Когда представители лиги собрались во Франкфурте весной 1634 года, они ополчились против предложений Оксеншерны, особенно в отношении компенсаций для Швеции[1067]. Это было малоутешительно для канцлера, намеревавшегося подключить к лиге Нижнесаксонский и Верхнесаксонский округа[1068] и не желавшего, чтобы их послы знали о разногласиях в его организации. Попытки завлечь Иоганна Георга в лагерь своих союзников закончились неудачей: курфюрст ответил на это призывом ко всем честным немцам не поддаваться лицемерию чужеземцев[1069].
Пользуясь разбродом в стане союзников Оксеншерны, Фекьер вновь предложил помощь Франции. Его король готов поддержать дело протестантов и деньгами, и дипломатией, и денег он может дать гораздо больше, чем шведская корона, в обмен на очень маленькую уступку. Ему нужна на время войны лишь крепость Филипсбург на Рейне[1070]. Город, располагавшийся на землях епископа Шпейера на правом берегу реки, сдался шведам еще в начале года и формально входил в Хайльброннскую лигу. Если князья дадут свое согласие, то Оксеншерна не может выступить против их решения без того, чтобы не углубить раскол. В то же время уступка означала бы изменение баланса сил влияния в пользу Ришелье.
Предложение было сделано в июле 1634 года. Тем временем в Южной Германии на Дунае армии пришли в движение. Чума и голод[1071] держали на привязи войска Бернхарда до самого лета. Кардинал-инфант с войском в двадцать тысяч человек уже находился в пути из Италии. Стремясь перекрыть ему дорогу, Горн осадил крепость Юберлинген, прикрывавшую южный берег озера Констанц, где должны были идти испанские войска. Он стоял у города целый месяц, пока наконец Бернхард[1072] не уговорил его вместе разгромить до подхода испанцев армию венгерского короля.
Арним, формально взаимодействуя с Банером (отношения между ними вконец испортились)[1073], снова вторгся в Богемию. Это давало возможность Горну и Бернхарду выступить против неопытного венгерского короля и его некомпетентного генерала Галласа: они все еще не решили, что им делать — то ли защищать Прагу, то ли двигаться навстречу кардиналу-инфанту.
12 июля 1634 года Бернхард и Горн встретились у Аугсбурга, имея на двоих около двадцати тысяч человек[1074], и отсюда направились в сторону богемской границы. По их информации, венгерский король шел к Регенсбургу, и они рассчитывали на то, что своим маневром, создающим впечатление, будто они намереваются соединиться с Арнимом, им удастся вынудить молодого Фердинанда повернуть обратно. 22 июля они штурмом взяли Ландсхут, который оборонялся кавалерией, главным образом баварской и частично имперской. Альдрингер, спешивший на помощь, опоздал и был застрелен, как предполагают, своими же людьми во время беспорядочного отступления[1075]. Почти в это же время Арним появился у стен Праги.
Венгерский король не дрогнул и продолжал свой марш. Не успев взять Ландсхут, Горн и Бернхард уже потеряли Регенсбург[1076]. Молодой Фердинанд не поддался искушению пойти в Богемию и, воспользовавшись отсутствием значительной части армии протестантов, решил атаковать их линию коммуникаций по Дунаю. Его расчет оказался верным: как только пал Регенсбург, Бернхард и Горн развернулись и двинулись за ним, а Арним покинул Прагу.
Потеря Регенсбурга была огорчительна для Оксеншер-ны, находившегося во Франкфурте. Но еще более огорчительные вести от Горна и Бернхарда его ожидали в ближайшие три недели. Фердинанд обгонял их в марше навстречу кардиналу-инфанту. Ни Горн, ни Бернхард Саксен-Веймарский не могли заставить изнуренные чумой и недоеданием войска идти быстрее, чтобы перехватить имперскую армию до того, как она соединится с испанцами. 16 августа Фердинанд форсировал Дунай у Донаувёрта, кардинал-инфант уже приближался из Шварцвальда. До их рандеву оставались считанные дни. Однако ему было известно, что неподалеку от Донаувёрта, в Нёрдлингене, засел сильный шведский гарнизон, который мог нанести фланговый удар. И Фердинанд, все еще опережавший Горна и Бернхарда на несколько дней марша, решил захватить город и ликвидировать угрозу.
Тем временем продолжала доставлять неприятности Ок-сеншерне Хайльброннская лига во Франкфурте, чему активно способствовал Фекьер[1077]. Попытки канцлера сплотить союзников не давали никакого результата, а узнав о том, что венгерский король захватил Донаувёрт, они тут же согласились в обмен на поддержку Ришелье уступить французам Филипсбург[1078]. Договор, принесший Фекьеру первый серьезный дипломатический успех, был подписан 26 августа 1634 года. Примерно тогда же армии Горна и Бернхарда Саксен-Веймарского впервые увидели дымки, поднимавшиеся над лагерем короля Венгрии, расположившегося в лесистых холмах возле Нёрдлингена.
У Горна и Бернхарда было в общей сложности около двадцати тысяч человек[1079], у венгерского короля — около пятнадцати тысяч. Ближайшие деревни вряд ли могли прокормить даже одну армию. Бернхард поначалу надеялся на то, что голод вынудит противника отойти без боя[1080]. И он и Горн прекрасно понимали, что город нельзя освободить без кровопролитного сражения в крайне тяжелых условиях, хотя и при небольшом численном превосходстве[1081]. Когда стало ясно, что Фердинанд будет ждать подхода кардиналаинфанта, они тоже начали собирать по всем весям разрозненные подкрепления, все еще надеясь на то, что венгерский король отступит. Их надежды были напрасны: молодой Фердинанд даже и не думал уходить, а подкрепления, которые они набрали, были настолько слабы, малочисленны и небоеспособны, что вряд ли соответствовали этому определению.
Тем временем полковник гарнизона в Нёрдлингене с трудом пытался погасить панику среди бюргеров, настаивавших на капитуляции: им вовсе не хотелось разделить участь Магдебурга. Горн посылал им послание за посланием, прося продержаться еще несколько дней и с содроганием слушая прерывистый грохот пушек Фердинанда, бьющих по стенам города. Когда пушки замолчали надолго, он подумал, что город капитулировал[1082].
Наконец в имперских войсках с радостью заметили приближение испанских войск, и 2 сентября король Венгрии лично выехал приветствовать кардинала-инфанта. Кузены встретились в нескольких милях от Донауверта, спешились и почти бегом бросились друг к другу[1083]. Уже давно ставшие друзьями на расстоянии, они теперь могли обняться и как братья по крови, и как братья по оружию.
Обе стороны начали готовиться к битве. Горн все еще хотел потянуть время до прибытия новых подкреплений, с тем чтобы уменьшить численное неравенство сил, появившееся с прибытием испанцев. Тем не менее оба, и он и Бернхард, понимали, что сдача Нёрдлингена, случившаяся вскоре после падения Регенсбурга и Донауверта, поколеблет волю германских союзников и может развалить Хайльброннскую лигу. Политические последствия поспешного отступления будут тяжелее военных потерь[1084].
Местность к югу от Нёрдлингена с ее округлыми холмами, густо усыпанными перелесками, была малопригодна для того типа решающего генерального сражения, который полюбился тактикам XVII века. Имперские и испанские войска расположились непосредственно перед городом, а их передовой отряд оккупировал гребень холма, возвышавшегося над дорогой, ведущей к городу. Шведская армия заняла позиции в миле от них, к юго-западу, на гряде низких холмов. Если шведы вздумают освобождать Нёрдлинген, то им придется спуститься в долину и идти мимо аванпостов неприятеля.
Кардинал-инфант поспешил отправить мушкетеров в небольшой лесок на самом краю холма, чтобы перекрыть маршрут возможного продвижения противника. Отряд был слишком малочислен, и вечером 5 сентября люди Бернхарда выбили его из леса, завладев важным плацдармом на дороге к Нёрдлингену. Они захватили в плен и майора, командовавшего мушкетерами, доставив его к Бернхарду, ужинавшему в это время в карете и пребывавшему в прескверном настроении. На вопрос о численности испанских подкреплений пленный дал почти правдивый ответ — около двадцати тысяч. Бернхард набросился на него с руганью. По имеющимся у него сведениям, испанцев должно быть не более семи тысяч. Если пленный не скажет ему всей правды, то он его повесит. Майор лишь повторил свой ответ, и Бернхард приказал увести его. Горн, находившийся в карете, в основном молчал. Ясно было, что он еще не определился с решением, и оно зависело оттого, оправдается или нет оптимистическое преуменьшение Бернхардом сил испанцев[1085].
В это время не так уж далеко от них, в ставке имперцев, проходил военный совет. Галлас винил кардинала-инфанта за то, что он послал в лес слишком мало солдат. Принц ответил спокойно: что сделано, то сделано, назад не воротишь.
Затем кузены начали планировать действия на завтра, не особенно советуясь со старшими по возрасту[1086]. Они решили усилить войска на холме, чтобы отразить вероятное нападение на этом направлении. Основной контингент армии должен быть сосредоточен на открытой местности перед городом, немцы — впереди, испанцы — позади, готовые в любой момент оказать поддержку там, где в этом будет необходимость, и отбить любую вылазку из города. Гарнизон города был настолько малочислен и измотан осадой, что вряд ли мог предпринять эффективную атаку с тыла. Принцы имели в своем распоряжении тридцать три тысячи человек — около двадцати тысяч пеших воинов, среди которых выделялись своей выучкой, натренированностью и дисциплиной испанские пехотинцы, и тринадцать тысяч всадников[1087].
Какие бы иллюзии ни строил Бернхард, в численности войск он значительно уступал противнику. Войска протестантов насчитывали самое большее шестнадцать тысяч пехотинцев и девять тысяч кавалеристов и испытывали нехватку практически во всем. Тем не менее для них было принципиально важно освободить Нёрдлинген. Посоветовавшись, Горн и Бернхард пришли к такому заключению: если им сразу же удастся вытеснить противника с холма и самим занять его, то Фердинанду будет трудно удержать позиции перед городом и ему придется отойти. Этим маневром они хотели избежать генерального сражения. Горн на правом фланге должен был ночью выдвинуться к склонам холма, с тем чтобы днем пойти в наступление. Бернхарду на левом фланге предстояло выйти по долине на равнину, встать перед линиями противника и не позволить ему направлять подкрепления на холм. План двух генералов подразумевал их тесное взаимодействие, несмотря на то что они должны были выполнять раздельные и разные задачи. Однако они не учли одно существенное обстоятельство — пояс лесов, все еще зеленых и помешавших им видеть и понимать действия друг друга. Негативно сказалась на проведении операции и подспудная ревность к партнеру, извечный спутник совместных военных кампаний. Конечно, они не предали друг друга в день битвы, но впоследствии взаимных обвинений было немало.
С самого начала все пошло наперекосяк. Горн, а скорее, его офицеры, подпортил скрытность ночной операции. Выдвигаться сначала должны были пехота и легкая артиллерия. Однако авангард потащил с собой повозки и тяжелые орудия, которые, застревая и переворачиваясь на узких грязных горных тропах, так грохотали, что разбудили противника и дали ему время на то, чтобы окопаться и подготовиться к нападению.
К восходу солнца 6 сентября Горн успел подвести войска к склону холма. Он планировал пустить вперед пехоту, а когда она завяжет бои с первыми линиями имперцев, бросить в атаку кавалерию с фланга. Горн решил подняться на вершину, чтобы осмотреться. Один из его полковников, неверно оценив намерения командующего, дал кавалеристам приказ начинать штурм. План Горна сорвался. Конница немного потеснила имперцев, но шведской пехоте пришлось наступать без поддержки кавалерии и под сильным пушечным огнем противника. Однако натиск был настолько мощным и организованным, что имперцы, еще не забывшие Лютцен, стали отходить, бросая свои батареи. Два инцидента серьезно помешали шведам добиться полного успеха. Две бригады шведской пехоты, занимая позиции, сцепились, приняв друг друга за врага. И в разгар наступления посреди войск внезапно взорвался склад пороха, оставленный имперцами.
У кузенов на противоположной стороне поля битвы все складывалось намного удачнее. Как только начался штурм, они взошли на небольшой открытый бугор, откуда могли наблюдать за ходом сражения. Они видели и то, как противник взял холм, и то, как во вражеском войске возникло смятение. Кардинал-инфант сразу же послал испанцев, пеших и конных, чтобы остановить бегство немцев и отбить холм. Горн уже ничего не мог сделать для своей кавалерии, сражавшейся среди беглецов на дальнем правом фланге. Натиск испанцев смял его дезорганизованную пехоту, и в течение часа он потерял вершину холма.
Пехота отошла на прежние позиции. Увидев в просветы между деревьями, как покидают поле боя отдельные кавалеристы Бернхарда, пехотинцы уже запаниковали по-настоящему, и Горн с трудом удерживал их от бегства. Бернхард же действительно вел тяжелый бой на равнине, пушечным огнем не позволяя противнику послать подкрепления против Горна.
До середины дня Горн не прекращал попыток овладеть своим склоном холма, подвергаясь постоянным орудийным ударам кузенов. Он снова собрал кавалерию, бросал поочередно то конницу, то пехоту на позиции испанцев, но безуспешно. Испанские пехотинцы в изощренности не уступали шведам. Когда противник, стреляя, надвигался, они становились на колено, и пули летели над их головами. Пока шведы перезаряжали ружья, они поднимались и делали залп по наступавшим шеренгам. Испанцы похвалялись, что ни разу не промахнулись.
Снова и снова шведы откатывались назад, оставляя за собой убитых. Снова и снова они смыкали ряды и шли вперед. Испанцы насчитали пятнадцать атак. Каждая неудача лишь разжигала желание Горна добиться успеха. Столько солдат уже полегло. Казалось, еще один рывок, и враг будет сломлен. В битве всегда наступает момент, когда кажется, что вот-вот произойдет перелом. И противники бились уже семь часов, окутанные густым, слепящим дымом пушечных залпов.
Все это время Бернхард также безуспешно пытался прорвать линии имперцев перед городом. Венгерский король и кардинал-инфант, отдавая команды с эскарпа, едва успевали закрывать бреши, усиливать слабые участки и обеспечивать неумолкающие орудия боеприпасами. Когда капитан, стоявший между ними, упал, сраженный пулей, их попросили уйти с открытого бугра, но они отказались[1088]. Битва при Нёрдлингене была бы выиграна, наверно, и без их не очень профессионального руководства — за счет численного превосходства, надежности офицеров и высокой подготовленности и дисциплины испанских войск. Однако своим мужеством они заслужили уважение не только своих солдат, но и всей Европы.
В полдень Горн понял, что его люди больше не выдержат, и отправил к Бернхарду посыльного с сообщением о том, что он отходит через долину за его линиями к дальнему кряжу, где остановится на ночь. Швед просил Бернхарда прикрыть его отход.
Имперцы только и ждали этого момента. Вместе с испанцами они хлынули на уставшие войска Бернхарда, ружейные залпы слились с победными воплями «Viva Espana!»[1089]. Бернхард пытался воодушевить своих людей, мчался от одной батареи к другой, обрушивался с ругательствами на измученных пушкарей, обещая послать их ко всем чертям, если они бросят орудия[1090]. Но все было напрасно. В панике его люди бежали, смяв отряды Горна, шедшие в это время по долине. Загнанные лошади падали под своими всадниками. Упал и скакун Бернхарда. Один из его драгун дал ему своего коня, на котором герцог и умчался неизвестно куда. О том, как закончилась битва, король Венгрии рассказывал ночью в своей ставке: «Враг разбежался во все стороны, его и след простыл. Горна взяли, Веймар — никто не знает, жив он или мертв»[1091].
Победители насчитали, что враг потерял семнадцать тысяч человек убитыми и четыре тысячи[1092] — пленными; почти все пленные, и офицеры и солдаты, поступили на службу к императору. Ту ночь кардинал-инфант провел на небольшой ферме, отдав самый просторный дом, который для него нашли, раненым[1093]. Позднее он послал в Испанию пятьдесят захваченных штандартов и икону Пресвятой Девы Марии: ее образ с выколотыми глазами обнаружили среди шведских трофеев[1094].
Через несколько дней о победе узнал и император. Когда он вернулся с охоты в Эберсдорфе под Веной, его уже ждали с этим счастливым известием жена и курьер, только что прискакавший из Нёрдлингена. Фердинанда переполнили чувства гордости за сына и радость правоверного католика, отстоявшего свою церковь и династию от посягательств врага[1095]. Все, что было потеряно под Лютценом, он вернул в битве при Нёрдлингене. Враг, разбивший Тилли и войска Католической лиги, пал с Божьей помощью от мечей Фердинанда Венгерского и Фердинанда Испанского.
Казалось, поборники протестантской веры и германских свобод потерпели окончательное поражение, и шведы — тоже. Никогда больше Оксеншерна не сможет так вольно обходиться с Германией. Через два дня после катастрофы Бернхард сообщил о ней Оксеншерне из Гёппингена в Вюртемберге, уже находясь за сорок миль от Нёрдлингена. Даже 9 сентября он ничего не знал том, что случилось с Горном, жив он или нет, в плену или на свободе, куда ушла шведская армия[1096]. Он рассылал депеши во все гарнизоны во Франконии и Вюртемберге, приказывая им эвакуироваться, с тем чтобы набрать свежие войска и двинуться на запад, как можно дальше на запад. Теперь он ставил целью защищать Рейн, а десять месяцев назад брал Регенсбург, удерживал Ворниц и Лех. Все это означало бегство за сто пятьдесят миль от первоначальных позиций, переход в оборону, полный отрыв от саксонцев Арнима и шведских войск Банера в Силезии. Это означало также и то, что Бернхард бросал и герцогство Франконию, давшее ему титул. Однако и сейчас Бернхард не мог быть уверен в том, что ему удастся удержать Рейн[1097].
Вести о поражении при Нёрдлингене дошли до Франкфурта-на-Майне чуть раньше крестьян, бежавших от католических войск подобно птицам, улетающим от надвигающейся бури. Оксеншерна снова провел тревожную бессонную ночь[1098]. Фекьер волновался гораздо меньше: в неудаче шведов, хотя и очень драматичной, для него была и положительная сторона. Делегаты Хайльброннской лиги дружно шли к нему на поклон, прося протекции. К альянсу присоединились два саксонских округа, испугавшиеся возможного проникновения католической церкви на север Германии и решившие заручиться поддержкой Ришелье[1099].
В плане конфликта религий победа в битве под Нёрдлингеном была важна для католиков не меньше, чем их поражение при Брейтенфельде для протестантов. Если ее рассматривать под углом соперничества династий, то она подняла престиж Габсбургов. В военном отношении успех католиков нанес смертельный удар по репутации шведской армии и прославил испанцев[1100]. В сфере политики их триумф окончательно связал протестантов с Ришелье и поднял занавес для последнего акта германской трагедии, в котором Бурбоны и Габсбурги вступят в открытое противоборство и будут вести его до тех пор, пока одна из сторон не возьмет верх.
Битва под Нёрдлингеном была во многом острее и драматичнее сражения при Брейтенфельде, но она не отметила какой-либо определенный период в европейской истории. Аплодисменты в адрес победителей и стенания потерпевших поражение, как и после битвы при Брейтенфельде, вскоре позабылись. В противоборстве двух династий Бурбоны, проводившие более разумную и гибкую политику, были обречены на то, чтобы сокрушить Габсбургов, зараженных и изъеденных испанским грибком. Победа двух принцев, стремительное развитие успеха и воскрешение династического энтузиазма были не чем иным, как внезапной вспышкой пламени угасающей свечи. Два Фердинанда, проскакавшие на следующий день после битвы перед своими войсками под громкие возгласы «Viva Espana!», направились затем в дальнюю дорогу: одного из них ожидало горестное поражение, другого — смерть в Брюсселе, наступившая, возможно, и к счастью для него, еще до того, как он лишился последних надежд.
Сразу же после победы венгерский король предложил кузену остаться в Германии на осень и довершить начатое дело, но кардинал-инфант стремился, и не без причин, в Брюссель[1101]. Нидерланды в конце концов были его главной целью. Уговоры Фердинанда Венгерского на него не подействовали, испанские и имперские войска вновь разделились, кардинал-инфант, взяв с собой несколько германских вспомогательных отрядов под командованием Пикколомини, пошел к Рейну, король Венгрии направился на запад через Франконию и Вюртемберг.
Победа вдохновила имперские войска, и они, проходя по Вюртембергу, сметали все на своем пути. Иоганн фон Верт, командующий баварской конницей, в прошлом рядовой кавалерист, и Исолани, командовавший хорватским контингентом, подавили последние очаги протестантского сопротивления. 15 сентября пал Гёппинген, 16-го — Хайльбронн, 18-го — Вайблинген, а 20 сентября венгерский король вошел в Штутгарт и фактически овладел всем Вюртембергом. Тем временем Пикколомини и испанцы быстро продвигались к Рейну. 18 сентября они взяли Ротенбург, 19-го — форсировали Майн, 30-го — захватили Ашаффенбург, 15 октября — Швайнфурт. Хайльброннская лига спешно переместилась из Франкфурта-на-Майне в Майнц. Оксеншерна остался в городе, чтобы принять бежавшие войска — не более двенадцати тысяч человек, деморализованных, измотанных и мятежных[1102]. У него не было иного выхода, кроме как назначить Бернхарда главнокомандующим и просить денег у Ришелье[1103].
На глазах Оксеншерны обрубались одна за другой ветви только что выросшего дерева Хайльброннской лиги. 23 сентября был взят Нюрнберг, 5 октября — Кенцинген, 21 октября — Вюрцбург. На юге Германии еще держались Аугсбург и крепость Гогентвиль, на Майне — Ханау, в южном Рейнланде — Страсбург и Гейдельберг. Лига потеряла два из четырех округов и все главные города, кроме Аугсбурга, в Центральной и Южной Германии. В оскудевшей Швеции уже было не собрать столько податей, как прежде, сами шведы все настойчивее требовали мира[1104], а ресурсы германских союзников были в значительной мере потеряны. От Банера из Силезии поступили удручающие известия о том, что курфюрсты Саксонии и Бранденбурга вот-вот уйдут от шведов, голодные и оборванные войска в Северной Германии остались без денег, в Силезии им отказали в зимних квартирах[1105], и им придется искать пристанище на зиму в Магдебурге или в Хальберштадте[1106].
В этих тяжелых условиях Бернхард и те немногие еще уцелевшие члены Хайльброннской лиги и повели переговоры с Ришелье. 1 ноября 1634 года они подписали так называемый Парижский договор: Людовик XIII обещал выделить двенадцать тысяч человек и выплатить сразу же полмиллиона ливров[1107] в обмен на гарантии католической веры в Германии, уступку Шлеттштадта и Бенфельда в Эльзасе и плацдарма в Страсбурге. Без ведома Франции не позволялось заключать ни мир, ни перемирие; французское правительство не брало на себя обязательств вступать открыто в войну и готово было предоставить только двенадцать тысяч человек, не более[1108]. Аксель Оксеншерна, давший согласие на переговоры, отказался ратифицировать договор от имени юной королевы Швеции[1109]. Он рассудил верно: Ришелье, радовавшийся поражению своего чересчур могущественного союзника, еще не осознавал всей серьезности собственных проблем. Когда он их поймет, то, конечно же, изменит условия договора. Оксеншерна умел сохранять хладнокровие в моменты опасности и тянуть время.
Где-то в начале ноября кардинал-инфант миновал фламандскую границу и вошел в Брюссель при полном параде: не как священник, а как полководец, одетый в пурпур и золото и опоясанный мечом своего бургундского предка Карла V.[1110] На Рейне Бернхард Саксен-Веймарский перебрался на левый берег, чтобы соединиться с французскими войсками, спешно для него набранными[1111]. В Германии наступала сравнительно мирная зима.
Зима 1634/35 года давала Бурбонам и Габсбургам последнюю возможность для того, чтобы одуматься, и последний шанс, по крайней мере в теории, для установления мира в империи. Именно в это время Иоганн Георг, тянувший за собой курфюрста Бранденбурга, выступил инициатором и добился нужного ему мирного урегулирования. Однако условия, нацеливавшиеся на мир, способствовали продолжению войны.
Переговоры, закончившиеся подписанием Пражского мира, и объявление Францией войны Испании были знамением нового времени. За семнадцать лет в Европе сформировалась совершенно иная военно-политическая ситуация.
Стареющий император, курфюрсты Саксонии, Бранденбурга и Баварии, шведский канцлер и Ришелье придерживались прежних политических приоритетов, но вокруг них появилось новое поколение полководцев и государственных деятелей. Выросшие в атмосфере войн, они выработали в себе подозрительное, пренебрежительное и даже циничное отношение к прежним духовным идеалам.
Человеческая похоть и страсть к наживе способны погубить любой идеологический крестовый поход, и в Тридцатилетней войне исчезли последние признаки религиозного противоборства. «Великая борьба верований перестала интересовать человека», — заключил Ранке[1112]. Объяснялось это очень просто. Увлечение естественными науками открыло перед просвещенными людьми новый мир, а прикладная религия дискредитировала церковь, взявшую на себя роль руководителя государства. Это еще не свидетельствовало о том, что вера потеряла свое значение, она по-прежнему занимала важное место и в мировоззрении образованных людей, но приняла более личностный характер, превратившись в комплекс личных отношений между человеком и Создателем.
Фридрих Богемский лишился короны в том числе и по той причине, что оскорблял подданных, заставляя их повиноваться кальвинистской вере. Его сын, принц Руперт, исповедовавший кальвинистскую веру и мораль, сражался в Англии за католическую и англиканскую церковь против пресвитериан и конгрегационалистов, поскольку, как и большинство его сверстников, считал, что вера — личное дело каждого человека.
Неизбежно общество теряло духовность, религия становилась предметом частных догадок и гипотез, а священники, забытые государством, в одиночку вели неблагодарную борьбу против естественных наук и философии. Пока в Германии еще сохранялась религиозная стерильность, над Европой поднималась заря нового знания. Она занялась в Италии и быстро распространилась по Франции. Англии и северу Европы. Уже печатали свои сочинения Декарт и Гоббс, широкую известность приобрели открытия Галилея, Кеплера и Гарвея. Призывы к здравому смыслу и разуму восторжествовали над слепыми импульсами души.
В основном все и заканчивалось призывами. Оценить новое знание могла лишь очень небольшая группа высокообразованных людей. Подменить эмоции, вызываемые религиозными убеждениями, должны были равноценные по силе страсти.
Незаметно над религиозными чувствами взяло верх осознание своей национальной принадлежности. Это и определяло характер заключительной стадии войны. Понятия «протестант», «католик» постепенно потеряли свою привлекательность, их место заняли наименования наций: «немец», «француз», «швед». Борьба династии Габсбургов против своих недругов переросла из конфликта религий в войну наций за господство. В мир политики вошли новые стандарты «правоты» и «неправоты». Прежние моральные и религиозные принципы были нарушены уже тогда, когда папа воспротивился крестовому походу Габсбургов, а католическая Франция, направляемая своим великим кардиналом, начала субсидировать протестантскую Швецию. И очень скоро после этого воины шли на битву не с крестом, а с флагом, и кричали не «Пресвятая Мария!», a «Viva Espana!».
Фердинанд Венгерский, быстро входивший в роль отца на посту главы государства, должен был сделать один важный выбор. Кем ему стать — германским или австрийским сюзереном? Он избрал австрийский вариант. И это было неизбежно и предопределено. Династия по своему темпераменту и характеру тяготела к югу. Рывок старшего Фердинанда на север был смят королем Швеции, и он сам пожертвовал Испании империю Валленштейна на Эльбе. Религия, служившая ему орудием для объединения Германии, когда он был молод, превратилась в его же руках в средство ее разрушения. Все, что он создал за свою жизнь, состояло из зыбкой конфедерации Австрии, Богемии, Венгрии, Силезии, Штирии, Каринтии, Крайны и Тироля и представляло, по сути, предварительный набросок Австро-Венгерской империи.
Король Венгрии не относился к числу людей недалеких и недальновидных. Его отец был рожден и воспитан, когда над династией еще довлели традиции средневековой империи. Он родился в доме штирийского эрцгерцога, но главной столицей его собственного мира был Франкфурт-на-Майне, город имперских выборов, духовный центр Священной Римской империи. Для младшего же Фердинанда Франкфурт-на-Майне давно уже был враждебным городом, расположенным за линиями иностранных армий, местом сосредоточения шведских интервентов. Он появился на свет в 1608 году, и вряд ли помнил те времена, когда германские государства жили в мире и добрососедстве. Империя для него была лишь географическим обозначением конгломерата постоянно ссорящихся друг с другом княжеств. Не случайно он предпочитал строить свой мир на основе солидарности Вены, Праги и Пресбурга (Братиславы).
Таковы в общих чертах перемены на политическом фоне. Но появилась еще одна серьезная проблема — с армиями. Проблема наемных армий всегда была непростой, а в последнее время стала чрезвычайно острой и доминирующей. С ними теперь надо было обращаться с особой осторожностью и вниманием, как с любым политическим союзником. Это почувствовали и имперские правители в Вене, организуя заговор против Валленштейна, и протестанты на переговорах, погасивших мятеж в 1633 году.