Страдала не только Бавария. Несмотря на просьбы Фердинанда[1004] и местных властей[1005], Валленштейн снова расквартировал свои войска на имперских землях в Богемии. Как и прежде, делать это его заставляли военные нужды, но он не мог таким аргументом умиротворить недовольство Вены[1006]. Генерал потерял Регенсбург, позволил опустошать Баварию и сам теперь поедал Богемию. Его уже можно было считать чуть ли не изменником: за короткое время он успел нанести столько вреда делу, которому был призван служить.
Сам Валленштейн расположился в Пильзене, понурая, хромая и раздражительная развалина. В Вене открыто поносили его, Максимилиан написал агенту, наставляя воспользоваться даже услугами испанцев для того, чтобы от него избавиться[1007]. В армии зрело недовольство, высшее офицерство заподозрило измену. Трчка написал Кинскому, главному богемскому изгнаннику в Дрездене, о том, что генерал готов договориться с Бранденбургом, Саксонией, Швецией и Францией и настало время «сбросить маски»[1008]. Действительно, настало время для «сбрасывания масок», но прежде всего с самого Валленштейна, и показать его истинное лицо — лицо человека, опьяненного иллюзией власти, которой у него уже не было.
Еще в мае 1633 года Валленштейн начал вести скрытные переговоры на предмет богемской короны через Кинского в Дрездене[1009]; в июле Фекьер через Кинского же сообщил, что Франция признает его королем в обмен на измену императору. В декабре, похоже, он перестал колебаться и принял предложение[1010].
В последний день 1633 года император и его совет все-таки решили избавиться от Валленштейна[1011]. Надо было выяснить отношение к нему в армии, и в этом Вене охотно помогли его некоторые подчиненные. Альдрингер уже выразил свое мнение, повиновавшись не генералу, а императору. Опасения мести добавили ему нелюбви к главнокомандующему. Хольк, в чьей верности можно было не сомневаться, почил в бозе. Октавио Пикколомини, итальянский наемник, заменивший Паппенгейма, уже продался венскому правительству. Маттиас Галлас, добродушный, беспечный и не очень компетентный артиллерийский генерал, раздумывал над предложением стать главнокомандующим у короля Венгрии. К тем, кто еще сохранял верность Валленштейну, относились, пожалуй, только Адам Трчка, распоряжавшийся восемью полками, Христиан Илов, квартирмейстер, Франц Альбрехт Саксен-Лауэнбургский да еще несколько человек. Тем не менее Валленштейн должен был продемонстрировать открытую измену, прежде чем его можно было бы убрать. По этой причине надо было все делать так, чтобы он ничего не заподозрил.
Звезды Валленштейна помогали больше императору и венгерскому королю, а не ему. Сам же он доверял больше гороскопам своих офицеров, а не их талантам. Гороскопы Пикколомини и особенно Галласа вселяли в него уверенность.
В декабре император попросил его рассказать о контрибуциях, которые он взимает с имперских земель. Валленштейн наотрез отказался[1012]. Фердинанд, постаревший и не такой жизнерадостный, как в молодости, предался молитвам, прося Господа указать ему способы избавления от Валленштейна[1013]. Генерал действительно зашел слишком далеко и уже встал на путь открытого предательства. Он задумал перейти к врагам со всей армией и 12 января созвал своих главных полковников в Пильзене, заставив их дать клятву верности лично ему, ссылаясь на заговоры против него в Вене. Клятву подписали сорок девять полковников[1014], и Валленштейн почувствовал себя в безопасности. Ему и в голову не приходило, что для наемника подпись ничего не значит. Сам человек не слишком совестливый, Валленштейн почему-то положился на честность других людей.
Вести из Пильзена больше встревожили Прагу, а не Вену. В богемской столице опасались национального восстания; как ни странно, именно боялись, а не надеялись на то, что оно произойдет. При императорском дворе попытались скрыть информацию или по крайней мере минимизировать ее значение[1015]. Тем не менее она заставила императора поторопиться с принятием окончательного тайного решения. 24 января 1634 года он поставил подпись на декрете об увольнении Валленштейна[1016] и сразу же попросил графа Галласа посоветоваться с Пикколомини насчет того, как лучше брать генерала — живым или мертвым[1017].
В то же самое время Валленштейн при посредничестве Франца Альбрехта Саксен-Лауэнбургского прорабатывал возможности сближения с Арнимом и Бернхардом Саксен-Веймарским. Он хотел воспользоваться клятвой верности, данной в Пильзене, пока она еще не остыла, но не решался присоединиться к ним, надеясь, что они тоже пойдут ему навстречу и проделают хотя бы полпути. Его колебания дали Пикколомини и Галласу время на то, чтобы отшлифовать свои планы.
Валленштейна в Пильзене окружали истинные его оруженосцы и преданные солдаты, и брать его там было крайне рискованно. Кроме того, и для императора, и для молодого венгерского короля было исключительно важно не допустить раскола в армии, который мог бы привести к гражданской войне в Богемии. Армию следовало полностью отрезать от Валленштейна, в противном случае все рухнет.
В начале февраля среди офицеров пошли слухи: Валленштейн собирается стать королем Богемии, сделать Людовика XIII римским королем, отдать курфюршества Саксонию, Баварию, Майнц и Трир Францу Альбрехту, Бернхарду Саксен-Веймарскому, Арниму и маршалу Горну, объявить Галласа герцогом Мекленбурга, Пикколомини — герцогом Милана, Трчку — герцогом Моравии и отрубить голову Альдрингеру[1018]. Искусная ложь замутила головы офицеров, посеяла сомнения в здравом уме Валленштейна; ее скорее всего запустил внешне благопристойный, внушающий доверие и дипломатичный Октавио Пикколомини[1019].
И в начале же февраля Валленштейн решил действовать. «Нельзя терять ни минуты, — писал Франц Альбрехт Арниму. — Все готово». Он, наверно, имел основания так думать. Валленштейн и его команда все еще ничего не заподозрили, а Галлас даже поддержал идею договориться с Арнимом[1020]. Протестанты тем не менее продолжали колебаться, в то время как слухи в Пильзене уже раскалили обстановку. Слуга Трчки отказал в приеме францисканским монахам, презрительно буркнув, что его хозяин — примерный лютеранин. 15 февраля ночью Пикколомини тайно исчез из города, и никто не знал, куда он делся. Сам Валленштейн опять засомневался в своей неуязвимости. Он снова послал гонцов, приглашая к себе главных офицеров. Альдрингер сказался больным, и к нему отправили Галласа[1021]; на встречу не явились оба. Не пришел и Пикколомини. 18 февраля Франц Альбрехт признался в возможности раскола в армии. «Им придется уступить, или их сломают, — писал он Арниму. — Им придется заплатить за то, что они с Альдрингером… Большинство офицеров здесь, и они согласны»[1022]. Это была неправда. Чуть более тридцати офицеров явились на вторую встречу к Валленштейну, и почти все они жутко нервничали и задавали вопросы. Франц Альбрехт написал свое послание 18 февраля и в тот же день обратился к Бернхарду Саксен-Веймарскому с просьбой немедленно идти в Пильзен. Он опоздал: 18 февраля декретом императора, дошедшим до самых отдаленных аванпостов армии Валленштейна, всем офицерам приказывалось подчиняться только Галласу.
20 февраля в Пильзене состоялась вторая встреча. Валленштейн принял полковников в спальне, а потом попросил их удалиться с Трчкой и Иловым. Его дипломатичные и красноречивые соратники добились от офицеров лишь обещания оставаться с генералом только в том случае, если он не предпримет ничего во вред императору, но даже и с такой оговоркой некоторые из них отказались подписывать какие-либо письменные гарантии[1023].
Тогда наконец Валленштейн и его самые верные конспираторы Адам Трчка и Христиан Илов поняли свою ошибку. Они полностью зависели от армии, а армия их бросила. Оказавшись в безвыходном положении, они совершили еще один нелепый поступок. Трчка отправился в Прагу, чтобы настроить столицу на поддержку Валленштейна, генерал должен был через некоторое время последовать за ним. Спустя два часа Трчка вернулся. Уже в дороге он узнал, что декрет об отставке Валленштейна в Праге огласил офицер, командовавший гарнизоном[1024]. Валленштейн, все еще на что-то надеясь, послал за полковником Беком, верховным командующим в Праге, который находился в Пильзене, и приказал ему немедленно ехать в столицу и осудить действия подчиненного. К своему удивлению, он натолкнулся на такую твердолобую имперскую верность, какая редко обнаруживалась в армии наемников. Пусть другие поступают так, как хотят, но он лично не пойдет против императора, заявил Бек. Вряд ли имело смысл воспользоваться той властью, которой еще обладал Валленштейн, и расстрелять Бека. Поэтому Валленштейн, делая последний в жизни загадочно-драматический жест, протянул руку командующему и сказал, отпуская его, на прощание: «От меня зависит — быть миру или не быть. Бог милостив».
Трчка тем временем спешно готовился к отъезду из Пильзена, складывая все добытые сокровища, попадавшиеся на глаза, в вещевые обозы. Он не забыл обчистить и покинутое жилище Галласа, и 22 февраля 1634 года Валленштейн, Трчка и Илов выехали из Пильзена, имея около тысячи воинов и сто тысяч гульденов[1025].
Их бегство застало Пикколомини врасплох. Он планировал окружить город войсками, верными императору, и заставить заговорщиков капитулировать. Итальянский наемник уже перекрыл дорогу в Вену, но не успел перехватить беглецов, ушедших на соединение с саксонцами[1026]. Пикколомини вошел в Пильзен только для того, чтобы убедиться в лояльности войск, оставшихся в городе. Здесь к нему 25 февраля заявился возбужденный ирландский священник отец Тааффе. Он представился духовником полковника Батлера и рассказал случившуюся с ним историю. Батлер вел полк драгун в Прагу к имперцам и повстречался лицом к лицу с Валленштейном и его эскортом. Генерал приказал ему следовать с ним, полковник не решился ослушаться, но успел отослать из полка незамеченным отца Тааффе, вручив ему письменное подтверждение своей верности императору, составленное на английском языке, и устно дав задание выяснить, что он должен делать дальше. Валленштейн шел в крепость Эгер, на соединение с Арнимом и Бернхардом Сак-сен-Веймарским. Пикколомини долго не раздумывал: отец Тааффе ускакал с заданием для Батлера доставить Валленштейна живым или мертвым[1027].
Но еще до того как отец Тааффе добрался до Батлера, и даже до того как священник встретился с Пикколомини, полковник уже самочинно выполнил его задание. Валленштейн и его спутники прибыли в Эгер 24 февраля около пяти часов вечера. Джон Гордон, один из полковников Трчки, принял их с видимой охотой. Но он открыл им ворота, боясь в равной мере и Валленштейна, и войск Батлера. Вечером ему стало известно о том, что Батлер занимает сторону императора, и его помощнику Лесли ничего не стоило склонить коменданта (к этому подключился и Батлер) на предательство Валленштейна[1028]. Трудно разобраться в помыслах этих людей. Батлер по крайней мере считал своим долгом избавить империю от изменника[1029]. Так или иначе, все трое были наемниками, и награда оказалась, вероятно, слишком соблазнительна, чтобы от нее отвернуться. Жди, когда еще так повезет.
На следующий день Илов безуспешно пытался добиться от офицеров города заверений в лояльности[1030]. Но он не терял оптимизма, тем более что Гордон пригласил его, Трчку и богемского мятежника Кинского отужинать вечером с офицерами в замке[1031].
Дальше все было просто. Пока соратники Валленштейна трапезничали в замке, ворвались драгуны Батлера и учинили кровавую расправу. Один Трчка, обладавший неимоверной силой, пробился во двор. Но здесь его встретили мушкетеры, потребовавшие назвать пароль. «Святой Иаков!» — крикнул им граф. Этот пароль дал ему Валленштейн. «Австрийский дом!» — заорали мушкетеры и набросились на него, избивая ружейными прикладами, а один из них ударил его кинжалом. В это время в спальню Валленштейна вломился англичанин Деверу с несколькими наемниками. Валленштейн, стоя у окна, повернувшись лицом к убийцам, попытался двинуть ногой, что-то простонал, возможно, просил пощады, и упал, пронзенный алебардой. Огромный итальянец сгреб обмякшее тело и хотел выкинуть в окно, но Деверу, сохранивший хоть какую-то совестливость, остановил его и торопливо завернул мертвого Валленштейна в ковер, обагренный его же кровью[1032].
Все это время Франц Альбрехт Саксен-Лауэнбургский уговаривал Бернхарда идти в Эгер. Но Бернхард, подозревавший, что Валленштейн дурачил его, согласился выйти в поход только 26 февраля. Арним был еще более нерешителен и оставил свой лагерь лишь 27 февраля[1033]. Уже в пути они узнали, что Валленштейн мертв, а город в руках его убийц. Несчастный Франц Альбрехт, помчавшийся вперед сообщить о том, что они на марше, попал в плен к людям Батле-ра, и его отправили в заточение в Вену. Спорадические мятежи были подавлены, офицеров, вызывавших подозрение, поместили под арест, и вся армия, за редким исключением, заявила о верности императору[1034]. Убийц пригласили в Вену, поблагодарили, поздравили и вознаградили повышением в чинах, деньгами и землями.
Не было никакой необходимости в том, чтобы наказывать семью изменника: его супруга и юная дочь были совершенно невиновны и к тому же безвредны. Главным его наследником был кузен Макс, чьей дружбой уже заручился король Венгрии[1035]. Гениальный организатор и управленец, досыта кормивший армию, погиб, но это вовсе не означало, что прекратится снабжение войск: с уходом из жизни Валленштейна исчезли и привилегии, которыми пользовались его земли. Более того, кардинал-инфант вот-вот должен был перейти через Альпы с войсками и деньгами для поддержки Габсбургов.
Пугало измены Валленштейна оказалось всего лишь пугалом. Но от одного мимолетного движения рук убийц сгинула величайшая грозная сила, ослеплявшая Европу и ужасавшая Вену. Паутина интриг, протянувшаяся от Парижа до Вены, была сметена тремя эмигрантами-головорезами, замышлявшими убийство за вечерней трапезой[1036]. До самой последней минуты Валленштейн наводил страх: он пронизывал письма Альдрингера, Галласа и Пикколомини, сбивал с толку офицеров, собиравшихся в Пильзене[1037], заставлял императора Фердинанда денно и нощно молиться[1038]. Отец Тааффе в своих душещипательных беседах склонил полковника Батлера к тому, чтобы отмежеваться от Валленштейна. Гордон был не прочь пожертвовать и Эгером, и войском, и своей репутацией, лишь бы только не идти против воли генерала[1039].
Под конец некого было бояться, кроме как инвалида, уже готового к тому, чтобы просить снисхождения. А когда все свершилось, остался лишь бездыханный труп, которым пришлось заняться Вальтеру Деверу. Хроника свидетельствует: «Они волокли его за ноги, голова его билась о каждую ступень, все было в крови, закинули в карету и увезли в замок, где уже лежали остальные, обнаженные, друг подле друга… И здесь ему отвели привилегированное место, положив в ряду справа, и это все, что можно было сделать для великого генерала»[1040].
Смерть Валленштейна была выгодна только Габсбургам; Бурбонам она практически ничего не давала. Слухи, распространявшиеся за три дня до его убийства, о том, будто он занял Богемию для Франции, были ложными[1041].
Но династия Габсбургов могла торжествовать. Назначение короля Венгрии главнокомандующим, награждения и другие милости, посыпавшиеся на головы правоверных, успокоили и воскресили имперскую армию. Новоиспеченный генерал Маттиас Галлас был человеком малокомпетентным и привыкшим потакать своим слабостям, однако обладал качествами, особенно ценными в кризисное время: доброжелательностью и простотой в отношениях с подчиненными. Он знал, что такое популярность, и горел желанием ее завоевать. Пикколомини стал вторым человеком в армии, уступал Галласу только в возрасте и играл более важную роль, поскольку быстрее и точнее оценивал реалии, отличался организационными способностями и тактичностью, также необходимыми в преодолении трудностей. Более удачного тандема трудно себе представить: их методы резко контрастировали с грубостью и хамством сподвижников Валленштейна.
Венгерский король был официально провозглашен главнокомандующим в апреле. Хотя многие и считали двадцатишестилетнего молодого человека, не имевшего никакого военного опыта, всего лишь номинальной фигурой в армии, в действительности это была очень значимая фигура. Его выдвижение означало завершение подготовки Габсбургов к совместному, всей династией, наступлению на врагов. Оно также свидетельствовало о дальнейшей централизации императорской власти и политики. Неудача в Регенсбурге в 1630 году и успешное, безостановочное продвижение шведов показали несостоятельность прежней стратегии Фердинанда. Наконец ему повезло. В 1630 году императору не удалось заменить Валленштейна своим сыном, но в 1634 году он это сделал. Сдача Регенсбурга и Баварии вынуждала Максимилиана соглашаться на то, чтобы главнокомандующим был кто угодно, только не Валленштейн, и он охотно приветствовал назначение, которое категорически отверг четыре года назад.
Одна из угроз, которые создавал Валленштейн, таилась в отношениях между императором и конституционными князьями. С уходом из жизни генерала и назначением на его место венгерского короля она не исчезла. Когда Максимилиан в отчаянии наставлял своего агента в Вене не гнушаться и услугами испанцев, если они помогут избавиться от Валленштейна, он хотел спасти Баварию от разрушения, не думая о том, что может погубить и себя. Не Фердинанд, а обстоятельства заставляли его делать это. И не здравомыслие Фердинанда, а стечение обстоятельств позволило ему извлечь выгоду для династии.
Многое теперь зависело от того, как построит свои отношения с Максимилианом венгерский король. Он делал первые шаги в европейской политике, хотя в имперском совете заседал с девятнадцати лет. Младший Фердинанд после преждевременной смерти Карла оставался самым старшим из сыновей от Марии, сестры Максимилиана Баварского. Принц рос в превосходном окружении. Отец и мать, а затем и мачеха питали самые нежные чувства друг к другу, любили детей, и он блаженствовал, не испытывая никаких неприятностей, в холмах Штирии. Какими бы ни были воспитательные методы в штирийском семействе, они приводили к необычайным результатам. Младший Фердинанд оказался умнее отца и никогда не выказывал ни зависти, ни обиды, ни гнева. Он не боялся выражать свое мнение на совете, отличавшееся от отцовской позиции, и критиковать родителя, особенно в сфере финансов, имел свою партию при дворе, но не позволял разногласиям перерастать в антагонизмы между правителем и наследником, которые обычно отравляют жизнь придворным. Отец и сын гордились друг другом и легко находили компромиссы.
То, что наследник обладал особым даром доброжелательности, видно по его отношению к младшему брату Леопольду. Этот принц считал себя самым способным в семье, но обделенным, и обижался на то, что его удалили от трона. Старшие братья отличались слабым здоровьем, и когда в 1619 году умер старший сын Карл, никто не сомневался в том, что и Фердинанд долго не проживет. Но Фердинанд выжил, продолжил преграждать Леопольду дорогу к трону, возмужал, женился и еще дальше отодвинул младшего брата от наследования престола. Леопольд не делал никакого секрета из своего недовольства, все при дворе об этом знали, а Фердинанд не осуждал брата — напротив, старался при всякой возможности пропускать его вперед, советоваться с ним, ублажать, удовлетворяя его тягу к власти. Политические амбиции Леопольда оставались нереализованными, но это не мешало братьям дружить[1042].
Венгерский король унаследовал добродушный характер и обаятельность отца, правда, не перенял его веселый и легкий нрав. Менее словоохотливый, но такой же великодушный и обходительный, он владел семью иностранными языками и мог самостоятельно и успешно разрешать дипломатические проблемы. От семейства матери младший Фердинанд перенял меланхоличные черные глаза, темно-каштановые волосы, типичную внешность Виттельсбахов. Хотя с детства его приучили интересоваться охотой, он предпочитал в свободное время читать философские труды, сочинять музыку, вырезать фигурки из слоновой кости или проводить эксперименты в своей лаборатории. Иногда он даже выступал с учеными лекциями для придворных, и старый император сиял от радости и гордости за свое чадо. Наследник, по обыкновению, выглядел безмятежным, задумчивым, можно сказать, отрешенным. В отличие от отца он был бережлив на грани скупости. В детстве его замкнутость создавала впечатление тупоумия, но когда в нем появилась уверенность в себе, ее уже принимали за глубокомыслие[1043]. Да, он был действительно мыслящим, творческим, беспокойным интеллектуалом. У него не было такой же твердой веры, как у отца, ни в свою миссию, ни в Бога, который поддерживал старшего Фердинанда. У него не было и такой же целеустремленности, которая придавала величие старому императору. Он оказался слишком умен, чтобы быть счастливым, и недостаточно умен, чтобы стать успешным. Фердинанду II помогали либо проницательность, либо везение, Фердинанд III был лишен и того и другого.
Главной опорой для Фердинанда со дня венчания и до ее смерти в 1646 году была жена — инфанта Мария Испанская, сестра кардинала-инфанта. Эта обаятельная, добрая и умная женщина служила связующим звеном между дворами Мадрида, Брюсселя и Вены[1044]. Она была на несколько лет старше супруга, и оба любили друг друга всем сердцем.
Сначала как король Венгрии, а потом как император Священной Римской империи Фердинанд III сыграл свою роль в истории Европы. Он заслуживает того, чтобы исследователи уделяли ему достойное внимание. Однако, по имеющимся свидетельствам, его современники, похоже, говорили о нем больше, чем потомки.
Пока Габсбурги готовились к наступлению в империи, происходили благоприятные для них перемены и за ее пределами. Престарелая эрцгерцогиня Изабелла зимой умерла. Перед кончиной она наказала Гастону, герцогу Орлеанскому, приехавшему ее навестить, не забывать мать, высланную из Франции[1045]. А еще раньше эрцгерцогиня со всеми почестями, подобающими дочери короля[1046], приняла жену Гастона, Маргариту Лотарингскую. И, уходя на тот свет, она пыталась сделать все для того, чтобы эти никчемные отщепенцы не примирились с королем Франции[1047], а продолжали оставаться орудием в борьбе против французской монархии. После смерти эрцгерцогини временное правительство в Брюсселе частично осуществило ее желания, заключив договор об альянсе с Гастоном Орлеанским и побудив к мятежу герцога Лотарингского. Таким образом, ставленники Габсбургов вновь растормошили бунтарей, доставлявших хлопоты Франции. Летом они, подавляя стремление своих фламандских подданных к миру, распустили Генеральные штаты, а посол, отправленный к Филиппу IV для урегулирования проблем, был в Мадриде арестован.
Ришелье выполнил вторую часть сценария. Он возобновил договор с Республикой Соединенных провинций[1048], отказался признать брак Гастона с Маргаритой Лотарингской и послал армию, чтобы утихомирить ее неугомонного брата герцога Карла. В Париже маленькая принцесса крови, единственный ребенок Гастона, настоящий сорванец, носилась по Лувру, распевая хулиганские песни о кардинале, услышанные ею где-то. В семь лет она уже была бунтарем[1049].
Но центром притяжения интересов Бурбонов и Габсбургов по-прежнему оставалась Германия, где Фекьер осторожно и ненавязчиво усиливал позиции Ришелье. Весной 1634 года во Франкфурте-на-Майне состоялось собрание Хайльброннской лиги. За время, истекшее после предыдущей встречи, произошли некоторые изменения: внешне казалось, что положение французов и шведов осталось таким же, однако на самом деле влияние Оксеншерны уменьшилось, а Фекьер почувствовал себя смелее и увереннее.
Перед ним стояли более легкие задачи. У француза была одна цель в Германии — добиться того, чтобы немцы не могли обойтись без помощи Франции. После создания Хайльброннской лиги он последовательно отрывал князей и сословия от шведов, используя организацию Оксеншерны для переманивания и подкупа его союзников[1050]. Его влияние возрастало, а Оксеншерны — падало.
Шведского канцлера вряд ли можно обвинять в том, что он терял доверие союзников. У него было столько проблем, что он в одиночку просто не мог с ними справиться. Самая большая беда — армия. При Густаве Адольфе конгломерат из шведских войск и германских рекрутов как-то еще сохранял единство. Но буря назревала еще до гибели короля и во всю силу обрушилась на Оксеншерну.
После Лютцена в Германии оставались четыре армии: Густава Горна, Юхана Банера, Вильгельма Гессен-Кассельского и Бернхарда Саксен-Веймарского. Из четырех командующих первые два были шведскими маршалами, неукоснительно исполнявшими приказы шведского правительства. Третьего можно было считать единственным реальным независимым союзником шведов помимо, конечно, Иоганна Георга: войско Вильгельма Гессен-Кассельского было небольшим, но прекрасно организованным и управляемым, полностью самостоятельным соединением. Проблемы создавал четвертый командующий — Бернхард Саксен-Веймарский.
В принципе в армии он занимал такое же положение, как Горн или Банер, то есть служил шведской короне[1051]. Но Бернхард имел наглость во всеуслышание заявлять, что король должен завидовать ему, и еще до битвы при Лютцене претендовал на отдельное, самостоятельное командование войсками[1052]. После сражения, которое было выиграно во многом благодаря его ловкости и умению, он действительно оставался единственным человеком, способным заменить Густава Адольфа.
Характер Бернхарда малоизвестен. Судя по его запискам и действиям, нельзя сказать, что это была обаятельная личность. Он был скорее человеком жестким и грубым. «Imperare sibimaximum imperium est»[1053] — эти банальные слова он начертал на рукописной книге, достойной саксонца[1054]. Считается, что Бернхард Саксен-Веймарский отличался редким самообладанием, выдержкой, целомудрием, необычайной смелостью и набожностью. Однако лицо его, представленное на гравюрах, непривлекательно: низкий лоб, тяжелый, тусклый взгляд, неприятный эгоистичный рот. Старшим братом ему приходился тот самый Вильгельм Веймарский, который пытался создать «союз патриотов» в 1622 году и попал в плен при Штадтлоне[1055]. Этот мягкосердечный, любезнейший и пессимистичный князь[1056] тоже командовал шведской армией, но Бернхард грубо и безжалостно убрал его со своей дороги.
Человеку не просто честолюбивому, а остро переживавшему за свою нацию и княжеский род, ему досаждало любое иностранное господство, в данном случае шведское. Он держался независимо, и на него навесили ярлык патриота-индивидуалиста. Индивидуалистом он, конечно, был; насчет его патриотизма свидетельств гораздо меньше. «Превосходный командующий, — писал о нем Ришелье, — но настолько поглощен самим собой, что в нем никогда нельзя быть уверенным»[1057].
Другим претендентом на командование армиями был Густав Горн. При жизни короля Горн и Оксеншерна в равной мере были его правой рукой[1058]. И это никого не удивляло, поскольку в своей профессии маршал ни в чем не уступал канцлеру. В роли главнокомандующего Горн устраивал Оксеншерну больше, чем Бернхард: канцлер все-таки приходился маршалу тестем, и они прекрасно ладили друг с другом уже много лет. Бернхард, однако, считал иначе. Говорили, будто он как-то сказал, что один германский князь стоит десятка шведских дворян. Для него были приемлемы только два варианта: если он не может стоять выше Горна, то по крайней мере должен занимать равное и независимое положение. Когда командующие встретились прошлым летом на границе Баварии, Бернхард высокомерно потребовал для себя титул генералиссимуса. Горн не столь высокомерно, но тем не менее так же твердо предложил ему звание генерал-лейтенанта[1059]. Однако между ними имелись более серьезные политические и стратегические разногласия. Горн, в большей мере дальновидный, хотя, может быть, и менее одаренный полководец, хотел сосредоточиться на верховьях Рейна и там дать решающий отпор австрийско-испанским армиям. Для Бернхарда главное место в войне занимали его личные интересы[1060]. Летом 1633 года он вдруг потребовал отдать ему герцогство Франконию. Его претензию можно расценить двояко. Возможно, он загорелся желанием получить вознаграждение, как это делал Мансфельд, а может быть, исходил из того, что, забрав земли, попавшие в руки к шведам, отвоюет хотя бы часть своего отечества и отстоит интересы нации. Аксель Оксеншерна пошел ему навстречу, подписал патент, учреждающий Франконское герцогство под шведской короной[1061], и частично разрешил проблему субординации, согласившись на свободный альянс с новым герцогом по той же модели, по которой он возобновил союз с Вильгельмом Гессен-Кассельским[1062].
Эти трения, конечно, вредили Оксеншерне и играли на руку Фекьеру: еще в апреле 1633 года он попытался отбить у шведов тщеславного Бернхарда и привязать его к Франции[1063]. Тревожила и обстановка в армии. Французы выплачивали субсидии нерегулярно, система распределения средств давала сбои еще при жизни короля, а после его гибели стала еще хуже, вызывая недовольство среди солдат и офицеров и приведя в конце концов к мятежам. Бунт погасили, частично выплатив жалованье и раздав германские поместья самым воинственным офицерам[1064]. Опасность большого взрыва миновала, но не исчезла. Оксеншерна понимал, что ему теперь надо сохранять мир между двумя генералами и спокойствие в войсках, если все-таки война продлится. Пока ему удавалось утихомирить офицеров крохами германской земли, но тем самым он досаждал германским союзникам в Хайльброннской лиге, хотя один голландский политик и писал в апреле 1634 года: «J'ai peur qu'enfin tout ne s'eclate contre les Suedois»[1065].[1066]