Французы догадались о его уловке, когда их представителя в Оснабрюке месье де ла Барда не допустили на переговоры[1423]. В действительности им не о чем было тревожиться. Шведов можно было подкупить только Померанией, но император не мог отдать ее без согласия Бранденбурга, а уговорить курфюрста он мог, только предложив ему что-нибудь стоящее взамен. Фердинанд втайне инструктировал Траутсмандорфа согласиться на уступку Эльзаса Франции в том случае, если не удастся договориться со Швецией и Бранденбургом[1424].
Ускорил разрешение проблемы делегат Максимилиана. В разговоре с Траутсмандорфом 24 марта 1646 года он повторил угрозу подписать с французами сепаратный мир, если император не предложит достойные условия[1425]. Расчеты Максимилиана, как всегда, были просты и своекорыстны. В Париже его посол ныл: курфюрст «стар и немощен, а его дети молоды»; он должен добиться мира, прежде чем умрет; ему больше всего нужна защита французов от шведов и их протеже курфюрста Пфальца[1426], и он готов ради этого сослужить Франции добрую службу. И, как всегда, Максимилиану, конечно, не было никакого дела до целостности империи. За последние два года он уже в третий раз пригрозил уйти от императора, но Траутмансдорф отнесся к предупреждению со всей серьезностью[1427]. Через две недели советник все-таки предложил французам Эльзас[1428]. Но их это не устроило. Сервьен и д'Аво потребовали еще и Брайзах. Он располагался на другом берегу Рейна, они его захватили и возвращать не собираются. Траутсмандорф сердился, баварский делегат в течение месяца еще два раза пугал сепаратным миром[1429], шведы уже оккупировали всю Северную Германию, взяли католическое епископство Падерборн и, по слухам, двигались к Мюнстеру, чтобы внушить страх имперской партии[1430], а в Ос-набрюке Виттгенштейн, представитель Бранденбурга, продолжал изливаться желчью по поводу Померании.
Траутсмандорф постепенно сдавался. Испанский посол уговаривал его не уступать, но французско-баварская коалиция была сильнее. 11 мая французы обвинили его в обструкции. Вначале он предложил им полный суверенитет в Эльзасе, а затем добавил Бенфельд, Цаберн и Филипсбург[1431]. Они же по-прежнему требовали Брайзах, и спустя четыре дня, 16 мая, он дал согласие[1432].
Уступчивее становился и курфюрст Бранденбурга. Фридрих Вильгельм проехал через Вестфалию на пути в Гаагу. Поняв, что со шведами ему не сойтись, он отказался от идеи жениться на Кристине и решил связать свою судьбу с Оранским домом и с его помощью завладеть Клеве-Юлихом. Еще в июне 1646 года курфюрст начал пересматривать свою позицию в отношении Померании, а в середине октября согласился на компромисс: разделить Померанию со шведами и отдать им Штеттин[1433]. В начале ноября Фридрих Вильгельм неожиданно попытался завладеть Бергом как своей законной долей в наследстве Клеве-Юлиха, и имперцы, восприняв это как знак того, что он теперь стремится больше на запад, где теперь даже собирается и жениться, предложили ему епископства Хальберштадт, Минден, а также Магдебург в порядке компенсации за Померанию. Фридрих Вильгельм согласился[1434]. 7 декабря 1646 года он сочетался браком с Луизой, старшей дочерью принца и принцессы Оранских, а через неделю ушел из Берга в надежде на то, что с их помощью в деле Клеве-Юлиха добьется большего дипломатией, а не военной силой[1435].
В переговорах по поводу Эльзаса и Померании правители торговались так, как будто имели дело с личными вещами и недвижимостью, а не с провинциями, населенными людьми, их подданными. Жители Померании послали в Мюнстер своих делегатов, но никто даже и не выслушал их жалобы на то, что они не хотят быть под властью шведов[1436].
С Эльзасом вообще получилась странная история. Император хотел полностью отсечь от империи отчуждаемую территорию, против чего категорически возразил французский король[1437]. Странное великодушие обоих монархов объяснялось очень просто. Если бы Эльзас отошел к Франции, то изменились бы только границы. Если же Франция сохранила бы Эльзас под имперской короной, то ее король имел бы право посылать своего представителя в рейхстаг и вмешиваться в германские дела. Компромиссное решение, которое было все-таки принято, один комментатор назвал «un semenence eternelle de guerres»[1438].[1439] Император уступил суверенные права на Эльзас королю Франции. Характер этих прав не был определен, и города сохранили имперские привилегии. В обмен на разоружение правого берега Рейна от Базеля до Филипсбурга Франция согласилась не претендовать на участие в рейхстаге. Статьи договора были так сформулированы, что каждая из сторон могла трактовать их по своему разумению[1440].
В продолжение переговоров представители Страсбурга и Декаполиса, десяти свободных городов Эльзаса, постоянно обивали пороги французского и имперского посольств в Мюнстере, пытаясь донести до них свои претензии. Но, как и тревоги делегатов Померании, их мнение было неинтересно для тех, кто решал их судьбу.
Зимой 1646 года союзники удовлетворили свои территориальные притязания. Оставалось урегулировать внутренние конфликты в империи, раздоры между отдельными князьями и разобраться в конституционных и религиозных правах, из-за чего, собственно, и шла война.
После долгих перепалок наконец было найдено решение проблемы Пфальцского курфюршества. Максимилиан, обратившийся за поддержкой к папе[1441], с негодованием отверг предложение, предусматривавшее поочередное ношение титула курфюрста[1442]. Карл Людвиг, сына Фридриха Богемского, со своей стороны вначале тоже не согласился с тем, чтобы для него было создано новое курфюршество, включающее в себя только Гейдельберг и Рейнское пфальцграфство и ставящее его на последнее место по старшинству в коллегии курфюрстов. Но этот вариант очень устраивал Максимилиана и французов, и они совместно надавили на шведов, которые упорно пытались отстоять права Карла Людвига[1443]. Курфюрст Пфальцский, брошенный своими единственными союзниками и угнетенный несчастьем, постигшим его дядю в Англии[1444], в конце концов смирился. В память об этом событии он выбил медаль с изображением льва, раненого и распростертого у его ног, и надписью «Cedendo non cedo»[1445].[1446]
Ландграфиня Гессен-Кассельская, заставившая и французов и шведов уважать себя, добилась большего, чем курфюрст, который всегда создавал только головную боль. Она получила значительную часть земель, на которые претендовала, и более полумиллиона талеров для своей армии[1447].
Повезло швейцарцам: они ухитрились остаться в стороне от войны и теперь поспешили подключиться к миру. Они уже свыше трехсот лет пользовались независимостью, и к их конфедерации, состоявшей вначале из кантонов Ури, Швиц и Унтервальден, добавились Люцерн, Цюрих, Базель, Граубюнден, Золотурн, Санкт, Галл, Аппенцель и Фрибург, но Швейцарскую Конфедерацию как таковую до сего времени никто не признавал. Теперь это случилось.
Более сложной оказалась проблема оплаты шведской армии. Александр Эрскин, специально присланный на конгресс для решения этого вопроса, с полным основанием заявил, что войска не уйдут до тех пор, пока им не заплатят. Он потребовал шесть миллионов талеров, имперцы предложили три, сошлись же на пяти[1448].
Обсуждение проблем правосудия в империи, прав рейхехофрата, пересмотра решения по Донаувёрту, принятого в 1608 году, посчитали целесообразным отложить до следующего рейхстага; такая же участь постигла и неурегулированный конфликт по поводу наследования Клеве-Юлиха. Внимание всех участников конгресса сосредоточилось на религии. Вначале возникла тупиковая ситуация: католики в Мюнстере наотрез отказались разговаривать с протестантами в Оснабрюке, а посредник, папский нунций, провозгласил, что ни за что не сядет в одной комнате с еретиком[1449]. Когда наконец эти трудности были преодолены, появились другие: католики заявили свои права на все земли, которые принадлежали церкви в 1627 году, протестанты потребовали возврата к положению на 1618 год. Иоганн Георг проявил чудеса дипломатии, уговорив их согласиться на компромиссный 1624 год[1450].
Навсегда было покончено с «Эдиктом о реституции», кон фесе подтвердил право князей менять по желанию и свою веру, и веру своих подданных. Гарантии равенства были даны католикам и протестантам в традиционно и явно разделенных городах, таких как Аугсбург и Регенсбург.
Фердинанд III вначале, проявляя добрую волю, согласился признать кальвинизм в качестве третьей религии в своей империи[1451]. Однако когда, казалось, страсти улеглись, в нем вдруг пробудился нрав отца. Он категорически отказался разрешить протестантское вероисповедание на землях Габсбургов и обратился за поддержкой к папе римскому[1452]. Император настоятельно потребовал взять за основу в урегулировании конфликта вокруг церковных земель не 1624-й, а 1627 год, то есть договоренности религиозного status quo, которые затем были зафиксированы Пражским миром. Траутмансдорф, на первых порах демонстрировавший дипломатичность и добродушие, тоже вдруг поддержал своего хозяина. Граф заявил: если бы даже император находился не у себя дома, а в стокгольмской тюрьме, то все равно не рекомендовал бы ему подписывать такое соглашение. 16 июля 1647 года у него состоялся еще один разговор на эту тему с Сальвиусом, и, не удовлетворившись результатами беседы, вечером граф отбыл в Вену. Но, как свидетельствуют очевидцы, он выглядел весьма довольным собой, и у него, видимо, были для этого основания.
Пока шли переговоры, политическая обстановка вокруг них неожиданно переменилась. Зимой 1645 года, когда Фердинанд посылал Траутсмандорфа в Мюнстер, он был в отчаянном положении. Через восемнадцать месяцев император воодушевился новыми надеждами.
В продолжение полутора лет Фердинанд терял позиции. Летом 1647 года случилось то, что могло не только отсрочить поражение, но и принести победу династии Габсбургов.
В начале 1646 года шведское правительство наконец отреагировало на мольбы Торстенссона отозвать его по причине нездоровья[1453] — он неделями лежал в постели, и его руки, пораженные подагрой, не могли даже подписывать приказы[1454] — и назначило Карла Густава Врангеля. Горделивый, агрессивный и не вызывавший симпатий[1455] Врангель был тем не менее хорошим генералом — даже чересчур хорошим, чтобы понравиться французам. Летом 1646 года он начал успешное наступление на Баварию. Мазарини, больше беспокоившийся не о лаврах объединенной армии, а по поводу шведских успехов, хотел во что бы то ни стало сдержать Тюренна или по крайней мере спасти Баварию[1456]. Однако совместные войска Швеции и Франции независимо от желания Тюренна вряд ли были способны на то, чтобы ориентироваться на интересы дворцовой дипломатии. Врангель хотел вторжения в Баварию, а солдаты предвкушали вольницу и грабежи.
Иоганн фон Верт поспешил на помощь, отстоял Аугсбург, но не смог остановить шведов, и они осенью 1646 года хлынули в Баварию. Максимилиан, напуганный крестьянским бунтом, лишил подданных оружия, а разрушив мельницы и зернохранилища, чтобы задушить голодом интервентов, вызвал массовый голод на собственной земле[1457]. К весне он запросил перемирие, в марте подписал его, и только в апреле Врангель прекратил военные действия[1458].
Но для Мазарини Австрийский дом оказался гидрой, у которой на месте одной отрубленной головы вырастает другая. Потеря Баварии тут же компенсировалась. Казалось, приезд Траутсмандорфа в Мюнстер действительно указывал на то, что император перестал оглядываться на Испанию. После смерти жены, инфанты Марии, Фердинанд, похоже, собрался вообще порвать с Мадридом. Мазарини воспользовался моментом и, желая завлечь Фердинанда в свои дипломатические сети, предложил ему в жены девчонку-сорванца, «мадемуазель», дочь Гастона Орлеанского. Инициативу кардинала отвергли на том основании, что император еще не оправился от горя и ему рано думать о втором браке.
Как бы тяжело ни переживал Фердинанд утрату инфанты Марии, это не помешало ему найти жену в собственном роду, и он предпочел французскому варианту надежный брачный союз, посредством которого Габсбурги всегда укрепляли свою династию. Он избрал в невесты кузину Марию Леопольдину Тирольскую.
Его помолвка вызвала в Европе гораздо меньше шума, чем бракосочетание короля Испании, случившееся почти одновременно. Филипп IV, лишившийся сначала супруги, а вскоре и единственного сына, начал судорожно подыскивать себе молодую жену. Он был далеко не красавец, в свои сорок лет выглядел вечно хмурым стариком, а правитель из него получился тупоумный, недалекий и никчемный. Единственной отрадой ему была дочь, юная и легкомысленная инфанта, которая, несмотря на воспитательное воздействие мадридского и версальского дворов, так всю жизнь и оставалась глупенькой и благодушной школьницей[1459]. Испанская монархия была при смерти, но ее король захотел себе в жены австрийскую принцессу. Он избрал в спутницы собственную племянницу, дочь Фердинанда Марию Анну. Фердинанд не возражал[1460].
Дабы привязать к себе покрепче австрийских родственников, Филипп поддержал предложение Пеньяранды и вместо внебрачного сына губернатором Нидерландов назначил эрцгерцога Леопольда[1461]. В то же самое время, когда Мазарини отобрал у Фердинанда Баварию, Испания возобновила опеку над Австрией. И тогда же испанцы лишили кардинала голландской поддержки.
Зимой — ранней весной 1646 года французы соблазняли испанцев проектом обмена Каталонии, оккупированной французскими войсками, на Нидерланды[1462]. Испанцы согласились, хотя трудно сказать, из чего они исходили: то ли действительно со всей серьезностью отнеслись к предложению, то ли рассчитывали на неизбежную вражду между голландцами и французами. В любом случае, как только голландцам стало известно о сделке, они, всегда подозревавшие союзника в недобросовестности, сразу же начали готовить условия мира, приемлемые для испанцев и совершенно не учитывающие интересы Франции[1463].
Французы сами же и попались в ловушку, расставленную испанской дипломатией. Сын Филиппа умер, и испанцы задумали выдать инфанту, единственную наследницу короны, за мальчика — короля Франции. Париж утаил этот факт от голландцев, и детское притворство раскрылось, когда испанцы, не относившиеся к проекту с должной серьезностью, предали его гласности[1464]. Не подействовали ни опровержения, ни протесты, ни депутации[1465]. Возмутились и запрезирали союзника шведы, а Соединенные провинции подписали с Испанией перемирие[1466], предоставив своим ненадежным друзьям самим искать выход из щекотливого положения[1467].
Французам ничего не оставалось, как продолжить войну в Нижних странах. Тем более что эрцгерцог Леопольд, приехав спешно и инкогнито, в самом начале 1647 года перешел границу Брабанта и готовился к новой кампании против Франции с рвением кардинала-инфанта[1468]. Мазарини, принудив Баварию к нейтралитету, решил, что Тюренн все силы, имевшиеся в Германии, теперь должен использовать в Нижних странах[1469].
В схеме нейтрализации Баварии и наступления Тюренна во Фландрии содержался один серьезный изъян. Иоганн фон Верт, командующий войсками Максимилиана, вовсе не собирался признавать навязанный нейтралитет, а армия бернхардинцев у французов не горела желанием повиноваться Тюренну. Мятежи, произошедшие летом 1647 года, сыграли на руку Габсбургам и нарушили французские планы. В конце июня бернхардинцы на Рейне подняли бунт против французских командиров, а в начале июля Верт объявил о своей верности императору, а не курфюрсту Баварии. Врядли стоило удивляться тому, что Траутсмандорф довольно улыбался, когда покидал Мюнстер вечером 16 июля 1647 года.
Максимилиан уже давно конфликтовал с Вертом: генерал не любил дисциплину, его происхождение было сомнительным, манеры вызывали отвращение, он едва мог писать, и курфюрст, хотя и восхищался им как кавалерийским офицером, считал его забулдыгой и упорно не давал ему звание фельдмаршала. Соответственно для Фердинанда не составляло никакого труда подкупить недобросовестного и всем недовольного карьериста. Прослышав что-то о заговоре, Максимилиан в июне вызвал к себе Верта, но генерал без тени смущения отверг все голословные обвинения и ускакал в войска, чтобы подготовить их к действию. А в первую же неделю июля 1647 года он во главе своей армии отправился к императору.
Тем временем лопнуло терпение бернхардинцев в Страсбурге. Тюренн давно ожидал этого момента. Мятеж, произошедший три года назад в Брайзахе, удалось смирить только благодаря мужеству и популярности Эрлаха[1470]. Генерал отсутствовал, а Тюренн, пренебрегавший им, еще больше третировал его преемника Рейнгольда фон Розена. В войсках опасались, и не без оснований, что французы намерены постепенно растворить их среди основного контингента армии. Бернхардинцев оскорбляло то, что ими командуют французы и не считаются с их интересами; мало того, по условиям контракта Тюренн не имел никакого права посылать их во Фландрию. Мятеж, начавшись, распространился с молниеносной быстротой. Розен, возомнивший, что ему удастся влиять на войска, стал во главе бунтовщиков. Тюренн арестовал его, и бернхардинцы, избрав себе командующего, отправились, четыре тысячи человек, грабя и круша все на своем пути, к шведам[1471].
После всего этого Тюренн уже не мог идти во Фландрию. Кроме того, после фиаско с нейтралитетом Баварии его присутствие было крайне необходимо в Германии. Но и здесь последствия мятежа связали ему руки: Врангель, немного поколебавшись[1472], принял бернхардинцев, а Тюренн поначалу отказался иметь дело с армией, в которой оказались его бунтовщики[1473]. Создалось такое положение, когда стало опасно воевать без шведов и еще опаснее с их помощью.
Мятеж бернхардинцев принес успех им самим, бунт Верта был полезен только императору. Верт не смог увести с собой все войска, в большинстве своем они вернулись к Максимилиану, и он перешел австрийскую границу практически один, а за его голову была объявлена немалая цена[1474]. Так или иначе, Максимилиану пришлось отказаться от своих мирных намерений. 27 сентября 1647 года французские послы в Мюнстере узнали, что курфюрст снова присоединился к Фердинанду со всей армией[1475]. Они расстроились бы еще больше, если бы им стало известно о том, что бывший гессенский генерал Меландер, произведенный в генералиссимусы имперских и баварских войск, подключился к Фридриху Вильгельму Бранденбургскому в попытках наскоро создать «германскую» партию и сорвать мир, навязываемый чужеземцами[1476].
30 января 1648 года Испания и Соединенные провинции подписали Мюнстерский мир[1477]. Благосостоянию Испанских Нидерландов пришел конец; Испания была готова принести в жертву свои лояльные провинции, сражавшиеся ради нее, с тем чтобы добиться лучших условий для себя. Шельду закрыли, а Антверпен уступил место Амстердаму. Франция стремилась к миру, но не из-за какой-то особой любви к Фландрии, и ее послы, несмотря на протесты[1478], приняли решение прекратить переговоры с испанцами, сославшись на то, что Пеньяранда покинул Мюнстер и они не могут вести дела с представителями меньшего уровня. Они рассчитали, что вполне могут возместить свой разрыв с голландцами развалом австрийско-испанского альянса. Император вряд ли сможет воспротивиться условиям, утвержденным в Мюнстере и Оснабрюке германскими сословиями и их иностранными союзниками. Если он их подпишет, то ему придется поставить крест на испанских интересах в Германии и отказаться от какой-либо помощи Мадриду.
Успех французской дипломатии был подкреплен ее армиями. Дезертирство Баварии вынудило Тюренна действовать в унисон с Врангелем и отрешиться от фламандского плана. Они на время забыли о раздоре по поводу бернхардинцев и сосредоточились на проведении совместной кампании на юге Германии[1479]. Поначалу их затея казалась безнадежной. Врангель опасался, что с окончанием войны закончится и его карьера, и завистливого маршала принуждало к действию только лишь назначение главнокомандующим кузена королевы, который уже ехал в Германию. И он рассудил: если уж война должна быть завершена, то лучше он сделает это сам, нежели кто-нибудь еще[1480]. Тем не менее маршал представил все дело так, как будто Тюренн пытается избежать решающей битвы, с тем чтобы не дать войне закончиться[1481]. В действительности же очевидная слабость противника не позволяла откладывать его поражение в долгий ящик. Меландер, получивший звание имперского фельдмаршала в прошлом году, укрепился на линии Дуная. Однако объединенные баварская и имперская армии уступали в численности шведам и французам, а Грёнсфельд, баварский командующий, мешал совместным действиям нескончаемыми требованиями первенства в сравнении с Меландером[1482]. В таком состоянии они и были застигнуты врасплох неподалеку от Аугсбурга возле деревни Цусмарсхаузен. Отягощенный обозниками — по некоторым оценкам, их было в четыре раза больше, чем солдат, — Меландер тщетно пытался спасти артиллерию, поручив итальянскому генералу Монтекукколи оборонять тылы, и Монтекукколи мужественно защищался, отходя с хребта на хребет, бросая против наседавшего противника кавалерию и прикрывая пехоту. Меландера смертельно ранили, и итальянец, решив, что гораздо полезнее сохранить армию, а не военное снаряжение, отступил к Ландсбергу, потеряв все, кроме войск.
В Австрию срочно вернулся Пикколомини, с тем чтобы попытаться выправить катастрофическое положение. Но и его неуемной энергии и выдержки уже было недостаточно для того, чтобы организовать нечто похожее на армию из тех деморализованных остатков войск, уцелевших после схватки у Цусмарсхаузена. Добавил печали и Максимилиан, арестовав Грёнсфельда за измену[1483].
Тем временем армии Тюренна и Врангеля оккупировали Баварию, нещадно мстя жителям за уклончивость их курфюрста. Врангель отправил ему суровое послание, недвусмысленно предупредив: у него осталось единственное средство для спасения своей страны — еще раз подписать перемирие.
Вторая шведская армия — под командованием Кёнигсмарка — вторглась в Богемию и потребовала капитуляции Праги. 26 июля 1648 года шведы взяли Клайнзайте[1484], и казалось — все кончено. Но возрожденный город католиков и Габсбургов сражался за свою религию и короля так, как никогда прежде. Практически без выстрела его брали в 1620 и 1635 годах, однако в 1648 году он решил биться не на жизнь, а на смерть. Плечом к плечу с солдатами Карлов мост отстаивали студенты, бюргеры и монахи. Как долго они могли продержаться, теперь сказать трудно. Они не могли надеяться на помощь и тем не менее держались больше трех месяцев, и заключение мира, а не капитуляция заставило их сложить оружие.
Не менее стойко не хотел поступиться своими религиозными убеждениями, наследием отца, династическим долгом и подписывать мир Фердинанд. Самым большим препятствием стало религиозное урегулирование, но у него имелись и политические резоны. Вправе ли Фердинанд бросить своих испанских кузенов в тот момент, когда они подписали мир с голландцами и наконец могут разговаривать с французами как равные[1485]? Кроме того, его возлюбленный брат ведет борьбу в Нижних странах и надеется на то, что его одного не оставят.
Эрцгерцог с самого начала показал себя как человек активный и дисциплинированный. Он прорвался через французскую границу и отвоевал Армантьер, Комин, Ланс и Ландреси. В первые месяцы губернаторства он выглядел вовсе не тем вялым и разочарованным эрцгерцогом, изображенным Давидом Тенирсом в его брюссельской картинной галерее. В первый год правления Леопольд, похоже, ни в чем не уступал кардиналу-инфанту. А в августе 1648 года под Лансом вследствие некомпетентности, небрежности или невезения или вследствие всех трех причин он попал в капкан к герцогу Энгиенскому и лишился практически всей своей армии[1486].
Для Фердинанда это был последний удар. Бавария потеряна, Прага осаждена, Леопольд разгромлен у Ланса. Фердинанд подчинился судьбе, согласился с предложенным религиозным урегулированием и подписанием мира. Но делегаты заседали в Мюнстере три года не для того, чтобы подписать его за три минуты. Когда в Мюнстер поступила депеша от Фердинанда, оказалось, что утерян ключ к шифру, и прочитать ее невозможно. Когда преодолели и эту трудность, начались длительные дебаты по поводу процедуры подписания договоров, и лишь только в субботу 24 октября, почти через три недели после разрешения всех политических проблем, состоялось официальное подписание документов. И даже в назначенный день делегаты в Мюнстере прождали с девяти до часу, а затем их попросили прийти к двум. Только потом появились главные послы и поставили свои подписи на двух мирных договорах. Это знаменательное событие было отмечено тремя залпами, произведенными из семидесяти пушек, установленных на городских стенах.
Но и они не были последними выстрелами Тридцатилетней войны. Все эти последние недели, все эти последние дни, все эти последние часы перед подписанием договоров продолжалось сражение в Праге, и оно длилось еще девять дней, когда наконец до города дошли известия о мире[1487]. И тогда в городе тоже устроили салют, отслужили «Те Деум» и ударили в колокола, празднуя завершение войны.
Глава двенадцатая
ПОСЛЕ МИРА
Думается, надо признать тот факт, что каждый будет толковать и объяснять договор так, как его понимает.
Сервьен, январь 1649 года
Через тридцать лет в Германию наконец пришел мир. В Праге звон колоколов заглушал грохот пушек, ночное небо над холмами у реки Майн озаряли фейерверки[1488], но не было никакой радости в моравском Ольмюце, где шведская армия стояла восемь лет. Солдаты приуныли и помрачнели, а женщины, следовавшие за ними в обозах, бродили по лагерю понурые и зареванные. «Я на войне родилась, — жаловалась одна из них полковому командиру. — У меня нет ни дома, ни друзей, ни родины. Война — это моя жизнь. Что мне теперь делать? Куда пойти?»[1489] От Ольмюца на три мили растянулся поток повозок, фургонов и путников, уходивших из города. Немногочисленные бюргеры, оставшиеся в Ольмюце, собрались в полуразрушенной церкви и пели благодарственный гимн:
От прещения Твоего бегут они, от гласа грома Твоего быстро уходят,
Восходят на горы, нисходят в долины, на место, которое
Ты назначил для них.
Ты положил предел, которого не перейдут,
и не возвратятся покрыть землю [1490].
Но и через два года после подписания мира все еще не было уверенности в том, что солдаты не вернутся обратно. Мир, который Германия получила в Мюнстере и Оснабрюке, был ничем не лучше урегулирования, достигнутого в Праге тринадцать лет назад.
На переговорах Эрскин особенно настаивал на необходимости учитывать интересы не только шведского государства, но и шведской армии. Да и все союзники хотели застолбить за собой право на расквартирование войск в продолжение еще одного года, чем отчасти и было вызвано затягивание конгресса[1491]. Они просто-напросто пытались отодвинуть подальше наступление критического момента. Перед французским правительством, все еще воевавшим с Испанией и державшим под контролем свою преимущественно однородную национальную армию, такой проблемы не стояло. Неприятности поджидали шведские власти — надо было демобилизовать почти сто тысяч человек, в основном немцев, не имевших никаких иных средств для существования, кроме тех, которые давала война. У шведов же служили протестанты, изгнанные Габсбургами, чехи и австрийцы, возмущенные тем, что правительство, за которое они проливали кровь, предало их ради эфемерного мира. Не устраивала перспектива обнищания бернхардинцев, переметнувшихся к шведам в надежде на лучшее обхождение, чем у Тюренна.
Прескверно складывалась ситуация и с имперской армией. Пикколомини предстояло избавиться от двухсот тысяч мужчин и женщин. Найти занятие в мирной жизни для такой огромной массы людей — задача непростая, даже если бы они все были семи пядей во лбу.
После подписания мира сразу же возникли две нешуточные угрозы. Армии все еще находились в Германии, и любая из конфликтующих сторон, решив, что она прогадала, могла возобновить военные действия, пока у нее для этого имелись наличные средства. Вторая опасность: сами солдаты могли взбунтоваться против генералов, желая продолжить прежний образ жизни, дававший им возможность обогащаться за счет грабежей, и войска превратились бы в обыкновенные банды. В Вене, например, серьезно опасались совместного выступления против миротворцев шведских и баварских войск[1492]. Назначение главнокомандующим Карла Густава, кузена королевы Кристины, не добавило уверенности в том, что не случится ничего непредвиденного. Принц был молод, тщеславен и воинствен. Он хотел завоевывать славу, а не заниматься таким прозаическим делом, как расформирование армии.
Нерешенность определенных проблем также создавала повод для беспокойства. Ни католики, ни протестанты не были удовлетворены компромиссным подходом к урегулированию их притязаний. Миротворцы не предусмотрели никакого механизма для реализации этой части соглашения, и любые попытки навязать новые правила могли моментально привести к возобновлению войны.
Папский нунций осудил весь пакет договоренностей как противоречащий интересам церкви. Испанское правительство выразило свое недовольство императору, обвинив его в предательстве. Флибустьер Карл Лотарингский, полностью исключенный из соглашений, продолжал удерживать в Германии крепость Хаммерштайн, несмотря на протесты. Испанцы объявили о намерении не уходить из Франкенталя. Герцога Мантуи возмутило то, что французское правительство забрало у него часть земель, даже не попросив согласия[1493].