Очевидно, я был популярен не благодаря своим песням. Я был известен как постоянно матерящийся парень из телика, и ощущения это вызывало странные и, скажу по чести, не всегда самые приятные.
А еще мне постоянно за это прилетало. Дескать, продался старина Оззи телевидению. Чушь собачья. Дело в том, что никто из рок-музыкантов никогда ранее не снимался в реалити-шоу. Я же всегда считал, что нужно идти в ногу со временем. Cтараться переходить на следующий уровень или так и застрянешь в одной колее. Останешься таким же, как раньше, ориентируясь на нескольких человек, уверенных в том, что измениться в любую сторону – значит, продаться – но рано или поздно твоей карьере кранты. Многие забывают, что в самом начале «Семейка Осборнов» была всего лишь экспериментом «MTV». Никто не ожидал, что она так выстрелит. Но сам-то я совсем не изменился. На съемках я никогда не притворялся и не пытался быть кем-то, кроме себя. Даже сейчас, когда я снимаюсь в телерекламе, то не притворяюсь тем, кем не являюсь. Так почему же это означает «продаться»?
Кстати, во время съемок «Семейки» происходили вещи, которые и по сей день не шибко укладываются у меня в голове. Например, когда Шерон позвонила Грета Ван Састерен, ведущая «Fox News».
– Я бы хотела узнать, не хотите ли вы с Оззи поужинать на следующей неделе с президентом Соединенных Штатов, – сказала она.
– У него снова проблемы? – спросила Шерон. Грета засмеялась.
– Нет, насколько мне известно.
– Ну, слава богу.
– Так вы придете?
– Разумеется. Это большая честь.
Когда Шерон сообщила мне об этом, я просто не мог поверить. Я всегда думал, что максимум – могу оказаться на доске с надписью «разыскивается» в Овальном кабинете, но уж точно не буду приглашен на чай. «И о чем президент Буш хочет поговорить, – спросил я, – о Black Sabbath?»
– Не волнуйся, – ответила Шерон. – Мы там будем не одни. Это ежегодный ужин для прессы в Белом доме. У «Fox News» там свой столик, так что будет много народу.
– Джордж Буш ведь раньше был губернатором Техаса? – сказал я.
– Да, и что?
– Я же как-то отлил на Аламо. Он ведь не будет злиться на это?
– Уверена, что он забыл, Оззи. Он ведь и сам любит пропустить стаканчик, знаешь ли.
– Правда?
– Еще ка-а-ак.
И мы отправились в Вашингтон. Ужин проходил в «Хилтоне», где когда-то стреляли в Рональда Рейгана. Это было вскоре после трагедии 11 сентября, так что у меня началась паранойя из-за объявленных повышенных мер безопасности. Когда мы туда приехали, там творился настоящий ад. Снаружи было около пяти тысяч телекамер и всего один металлодетектор с парой охранников. Мне пришлось уцепиться за пиджак Греты, чтобы протиснуться сквозь толпу.
А мой помощник Тони – относительно небольшого роста парень – перелез веревку и прошел за металлодетектором, но этого никто не заметил. Это была шутка, приятель. Я мог бы пронести туда хренову баллистическую ракету – никто бы слова не сказал.
Во время ужина у меня начался страшный приступ паники. Сижу я, этакая недоделанная рок-звезда, в одном зале со великими умами и лидером свободного мира. Какого хрена я там делаю? Что все эти люди от меня хотят? «Семейку» показывали всего пару месяцев, и мой мозг едва успевал обрабатывать информацию.
В конце концов, я сдался. Я больше не мог высидеть там ни секунды, не нажравшись в говно. Так что выхватил у официанта бутылку вина, налил себе бокал, осушил его, налил еще бокал, отлично пошло, и так, пока бутылка не закончилась. Потом взял еще одну. Шерон тем временем пристально смотрела на меня через стол. Я ее игнорировал. «Не сегодня, любимая», – подумал я.
Потом в зал вошла первая леди, а за ней Джордж Буш. И первыми словами президента, когда он дошел до подиума, были: «Мы с Лорой считаем за честь оказаться здесь сегодня. Спасибо за приглашение. Какая чудесная у нас сегодня аудитория: самые влиятельные люди Вашингтона, знаменитости, голливудские звезды… и Осси Озз-берн!»
К тому времени я уже хорошенько надрался и, как только услышал свое имя, запрыгнул на стол, как пьяный урод, и крикнул: «И-и-и-и-и-их-ха-а-а-а-а-а-а!» Весь чертов зал всполошился. Но я был в говно, поэтому не знал, когда остановиться. Я так и стоял там и орал: «И-и-и-и-и-их-ха-а-а-а-а-а-а!» – пока все тысяча восемьсот человек не замолкли.
Буш смотрел на меня. «И-и-и-и-и-их-ха-а-а-а-а-а-а!» – крикнул я опять. Молчание.
«И-и-и-и-и …»
– Хорошо, Оззи, – оборвал Буш.
В записи слышно, как он говорит: «Вот это, возможно, было ошибкой».
Наконец я слез со стола – вообще-то, думаю, меня оттуда стащила Грета. Потом Буш стал рассказывать обо мне анекдот: «Оззи известен тем, что написал много больших хитов: «Party with the Animals», «Face in Hell», «Bloodbath in Paradise»…»
Я уже собирался снова залезть на стол и сообщить ему, что ни одна из этих песен, в общем-то, не стала хитом, но он уже начал подходить к кульминации.
«Оззи, – сказал он. – Моя мама обожает твои песни». Зал просто взорвался.
После этого я почти ничего не помню.
С тех пор, как я сходил на тот ужин, люди продолжают спрашивать меня, что я думаю о Буше. Но я не могу сказать, что у меня есть какое-то мнение на этот счет, потому что недостаточно разбираюсь во всей этой политической фигне. Но ведь кто-то же за него голосовал, так? В 2000 и 2004 годах. И думаю, всё это безумное террористическое дерьмо началось задолго до того, как Буш пришел к власти. Сомневаюсь, что все эти люди сидели в своей пещере и вдруг подумали: «О, глядите, Буш в Белом доме. Давайте врежемся на самолетах во Всемирный торговый центр».
Дело в том, что в Америке я всего лишь гость, и не мне в данном случае о чем-то судить. Я всё время пытаюсь объяснить это Джеку: «Не говори здесь о политике, потому что ты не американец. Тебе просто скажут: «Убирайся из нашей страны, если она тебе не нравится»». Мы неплохо заработали в Америке и должны быть благодарны.
Еще через месяц я встречался с королевой.
Она подошла ко мне и пожала руку, после того, как я исполнил песню на празднике, посвященном Золотому юбилею коронации. Потрясающая женщина, я очень ее уважаю. В следующий раз я встретил ее довольно скоро, на выступлении Королевского варьете. Я стоял рядом с Клиффом Ричардом. Она окинула нас двоих взглядом, сказала: «О, так вот что такое разнообразие, не правда ли?» – и рассмеялась.
Я решил, что в то утро Шерон подмешала мне немного кислоты в хлопья.
Но, если говорить серьезно, в целом я лажу с королевской семьей. Сейчас я даже стал послом благотворительной организации «Prince’s Trust», поэтому несколько раз встречался с Чарльзом. Очень хороший парень. Пресса любит трепать его имя, но, если избавиться от монархии, то чем ее заменить? Президентом Гордоном Смачный-Пердеж Брауном? Лично я считаю, что королевская семья делает чертовски много полезного. Люди думают, что Виндзоры живут в своем дворце и всю жизнь просто сидят со скипетром в руках и смотрят телик, но на самом деле они работают на износ. Им некогда передохнуть. И в год эти люди зарабатывают Великобритании неимоверную сумму денег.
С политиками я чувствую себя не так комфортно. Встречаться с ними всегда как-то странно и немного жутко, причем неважно, с кем именно. Например, я встречался с Тони Блэром во времена «Семейки Осборнов» на церемонии вручения наград «Гордость Британии». Он был вроде ничего, такой очаровательный. Но у меня в голове не укладывалось, что наши молодые солдаты гибнут на Ближнем Востоке, а у него есть время тусоваться с поп-звездами.
Блэр подошел ко мне и сказал: «Знаешь, я когда-то играл в рок-группе».
Я ответил: «Охотно верю, премьер-министр».
– Но у меня не получалось разобрать аккорды песни «Iron Man».
Я хотел сказать: «Черт подери, Тони, какая ошеломительная новость. У тебя война с Афганистаном, люди подрываются на минах, а ты считаешь, что всем не насрать с высокой колокольни на то, что у тебя не получалось разобрать аккорды песни «Iron Man»?»
Но политики все одинаковые, так что нет никакого смысла слишком раздражаться по этому поводу.
Через какое-то время после того, как «Семейка» вышла в эфир, оказалось, что я всем вдруг понадобился. У нас дома замутилась вечеринка, и на нее пришла Элизабет Тейлор. Для меня это было самое сюрреалистическое событие в моей жизни, потому что, когда я был маленьким, папа как-то сказал мне: «Я хочу, чтобы ты увидел самую красивую женщину в мире». А потом разрешил не ложиться спать и посмотреть «Кошку на раскаленной крыше». Именно такой для меня всегда была Элизабет Тейлор – самой красивой женщиной в мире. Но, конечно, я даже не помню, что ей сказал, потому что снова был бухой.
Из всех знакомств, что случились в то время, самым большим впечатлением, наверное, стало знакомство с Полом Маккартни. Он был моим кумиром, когда мне еще было четырнадцать лет. Но о чем, черт побери, мне с ним разговаривать? Всё равно что пытаться завязать разговор с Богом. С чего начать? «О, я слышал, ты сотворил Землю за семь дней. Ну, и как оно?» Мы были на вечеринке по случаю дня рождения Элтона Джона: с одной стороны от меня сидел Пол, с другой Стинг, а Элтон напротив. Было ощущение, что я умер и попал в рай для рок-звезд. Но от меня совершенно никакого толку, когда надо завязать разговор с людьми, которыми я восхищаюсь. Я свято верю, что лучше всего оставить их в покое. Вот тут-то я как раз очень застенчивый. В прессе какое-то время ходили слухи о том, что мы с Полом собираемся исполнить что-то дуэтом, но, честно говоря, от него самого я ни слова об этом не слышал. И я очень рад этому, потому что, если бы это произошло, я бы обосрался от такого развития событий.
Зато Пол выступал на церемонии «Brit Awards», которую вели мы с Шерон. Помню, как Шерон повернулась ко мне на середине его выступления и прошептала: «Ты когда-нибудь мог подумать, что будешь стоять на одной сцене с битлом?»
– Да ни в жизнь. Даже в самых отчаянных мечтах, – ответил я.
Казалось, совсем недавно я смотрел на фотографию с его изображением на стене в доме номер 14 на Лодж-роуд.
Мы с Полом иногда общаемся по электронной почте. (На самом деле я говорю, а Тони печатает мои слова на компьютере, потому что у меня не хватает терпения на всё это интернет-дерьмо.) Это началось, когда я впервые услышал песню «Fine Line» в рекламе «Лексуса» и подумал: «Черт побери, неплохая мелодия, сопру-ка я ее». И как-то невзначай упомянул об этом в разговоре с одним парнем по имени Джон Роден, работавшим со мной, а он, как оказалось, работал и с Полом.
Джон спросил: «Ты ведь знаешь, кто ее написал?» Я ответил, что без понятия.
«Мой второй босс», – сказал он.
Естественно, после этого я оставил песню в покое.
Потом ни с того ни с сего вдруг пришло письмо, в котором написано: «Спасибо, что не спер песню «Fine Line», Оззи». С моего лица несколько дней не сходила улыбка. Так всё и началось. Мы не часто общаемся, но, если у Пола выходит новый альбом или его третирует пресса, то я непременно черкну ему пару строк. Как-то я поздравлял Пола с выходом нового альбома «Fireman». Если вы его не слышали, то послушайте, потому что он чертовски хорош!
«Семейка Осборнов» понравилась не всем.
Биллу Косби[24], например, не понравилась.
Словно старая добрая шлея под хвост попала.
Думаю, он обиделся, потому что пресса всё время сравнивала наше шоу с его передачей, а в одной из газет меня даже назвали «новым любимым папашей Америки». И Билл написал нам письмо. Там было что-то вроде: «Я видел вас по телику, и ваше сквернословие подает дурной пример».
Довольно справедливо, подумал я.
Но, знаете, ругательства – часть нашей жизни, ведь мы постоянно материмся. А весь смысл «Семейки» был в том, чтобы показать нас такими, какие мы есть. Должен сказать, я считаю, что запикивание ругательств только пошло передаче на пользу. В Канаде, например, ничего не запикивали, и мне показалось, что получается уже совсем не так смешно. Ведь это часть человеческой природы – не так ли? – когда нас привлекает что-то запретное. Если кто-то скажет не курить, то тебе захочется курить. Если говорят: «Не принимай наркотики», – тебе хочется их принимать. Вот почему я всегда считал, что лучший способ заставить людей перестать принимать наркоту – легализовать ее, черт побери. Примерно через пять секунд после этого люди поймут, что жизнь наркомана ужасно непривлекательна и жалка. А сейчас вокруг наркотиков сохраняется этакий ореол крутизны и протеста, понимаете?
В общем, Шерон ответила Биллу Косби.
«Остановите меня, если вы это уже слышали, – писала она, – но не стоит искать у другого соринку в глазу, если у тебя самого там бревно. А мы все знаем о вашей маленькой интрижке, про которую недавно писали все газеты, так что как насчет того, чтобы сначала навести порядок у себя дома, прежде чем нападать на наш?»
Также она заметила, что, когда в Америке включаешь телик, то там всё время то в кого-нибудь стреляют, то рубят на куски, то соскребают с асфальта, и никто и в ус не дует. Зато, если всего лишь ругнуться, и тут же моралисты поднимают шум. Если задуматься, это безумие какое-то.
Показывать убийство нормально, а ругаться, видите ли, плохо.
К чести Билла, мы получили от него очень вежливый ответ, где говорилось: «Сдаюсь, вы меня уели, извините».
Так что в итоге он отнесся к ситуации с пониманием.
Когда «Семейка Осборнов» так быстро стала популярной, «MTV» чуть от страха не обосрались, что они не заключили с нами долгосрочный контракт. И тогда начались все эти игры – а вы знаете, что я терпеть не могу такое дерьмо.
Но «MTV» это не остановило и всеми силами старалось меня затянуть в эту авантюру.
Вскоре после того, как рейтинги безумно взлетели, мы с Шерон ходили на передачу «Total Request Live», которую снимали в здании «MTV» на Таймс-сквер. Как только эфир закончился, к нам подошел продюсер в крутом костюме и сказал: «Эй, ребята, у меня для вас сюрприз».
– Что за сюрприз? – спросил я.
– Идите за мной, и я вам покажу.
Этот парень привел нас в конференц-зал на одном из верхних этажей здания. В середине комнаты стоял массивный стол с телефонами и стульями, а из огромных окон открывался вид на горизонты Нью-Йорка.
– Вы готовы? – спросил он нас.
Я посмотрел на Шерон, а она на меня. Мы оба не понимали, какого хрена происходит. Потом парень нажал на кнопку громкой связи, и ему ответил голос, как из Ангелов Чарли.
– Подарок у вас? – спросила она.
– Ага, – ответил парень.
– Хорошо, дарите.
Парень залез в карман пиджака, достал позолоченный конверт и протянул его мне.
Я открыл его, а там был чек на 250 тысяч долларов.
– Что это? – спросил я.
– Подарок, – ответил парень. – От «MTV».
Я, конечно, не бизнесмен, но понял, что, если обналичу чек на 250 тысяч долларов, то это будет воспринято как подтверждение некой договоренности. Если деньги окажутся у меня на банковском счете, то переговоры о следующих нескольких сезонах пойдут уже совершенно по-другому. Возможно, это на самом деле был просто подарок. Может, они и не вели никакой хитрой игры. Но меня этот жест всё равно пугал. В кои-то веки молчала даже Шерон.
«Спасибо большое, – сказал я. – Не могли бы вы отправить его в офис моего адвоката? Такими делами занимается он».
Нашел с кем тягаться, черт подери.
К лету 2002 года у меня сложилось впечатление, что «Семейка Осборнов» – самая популярная тема на планете. И стресс из-за этого меня просто убивал. После срыва на президентском ужине для прессы я стал нажираться каждый день. И по-прежнему принимал столько рецептурных препаратов, сколько мне удавалось выманить у медиков, а это много. В какой-то момент я принимал сорок две разных таблетки в день: седативные, антидепрессанты, амфетамины, противоприпадочные средства и антипсихотические препараты. Назовите любой аналогичный препарат – я на нем сидел. Я принимал невероятное количество препаратов, и половина таблеток нужна была для противодействия второй половине.
Но ни от одной из них мне, кажется, не становилось лучше. Тремор был настолько ужасен, что я трясся, как эпилептик. Речь была отвратительной. Я даже начал заикаться – такого у меня раньше никогда не было, хотя в семье были заики. Если кто-то задавал мне вопрос, я паниковал, и к тому времени, как слова от мозга доходили до языка, они уже все перемешивались. Из-за этого я только больше нервничал, потому что решал, что это начало конца. Я был уверен, что в один прекрасный день доктор отведет меня в сторонку и скажет: «Мне очень жаль, мистер Осборн, но пришли результаты, и у вас рассеянный склероз». Или болезнь Паркинсона. Или что-то еще, настолько же ужасное.
Я стал много думать на эту тему. Помню, как смотрел отрывки «Семейки Осборнов» и сам не мог разобрать, что я там говорю. Меня, конечно, никогда не напрягало, что я там выгляжу клоуном, но, когда никто в огромной стране не понимает ни одного гребаного слова из того, что я говорю, – это уже совсем другое. Я почувствовал себя так же, как в школе, когда не мог прочитать текст в книге, а все смеялись надо мной и называли идиотом. Поэтому я стал еще больше пить и принимать еще больше таблеток. Но от алкоголя и наркотиков тремор усилился – хотя я ожидал обратного эффекта, – потому что обычно белая горячка начинается у алкоголиков, когда они в завязке, а не когда пьют. А таблетки, которые мне давали врачи, должны были унять дрожь.
Казалось, всему этому есть только одно рациональное объяснение.
Я умирал.
Каждую неделю я проходил обследование. Это превратилось в мое новое хобби. Но результаты всегда были отрицательные. Я думал, что, наверное, у меня ищут не те заболевания. Папа-то у меня умер от рака, а не от болезни Паркинсона. И я пошел к специалисту по раку.
«Слушайте, – сказал я ему, – есть ли какой-нибудь высокотехнологичный сканер, который определит, есть ли у меня рак?»
– Какой именно рак?
– Любой.
– Ну, – сказал он. – Есть… вроде как.
– Что значит «вроде как»?
– Есть такой прибор. Но им нельзя воспользоваться еще как минимум пять лет.
– Почему?
– Потому что его еще не закончили изобретать.
– А можно тогда что-то сделать?
– Всегда можно сделать колоноскопию. Хотя, знаете, я не вижу никаких предпосылок…
– Неважно, – сказал я. – Давайте сделаем.
И он дал мне набор для подготовки к процедуре. Набор представлял собой четыре бутылки жидкости, из которых две нужно было выпить днем, потом просраться, промыть кишку, выпить еще две, снова просраться, снова промыть кишку, а потом ничего не есть двадцать четыре часа. К концу процедуры через мою жопу можно было увидеть дневной свет, настолько там было чисто. Потом я вернулся к врачу.
Сначала он велел мне лечь на стол и подтянуть колени к груди. «Так, – говорит он. – Сначала я дам вам демерол. Потом введу камеру в ректальное отверстие. Не волнуйтесь: вы ничего не почувствуете. И я всё запишу на DVD, чтобы вы могли потом посмотреть его на досуге».
– О’кей.
Он делает мне укол, и, пока я жду, когда вырублюсь, я замечаю рядом огромный плоский телевизор. Потом вдруг что-то размером с небольшой дом входит мне в зад. Я визжу и зажмуриваюсь, а, когда снова открываю глаза, вижу в телевизоре изображение большой красной пещеры в высоком разрешении.
– Это у меня в жопе? – спрашиваю.
– Какого черта вы не спите? – спрашивает врач.
– Не знаю.
– Разве вы не чувствуете опьянения?
– Не особо.
– Совсем?
– Не-а.
– Тогда я вколю вам еще демерола.
– Как скажете, док.
И он делает мне еще укол. А-а-ах. Через две минуты он спрашивает: «Как себя чувствуете?»
– Хорошо, спасибо, – отвечаю, не отрываясь от фильма «Путешествие к центру моей жопы» по телевизору.
– Господи боже, – говорит он. – Вы всё еще в сознании? Я сделаю вам еще укол.
– Валяйте.
Проходит еще пара минут.
– А теперь, мистер Осборн? Моргните, если слышите меня!
– Моргнуть? Почему я не могу просто сказать?
– Это невозможно! Вы не человек!
– Как я могу заснуть в такой момент? – говорю. – В любую минуту вы найдете там какие-нибудь давным-давно потерянные запонки, или часы, или колготки Шерон.
– Вы не должны находиться в сознании. Я сделаю вам последний ук…
Темнота.
Когда всё закончилось, врач сказал, что нашел у меня в кишечнике пару аномальных наростов – они называются полипами – и ему нужно отправить их в лабораторию на исследование. Не о чем беспокоиться, сказал он. И оказался прав, потому что, когда пришли результаты, всё было хорошо.
Но потом я решил, что Шерон тоже нужно сделать колоноскопию, потому что она никогда не ходила на регулярный медосмотр. В конце концов, я ее так достал, что она наконец согласилась пройти процедуру перед тем, как лететь с детьми в Нью-Йорк на съемки. Когда пришли результаты, она всё еще была там. На этот раз они не были хорошими: в лаборатории нашли «раковые опухоли». Но то, как мы узнали эту новость, было не менее неприятно, чем сама новость. Женщина из хирургии позвонила Шерон на рабочий номер в Лос-Анджелесе и оставила голосовое сообщение. Результаты должен был бы сообщить ей я, причем лично. Вместо этого она узнала результаты, когда девушка из офиса позвонила ей сообщить все рабочие дела за день: «О, и кстати, ты сидишь? У тебя рак».
Первым делом Шерон позвонила мне.
– Оззи, пожалуйста, не волнуйся, – сказала она. – Сегодня вечером я возвращаюсь домой, а завтра еду в больницу.
Наступила оглушительная тишина.
– Оззи, все будет хорошо. Прекрати волноваться.
– Я не волнуюсь.
Как только она повесила трубку, я буквально упал на пол и завыл. Когда я рос, никто никогда не излечивался от рака. Ну, врачи всегда говорили человеку, что он будет жить, но все знали, что это просто брехня, чтобы его успокоить.
Мне пришлось взять себя в руки, чтобы дождаться, когда самолет Шерон приземлится в Лос-Анджелесе. Поэтому я принял душ, побрызгался новеньким лосьоном, который Шерон обожала, и оделся в черный вечерний костюм с белым шелковым шарфом. Хотел выступить перед женой писаным красавцем.
Потом я поехал в аэропорт. Когда Шерон наконец вышла из самолета с детьми и собаками, мы обнялись и расплакались прямо у трапа. Сколько бы я ни пытался держаться молодцом, я был разбит к чертовой матери. Я и так был довольно плох еще до этого ракового кошмара, но он словно столкнул меня в бездну. Мои врачи работали сверхурочно и выписывали повышенные дозы всего, чего только можно. У меня было ощущение, что голова парит в метре над плечами. «Я справлюсь», – сразу сказала мне Шерон.
Потом мы поехали домой, где нас ждала команда MTV». Они сказали: «Слушайте, вы в полном праве отправить нас всех отсюда подальше. Будет, как вы скажете, вам решать!
Но Шерон не собиралась ничего отменять.
«Это же реалити -шоу, – сказала она. – И реальнее не будет, черт побери. Не выключайте камеры».
Какое же надо иметь мужество, чтобы ответить подобное. Такова моя жена. Крепкий орешек.
Сейчас я понимаю, что в июле 2002 года у меня был полномасштабный нервный срыв, который только десятикратно усилился из-за всего того дерьма, что я заталкивал себе в глотку круглые сутки. Недостаточно сказать, что я люблю Шерон. Я обязан Шерон жизнью. Мысль о том, что я могу ее потерять, была невыносима. Но я никогда не сдавался. Когда происходит что-то очень плохое, вокруг тебя словно образуется силовое поле, и то, что в другое время вывело бы тебя из себя, больше не имеет значения. Это трудно описать – я просто перестроил работу мозга.
3 июля 2002 года Шерон сделали операцию. Когда всё закончилось и раковые опухоли удалили, врач сказал, что она полностью поправится. Но пока они там копались, они взяли пару лимфоузлов на анализы. Через несколько дней лаборатория подтвердила, что рак распространился и на лимфоузлы. Значит, худшее было впереди. Тогда я этого не знал, но шансы, что Шерон выживет, составляли всего около 33 процентов. Я только знал, что ей придется несколько месяцев проходить кошмарную химиотерапию.
Это были самые темные, несчастные, ужасные дни в моей жизни. Даже представить не могу, каково было самой Шерон. У нее почти сразу стали выпадать волосы, и ей пришлось носить парики. Каждый раз после химиотерапии она возвращалась домой обезвоженной, потому что ее постоянно рвало и у нее случались судороги. В первый день после больницы она была не в себе, весь второй день находилась в прострации, а на третий день у нее были судороги. И с каждым разом они только усиливались.
Однажды вечером мы с детьми ходили поужинать, а когда вернулись, Шерон была плоха как никогда: вместо одного приступа судорог у нее они шли один за другим. Мне стало чертовски страшно. Ждать «Скорую» не было времени, поэтому я побежал в форт Апачи и закричал парням с «MTV»:
– Подгоните один из своих грузовиков. Нужно везти Шерон в больницу! Прямо сейчас, будет ждать «Скорую» – станет слишком поздно.
Потом я побежал обратно в спальню, взял Шерон на руки и спустился вниз.
Когда мы вышли на улицу, эмтивишники уже подогнали грузовик. Двое членов команды сели впереди, а я залез назад – к Шерон. Мы привязали ее к каталке, но она подскакивала на ней просто с невероятной силой. Это было дико, как в фильме «Изгоняющий дьявола». Спазмы были настолько интенсивными, что она словно левитировала. Когда мы домчались до больницы – за три минуты, – все медсестры забегали и закричали. Это была ужасная сцена, худшая, какую себе только можно представить.
После этого я нанял целую команду медсестер, чтобы ухаживали за Шерон на Дохени-роуд, потому что не хотел, чтобы ей пришлось снова проходить через такое. Еще я поручил агенту позвонить Робину Уильямсу, чтобы спросить, не захочет ли он прийти поддержать Шерон. Я всегда считал, что смешить того, кто болеет, – лучшее лекарство. А когда я посмотрел фильм «Патч Адамс», где сыграл Робин, я решил, что он считает так же. В общем, однажды, когда я уехал в студию, он приходил к нам, и Шерон смеялась до слез весь день. По сей день я считаю, что это лучший подарок, который я когда-либо делал своей жене, и я навсегда в долгу перед Робином. Одного спасибо за это далеко не достаточно, так ведь? Он правда замечательный человек. Но, несмотря на комедийное представление Робина, в тот вечер у Шерон опять случились судороги, и ее снова забрали в больницу.
Когда Шерон была в больнице, у меня случилась страшная паника. А вдруг она подцепит какой-нибудь случайный микроб, заразится и умрет, думал я. Сначала я велел детям носить маски и перчатки, когда они общаются с мамой. Но они притаскивали с собой собак, и это просто сводило меня с ума. Минни, собака Шерон, не отходила от нее ни на секунду во время всей химиотерапии. Я ни разу не видел, чтобы Минни ела. Ни разу не видел, чтобы она писала. К концу лечения собака была настолько же обезвожена, как и Шерон. Как-то раз я пришел в больницу, а они лежат там рядом с одинаковыми капельницами. Минни стала для Шерон ангелом-хранителем. А вот ко мне собаченция была строга. Ну, не любила она всех мужчин и точка. Даже находясь на последнем издыхании, эта собачонка всегда находила силы порычать на меня. Последним в жизни Минни стал один из ее испепеляющих взглядов в мою сторону, как будто она хотела фыркнуть.
Я сам физически страдал во время болезни Шерон, но в моем случае это было самоистязание. Утром я выпивал ящик пива, в обед выкуривал хренову тонну травы, потом пытался снова проснуться с помощью спидов, а потом шел на пробежку. По крайней мере, это немного затуманивало реальность, но в конце концов я превратился в разбитую оболочку человека. Потом как-то раз Шерон сказала мне: «Ради Бога, Оззи, иди дай пару концертов. Ты всех сводишь с ума».
Так я и сделал. К тому моменту я уже пропустил несколько концертов на фестивале «Ozzfest», но появился на сцене 22 августа в Денвере. Я так нервничал, что никому не позволял даже упоминать о раке. Едва я слышал хотя бы слово на букву «р», мне становилось страшно. Но через несколько дней, когда мы были в другом городе, – не спрашивайте, в каком, – где-то в середине концерта, я подумал: черт побери, я больше не могу носить все это в себе. Поэтому я крикнул залу: «Я хочу рассказать вам, как дела у Шерон. У нее все хорошо, и она намерена победить рак. Она надерет ему чертов зад!»
Зрители просто сошли с ума. Клянусь Богом, они мне дали столько сил. Это был волшебный момент! Сила людей, когда они сосредотачиваются на чем-то позитивном, не перестает меня поражать. Через несколько дней после этого я пошел к физиотерапевту проконсультироваться кое о чем. «Я хочу вам рассказать, – начал он. – По вашим глазам я вижу, что вы в ужасе, но хочу, чтобы вы знали, что десять лет назад у меня было то же, что у вашей жены. И я полностью вылечился».
– Вы пережили химиотерапию? – спросил я.
– У меня даже не было химиотерапии, – ответил он.
Это была первая по-настоящему радостная новость, которую я услышал в связи с болезнью Шерон. Или, по крайней мере, первая радостная новость, которую я вообще слышал. В моем понимании рак приравнивался к смерти. И думаю, многие считали так же. Они говорили: «Мне очень жаль, что это случилось с Шерон», – и даже не смотрели в глаза, как будто знали, что она умирает. Но этот парень говорил по-другому, и в тот момент мое представление о болезни совершенно изменилось.