Но я не знал, что ключ был от номера в другом отеле «Hyatt» – из отеля в городе, где мы останавливались накануне. Гастрольный менеджер отправил мой багаж по нужному адресу, а вот сам я пришел не туда. Это не должно было стать проблемой: мой ключ просто не подошел бы к двери, и я, спустившись к администратору, обнаружил бы ошибку. Но в номере была горничная, которая взбивала подушки, поэтому дверь была открыта. Я вошел и показал ей ключ – на котором был верный номер и логотип «Hyatt». Горничная пожелала мне приятного отдыха и закрыла за собой дверь, а я лег не в ту постель не в том номере и заснул.
На двадцать четыре часа.
В день нашего концерта. Конечно, в отеле посылали за мной, но в номере нашли там только мой багаж. Все понятия не имели, что я в отрубе на другом этаже в другом крыле здания. Ребята паниковали, мою страшную рожу показывали по всем местным телеканалам, копы отправили специальный поисковый отряд, поклонники начали планировать бдение при свечах, страховая компания разрывала телефон, все концертные площадки в Америке приготовились отменить наши выступления, а Тельма решила, что стала вдовой.
А потом я проснулся.
Первым делом я позвонил администратору и спросил, который час. «Шесть часов», – ответила мне женщина. Идеальное время, подумал я. Концерт начнется в восемь. Я встал с постели и стал искать свой чемодан. Потом понял, что вокруг как-то слишком тихо.
Поэтому я позвонил администратору еще раз.
– Утра или вечера? – спрашиваю.
– Простите?
– Вы сказали, что сейчас шесть часов. Утра или вечера?
– А, утра.
– А.
Потом я позвонил в номер гастрольного менеджера.
– Да? – каркнул он.
– Это я, Оззи. Кажется, у нас проблемы.
Молчание.
Затем последовали слезы – слезы ярости. До сегодняшнего дня мне не вставляли такого количества этих самых..
О том, что я уволен, мне сообщил Билл.
Это было 27 апреля 1979 года, в пятницу днем.
Мы репетировали в Лос-Анджелесе, я был пьян, но тогда я всё время был таким. Очевидно, что сделать это Билла заставили остальные, потому что это совсем не его роль.
Я точно не помню, что он мне сказал. С тех пор мы об этом больше не говорили. Но основной смысл был в том, что Тони считал меня алкашом, наркоманом и неудачником и что я только сбиваю с пути всех остальных. Я понял, что Айомми наконец отомстил мне за тот мой уход из группы. Честно говоря, я даже не сильно удивился: в последнее время в студии у меня было ощущение, что Тони пытается вывести меня из себя, заставляя снова и снова, дубль за дублем перезаписывать вокальную партию, хотя она изначально была неплоха.
Я не мог позволить этим событиям повлиять на нашу дружбу с Биллом. Я сочувствовал парню, потому что у него недавно умерла мама. А вскоре после того, как меня выгнали из Black Sabbath, умер его отец. Узнав об этом, я решил – к черту войны, я всё еще его друг, мы всё те же люди, многие месяцы прожившие вместе в доме на колесах, гастролируя по Америке. И сразу поехал к Биллу в Бирмингем.
Он очень тяжело перенес потерю, и я ему сильно сочувствовал. А потом похороны его отца вдруг превратились в фарс. Гроб вынесли из церкви, и оказалось, что кто-то из присутствующих угнал машину викария. Викарий наотрез отказался продолжать службу, пока не получит обратно свою машину. К счастью, кто бы там ни угнал эту чертову машину, он не смог снять блокировку руля и в итоге въехал в клумбу. Представьте, каково это – когда ты провожаешь в последний путь своего старика, а вокруг происходит вся эта херня. Невероятно.
Но я бы солгал, сказав, что не чувствую предательства со стороны с Black Sabbath. Мы ведь не были каким-нибудь штампованным бой-бэндом, участников которого легко менять. Мы были четырьмя парнями из одного города, которые выросли в одном районе. Мы были как братья, как одна семья. И увольнять меня за то, что я все время ходил в говно, – лицемерная херня. Мы все были в говно. Если ты под кайфом, и я под кайфом, и ты говоришь, что я уволен за то, что я под кайфом – как такое, черт побери, может быть? Потому что я слегка больше в говно, чем ты?
Но меня это давно не волнует – ведь в итоге всё сложилось только к лучшему. Сложившаяся ситуация дала мне мощный пинок под зад, который был очень нужен. А ребятам, наверное, было гораздо веселее записываться с новым вокалистом. Не могу сказать ничего плохого о парне, которого они наняли вместо меня – Ронни Джеймсе Дио раньше пел в Rainbow. Он отличный вокалист. Но, опять же, он не я, а я не он. Я только жалею, что свою группу они не назвали Black Sabbath II.
И всё.
Часть вторая
Начать сначала
Де-Мойн
Внезапно я оказался безработным.
Без особых шансов на трудоустройство.
Помню, как подумал, что у меня в кармане есть еще немного денег, и я в последний раз сгоняю в Лос-Анджелес, а потом окончательно вернусь в Англию. Я действительно решил, что коттедж Булраш придется продать, а самому пойти работать на стройку или завод. Я просто смирился с фактом, что всё кончено. В любом случае, все что со мной происходило и так никогда не казалось мне по-настоящему реальным. Первым делом я поселился в отеле «Le Parc» в Западном Голливуде, который оплачивала компания Дона Ардена «Jet Records». Если честно, я очень удивился, что Дон на него раскошелился. В тот момент, когда он поймет, что я не вернусь в Black Sabbath, сказал я себе, меня оттуда вышвырнут – так что можно кутнуть, пока этого не произошло. В отеле «Le Parc» были не номера, а небольшие апартаменты с кухней, где можно было готовить. Но меня не выгоняли. Я просто сидел на кровати в комнате с закрытыми шторами и смотрел старые военные фильмы. Я не видел дневного света несколько месяцев. Ко мне приходил дилер – приносил кокс или траву, бухло доставляли из магазина «Gil Turner’s», да время от времени девчонки приходили потрахаться. Странно, что кто-то из них еще на это решался. Я ел столько пиццы и пил столько пива, что сиськи у меня были больше, чем у жирного старшего брата Джаббы Хатта.
Я сто лет не видел Тельму и детей. Звонил им по телефону, но чувствовал, что они словно ускользают от меня, и из-за этого еще больше впадал в депрессию. Так получилось, что с Black Sabbath я проводил больше времени, чем со своей семьей. Обычно мы несколько месяцев гастролировали, недели три отдыхали, а потом ехали сразу на какую-нибудь ферму или в замок и зажигали на всю катушку, пока не появлялись новые песни. Так мы жили десять лет, и вся наша личная жизнь пошла прахом: брак Билла развалился, брак Тони развалился, брак Гизера развалился. Но я не хотел этого, потому что тогда потерял бы и дом, и детей, а я уже потерял отца и группу.
Я просто хотел закрыться, уйти от всего этого.
Поэтому я спрятался в «Le Parc» и пил, и пил.
В один прекрасный день ко мне в дверь постучал Марк Носиф. Он был барабанщиком и тоже работал под крылом Дона Ардена, играя со всеми, начиная с Velvet Underground и заканчивая Thin Lizzy. Марк сказал, что к нему должна прийти Шерон из «Jet Records» и кое-что забрать – а он жил здесь же, в других апартаментах, – но он должен ехать на концерт. И протянул мне конверт.
– Не мог бы ты оказать услугу и передать ей это? – спросил Марк. – Она позвонит тебе снизу.
– Без проблем, – ответил я.
Как только он закрыл дверь, я взял нож и открыл конверт. Внутри было пятьсот долларов наличными. Черт знает, для чего они были нужны, и мне было всё равно. Я просто позвонил своему дилеру и купил кокса на пятьсот долларов. Через несколько часов пришла Шерон и спросила, есть ли у меня что-то для нее.
– Нет, – ответил я, сделав невинный вид.
– Ты уверен, Оззи?
– Абсолютно.
Не нужно было быть Эйнштейном, чтобы понять, что произошло. На столике лежал большой пакет кокса, а рядом вскрытый конверт, на котором маркером было выведено «Шерон».
Увидев это, Шерон устроила мне основательную взбучку. Она ругалась и кричала, что я чертова ходячая неприятность.
«Кажется, такими темпами я ее не скоро трахну», – подумал я.
Но на следующий день она вернулась и застала меня лежащим в луже собственной мочи и курящим косяк.
– Слушай, – сказала она, – мы хотим работать с тобой, но ты должен взять себя в руки.
– С чего бы кому-то хотеть со мной работать? – удивился я.
Я никак не мог в это поверить. Правда, не мог. Но хорошо, что хоть кому-то есть до меня дело, потому что у меня за душой оставалось всего несколько долларов. О моих гонорарах за работу в Black Sabbath речи не шло, их просто не было, счета в банке тоже. Сначала Дон хотел, чтобы я замутил группу под названием Son of Sabbath, что показалось мне ужасной идеей. Потом хотел, чтобы я что-то придумал с Гэри Муром. От этого я тоже был не в восторге, несмотря на то, что однажды мы съездили в Сан-Франциско с Шерон, Гэри и его подружкой и хорошенько повеселились. Честно говоря, в этой поездке я и понял, что влюбился в Шерон. Но ничего не произошло: в конце вечера она просто вернулась к себе в отель, а я продолжил пускать слюни в пиво.
Худшая идея, которая пришла в голову Дону Ардену, – чтобы мы с группой Black Sabbath давали совместные концерты, выступая по очереди. Я спросил Шерон: «Он что, стебется?» Но потом Шерон начала все больше заниматься моими делами и решила, что мне нужен настоящий сольный альбом.
Я хотел назвать его «Blizzard of Ozz».
И потихоньку всё начало складываться.
Я никогда не встречал человека, которому бы всё удавалось так же, как Шерон. Если она говорила, что что-то сделает, то так и будет. Или, по крайней мере, возвращалась и говорила: «Слушай, я сделала всё возможное, но у меня не вышло». Она была менеджером от Бога, рядом с которым всегда знаешь, что происходит. А вот отец Шерон орал и лез на рожон, как какой-нибудь главарь банды, поэтому я старался его избегать. Конечно, чтобы записать альбом и отправиться в турне, мне нужна была группа. Раньше никогда не проводил прослушиваний и был без понятия, с чего начать. Шерон помогала мне и устраивала встречи со множеством молодых, подающих надежды гитаристов из Лос-Анджелеса. Но я был в неподходящем состоянии, поэтому просто находил диван в углу и на нем вырубался. Однажды мой друг Дейна Страм – который пробовался на бас-гитариста – сказал: «Слушай, Оззи, есть один парень, на которого тебе точно стоит посмотреть. Он играет в группе под названием Quiet Riot, и он очень хорош». И вечером этот тощий американский парень пришел в «Le Parc». Первое, что пришло мне в голову: он либо баба, либо гей. У парня были длинные, словно мокрые волосы, странный глубокий голос, и он был настолько худой, что его почти не было. Он немного напоминал мне Мика Ронсона, гитариста Дэвида Боуи.
– Сколько тебе лет? – спросил я, когда парень вошел.
– Двадцать два.
– Как тебя зовут?
– Рэнди Роадс.
– Хочешь пива?
– Я бы выпил колы, если есть.
– Я принесу тебе пиво. Кстати, ты парень?
Рэнди рассмеялся.
– Я тебя серьезно справшиваю – сказал я.
– Э… да. С утра был.
Рэнди, должно быть, решил, что я гребаный псих.
Потом мы поехали в студию, чтобы я послушал его игру. Помню, как Рэнди подключил свою гитару «Gibson Les Paul» к маленькому репетиционному усилителю и спросил: «Ничего, если я немного разомнусь?»
– Да делай что хочешь, – ответил я.
И он начал «разогреваться».
– Достаточно, Рэнди, остановись.
– Что не так? – спросил он, обеспокоенно посмотрев на меня.
– Ты принят.
Нужно было слышать, как Рэнди играет, приятель. Я чуть не заплакал, настолько он был хорош.
Вскоре мы полетели в Англию репетировать. Я быстро понял, что, несмотря на то, что Рэнди выглядел как Мистер Крутой, он был очень милым и рассудительным парнем. И настоящим джентльменом – уж этого точно не ожидаешь от американских рок-н-ролльщиков.
Я не мог понять, почему он вообще захотел связываться с опухшим пьянчугой-неудачником вроде меня.
Сначала мы жили в коттедже Булраш с Тельмой и детьми, где и написали нашу первую песню «Goodbye to Romance». Работа с Рэнди и работа с Black Sabbath были, как небо и земля. Однажды я просто бродил по дому и напевал мелодию, которая несколько месяцев крутилась у меня в голове. Рэнди спросил: «Это твоя песня или The Beatles?» Я ответил: «Это не песня, просто что-то в голове застряло». Но он заставил меня сесть и записать мелодию.
Рэнди был невероятно терпелив, и я даже не удивился, узнав, что его мама – учительница музыки. Впервые в жизни я почувствовал себя с кем-то на равных в написании песен.
Еще одно яркое воспоминание о Рэнди связано с тем, как была написана песня «Suicide Solution». Мы были на вечеринке группы Wild Horses на репетиционной базе Джона Хенри в Лондоне. Все были под чем-то, а Рэнди сидел в углу и экспериментировал с риффами на своей гитаре «Flying V». Вдруг он сыграл да-да-да-ла-да, ДА, да-ла- да. Я кричу:
«Эй, Рэнди! Что это было?»
Он только пожал плечами. Я попросил его сыграть это еще раз, а потом напел строчки, которые какое-то время крутились у меня в голове: «Wine is fine, but whiskey’s quicker / Suicide is slow with liquor». И всё, почти всю песню мы написали прямо там. Вечер закончился тем, большим совместным джемом.
Там был и Фил Лайнотт из Thin Lizzy. Тогда я в последний раз виделся с ним. У Фила судьба сложилась очень трагично. Я всегда считал, что он не достиг того, чего мог бы достичь. Великолепный, черт побери, артист, прекрасный голос, классный стиль, но в итоге его сгубил старик героин.
Слава Богу, что я не влип в это дерьмо.
Рэнди обожал Британию.
Каждые выходные он садился в фургон и ехал куда-нибудь – просто посмотреть новые места. Куда он только не ездил – в Уэльс, Шотландию, Озерный край. Еще Рэнди коллекционировал игрушечные поезда и привозил их отовсюду, где только ни бывал. Он был спокойным, очень сосредоточенным парнем, не любил выделываться, но с ним было весело. Как-то раз мы сидели в баре, а в углу какой-то парень исполнял классическую музыку на пианино. Вдруг Рэнди подошел к нему и сказал:
«Не возражаешь, если я присоединюсь?»
Парень смотрит на Рэнди, смотрит на бар, видит меня и говорит:
«Э… конечно».
Рэнди достает свой «Гибсон», подключает к маленькому комбику и начинает подыгрывать Бетховену или чему-то еще… Ну а потом начинает вплетать туда всякие всякие рок-н-ролльные пассажи, и к концу произведения уже стоит на коленях, с высунутым языком и выпиливает дичайшее соло. Это было чертовски весело. Весь бар просто покатывался.
Забавно, но, как мне кажется, Рэнди никогда особо не нравились Black Sabbath. Он был серьезным музыкантом. То есть многие рок-н-ролльные гитаристы очень хороши, но они эксплуатируют какую-то одну фишку и используют один трюк, и, если не знаешь песню, то по ним можно сразу распознать что такое – кто такой. Но Рэнди мог сыграть что угодно. На него повлияло огромное количество музыкантов, от Лесли Уэста до таких звезд джаза, как Чарли Крисчен, и классических ребят вроде Джона Уильямса. Он не понимал, почему люди тащатся от «Iron Man», считал ее настолько простой, что ее сможет исполнить даже ребенок.
Мы даже спорили на эту тему. Я говорил:
«Слушай, если песня всем нравится, кому какое дело, насколько она простая? Сложно придумать что-то проще риффа песни «You Really Got Me» – но ведь она чумовая. Когда я купил этот сингл, я слушал его, пока не сломалась иголка на отцовской радиоле».
Рэнди только пожимал плечами и отвечал: «Наверное».
Пока мы были в Англии, брат Шерон нашел нам басиста Боба Дэйсли, парня из Австралии, который подписал контракт с компанией Jet в составе группы Widowmaker, поэтому Дэвид был с ним знаком. Боб мне сразу понравился. Он был настоящим рок-н-ролльщиком с пышной шевелюрой, облаченный в джинсовки-безрукавки. Мы вместе были не против и в паб заглянуть, и кокса нюхнуть.
Но Боб был не просто басистом. Он тоже помогал писать песни.
Оттягивались мы с ним здорово, по крайней мере, поначалу. А вот найти барабанщика оказалось не так уж просто.
Прослушав пол-Британии, мы наконец нашли Ли Керслэйка, который играл в Uriah Heep. Он был парнем, что надо. Ли – один из тех верзил, что комфортнее всего ощущают себя в пабе. Очень крутой барабанщик, но вот парень, с которым я действительно очень хотел играть, – Томми Олдридж из группы Pat Travers Band – оказался занят.
Еще одним участником нашего первого состава был клавишник из Ипсвича по имени Линдси Бриджуотер. Он был очень образованным парнем и никогда не имел дела с типами вроде нас. Я сказал ему: «Линдси, ты похож на гребаного школьного учителя. Я хочу, чтобы ты зачесал волосы назад, надел белый плащ, накрасился черной помадой и карандашом для глаз. А когда играешь на сцене, то должен рычать на зрителей».
Бедный парень с нами долго не протянул.
Я бы нагло соврал, если бы сказал, что не чувствовал себя соперником Black Sabbath, когда записывал «Blizzard of Ozz». Я, конечно, желал им добра, но в душе обсирался от страха, что без меня они добьются бо`льших успехов. Их первый альбом с Дио был довольно хорош. Я, конечно, не побежал его покупать, но слышал несколько песен по радио. Он занял девятое место в чартах Британии и двадцать восьмое в Штатах. К тому времени, когда в студии «Ridge Farm» в Суррее мы закончили «Blizzard of Ozz», я уже понимал, что у нас получился крутой альбом. Собственно, к окончанию работы материала было даже на два альбома.
И было просто круто наконец-то держать рычаги управления процессом, мне наконец это удалось. Хотя, даже если тебе самому сделанное кажется по-настоящему клевым, никогда не можешь точно предугадать реакцию публики. Все встало на свои места, когда на радио начали крутить «Crazy Train». Наконец дело было в шляпе. Альбом выстрелил.
Когда он вышел в Великобритании в сентябре 1980 года, то сразу взлетел на седьмое место в чартах. В Америке он появился спустя полгода и хотя занял лишь двадцать первое место в хитах, продался тиражом в четыре миллиона экземпляров, а потом альбом Blizzard of Ozz вошел в топ-100 альбомов-бестселлеров десятилетия по версии «Billboard».
А что рецензии? Не знаю. Я их не читал.
За несколько дней до начала гастролей я наконец-то затащил Шерон к себе в постель. Долго же я этого ждал, черт побери. Мы работали в студии «Shepperton» в Суррее и готовились к своему первому концерту, который должен был состояться в Блэкпуле под вымышленным названием The Law. Все мы жили в одном отеле через дорогу, и я просто проводил Шерон до ее номера. Возможно, я даже использовал свой весьма «оригинальный» прием: «Можно посмотреть у тебя телевизор?» Обычно мне на это отвечали: «Отвали, у меня нет телевизора».
Но на этот раз прием почему-то сработал.
Естественно, я был в говно. Как и Шерон – иначе быть не могло. Всё, что я помню, – она решила пойти в душ, а я просто сорвал с себя одежду и запрыгнул к ней. Одно за другое, и вот случилось то, что обычно бывает, когда залезаешь к девушке в душ.
Я очень сильно влюбился в Шерон, чувак.
Дело в том, что до нашей встречи я никогда не встречал девушки, настолько похожей на меня. Когда мы с ней куда-то ходили, люди обычно думали, что мы брат и сестра. Куда бы мы ни пошли, везде оказывались самыми пьяными и самыми шумными.
В то время мы постоянно творили что-то безумное.
Однажды вечером в Германии мы пошли на большой ужин с главой «CBS Europe», который выпускал альбом «Blizzard of Ozz». Это был большой бородатый парень, который жевал сигару и был совершенным трезвенником. Конечно, я чувствовал себя не в своей тарелке, черт побери. И вот мы все сидим за огромным столом, как вдруг посреди ужина мне взбрело в голову залезть на стол и станцевать стриптиз. Какое-то время всем казалось, что это забавно. Но в итоге я оказался совершенно голым, нассал в винный графин парня из «CBS», встал перед ним на колени и поцеловал его в губы.
Вот это уже смешным никому не показалось.
После этого ни одну из наших песен не крутили в Германии много лет. Помню, как мы летели назад из Берлина, а Шерон рвала контракты и ругалась:
– Минус одна страна.
– Но ведь стриптиз стоил того, правда? – спросил я.
– Оззи, это был не стриптиз. Это была чертова пародия на нацистский парад. Ты оскорбил бедного немца до глубины души. А потом ты еще и свои чертовы шары в вино сунул.
– Вроде я нассал ему в вино?
– Это было до того, как ты нассал ему в вино.
Потом мы отправились в Париж, а я всё еще не отошел от Берлина. Я был до одури пьян, потому что бухло давали нам на халяву. К тому времени все уже узнали о том, что произошло в Германии, поэтому люди из звукозаписывающей компании, которые повели нас выпить в ночной клуб, глаз с нас не спускали. Все говорили о делах, и, чтобы развеять скуку, я повернулся к парню, который сидел рядом со мной и сказал: «Эй, сделаешь мне одолжение?»
– Конечно, – ответил он.
– Дай мне по морде.
– Что?
– Дай мне по морде!
– Я не могу этого сделать.
– Слушай, я попросил сделать мне одолжение, и ты сказал, что сделаешь. Ты обещал. Так что дай мне по роже!
– Нет!
– Просто ударь меня.
– Мистер Осборн, мне жаль, но я не могу этого сделать.
– Ну давай! ТЫ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОБЕЩ…
– БАМ!
Последнее, что я увидел, – это как к моему лицу летит кулак Шерон, сидящей напротив. После этого я лежу на полу, из носа идет кровь, а я вот-вот выплюну половину зубов.
Открываю глаза и вижу, как Шерон смотрит на меня сверху. «Теперь ты доволен?» – спросила она меня.
Я сплюнул кровь и сопли: «Очень доволен, спасибо».
Той ночью я лежал в номере отеля, и у меня был самый тяжелый отходняк от кокаина, какой только можно себе представить. Меня трясло, я потел, мной овладевали параноидальные мысли. Но как только я повернулся и попытался обнять Шерон, она охнула и оттолкнула меня.
«Шерон, – заскулил я. – Кажется, я умираю». Тишина.
Я попробовал еще раз: «Шерон, кажется, я умираю!» Снова тишина.
Ещё раз: «Шерон, кажется, я…»
– Тогда умирай потише. Мне нужно поспать. У меня утром встреча.
Мы с Шерон постоянно заводили друг друга.
Однажды вечером мы пошли вместе выпить в баре отеля. Заняли место в углу, и я пошел к бару за пивом. Но меня отвлек парень в инвалидном кресле – байкер из Hells Angels. Мы с ним немного поржали, и я совершенно забыл, что должен вернуться к Шерон, которая ждала пиво. А потом я услышал голос из угла.
– Оззи! ОЗЗИ!
О черт, подумал я, сейчас мне устроят старую добрую взбучку. И по пути придумал нелепую историю.
– Прости, дорогая, – сказал я, – но ты ни за что не поверишь, что случилось с тем парнем. Он рассказывал мне свою историю, и я не мог не дослушать.
– Дай-ка угадаю: он упал с мотоцикла.
– О нет, – ответил я. – Гораздо хуже. Он страдает от рикошета.
– Страдает от чего?
– Рикошета.
– Что это за херня такая – рикошет?
– А ты что, не знаешь?
Это слово только что пришло мне в голову, и я отчаянно пытался придумать, что же оно может означать.
– Нет, Оззи, я не знаю, что такое рикошет.
– Это просто жесть.
– НУ, И ЧТО ЖЕ ЭТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ТАКОЕ?
– Его можно заработать, если девчонка ублажает тебя руками. Так вот, она тебе дрочит, а потом, когда ты вот-вот кончишь, она кладет большой палец тебе на головку, и иногда – если тебе не повезет так же, как этому бедному парню, – сперма идет по каналам обратно, и, понимаешь…
– В миллионный раз повторяю, Оззи, я не понимаю.
– Ну, это, э… типа она повреждает позвоночник.
– О боже мой! – воскликнула Шерон с неподдельным удивлением. – Это ужасно. Пойди и возьми этому бедному парню еще выпить.
Я поверить не мог, что она купилась.
Больше я об этом не думал, но потом, через пару недель, я как-то сидел у студии «Jet Records», ждал, когда там закончится встреча. Я услышал только, как Шерон несколько раз повторяет слово «рикошет», а парни в комнате гогочут: «Что? Рикошет? Какого черта ты несешь?»
Потом бурей выносится Шерон, вся красная, и кричит: «Ах ты, чертов УБЛЮДОК, Оззи!»
Бум.
На гастролях в поддержку «Blizzard of Ozz» Шерон все держала железной рукой под жестким контролем. Впервые за свою карьеру я видел, что человек настолько тщательно всё планирует. Еще до начала турне она сказала: «У нас есть два варианта, Оззи. Мы можем играть на разогреве у более крутой группы типа Van Halen или давать свои собственные концерты, но на небольших площадках. Я думаю, что лучше начать с маленьких площадкок, потому что у тебя всегда будут гарантированные аншлаги, а люди, видя знак «все билеты проданы», сразу хотят пойти на концерт. Кроме того, на афишах ты всегда будешь хедлайнером».
Это была блестящая стратегия.
Куда бы мы ни приехали, залы был забиты до отказа, а на улице стояли очереди.
Надо сказать, что мы вкалывали изо всех сил.
Это был мой шанс, и я понимал, что второго может не представиться. На самом деле, мы с Шерон оба это знали, поэтому соглашались на участие во всех радио- и телепередачах и во всех интервью. Ни одна площадка не была для нас слишком маленькой. Каждая проданная пластинка и каждый билет были на счету.
Я понял, что если Шерон решила чем-то заняться и чего-то добиться, то она окунется в это с головой, отдаст себя без остатка и будет рубиться до самого конца. Если Шерон клюнул жареный петух, то остановить ее уже невозможно. А со мной по-другому: если бы она постоянно меня не пинала, то сомневаюсь, что я смог бы добиться успеха. Если честно, то, конечно, не добился бы.
Шерон ничего не воспринимала как должное. У нее это в крови. Она рассказывала мне, что в семье было либо всё – как из рога изобилия, – либо полный голяк. Сегодня у них «Роллс-Ройс» и цветной телевизор в каждой комнате, а завтра они прячут машину, а банк изымает у них телевизоры. Их семья всю жизнь жила на американских горках.
В вопросах бизнеса я никому не доверял так, как Шерон. Для меня это невероятно важно, потому что в контрактах я абсолютно ничего не понимаю. Наверное, я сам не желаю понимать их, потому что терпеть не могу таящийся в них собачий бред и удары ножом в спину. Но Шерон умела обращаться не только с финансами. Она еще и создала мне новый имидж, моментально преобразив мой неряшливый вид, в котором я пребывал в Black Sabbath. «Когда из Лос-Анджелеса приехала мама Рэнди, то решила, что ты в группе на подхвате», – сказала однажды Шерон, а потом отвела меня к парикмахеру, который осветлил мне волосы. Это было в восьмидесятые – нужно было быть ярким. Люди смеются над этим, но сегодня, когда идешь на концерт, то непонятно, кто из ребят играет в группе, а кто просто зритель, потому что все выглядят, черт возьми, одинаково. А вот раньше, когда кто-то выходил на сцену с вызывающе блестящей прической, то он выглядел по-особенному.
В какой-то момент мои сценические костюмы стали настолько яркими, что люди стали принимать меня за трансвестита. Я носил штаны из спандекса и длинные плащи, усыпанные стразами.
Когда я об этом вспоминаю, мне стыдно не за одежду, а за то, насколько я тогда обрюзг. Я был жирным, вечно пьяным придурком, любителем пиццы. Надо было видеть мою рожу, ее просто чертовски разнесло. Неудивительно, если посчитать, сколько «Гиннесса» я ежедневно пропускал через себя. Чувак, пол-литра «Гиннесса» – это как три обеда.
Еще один человек, которому я стал доверять в том турне, – Тони Деннис. Он был маленьким парнем из Ньюкасла, который приходил на каждый концерт без исключения. Дело было в середине зимы, но поверх футболки у него была всего-то маленькая джинсовая курточка. Он, должно быть, себе яйца отморозил, пока стоял в очереди. Тони приходил на столько концертов, что в конце концов я стал пропускать его бесплатно, несмотря на то, что не понимал ни слова из того, что он, черт возьми, говорит. Только что-то вроде: «А чё, знашь, туни-луми, как ты, мжик, тип». Я знал только, что, возможно, он меня оскорбляет.
Однажды мы были в Кентербери, было минус пять или около того, и я спросил:
– Как ты добираешься на концерт, Тони?
– Афтофтопом, чуфак.
– А где ты спишь?
– На вокзалах. В телефонных будках. Да вефде.
– Вот что я тебе скажу, – ответил я. – Если будешь помогать нам с багажом, у нас найдется для тебя место.
И с тех пор Тони со мной. Он как член семьи, отличный парень и замечательный человек. Я полагаюсь на Тони, он настолько знает свое дело, что это просто удивительно. Он решает проблемы любой сложности, и я полностью ему доверяю. Можно было оставить на столе большую кучу денег, вернуться через два года, и она осталась бы на том же месте. В свое время Тони даже присматривал за моими детьми. Они до сих пор зовут его дядей Тони. И всё это благодаря тому вечеру в Кентербери, когда я спросил, как он добирается на концерт.
После той первой ночи в отеле напротив студии «Shepperton» мы с Шерон трахались повсюду. Мы не могли остановиться, и все нам было мало. Даже не утруждали себя закрывать двери. Люди, окружавшие нас, точно знали, что происходит. Иногда вечером Шерон выходила в одну дверь, а Тельма заходила в другую. Я постоянно оставался совсем без сил, с двумя женщинами сразу. Не понимаю, как французам это удается. Например, когда я был с Шерон, я регулярно называл ее «Тэрон», за что получил не один фингал.
Сейчас я понимаю, что, конечно, должен был сразу расстаться с Тельмой. Но этого делать не хотел из-за детей. Я знал, что, когда родители разводятся, дети всегда страдают больше других. И мысль о том, чтобы потерять семью, была мне невыносима. Это было слишком больно, я бы этого не пережил.