что еще. А эти ребята думают, что деньги падают с неба? Дело в том, что всё до последнего пенни нужно было вернуть Дону. Но Бобу и Ли не нужно было об этом беспокоиться, потому что, по сути, они были сессионными музыкантами. Поэтому после такого заявления я решил, что им стоит уйти, и сказал Шерон, что если так и будет продолжаться, то такие требования будут возникать каждые пять минут. Мне это дико надоело.
Вот так мы и расстались с Бобом и Ли, хотя я потом еще несколько раз сотрудничал с Бобом, пока он не начал каждый день подавать на меня по иску.
Печально, что деньги делают с людьми. Дело всегда в деньгах. Но я искренне верю, что, если бы Боб и Ли остались, то я не был бы там, где я сейчас. Общая кислая атмосфера точно бы разрушила весь процесс. К счастью, Шерон уже давно искала им замену – они и ее нервировали – и смогла уговорить Томми Олдриджа, барабанщика, которого я хотел взять с самого начала, и басиста по имени Руди Сарзо, который работал с Рэнди в Quiet Riot. Так все и сложилось.
Как только альбом был готов, мы собрали барахло и двинулись в Лос-Анджелес, чтобы неделю порепетировать и встретиться со звукозаписывающей компанией. Ну а потом в Мэриленде начиналось турне.
Не спрашивайте, кто купил голубей.
Всё, что я знаю, – Шерон показала их мне в лимузине, по пути в штаб-квартиру «CBS Records» в Сенчери Сити, через несколько дней после того, как мы приехали в Лос-Анджелес.
«Разве они не прекрасны? – сказала она. – Слушай, как воркуют. О-о-о».
Встреча с «CBS» была очень важной.
Несмотря на то, что «Blizzard of Ozz» в Англии стал хитом, нам очень-очень важен был успех в Штатах, потому что все мы были на мели. Всё зависело от этого успеха. Когда мы отправились в тур, то жили на хлебе и воде, ночевали в отелях с клопами, а один из нас был пристегнут наручниками к портфелю, где лежали наши последние деньги, которых было, черт побери, очень мало. Нам даже не выплатили аванс за «Diary of a Madman», потому что Шерон не удалось вырвать его из потных лап своего отца. А Тельма тем временем думала о разводе, и это означало, что я могу снова потерять всё.
– Так для чего тебе там голуби-то? – спросил я Шерон, потягивая из бутылки «Куантро», которое взял с собой.
Шерон одарила меня одним из своих фирменных взглядов.
– Оззи, ты не помнишь разговор вчера вечером? Они для встречи. Когда мы приедем, ты выпустишь голубей, и они будут летать по комнате.
– Зачем?
– Потому что мы так договорились. А потом ты скажешь: «Рок-н-ролл», – и покажешь знак мира.
Я вообще не помнил этот разговор. Было всего одиннадцать часов утра, а я уже был на планете под названием Бухло и не переставал пить с прошлого или даже позапрошлого вечера.
Я даже забыл, зачем мы едем в «CBS». Но Шерон мне напомнила: «Им нужен пинок под зад, потому что они купили «Blizzard of Ozz» у моего отца за ничтожно маленькую сумму. И эти люди ждут, что этот альбом постигнет та же участь, что и два последних альбома Black Sabbath. В этой стране как сольный исполнитель ты ничто, Оззи. Забудь об аншлагах в Великобритании. Здесь ты всё начинаешь с нуля. Когда придешь на эту встречу, то должен произвести впечатление, показать им, кто ты есть».
– С голубями? – спросил я.
– Именно.
Я отложил бутылку и взял птиц у Шерон.
– Почему бы мне не откусить им головы? – спросил я, поднося их поближе ко рту. – Вот это действительно произведет на товарищей впечатление.
Шерон только засмеялась, покачала головой и посмотрела в окно на голубое небо и пальмы.
– Я серьезно, – сказал я.
– Оззи, ты не будешь откусывать им головы.
– Нет, буду.
– Нет, не будешь, дурачок.
– Нет, буду, черт возьми. Я всё утро ничего не ел.
Шерон снова рассмеялась. Звучание ее смеха я люблю больше всего на свете.
Встреча была отстойной. Несколько фальшивых улыбок и вялых рукопожатий. Потом кто-то сказал, как он рад, что в Америку приезжает Адам Ант. Адам Ант? Я чуть не врезал ублюдку по роже. Было очевидно, что ни одному из этих людей нет никакого дела до нашей встречи. Даже пиарщица всё время смотрела на часы. Но встреча всё тянулась и тянулась, а эти пиджаки с золотыми часами сотрясали воздух бессмысленной корпоративной чепухой. Я устал ждать, когда Шерон подаст мне знак выпускать голубей. Встал, прошел через зал, присел на ручку кресла пиарщицы лейбла и достал голубя из кармана.
– О, как мило, – сказала она, фальшиво улыбаясь. А потом снова взглянула на часы.
– Ну, всё, – подумал я.
И широко открыл рот.
Увидел, как Шерон вздрогнула на другом конце зала. Хрясь, тьфу.
Голова голубя упала прямо на колени пиарщице, забрызгав ее кровью. Честно говоря, я был так пьян, что кровь на вкус была как «Куантро». «Куантро» с перьями. И немного клюва. Потом я бросил тушку на стол и смотрел, как она дергается.
Птица обосралась, когда я откусил ей голову, и всюду было дерьмо. Всё платье пиарщицы было в противной черно-белой слизи, а мой пиджак – ужасное желтое творение восьмидесятых с узором, был полностью испорчен. Я до сих пор не представляю, что тогда творилось у меня в голове. Бедный голубь. Но я скажу вам одно: это произвело впечатление, да еще какое.
Долю секунды было слышно, как все одновременно вздохнули, фотограф в углу не мог остановиться – щелк-щелк-щелк.
А потом начался ад.
Пиарщица заверещала: «Фу, фу, фу!»
Один парень в дорогом костюме побежал к мусорке в углу, и его вырвало. Потом сработала сигнализация, потому что кто-то вызвал охрану.
– УБЕРИТЕ ОТСЮДА ЭТО ЖИВОТНОЕ! НЕМЕДЛЕННО!
В этот момент я достал из кармана второго голубя. «Привет, птичка, – сказал я и поцеловал в лобик. – Меня зовут Оззи Осборн. И я здесь занимаюсь продвижением своего нового альбома, «Blizzard of Ozz ».
Потом я открыл рот, и все в зале закричали: «НЕ-Е-Е-Е-Е-ЕТ!» Люди закрывали лицо руками и орали, чтобы я прекратил безобразие и убирался к чертям. Но вместо того, чтобы откусить голубю голову, я его отпустил, и он счастливо летал по залу.
«Мир вам», – произнес я, когда два огромных охранника ворвались в зал, скрутили меня под руки и вытащили спиной вперед в коридор.
Паника была просто безумная, приятель.
Шерон тем временем чуть не описалась от смеха. У нее по щекам текли слезы. Думаю, она так среагировала на шок. Шерон очень разозлилась, что «CBS» не проявили должного энтузиазма к альбому, так что, вероятно, тоже была рада, что я напугал этих деятелей до чертиков, несмотря на то, что это самое было ужасное зрелище, которое она видела в своей жизни. «Тебе запрещено появляться в здании «CBS», клоун-уродец, – заявил главный охранник, выталкивая меня из главного входа в здание на 38-градусную лос-анджелесскую жару. – Если еще раз здесь увижу – сядешь. Понял?»
Шерон вышла за мной, а потом схватила за воротник и поцеловала.
– Бедное гребаное создание, – сказала она. – Нам повезет, если CBS не завернет альбом после этого представления. Они могут даже подать на нас в суд. Ты шпана, настоящая шпана!
– Тогда почему ты не устраиваешь мне скандалешник? – спрашиваю я растерянно.
– Потому что прессе это чертовски понравится.
В тот вечер мы вернулись в дом Дона Ардена, где жили с Руди и Томми, влившимся в состав. У Дона был большой дом в испанском стиле на вершине каньона Бенедикт над Беверли-Хиллз – с красной черепицей на крыше и большими железными воротами, чтобы маленькие людишки держались подальше. Видимо, Говард Хьюз построил этот дом для одной из своих подружек. Дон купил его, когда заработал тонну бабла на «ELO», и теперь жил как король прямо по соседству с Кэри Грантом. Когда Дон бывал в городе, то селил нас в одном из бунгало внизу. Еще одно из таких бунгало служило штаб-квартирой «Jet Records» в Лос-Анджелесе.
К тому моменту, как наш лимузин подъехал к дому, я уже так нажрался, что забыл, на какой мы планете. Мы с Руди пошли в одну из комнат в задней части дома, где у Дона был телевизор, кабинет с напитками и стойка домашнего бара. С «Куантро» я уже перешел на пиво, так что мне приходилось отливать каждые пять секунд. Но не идти же через весь дом в сортир – поэтому я просто ссал в раковину. И всё бы ничего, если бы один раз в это время Дон в халате не проходил мимо, направляясь в спальню.
Я услышал только голос за спиной, настолько громкий, что его можно было регистрировать по шкале Рихтера. «ОЗЗИ, БЛЯ, ТЫЧТО, ССЫШЬ В МОЮ ГРЕБАНУЮ РАКОВИНУ?»
Вот черт.
Я сжал член, чтобы остановить струю.
Он убьет меня, подумал я. Он убьет меня, черт побери.
Тогда мне в голову пришла мысль: если я быстро застегну ширинку и повернусь, всё будет хорошо, и начал осуществлять свой план. Но я был в такое говно, что, когда поворачивался, рука соскользнула с члена, и я брызгаю в сторону Дона мочой.
Он отпрыгнул назад, а капли пролетели в паре сантиметров от него.
Я до сих пор не видел настолько рассерженного существа. Клянусь, я решил, что он отрежет мне голову и засунет дерьмо в трахею. Парень был в ярости: он покраснел, весь трясся и брызгал слюной. Это было ужасно. Когда Дон перебрал все известные ругательства и добавил еще несколько своих, то рявкнул: «УБИРАЙСЯ. УБИРАЙСЯ ИЗ МОЕГО ДОМА, ГРЕБАНОЕ ЖИВОТНОЕ. СЕЙЧАС ЖЕ!»
Потом он потопал искать Шерон. Через пару минут с другого конца дома я услышал крики: «А ТЫЕЩЕ ХУЖЕ, ПОТОМУ ЧТО ТЫС НИМ ТРАХАЕШЬСЯ!»
В общем, у меня остались прекрасные воспоминания о нашем первом американском турне.
И не потому, что к концу гастролей альбом «Blizzard of Ozz» разошелся миллионным тиражом. А потому, что меня окружали замечательные люди. Не знаю, что я такого сделал, чтобы заслужить Рэнди Роадса. Он был единственным настоящим музыкантом у меня в группе. Он умел не только писать музыку. Знал нотную грамоту. Рэнди был настолько влюблен в свое дело, что находил учителя классической гитары в каждом городе, куда мы приезжали, и брал у него уроки. Он сам преподавал. Всякий раз, когда мы были на Западном побережье, Рэнди находил время, чтобы пойти в мамину школу и позаниматься с детьми. Он просто боготворил свою маму. Помню, когда мы записывали «Blizzard of Ozz» в «Ridge Farm», Рэнди спросил, можно ли ему написать песню и назвать ее «Dee» в ее честь. Я согласился.
А я переживал с Шерон лучшие мгновения своей жизни. Мы занимались тем, чего я никогда раньше не делал – например, ходили в клубы в Нью-Йорке. Это было совсем не то, что приезжать в Нью-Йорк с Black Sabbath – в то время я даже не выходил из номера, потому что обсирался от страха. В Англии я слышал, что этот город так и кишит гангстерами и злодеями. Но Шерон выводила меня в свет. Мы ходили в бар под названием «PJ’s», нюхали кокс, знакомились со случайными людьми и попадали в безумные истории. Мы даже несколько раз тусовались с Энди Уорхолом – он дружил с девчонкой по имени Сьюзан Блонд, которая работала на «CBS». Энди никогда не говорил ни слова. Он просто сидел и сверлил тебя невидящим взглядом. Странный, странный парень, этот Энди Уорхол.
Еще в том турне я закорешился с Лемми из Motörhead. Сейчас он близкий друг моей семьи. Люблю этого парня. Везде в мире, где есть пивная, есть и Лемми. Но я ни разу не видел, чтоб он падал от опьянения, верите? Даже после двадцати – тридцати бутылок. Не знаю, как он это делает. Не удивлюсь, если Лемми переживет не только меня, но и Кита Ричардса[22].
Motörhead играли у нас на разогреве на нескольких концертах. У них был старый хипповый автобус – самый дешевый из всех, что они нашли, а из вещей Лемми в нем был только чемодан, набитый книгами. Это было все его имущество, не считая одежды, которая на нем. Лемми просто обожал читать. Он читал целыми днями. Как-то раз он жил с нами в доме Говарда Хьюза, где целыми днями не вылезал из библиотеки.
Там его однажды нашел Дон Арден и закатил истерику. Он ворвался в гостиную и заорал: «Шерон! Что это за чертов пещерный человек у меня в библиотеке? Убери его! Пусть валит из моего дома!»
– Расслабься, пап. Это же Лемми.
– Мне плевать, кто это. Убери его отсюда!
– Он играет в группе, пап. Они работают на разогреве у Оззи.
– Ну тогда, ради Христа, хотя бы дай ему шезлонг и посади на улице у бассейна. Он выглядит как нежить.
Лемми неспешно вошел в комнату. Дон был прав: выглядел он ужасно. Накануне мы бухали, и у Лемми были настолько красные глаза, что казались лужицами крови.
Но, как только он увидел меня, то резко остановился и заорал: «Черт бы меня побрал, Оззи. Если я выгляжу хоть вполовину так же ужасно, как ты, то немедленно пойду еще посплю.
Вернувшись в коттедж Булраш в конце 1981 года, я приложил все усилия, чтобы уладить дела с Тельмой. Мы даже поехали отдохнуть на Барбадос вместе с детьми.
Беда в том, что если ты хронический алкоголик, то Барбадос тебе противопоказан. Как только мы прибыли на курорт, я понял, что там можно прибухивать прямо на пляже двадцать четыре часа в сутки. И воспринял это как вызов. Мы приехали туда в пять, а к шести я уже не стоял на ногах. Тельма привыкла, что я вечно в говно, но на Барбадосе я вышел на новый уровень.
Помню только, что в какой-то момент мы купили билеты на однодневную экскурсию по заливу на старом пиратском корабле. Там были музыка и танцы, «прогулка по доске» и всё такое. А взрослым аттракционом служила бочка ромового пунша, котороя стояла в баре. Я разве что не нырнул в эту штуку.
Я прикладывался к ней каждые пару минут: буль-буль-буль.
Через несколько часов я уже разделся до трусов и танцевал на палубе, а потом нырнул в воду, кишащую акулами. К сожалению, я был слишком пьян и не смог плыть, поэтому чертовски огромному барбадосскому парню пришлось прыгнуть и спасти мне жизнь. Последнее, что помню, – как меня тащат обратно на палубу, где я засыпаю посреди танцпола, насквозь мокрый. Когда корабль вернулся в гавань, я всё еще лежал там и храпел, а с меня текла вода. Капитан подошел и спросил у детей: «Это ваш папа?», а они ответили: «Ага», – и расплакались.
Чуть-чуть не дотянул до звания отца года.
Когда мы сели в самолет, чтобы лететь обратно домой, Тельма повернулась ко мне и сказала: «Это конец, Джон. Я хочу развода».
Я подумал, что она просто разозлилась из-за случая на корабле и скоро успокоится.
Но она не успокоилась.
Когда самолет приземлился в Хитроу, кто-то из «Jet Records» прислал за мной вертолет, чтобы доставить на встречу насчет тура в поддержку «Diary of a Madman». Я попрощался с детьми, поцеловал их в лобик, а Тельма долго-долго смотрела на меня.
«Всё кончено, Джон, – сказала она. – На этот раз действительно всё».
Я всё еще ей не верил. Я так плохо себя вел все эти годы, что решил, будто она смирится с чем угодно. Залез в вертолет и отправился в отель за городом, где меня ждала Шерон с декораторами и светооператорами.
Меня привели в конференц-зал, где посередине стоял макет декораций для выступлений в турне.
Выглядело все просто невероятно.
– Красота этой сцены, – объяснил мне один из техников, – в том, что ее легко перевозить и монтировать.
– Блестяще, – сказал я. – Просто блестяще. Теперь всё, что нам нужно, это карлик.
Эта идея пришла мне в голову на Барбадосе. Каждый вечер в турне, на середине песни «Goodbye to Romance», мы будем казнить карлика. Я заору: «Вешай ублюдка!» – или что-то вроде этого, а маленького парня вздергнут на фальшивой петле.
Это было бы волшебно.
Так что перед гастролями мы проводили прослушивания карликов.
Большинство людей не понимает, что маленькие люди, работающие в сфере развлечений, борются за одни и те же места и постоянно говорят за спиной друг про друга гадости. Во время кастинга они заходят и говорят: «Ой, вы не захотите работать с тем парнем. Мы вместе работали в проекте «Белоснежка и семь гномов» пару лет назад, и он настоящая заноза в заднице». Я всегда ржал до слез, когда карлик рассказывал, что работал в «Белоснежке и семи гномах». Они еще говорили это так серьезно, словно речь шла об очень модном андеграундном проекте.
Через несколько дней поисков нам наконец попался достойный персонаж. Его звали Джон Аллен, и, как ни странно, он был алкоголиком. После концертов он нажирался и бегал за девками. А еще у Джона была паранойя, и он носил в кобуре маленький перочинный ножик. Как-то раз я спросил, для чего, и он ответил: «На всякий случай, если петля соскользнет». – Я сказал: «У тебя рост метр, а ты болтаешься в шести метрах над землей. И что ты сделаешь – перережешь веревку? Ты же превратишься в гребаный блин!»
Забавный парень этот Джон Аллен. У него голова была совершенно нормального размера, и когда он сидел напротив в баре, то ты забывал, что ногами Джон не достает до пола. Но когда он напивался, то терял равновесие. Вот Джон еще сидит, а через секунду ты слышишь, как что-то падает, и карлик уже лежит на полу. Мы постоянно над ним подшучивали. В гастрольном автобусе мы обычно ждали, когда Джон вырубится, а потом клали на самую верхнюю полку, так что, когда он просыпался, кричал: «А-а-а», раздавалось – Бум, стало быть – наш карлик проснулся.
Джон был не лучше меня в том, что касается алкоголя. Как-то раз он так надрался в лос-анджелесском аэропорту, что опоздал на рейс, и нам пришлось отправить за ним одного из роуди. Он взял Джона за ремень и бросил в багажное отделение автобуса.
К нему подбежала какая-то женщина и давай причитать: «Эй, я видела, что вы сделали с этим бедным маленьким человеком! Вы не можете с ним так обращаться!»
Помощник посмотрел на нее и ответил: «Отвали. Он наш карлик».
Потом из-за чемоданов высовывается маленькая голова: «Да-да, отвали, я его карлик».
В конце 1981 года в самом начале турне моя жизнь рушилась. Я был влюблен в Шерон, но в то же время меня разрывало на куски от того, что я теряю семью. Наши ссоры с Шерон стали еще безумнее, чем раньше. Я напивался и пытался ее ударить, а она швыряла в меня что ни попадя. Винные бутылки, золотые диски, телевизоры, да что угодно – всё это летало по комнате. К сожалению, несколько моих ударов достигли цели. Однажды я поставил Шерон фингал и решил, что ее папаня порежет меня на части. Но он лишь сказал: «В следующий раз следи за собой». Позорно – то, что я делал по пьяни. Тот факт, что я вообще поднял руку на женщину, вызывает во мне отвращение. Это чертовски жестокое, непростительное поведение, которому нет никаких оправданий. Но, как я уже говорил, это один из тех поступков, которые придется взять с собой в могилу. Честно говоря, я даже не знаю, почему Шерон тогда не бросила меня..
Иногда она просыпалась утром, а меня уже не было, – я двинул автостопом в коттедж Булраш. Но каждый раз, когда я туда наведывался, Тельма велела мне проваливать. И так продолжалось несколько недель. Мне было плохо, детям было плохо, Тельме было плохо.
Представить не могу, каково было Шерон.
Мне потребовалось много, очень много времени, чтобы пережить разрыв с Тельмой. Меня от этого просто разрывало на части. Я сказал детям: «Не хочу, чтобы вы думали, будто я просто бросил вас, сбежал и сказал «бон вояж». Всё совсем не так. Меня эта разлука уничтожила».
Но в конце концов мои поездки в коттедж Булраш прекратились. В последний раз, когда я туда наведался, лил дождь и уже темнело. Как только я вошел в ворота, из ниоткуда нарисовался здоровенный детина и поинтересовался: «Эй, куда это ты собрался, а?»
– Это мой дом, – ответил я ему.
Парень покачал головой: «Не-а. Это дом твоей бывшей жены. А тебе запрещено подходить к нему ближе, чем на 50 метров. Судебное постановление. Если сделаешь еще шаг вперед, заночуешь в камере».
Наверное, это был судебный пристав.
Из сада я услышал, как в доме смеется Тельма. Думаю, она сидела там со своим адвокатом по разводам.
– Можно мне хотя бы какую-то одежду забрать? – спросил я.
– Жди здесь.
Через пять минут моя старая сценическая одежда вылетела из двери и приземлилась на траву. Пока я ее собрал и сложил в сумку, она уже была насквозь мокрая. Затем дверь открылась снова, и из нее вывалился мой двухметровый медведь гризли – тот самый, у которого голову разнесло в клочья, когда я стрелял из «Бенелли». Этот мишка – чуть ли не единственное, что осталось у меня после развода. А еще обшарпанный старый «Мерс», который любили царапать кошки. Тельма получила дом, подмела всё до последнего пенни с моего банковского счета и еженедельные алименты. Я еще был готов оплатить обучение детей в частных школах. Это было самое меньшее, что я мог сделать.
В тот вечер мне было себя жалко как никогда.
Везти двухметрового медведя в Лондон тоже оказалось нелегко. Он не влез со мной в один кэб, пришлось заказать ему отдельный. Потом мне пришлось оставить его на автобусной остановке у дома Шерон в Уимблдон Коммон, чтобы затащить сумки в прихожую. Но вместо того, чтобы вернуться и забрать медведя, мы с Шерон решили, что будет забавнее надеть на него один из ее фартуков с оборочками, а потом позвать друзей полюбоваться. Но пока мы всё организовывали, кто-то спер нашу игрушку. Я был убит горем, ведь я искренне любил этого мишку.
Что касается детей, то, как ни старайся, травму от развода они всё же получили, хотя мы с ними поддерживаем близкие отношения. В то время развод был гораздо более серьезным делом.
В наши дни в Лос-Анджелесе, если у тебя развалится брак, то твоя жена выйдет за меня, я женюсь на твоей бывшей, мы все вместе замечательно поужинаем, а потом поедем отдыхать в Мексику. Мне это не кажется крутым. Не понимаю, как люди так могут. Я не видел Тельму несколько десятков лет.
И, если быть честным, думаю, что так оно и лучше.
К началу турне «Diary of a Madman» по Штатам мы уже стали экспертами в области подвешивания карликов. Но на концертах были и другие трудности – например, средневековый костюм-кольчуга, который я надевал на несколько песен. Стоило мне вспотеть, я словно оказывался в обертке из бритвенных лезвий и к концу вечера был весь порезан, как бифштекс. С реквизитом тоже было много мороки. Например, у нас был занавес театра кабуки, который разворачивался сверху вниз с двух сторон вместо обычного театрального занавеса, раскрывающегося в стороны. В середине концерта наш занавес опускался вниз, а когда снова поднимался, то из-за барабанной установки появлялась механическая рука с гигантской «дланью Господней» и парила над залом, а я сидел на корточках в ее ладони. Когда рука полностью раскрывалась, из одного пальца вырывалось пламя, я нажимал ногой на педаль, и за мной срабатывала катапульта, которая разбрасывала килограммов двадцать сырого мяса по залу.
Потом я вставал и кричал: «РОК-Н-РОЛЛ!» Это было чертовски круто.
Но, конечно, если что-то может пойти не так, то так оно и будет – а на втором концерте в США почти всё сразу пошло не так. Был канун Нового года, мы выступали в Мемориальном Колизее Лос-Анджелеса перед десятками тысяч зрителей. Сначала сломалась дымовая машина. Она отхаркивала столько сухого льда, что мы уже не видели друг друга. Потом по какой-то причине не опустился один из двух занавесов кабуки, и мы не могли подготовить к шоу гигантскую руку. Помню, как стою в этой кольчуге и смотрю, как Шерон буквально повисла на занавесе, пытаясь его опустить. «Падай, зараза, падай!» – кричала она.
В конце концов, когда на этой штуке повисла еще пара помощников, занавес наконец отлип. Но потом механическая рука зацепилась за ковер и начала вытягивать его из-под гигантских колонок за сценой, которые страшно закачались. «АТАС!» – закричал один из роуди. Тридцать самых долгих секунд в моей жизни Шерон, мой ассистент Тони и еще несколько человек боролись с этим ковром, пытаясь отцепить его от механической руки, чтобы та не разрушила всю чертову сцену.
Наконец ковер отцепили, кто-то подтолкнул меня сзади, занавес поднялся, и через секунду я уже сидел в руке, поднимавшейся в воздух, а подо мной колыхался океан кричащих подростков. К тому моменту я твердо знал, что дальше будет больше. Рука полностью раскрылась, я зажмурился и приготовился, что пламя сейчас подожжет мне орехи, но с ним всё было в порядке. Это было такое облегчение, что я чуть не заплакал. Настало время финального фокуса, и я нажал на педаль, чтобы запустить катапульту. Но я не знал, что какой-то придурок из работников сцены зарядил катапульту накануне вечером, а не перед концертом, поэтому эластичный механизм ослаб. Я нажал на кнопку, что-то хлопнуло, и здоровая куча свиных мошонок и коровьих потрохов не полетела в зал, а врезалась мне в затылок на скорости 30 км/ч. Последнее, что я помню, это как закричал: «А-а-а-а-а-а!» – и почувствовал, что кровь и всякая требуха текут по шее.