Ответственность за катастрофу настолько расплывчата, что невозможно выделить какого-то конкретного виновника. В некотором смысле каждый человек, обладавший определенным влиянием в германских государствах, виновен в том, что война длилась так много лет. Однако чем больше у человека власти, тем больше и ответственности. Следовательно, надо осуждать прежде всего тех, кто мог остановить войну, но не сделал этого.
Фридрих и Фердинанд, главные антагонисты в 1618 году, могли бы сослаться хотя бы на то, что они руководствовались указаниями Всевышнего. С этой точки зрения каждый вправе оценивать их действия в соответствии с собственными убеждениями. В отношении Иоганна Георга и Максимилиана правильнее было бы применять другие стандарты. Им хватало ума на то, чтобы извлекать выгоды из конфликта. Они должны были воспользоваться им и для того, чтобы прекратить войну. Они были людьми благоразумными вначале, но надо было оставаться таковыми до конца.
Надо сказать, немногим участникам трагедии, среди них оказались Иоганн Георги Максимилиан, довелось увидеть, как начиналась и заканчивалась война. Иоганн Георг в преклонном возрасте умер в своем дворце в Дрездене в 1654 году, окруженный детьми и внуками. Максимилиан Баварский скончался тремя годами раньше в Ингольштадте, лежа в пустой комнате среди отцов-иезуитов.
Эти два князя должны были подавить свои амбиции и создать единую германскую партию, достаточно сильную для того, чтобы обуздать претензии Фердинанда и утихомирить Фридриха без вмешательства как испанцев, так и французов. Они пытались сделать нечто подобное в 1620 году, вступив в альянс с Фердинандом, с тем чтобы он не обращался за помощью к испанцам. Однако Максимилиан скомпрометировал себя, позарившись на титул и земли Фридриха, и Иоганн Георг остался в одиночестве. Требуя себе Лусатию, Максимилиан совершал ошибку, но по крайней мере эту землю давал ему Фердинанд. Иначе дело обстояло с Пфальцем, и притязания на него Максимилиана были преступны и опасны. Он никогда не смог смыть с себя это позорное пятно. Курфюршество постоянно мешало ему играть роль истинного патриота Германии. Он не мог серьезно заниматься созданием единой германской партии, потому что никакая центральная партия не согласилась бы с наглым ограблением другого князя, совершенным с санкции императора. Из-за курфюршества он переметнулся в испанский лагерь, когда появились шведы, а французы бросили его. По этой же причине он потом гнул спину перед Францией и при заключении Вестфальского мира оторвал Эльзас от империи и отдал Мазарини. Эльзасом Германия заплатила за то, чтобы Максимилиан сохранил за собой Пфальц.
В душе он был конституционалистом и противником иностранного вмешательства во внутренние дела Германии, но неправедные поступки привели его сначала к испанцам, а потом к французам. Думал бы князь в решающие моменты больше об интересах Германии, а не Баварии, он мог бы остановить войну: в 1620 году у него были для этого все возможности, и он ими не воспользовался. В масштабах того государства, которым Максимилиан правил, он казался действительно великим человеком: раздвинул границы и стал самым влиятельным светским князем в Германии, — но в масштабах нации и империи, верностью которой постоянно похвалялся, его скорее следовало бы считать либо простофилей, либо предателем, либо тем и другим одновременно.
Иоганн Георг Саксонский вел себя достойнее и продержался дольше, хотя у него было и меньше возможностей для противостояния иностранной интервенции. В 1624 и 1631 годах он сделал серьезную заявку на то, чтобы возглавить единую германскую партию, но ему помешали сначала Максимилиан, а потом шведский король. Тем не менее после гибели Густава Адольфа и до заключения Пражского мира саксонский князь всеми силами старался остановить интервенцию шведов, французов и испанцев. Не получив поддержки, он позволил вовлечь себя фальшивкой Пражского мира в императорский альянс войны. Этот ложный мир, появившийся в результате французско-шведского конфликта и заговора Габсбургов, побудил патриота Арнима уйти в отставку. Иоганну Георгу ничего не оставалось, как плыть по течению.
Его карьера не была блистательной. По крайней мере намерения князя всегда были честны, и потомки могут лишь сожалеть о том, что Иоганн Георг оказался не на высоте в исполнении своего долга, но не обвинять его в предательстве.
Война оставила трагические последствия не только для Германии. Мир, лишь отчасти разрешивший конфликты и охладивший страсти в Германии, создал проблемы и для Европы. Крайне непопулярная среди немцев уступка Эльзаса рано или поздно должна была привести к новой войне; захват шведской короной половины Померании представлял меньшую опасность только потому, что Швеция была явно слишком слаба для ее удержания. Подрывало урегулирование возрастающее влияние Бурбонов на Рейне и стремление Мазарини прибрать к рукам ключевые стратегические районы на границе. Вестфальский мир, подобно многим другим мирным договоренностям, расставил на карте Европы лишь очаги для разжигания новой войны.
Вестфальский мир обычно преподносится как эпохальный в истории Европы. Он как бы разделяет периоды религиозных и национальных войн и отделяет идеологические войны от войн агрессии. Эта демаркация искусственная и надуманная, как и все произвольные разграничения. Агрессивность, династические или другие амбиции и фанатизм всегда присутствуют в войне, и последняя из религиозных войн незаметно переросла в псевдонациональную войну будущего.
Протестантский богемский изгнанник Коменский[1544] писал в Лиссе[1545] в Польше: «Они принесли нас в жертву договорами в Оснабрюке… Заклинаю вас Господом Богом не бросать нас, преследуемых за деяния во имя Христа». В Ватикане Иннокентий X заклеймил Вестфальский мир как «пустой, бессмысленный, несправедливый, предосудительный, безнравственный, негодный, нечестивый, мерзкий, не имеющий никакого значения и законной силы ни сейчас, ни во все времена». После тридцати лет войны как были, так и остались недовольными и экстремисты-католики, и экстремисты-протестанты. И Фердинанду и Кристине пришлось запретить своим священникам выступать с публичными осуждениями Вестфальского мира[1546], а булла Ватикана возымела практическое действие не больше, чем воззвания изгнанных богемских протестантов.
Война, унесшая столько жизней неизвестно во имя чего, заставила людей задуматься над целесообразностью отстаивать свои убеждения посредством меча. Они отвергли религию как повод для войн и придумали другие.
Конфликт, так долго длившийся и столь усердно поддерживавшийся, в итоге не доказал правоту ни одной из сторон. Проблемы война не разрешила. Морально отвратительная, экономически разрушительная, социально губительная, преследовавшая малопонятные цели, бесчестная и фактически безрезультатная, эта война вошла в историю Европы как выдающийся пример бессмысленного кровопролития. Подавляющее большинство населения Европы, подавляющее большинство населения Германии не хотело войны, но как бы ни была велика эта людская масса, она не имела голоса. Их судьба решалась во дворцах. Но и среди тех, кто один за другим втягивался в войну, мало было людей, кто не питал бы надежд на подлинный и прочный мир. Почти все — за исключением, может быть, короля Швеции — вовлекались в конфликт больше из-за страха, а не из-за пристрастия к завоеваниям или к вере. Они стремились к миру и за мир воевали тридцать лет. Люди не понимали тогда и не понимают сейчас, что всякая война порождает только войну.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ
Источники, использованные в книге, указываются на страницах. Я следую принятой практике вначале полностью указывать автора, название, место и год издания, а далее приводить эти данные в сокращенном виде.
Наиболее полная библиография по Тридцатилетней войне содержится в исследовании Дальмана-Вайца: Dahlmann-Waitz, «Quellenkunde der Deutschen Geschichte». На английском языке крайне мало изданий, посвященных Тридцатилетней войне, а в последнее время их почти и вовсе не выходило. В журнале «Cambridge Modern History», volume IV (Cambridge, 1906) также приводится полная библиография источников и комментариев, имевшихся в то время. Новый выпуск журнала, посвященный этой эпохе, на момент написания этих строк (1960) находился в стадии подготовки.
Сравнительно немного появилось новых исследований на английском языке и со времени издания моей книги в 1938 году. Среди них я обратила внимание на две очень интересные биографии. Поразительно откровенно жизнеописание Валленштейна, опубликованное Фрэнсисом Уотсоном: Francis Watson, «Wallenstein, Soldier under Saturn» (1938). Олдос Хаксли раскрывает малоизвестные духовные мотивации политики Ришелье и отца Жозефа: Aldous Huxley, Grey Eminence. Самым значительным биографическим исследованием последнего времени я назвала бы книгу Майкла Робертса о Густаве Адольфе: Michael Roberts, «Gustavus Adolphus: A History of Sweden», 1611—1632. Второй том (1958) посвящен участию шведского короля в Тридцатилетней войне.
Исследование Карла Буркхардта о Ришелье — Carl Burckhardt, «Richelieu: Der Aufstieg zur Macht» (Munich, 1935) — доступно в великолепном английском переводе с 1940 года. Имеется также мое краткое жизнеописание кардинала в серии «Изучай историю самостоятельно»: «Teach Youself History Series» (London, 1949).
Журнал «Паст энд презент» в ноябре 1954 года опубликовал содержательную статью д-ра Й. В. Полишенского, раскрывающего чешский компонент Тридцатилетней войны и ее экономическую подоплеку: J. V. PoliSensky, «Past and Present», November 1954.
Д-р Н. Г. Анлунд, написавший биографию Густава Адольфа — N. G. Ahnlund, «Gustav Adolf den Store» (Stockholm, 1932), переведенную на немецкий язык, — в 1940 году издал биографическое исследование об Акселе Оксеншерне: «Axel Oxenstierna infill Gustav Adolf s Dod».
Во Франции вышло несколько блестящих исторических трудов, относящихся к периоду Тридцатилетней войны. К сожалению, работа Пажеса появилась уже после опубликования моей книги: G. Pages, «La Guerre de Trente Ans». Paris, 1939. Анри Озер, опубликовав «Испанское превосходство» — Henri Hauser, «Preponderance Espagnole», 1559—1660 (Paris, 1933), —дополнил эту тему экономическими изысканиями. Захватывающее описание жизненного пути Ришелье, начатое Габриелем Аното в 1893 году, было завершено с помощью герцога де ла Форса в 1947 году. Шеститомный труд (Gabriel Hanotaux, Paris, 1893—1947) по праву считается шедевром научного познания.
Обстоятельное исследование Огюстом Леманом французско-испанского дипломатического противоборства появилось также после издания моей книги, и я, естественно, не могла им воспользоваться. В «Ришелье и Оливарес: их секретные переговоры в 1636—1642 годах» ярко отображена причудливая и каверзная дипломатия XVII века: Auguste Leman, «Richelieu et Olivares, leurs negociatians secretes de 1636 a 1642» (Lille, 1938).
ПРИЛОЖЕНИЕ