Эти мотели просто волшебны, думаю я. Потом в дверь опять стучат.
Угадайте, что было дальше.
Тем вечером я трахнул трех девчонок. Трех. Даже не выходя из номера. Честно говоря, на последнюю мне уже не хватало сил. Пришлось использовать резервные запасы энергии.
В конце концов я решил выяснить, откуда, черт возьми, все эти девчонки берутся. Поэтому пошел в бар, там никого. Спрашиваю у парня в вестибюле: «Где все?» А он: «Ваши британские товарищи? Поищите у бассейна». Поднимаюсь на лифте к бассейну на крыше, двери открываются, и я не могу поверить своим глазам. Там всё как в фильме «Калигула»: десятки самых красивых девушек, которых только можно себе представить, все совершенно голые, и всюду минеты и тройнички, и слева, и справа, и посередине. Я прикурил косяк, сел на кресло между двумя лесбиянками и запел «Боже, благослови Америку».
Но по всей стране нас преследовали не только готовые на всё поклонницы. Там было еще много психов – людей, которые серьезно воспринимали всю эту черную магию. Еще до того, как мы приехали в Америку, кто-то прислал нам видеозапись парада черной магии в Сан-Франциско, устроенного в нашу честь. Там был парень, похожий на Минга Беспощадного, который сидел в «Роллс-Ройсе» с откидным верхом, а вокруг него по улице шли и танцевали полуголые девицы. Парня звали Антон Ла-Вей, и он был верховным жрецом «Церкви Сатаны» или какой-то такой же херни и автором книги под названием «Сатанинская библия».
Мы тогда подумали, что это вообще за дрянь?
У меня есть теория о тех людях, которые посвящают свою жизнь такому дерьму: они занимаются этим только потому, что это оправдывает сексуальные оргии.
Что, как мне кажется, является весомым доводом.
Но мы не хотели иметь с этим ничего общего. Многие люди были напуганы убийством Шэрон Тейт, а мы не хотели казаться членами «семейки» Чарльза Мэнсона. Всего несколько месяцев назад мы играли в «Henry’s Blues House» перед несколькими десятками зрителей, а теперь выступаем на «Форуме» в Лос-Анджелесе перед аудиторией в двадцать тысяч человек. Нам нравилась наша популярность в США, и мы не хотели облажаться.
Кстати, однажды вечером мы столкнулись с членами «Семьи Мэнсонов» в заведении «Whiskey A Go Go» на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. Это были очень странные люди – словно не от мира сего, если вы меня понимаете. На другой волне, не на той, что весь остальной мир. У меня от них аж мурашки по коже бегали. Забавно, что до того, как стать психом, Мэнсон был важной фигурой на музыкальной сцене Лос-Анджелеса. Если бы он не сел в тюрьму, то мы, вероятно, тусовались бы с ним в одних и тех же местах. Мне башню снесло, когда я узнал, что Мэнсон дружил с Деннисом Уилсоном из Beach Boys. Beach Boys даже исполняли кавер на его песню «Never Learn Not to Love». Но, насколько я знаю, Мэнсон и его дружки настолько запугали Денниса, что ему пришлось сбежать из собственного дома. Однажды он просто проснулся и свалил на хрен. Но вскоре Мэнсон прислал Уилсону пулю туда, где он поселился. Парень, наверное, кирпичей в штаны наложил.
В те времена происходило много диких вещей. В 1970 году в Лос-Анджелесе царило безумие. Слава хиппи была еще очень сильна. Везде в городе можно было увидеть людей с длинными волосами и без обуви, сидящих на углах улиц, курящих траву и бренчащих на гитарах. Местные, наверное, нас тоже считали сумасшедшими. Помню, как зашел в один магазин с алкоголем на бульваре Сансет и попросил двадцать сигарет. Женщина за прилавком сказала: «Для чего тебе двадцать педиков? Убирайся отсюда, чертов извращенец!»
Видимо, она подумала, что я какой-то сексоголик. Конечно, мы тогда понятия не имели, что слово «fag» не означает в Америке «сигарету».
Как бы мы ни старались их избегать, сатанисты всё время были занозой в нашей заднице. Примерно через год после нашего первого турне, когда мы давали концерт в Мемфисе и на сцену выбежал парень в черном плаще. При нормальных обстоятельствах, если поклонник залезал на сцену, я клал руку ему на плечо, и мы вместе трясли хайрами. Но этот парень был похож на одного из сатанинских психов, так что я велел ему проваливать и толкнул в сторону Тони. И тут, прежде чем я понял, что происходит, один из наших роуди выбежал на сцену с железной трубой и вломил этому парню прямо по морде. Я глазам своим не поверил. «Какого хрена ты делаешь, чувак? – крикнул я. – Нельзя же так!»
А роуди повернулся ко мне:
– Нет, можно. Смотри, бля.
Сатанинский парень лежал на сцене в распахнутом плаще, а в правой руке у него был зажат кинжал.
Я чуть не упал спиной в яму с комбами, настолько испугался. Если бы не роуди, то Тони, возможно, уже не было бы в живых.
К тому времени, когда мы вечером отправились обратно в мотель, нам уже хватило потрясений. Но ублюдки узнали, где мы живем. На парковке у мотеля собрались парни в черных плащах и капюшонах и что-то пели. Мы слишком умотались, чтобы разбираться еще и с ними, так что просто проигнорировали их и отправились к себе в номера. Через несколько секунд один из роуди начинает что-то бормотать и кричать – оказалось, кто-то нарисовал кровью перевернутый крест у него на двери.
Не могу сказать, что мы испугались. Но после случая с парнем на сцене всё это дерьмо нам надоело. И мы вызвали полицию. Конечно, копам это показалось невероятно смешным.
Они никак не отваливали, эти сатанисты. Утром я выходил из своего номера, а они сидели в кружочке прямо на ковре у моей двери, в черных плащах с капюшонами, при свете свечей. В конце концов с меня хватило. И как-то утром, вместо того, чтобы просто пройти мимо, я подошел к ним, сел, глубоко вдохнул, задул свечи и запел «Happy Birthday».
Поверьте, они не слишом-то обрадовались.
После первого американского турне мы гастролировали два года подряд. С 1970 по 1972 год мы пересекли Атлантику шесть раз. Мы столько времени провели в воздухе, что уже называли по имени всех бортпроводников компании «Пан Американ». И, хотя мы всё время были уставшие и больные из-за смены часовых поясов, бухла и наркотиков, было чертовски круто. Чего мы только не видели, не делали и с кем мы только не перезнакомились.
Даже побывали на концерте Элвиса.
Дело было в зале «Форум» в Лос-Анджелесе. Наши места были так далеко на галерке, что, казалось, мы дольше будем добираться туда, чем Король будет петь. Оттуда он казался размером с муравья, и меня возмущало, что его группа играла целую вечность перед тем, как он появился. Затем он выдал пару хитов и снова исчез. Мы сидели и думали: «И это что, всё?» Потом раздался голос по громкоговорителю: «Дамы и господа! Элвис покинул здание».
«Ленивый жирный ублюдок», – сказал я, забыв, где нахожусь.
На этом концерте мы многое поняли. Я впервые увидел настолько профессиональную продажу товаров с символикой на концертной площадке. Там продавались подставки для стаканов с Элвисом, крышки для унитазов с Элвисом, чайные сервизы с Элвисом, куклы-Элвисы, часы с Элвисом и комбинезоны с Элвисом. На всём, что только можно себе представить, выводили имя Элвиса и втюхивали вместе с Элвисом-колой и Эвисом- хот-догом. А фанаты были счастливы всё это купить.
Наверное, он был самым богатым парнем на планете.
Очень скоро мы увлеклись наркотиками потяжелее. Тогда в Бирмингеме нельзя было достать кокаин, так что я ни разу не пробовал его до концерта с группой Mountain в Денвере в начале 1971 года. Гитариста и вокалиста Mountain звали Лесли Уэст, и это он впервые угостил меня старой доброй вафельной пылью. До этого мы так называли смесь амфетамина и экстази, потому что с ней можно не спать всю ночь и нести всякую херню, – но Лесли до сих пор настаивает, что я начал принимать кокс задолго до того. На самом деле, это не так. Поэтому я давно сказал ему: «Слушай, Лесли, когда ты родом из Астона и начинаешь роман с кокаином, то точно помнишь, где всё началось. Это как первый раз трахаться!»
После концерта мы сидели в отеле, и Лесли раскатал дорожку: «Хочешь немного?»
Сначала я ответил:
– Эй, черт возьми, чувак, ни за что.
Но он всё повторял:
– Да ладно, немножко, всё будет ништяк.
На самом деле ему не пришлось долго меня уговаривать. И вот, шмыг-шмыг, а-а-а.
Я влюбился в ту же секунду. Так было с каждым попробованным мной наркотиком: в первый раз я понимал, что хочу испытывать то же самое всю оставшуюся жизнь. Но так не получается. Можно пробовать сколько угодно раз, но, поверьте, того самого первого кайфа уже не достичь никогда.
После этого мир стал довольно размытым.
Каждый день я курил травку, бухал, несколько раз нюхал кокс, гонял на «спидах», барбитуратах, сиропе от кашля или кислоте. Я почти никогда не знал, какой сейчас день. Но однажды мы снова вернулись в «Island Studios» в Ноттинг-Хилле, чтобы записать свой третий альбом «Master of Reality», и снова под руководством Роджера Бейна.
Я не многое об этом помню, кроме того, что Тони перестроил себе гитару, чтобы на ней было легче играть, Гизер написал песню «Sweet Leaf» о траве, которую мы курили, а «Children of the Grave» – самая крутая песня, которую мы когда-либо записывали. Как обычно, критики смешали ее с дерьмом, зато один из них назвал нас «оркестром с «Титаника» накануне Армагеддона», и мне такое сравнение пришлось по душе. И, видимо, музыкальная пресса плевать хотела на мнение покупателей пластинок, потому что альбом «Master of Reality» стал очередным хитом-монстром и вышел на пятое место в чартах Британии и на восьмое в Америке.
Но мы так и не успели насладиться успехом. А я, к сожалению, не успел в полной мере насладиться прелестями семейной жизни. На самом деле, я понял, что жениться по молодому делу – не лучшая идея. Всякий раз, когда я оказывался дома, то испытывал такое безумное беспокойное чувство, будто теряю рассудок. Единственное, что я мог сделать, чтобы справиться с этим, – бухать изо всех сил.
Жить дома было трудно еще потому, что сын Тельмы жил с нами. Его звали Эллиот, и ему было четыре или пять лет. Вообще-то я его усыновил. Он был хорошим парнем, но почему-то мы никогда не ладили. Знаете, некоторые люди просто не могут найти с детьми общий язык. Так и я с Эллиотом. Всё время, пока был дома, я либо кричал на него, либо отвешивал оплеухи. Хотя он и не всегда давал для этого повод. Я жалею, что не обращался с парнем получше, потому что еще до моего появления ему пришлось нелегко: отец свалил, и Эллиот никогда его не видел. Когда он стал постарше, то рассказал мне, что как-то видел отца в пабе, но не смог себя заставить с ним поговорить. И это очень печально, правда.
Да, я едва ли мог стать хорошей заменой. И вероятно, меня не оправдывает то, что я чрезмерно пил, и из-за этого у меня постоянно менялось настроение, а мое эго постоянно выходило из-под контроля. По правде говоря, я был ужасным отчимом.
И если бы я любил Тельму, то не обращался бы с ней так, как обращался. Если я о чем-то в жизни и жалею, то об этом в том числе. Много лет я жил как женатый холостяк, тайком трахал других девчонок и так надирался в пабе, что засыпал прямо в машине на улице. Я превратил жизнь этой женщины в ад. Мне не стоило жениться на ней. Тельма этого не заслужила: она не была плохим человеком и не была плохой женой. Зато я был полным упырем.
Ровно через девять месяцев после того, как мы поженились, Тельма забеременела. В то время мы еще так и не видели денег ни с продаж пластинок, ни с гастролей, но мы знали, что у группы дела идут хорошо, и думали, что скоро Патрик Мехен вышлет нам чек с гонораром, на который можно купить Букингемский дворец. В то же время договоренность была в силе: если я что-то захочу, то просто звоню по телефону. Вот тут-то Тельма и предложила начать искать дом. Мы же не можем жить в маленькой квартирке с кричащим младенцем, так почему бы не переехать в нормальный дом? В конце концов, мы можем себе это позволить.
Я был только за.
«Давай переедем за город», – сказал я, представляя себя в твидовом костюме и зеленых резиновых сапогах, на «Рендж Ровере» и с дробовиком.
Следующие несколько месяцев, как только я возвращался домой с гастролей на несколько дней, мы садились в новенький зеленый «Триумф Геральд» с откидным верхом – я купил его Тельме, потому что сам не умел водить, – и ездили смотреть дома за городом. Наконец мы нашли тот, который понравился нам обоим: коттедж Булраш в Рантоне в Стаффордшире. За этот дом просили двадцать штук с лишним, но цена показалась достаточно разумной. Там было четыре спальни, сауна, помещение для маленькой студии и, что лучше всего – там был большой участок земли. Но мы продолжали смотреть дома, просто на всякий случай. Пока в один прекрасный день, когда мы были в чайной в Ившеме в Вустере, не решили, что посмотрели достаточно: остановимся на Булраше. Мне казалось, что я наконец-то стал взрослым. Как только мы начали предвкушать свою новую жизнь за городом, Тельма вдруг сказала: «Ч-ч-ч! Слышишь?»
– Что, – спросил я.
– Что-то капает.
– Что кап… – И тут я тоже это услышал.
Кап, кап, кап.
Я посмотрел вниз и увидел у Тельмы под стулом большую лужу. Что-то капало у нее из-под платья. Одна из дам, сидящих в чайной, начала причитать о том, что на полу грязно.
– О Боже мой, – сказала Тельма. – У меня воды отошли…
– Что это значит? – спросил я. – Ты описалась?
– Нет, Джон, у меня воды отошл и.
– Ну и че?
– Я рожаю!
Я так подскочил, что из-под меня выпал стул. Потом всё тело сковал ужас. Я не мог думать. Сердце стучало, как барабан. Первое, что пришло мне в голову: я недостаточно пьян. Бутылка коньяка, которая была в машине, уже кончилась. Я думал, что Тельма будет рожать в больнице. Не знал, что это может взять и произойти – посреди гребаной чайной!
– Здесь есть врач? – крикнул я, отчаянно оглядывая зал. – Нам нужен врач. Помогите! Нам нужен врач!
– Джон, – шикнула на меня Тельма. – Тебе нужно просто отвезти меня в больницу. Нам не нужен врач.
– Нам нужен врач!
– Нет, не нужен.
– Нет, нужен, – ныл я. – Мне плохо.
– Джон, – сказала Тельма, – тебе нужно отвезти меня в больницу. Сейчас же.
– У меня нет водительских прав.
– С каких это пор тебе есть дело до закона?
– Я пьян…
– Ты пьян с 1967 года! Давай, Джон. Быстрей.
Я встал, оплатил счет и отвел Тельму на улицу в «Геральд». У моих родителей никогда не было машины, а я считал, что никогда не смогу себе ее купить, так что управлением транспорного средства даже не интересовался. Я знал только основы: например, как настроить радио и опустить стекло.
Но передачи? Тормоз? Сцепление? Не-а.
Машина минут двадцать дергалась вперед-назад, как обдолбанный кенгуру, прежде чем я смог сдвинуть ее с места. Не в ту сторону. Наконец я нашел первую передачу.
– Джон, надо нажать ногой на педаль, – простонала Тельма в перерыве между схватками.
– У меня нога дрожит, – ответил я ей. – Я не попадаю на педаль.
Руки у меня тоже тряслись. Я боялся, что наш ребенок выскочит из Тельмы и попадет на приборную панель, а оттуда его может сдуть, потому что верх опущен. Я представлял себе заголовок: «МАЛЫШ РОКЕРА ПОГИБАЕТ В ИДИОТСКОЙ АВАРИИ НА ТРАССЕ».
– Серьезно, Джон. А-а-а-а-а! Быстрее. А-а-а-а-а! У меня схватки!
– Машина не едет быстрее!
– Ты едешь со скоростью пятнадцать километров в час.
Примерно через тысячу лет мы приехали в больницу Квин Элизабет в Эджбастоне. Оставалось только остановить машину. Но каждый раз, когда я нажимал на среднюю педаль, она просто дергалась вверх и вниз и издавала жуткий скрежет. Каким-то чудом я не врезался в карету «Скорой помощи», но всё-таки смог остановить машину и помочь Тельме вылезти – а это было не так просто, потому что кричала она без продыху. С каким же облегчением я проводил ее в родильное отделение!
Через несколько часов, в 23.20, родилась маленькая Джессика Осборн. Вот так я впервые стал отцом. Это было 20 января 1972 года. На дворе стоял холодный, ясный зимний вечер. В окно больницы была видна гроздь созвездий по всему небу.
– Какое второе имя мы ей дадим? – спросила Тельма, прижимая Джессику к груди.
– Старшайн[18], – ответил я.
Как я убил пастора (в Доме ужасов)
К лету 1972 года – через полгода после рождения Джесс – мы вернулись в Америку. На этот раз записывать новый альбом, который решили назвать «Snowblind» в честь нашей новой любви – кокаина. К этому времени я вбивал по ноздре столько порошка, что приходилось выкуривать не меньше пакета травы в день, дабы избежать разрыва сердца.
Мы остановились в доме номер 773 на Страделла-роуд в Бель-Эйре, арендованном особняке 1930-х годов со свитой горничных и садовников. Дом принадлежал семье Дюпон, в нем было шесть спален, семь ванных комнат, кинотеатр (в котором мы писали песни и репетировали), а позади дома находился стоявший на сваях бассейн, из которого открывался вид на леса и горы. За все время мы ни разу не выходили из дома. Выпивку, наркотики, еду, девчонок— всё доставляли прямо туда. В хороший день в каждой комнате было по миске белого порошка и по ящику бухла, а всюду тусовались какие-то приблудные рокеры и девушки в бикини – в спальнях, на диванах, на улице на шезлонгах – и все угашенные, как и мы.
Осмыслить количество кокса, принятое в этом доме, практически невозможно. Мы обнаружили, что под порошком каждая мысль, каждое слово, каждое предложение становилось самым сказочным и удачным в твоей жизни. В какой-то момент мы принимали столько этой дряни, что пришлось доставлять ее два раза в день. Не спрашивайте меня, кто всё это доставал. Единственное, что я помню – какой-то мутный парень, с которым мы говорили по телефону. Мутный не в прямом смысле слова: у него была идеальная стрижка и акцент человека, учившегося в университете Лиги плюща, белые рубашки и элегантные брюки.
Однажды я спросил этого парня: «Чем ты, черт возьми, вообще занимаешься, мужик?»
Он засмеялся и нервно поправил свои модные солнечные очки.
На самом деле, мне было всё равно, пока у нас был кокс.
Мое любимое занятие под кайфом – всю ночь не спать и смотреть американское телевидение. В то время единственное, что показывали после нормальных передач, которые кончались в полночь, – это передача о продаже подержанных машин на Лонг-Бич, которую вел парень по имени Кэл Уортингтон. Его главная фишка состояла в том, что он всегда появлялся в эфире со своим псом Спотом, но пес не всегда был псом. Это был аллигатор на поводке или еще какая-нибудь безумная херня. Кэл постоянно говорил: «Если я не найду вам сделку получше, то отвечу за это!» – и дальше он вытворял всякие трюки. Например, его привязывали к крылу самолета, который выполнял «мертвую петлю». После того, как ты несколько часов занюхивал кокс и смотрел это дерьмо, было полное ощущение, будто сходишь с ума. А старина Кэл по-прежнему продолжает этим заниматься. Ему, наверное, уже тысяча лет.
Мы валяли дурака в доме номер 773 на Страделла-роуд так, что удивительно, как вообще что-то сочинили. Одним коксом мы там не ограничивались. С пивом тоже был полный порядок. Я привозил множество «бочонков для вечеринок» лучшего горького из местной пивной. В одном бочонке было 2,5 литра пива, а в чемодан влезало шесть таких бочат. Всё равно, что в Ньюкасл ехать со своим углем, но мы очень скучали по английскому пиву. Сидели у бассейна на солнышке в 32-градусную жару, под коксом, пили выдохшееся бирмингемское пойло и любовались видом на Бель-Эйр.
Но потом нам пришлось немного успокоиться, потому что на несколько дней приехала Тельма – без малышки. Правда, наше примерное поведение продлилось недолго. В ту же секунду, как Тельма отправилась в аэропорт, чтобы вернуться в Англию, мы снова превратились в животных. И это не преувеличение. Например, во время творческого процесса, ходить в туалет было настолько лень, что все просто выходили на маленький балкончик и ссали прямо на улицу через низкие перила. В один прекрасный день Тони взял баллончик с синей краской, спрятался за перилами, и когда Билл стал писать, распылил содержимое ему на член. Нужно было слышать эти вопли, чувак! Как же это было забавно. Но через две секунды у Билла случился обморок, он упал с балкона головой вниз и покатился с холма.
Я спросил у Тони, что это за баллон.
Надпись на нем меня немного озадачила: «ВНИМАНИЕ! ИЗБЕГАТЬ ПОПАДАНИЯ НА КОЖУ. ВЫЗЫВАЕТ СЫПЬ, ВОЛДЫРИ, СУДОРОГИ, РВОТУ И/ИЛИ ПОТЕРЮ СОЗНАНИЯ. ПРИ ВОЗНИКНОВЕНИИ ЛЮБОГО ИЗ ЭТИХ СИМПТОМОВ, НЕМЕДЛЕННО ОБРАТИТЕСЬ К ВРАЧУ».
«А, ну с ним всё будет в порядке», – сказал я.
К счастью, я оказался прав.
Ну, разве что Билл какое-то время походил с синим хреном.
Несмотря на всю эту катавасию, с точки зрения музыки несколько недель в Бель-Эйре оказались для нас самыми продуктивными. Что до меня, то я считаю, что «Snowblind» – один из лучших альбомов Black Sabbath, но звукозаписывающая компания не дала нам оставить название. Кокаин в то время был очень серьезной проблемой, а они не хотели скандалов. Ну, не спорить же из-за этого.
Поэтому, записав новые песни на студии «Record Plant» в Голливуде, от «Snowblind» пришлось отказаться, и альбом вышел под названием «Vol. 4». Зато нам удалось оставить наглые отсылки к кокаину во вкладыше в конверт пластинки. Если присмотреться внимательно, то там можно найти благодарность «великой лос-анджелесской компании «КОКС-Кола».
И это правда – альбом многим обязан кокаину.
Когда я слушаю песни вроде «Supernaut», то почти чувствую его вкус. Весь альбом звучит так, будто ты ушами втянул пару дорожек. Фрэнк Заппа как-то сказал мне, что «Supernaut» – одна из его любимых рок-н-ролльных песен всех времен, потому что в ней чувствуется адреналин. Мы словно парили в космосе. К этому времени прошло уже два года с тех пор, когда нашим величайшим достижением была фраза «А вот в Карлайле вы дали огня!». Теперь у нас было больше денег, чем у Queen, – во всяком случае, мы так думали. Было три хита в чартах, поклонники по всему миру и столько бухла, наркотиков и девчонок, сколько мы только могли пожелать.
Мы были не на седьмом небе. На восьмом и выше.
Но мы по-прежнему были преданы своей музыке. В первую очередь, мы создавали ее для себя, а потом уже для всех остальных. Если другим тоже понравится – отлично, это приятный бонус. Именно так у нас получались песни вроде «Changes», которые не похожи ни на что, сочиненное до этого. Когда люди слышат о группе Black Sabbath, то сразу думают только о тяжелом саунде. Но для нас это было нечто большее – особенно когда мы начали уходить от черной магии и прочего дерьма. «Changes» появилась так: Тони сел за пианино и придумал красивый рифф, я напел мелодию, а Гизер написал душераздирающий текст о разрыве, который Билл тогда переживал со своей женой. Я считаю эту песню блестящей с тех самых пор, как мы впервые ее записали.
Я слушал ее снова и снова. И до сих пор слушаю: если она заиграет у меня в iPod, я до конца дня буду сводить всех с ума, напевая её.
Однажды нам стало интересно, откуда берется весь кокс. Мы знали только, что он приезжает в картонных коробках в фургонах без номерных знаков. В каждой коробке было около тридцати капсул – десять по горизонтали, три по вертикали, – и каждая закручена крышкой с восковой печатью.
И этот кокс был самый белый, чистый и забористый, какой только можно себе представить.
Одна дорожка – и ты чувствуешь себя королем вселенной.
Мы любили пылесосить носом эти дорожки. Но отдавали себе отчет, что все станет очень серьезно, если нас поймают хотя бы с одной такой поставкой. Особенно в Америке. А мне не очень-то нравилась идея всю оставшуюся жизнь провести раком в тюрьме Лос-Анджелеса с членом какого-нибудь стокилограммового участника уличной банды в заднице. Паранойя усиливалась еще из-за того, что мы постоянно были под кайфом, и через некоторое время я убедил себя, что наш дилер из Лиги плюща на самом деле из ФБР, или из полиции, или из гребаного ЦРУ.
Как-то вечером мы с парнями пошли в кино в посмотреть «Французского связного». Это была большая ошибка. Фильм основан на реальных событиях, он о двух нью-йоркских копах под прикрытием, которые расследуют дело о международной цепочке героиновых дилеров. Когда пошли титры, я уже задыхался от страха.
«Кому, черт побери, придет в голову привозить кокс в капсулах с восковой печатью?» – спросил я Билла.
Он только пожал плечами.
Потом мы пошли в сортир разогнать пару дорожек.
Несколько дней спустя я лежал у бассейна, смолил косяк и пил пиво, пытаясь замедлить сердцебиение, когда наш мутный парень подошел и сел рядом со мной. Было утро, и в одной руке у него была чашка кофе, а в другой газета «Уолл-стрит джорнал».
Накануне я вообще не ложился спать.
Вот он – мой шанс прощупать этого парня и вывести его на чистую воду. Я наклонился и спросил: «Ты смотрел фильм «Французский связной»?»
Парень улыбнулся и покачал головой.
– О, – сказал я. – Знаешь, стоит посмотреть. Он очень интересный.
– Не сомневаюсь, – усмехнулся он. – Но зачем смотреть фильм, если в реальной жизни бывает и покруче?
Как только я услышал эти слова, меня пробил холодный пот. Ответ не предвещал ничего хорошего. Я так и знал.
– Послушай, дружище, – сказал я, – На кого ты работаешь?
Он отложил газету и отхлебнул кофе.
– На правительство Соединенных Штатов.
Я чуть не спрыгнул c шезлонга и не драпанул в кусты. Но у меня кружилась голова, а ноги не слушались с прошлого вечера. Вот и всё, теперь нам всем кранты.
– Господи Боже, чувак, расслабься, – сказал парень, увидев выражение моего лица. – Я не из ФБР. Тебя не арестуют. Мы все здесь друзья. Я работаю в управлении по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов.
– Что-что?
– FDA.
– Ты хочешь сказать, что кокс… приезжает из…
– Думай об этом как о подарке от Санта-Клауса, Оззи. Ты ведь знаешь, что говорят о Санта-Клаусе?
– Нет, а что?
– Он из страны, где очень много снега.
Потом парень посмотрел на часы и сообщил, что ему пора на встречу, допил кофе, похлопал меня по спине и свалил. Больше я об этом не думал, а вернулся в дом нюхнуть кокса и сделать пару затяжек из бонга. Сижу я на диване, а передо мной выстроились в ряд опечатанные контейнеры с порошком, рядом с ними большая миска с травой, и я раскатываю первую дорожку за день. Но потом меня снова бросает в пот – ужасный колючий пот, как и в прошлый раз. Черт подери, паранойя сегодня шалит. В этот момент в комнату заходит Билл с пивом в руке и говорит: «Оззи, здесь жарко, как в печи. Почему бы тебе не включить кондей?» – а потом высовывает голову из двери патио, чтобы впервые за несколько дней подставить лицо солнцу.
Какой кондей, если мы дома? Ах, да – кондиционер. Я всё время забывал, что в американских домах больше современных удобств, чем в Британии, и только недавно привык к тому, что сортир находится в доме, не говоря уже об автоматическом климат-контроле. Я встал и начал искать термостат. Должно быть, он где-то здесь на стене. И через несколько минут – бинго! – я нашел его в уголке у входной двери. Убавил температуру и вернулся к коксу и траве.
Магия.
Но как только я втянул первую дорожку, откуда-то начали доноситься странные звуки.
Это что…
Не-а.
Черт, звучит, как…
Вдруг Билл бросился в открытую дверь патио с диким выражением лица. В этот же момент я услышал, как на другом конце дома хлопают двери, и звук, как будто три больших парня сверзились с лестницы. Затем Тони, Гизер и один из наших помощников – американец по имени Фрэнк – задыхаясь, вбежали в комнату. Все, кроме Фрэнка, были наполовину одеты, а он был в нижнем белье.
Мы смотрели друг на друга.
Потом одновременно закричали: «Сирены! »
* * *
Вой был такой, будто вся гребаная полиция Лос-Анджелеса подъезжала к нашему дому. Нас арестуют! Черт! Черт! Черт!
– ПРЯЧЬТЕ КОКС! ПРЯЧЬТЕ КОКС! – заорал я.
Фрэнк рванулся к кофейному столику, схватил КАПСУЛЫс коксом и забегал кругами, волосы у него стояли дыбом, во рту была сигарета, а трусы врезались в задницу.
Потом я вспомнил еще кое-что.
– ПРЯЧЬТЕ ТРАВУ! ПРЯЧЬТЕ ТРАВУ!
Фрэнк снова нырнул к журнальному столику и схватил миску с травой, но из-за этого уронил кокс. Так что в итоге он принялся судорожно ползать по полу, пытаясь всё собрать и удержать в руках. Я же тем временем не мог даже пошевелиться. Еще до того, как загудели сирены, сердце у меня застучало в три раза быстрее, чем нужно. Теперь оно колотилось так быстро, что я решил, будто оно вырвется из грудной клетки.
Б-б-б-б-б-б-б-б-в-б-б-бум!
Б-б-б-б-б-б-б-б-в-б-б-бум!
Б-б-б-б-б-б-б-б-в-б-б-бум!
К тому времени, как я пришел в себя, Билл, Гизер и Тони уже испарились. Остались только мы с Фрэнком и кокс, которого было достаточно, чтобы боливийская армия дошагала до Луны и обратно.
– Фрэнк! Фрэнк! – закричал я. – Туда. В сортир. Быстрей!
Каким-то образом Фрэнк все-таки сумел дотащить наркотики до сортира, находящегося недалеко от входной двери. Мы нырнули туда и заперлись.
Звук сирен стал просто оглушительным.
Потом я услышал визг тормозов полицейских машин у дома. Потом треск громкоговорителей. И стук в дверь.
БАМ! БАМ! БАМ!
– Открывайте! – крикнул один коп. – Живо открыть двери!