Сиротка Энни у нас в доме живет,
С крыльца кур гоняет и полы метет, —
процитировала Агнес детский стишок.
Подчиняясь душевному порыву, она вдруг обняла и по очереди расцеловала расчувствовавшихся сестер. Затем, не задерживаясь, Агнес поспешно распахнула дверь и вышла на улицу, а три пожилые женщины в немом изумлении стояли и глядели ей вслед. Они вспомнили маленькую девочку, когда-то прибегавшую к ним в дом, и размышляли о том, что их жизнь могла бы сложиться иначе, Бог дал бы каждой дочь, какой стала для них Агнес...
Агнес торопливо шла по улице, мысленно коря себя за то, что завела с сестрами разговор о скучной, серой жизни, о безрадостном завтрашнем дне. Разве в будущем их ждало много радости? Но в то же время их жизнь вряд ли можно назвать тусклой и унылой. Почти неизменно сестры оставались жизнерадостными и неунывающими. Все знали, что женщины не отказывали себе в удовольствии вкусно поесть, сходить в театр, на концерт. Сестры посещали музей, ездили в Дарем или катались по реке. Нет, скуки в их жизни не было и однообразия тоже. Агнес думала об этих милых женщинах, и на душе у нее посветлело. Но когда она сможет надеть свой новый наряд? Да и представится ли когда-либо случай? Девушка сильно сомневалась в этом. Но все равно, она сможет любоваться этими красивыми вещами, прикасаться к ним, и никто не запретит ей мечтать.
Часть II
Усадьба
Глава 1
Комнату освещали кованые газовые светильники и стоявшие на столе канделябры. За праздничным ужином собралось семь человек. Во главе стола сидел полковник в отставке Хью Джордж Беллингем Фарье. Напротив полковника восседала с царственной осанкой его жена — высокая светловолосая Грейс Мей Фарье. По правую руку от нее занимал место их старший сын Реджинальд Джон Хью Фарье, как две капли воды похожий на отца в молодости: бравый молодой офицер, высокий, темноволосый и темноглазый. Выглядел он значительно старше своих двадцати девяти лет. Слева от матери — второй сын, двадцативосьмилетний Генри Джордж Фарье, служитель англиканской церкви. Круглолицый и светловолосый, он был не таким рослым, как старший брат, и унаследовал цвет лица матери. В его серых глазах вспыхивали веселые искорки.
По другую сторону стола, справа от полковника, сидела их дочь Элейн (в замужестве Доусон-Портер), небольшого роста, пухленькая, полная противоположность высокой худощавой матери. У нее у самой было уже трое детей.
Самый младший из Фарье, двадцатипятилетний Чарльз Уильям Беллингем, сидел слева от отца. Он был чуть выше среднего роста и внешне немного походил на старшего брата. Но если Реджинальд считался общепризнанным красавцем, то Чарльза скорее можно было назвать молодым человеком приятной наружности.
Особого внимания заслуживала также присутствовавшая за столом пожилая леди. Никто в семье не знал в точности ее возраст. Любую из названных цифр она категорически отвергала.
Эстер Форестер, любовно называемая в семье Несси, приходилась полковнику сводной сестрой. Уже многие годы никто не видел ее настоящего лица, постоянно скрытого под слоем пудры и грима, покрывавшем даже шею и грудь по вырезу декольте ярко-красного вечернего бархатного платья.
— Ты еще младенец, — наставительно говорила она, энергично указывая вилкой с подцепленным на нее куском мяса в сторону Чарльза. — О женщинах ты не знаешь ничего, мой дорогой. Веками они оставались за кулисами жизни, теперь им это надоело и они решили выйти на широкую сцену. Запомни мои слова.
Кусок мяса сорвался с вилки и шумно шлепнулся на тарелку под общий дружный смех. Один только полковник произнес строго:
— Несси, веди себя прилично.
— Уймись, Хью. Все эти годы власть была у Грейс, хотя она и держалась в тени твоего трона. Пока ты там где-то играл в солдатики, кто, по-твоему, вел дела в усадьбе, командовал в доме? И это относится ко всем женщинам. — Пожилая дама на сей раз направила вилку в сторону Элейн. — Взгляните-ка на нее, она вынуждена рожать детей, как крольчиха, хотя сама еще ребенок.
— Точно, тетя Несси. Ты совершенно права. Но что, по-твоему, мне делать, как прикажешь поступить?
— Покажи себя, девочка. Предъяви ему ультиматум. Скажи — нет, или...
— Несси! — тихо, но решительно произнесла Грейс.
— Хорошо, хорошо, буду паинькой, но не потому, что ты мне это говоришь, а ради нашего дорогого Генри, а то, не дай Бог, его сейчас удар хватит.
Очередной взрыв смеха сотряс стены.
— Ничего подобного, тетя Несси, — живо откликнулся молодой духовник. — Ты забываешь, что на исповеди мне приходится выслушивать кое-что и похлеще.
— Ох уж эти церковные дела. А почему бы тебе не отправиться в Рим и не покончить со всем этим?
— Быть может, я так и поступлю. Кто знает, как жизнь сложится. Я ведь могу и продвинуться.
— Серьезно? Бог мой, знал бы ты, что творится в церковных верхах.
— Ничего не знаю об этом, так что с радостью тебя послушаю.
— Генри, ты не лучше Несси. Прекрати сейчас же.
— Хорошо, мама, — расплылся он в улыбке.
— Будет лучше для всех, если ты вернешься в Париж как можно скорее. — Полковник кивнул в сторону сводной сестры.
— Отлично, солдафон, я отправляюсь завтра же.
— Ты не сделаешь этого! — дружным хором запротестовали остальные.
— А тебе не кажется, что ты достаточно поколесила по свету? — обратился к Несси Чарльз. — Почему бы тебе не осесть здесь?
— Что? Поселиться в Англии? Да я бы тут не осталась ни за какие коврижки, предложи они мне хоть половину королевского дворца. Но на этот раз я, наверное, вернусь в Париж и проведу там остаток дней. — Она взглянула на полковника и перевела взгляд на Реджинальда. — Близится время, когда не станет Франции, да и от Англии мало что останется, как, впрочем, и от других мест.
— На что ты намекаешь, Несси? — тихо спросил Джон.
Пожилая леди подалась вперед и без тени улыбки произнесла:
— Странные вещи стали твориться в мире с недавнего времени. В Париже мне приходилось вращаться в разных кругах. Должна вам заметить, за всей этой улыбчивой дипломатией смутно угадывается движение неких темных, но достаточно сильных течений. Кайзер Вильгельм в Германии весьма честолюбив. А здесь среди королевской семьи находится довольно глупцов, не видящих дальше собственного носа. Они продают дочерей за границу, и те становятся рабынями во дворцах. Вижу, как вы недоверчиво качаете головами. Но все вы раззявы, и нечего со мной спорить. Вы не замечаете, да и не желаете замечать, что творится вокруг, дальше своей усадьбы носа не высовываете. Когда ты в последний раз была за границей? — поинтересовалась она у Грейс.
— В прошлом году. В Риме.
— И сколько же ты там прожила? Полагаю, недели три в отеле, где прислуга большей частью состоит из немцев, половина которых шпионы.
— Пожалуйста, оставь эти разговоры, тетя Несси, — подал голос Реджинальд. — Ты просто начиталась французских бульварных романов. Сейчас модно писать о секретных службах, шпионах, наемных убийцах и мятежниках.
В комнате на некоторое время воцарилась тишина. Нарушив молчание, Несси продолжала:
— Вы начисто забыли об англо-бурской войне[2], хотя раненая нога Хью и "хранит" память о ней. А для чего, по-вашему, нужны военные? Реджи, зачем они тебя учат? Уж наверняка не для забавы. Тебя учат, чтобы воевать. И война уже не за горами. Лада, жадность требует удовлетворения. Турция расколота. Италия торопится поживиться, ухватить кусок пожирнее. Да, что там говорить. Она прибрала к рукам Триполи и острова. Не успел ноябрь закончиться, а Греция уже отхватила себе Крит. Всем нужна земля. Одна страна засматривается на территорию другой. Да и люди заражены той же страстью. Вспомни-ка, Хью, нашего дедушку. Он присоединил к своему участку пастбище, которым долгие годы свободно пользовались жители деревни, а еще купил ферму Хупера, чтобы зацепиться за его землю, ту самую, на которой ты живешь...
— Все это дело прошлое, тетя Несси, — заметил Чарльз. — Нынче у нас в правительстве либералы. Всем хорошо не бывает. Недовольные всегда найдутся. Изменения происходят каждый день.
— Ох уж эти либералы. Одно слово — бесхребетники.
— А тебя больше устроили бы консерваторы?
— Нет, мне их тоже не надо. У них свои грехи. Эти против любых новых веяний, потому что их интересы слишком широко и глубоко распространяются. А еще Ирландия — пороховая бочка. Консерваторам хочется силы. Они скоро ее получат, очень скоро, им ее покажут. И поделом им, отступникам. А еще этот Черчилль. Он был одним из них, и что же сейчас? Присоединился к либералам. Теперь он числится гуманистом. Последнее его дело: попытки улучшить положение в тюрьмах. Кстати, — откинув голову, Несси рассмеялась, — он хочет ввести закон, предусматривающий ужесточение наказания за кровосмешение.
— Несси, выслушай меня, — строго сказала Грейс. — Это рождественский ужин, не забывай об этом. Ты не в Гайд-парке, не на митинге на одном из французских бульваров и не где-нибудь на чердаке среди полуголодных художников.
— Что ты можешь знать о жизни полуголодных художников в Париже?
— Больше, чем ты думаешь. Вспомни, в молодости я провела там три года.
— Да-да, как я могла забыть, — нарочито серьезно закивала головой пожилая леди. — Из школы — в церковь, из церкви — домой, тебе действительно удалось повидать многое, и все же, — она хитро взглянула на Грейс, — признайся, ты никогда не меняла маршрут?
— Можешь не верить, но и такое случалось.
Несси слегка отодвинулась, чтобы не мешать дворецкому Джорджу Бэнксу сменить у нее тарелки. Взглянув на новое блюдо, она обернулась к дворецкому.
— Пудинг с глазурью, Бэнкс? Я так его люблю. Ты не забыл.
— Это заслуга Мадам, мэм, — тактично заметил Джордж.
— Ты так заботлива и внимательна, Грейс. — Несси кивнула невестке. — И, пожалуй, я выпью еще бокал вина, Хью, — обратилась она к полковнику.
— Но ты уже выпила три.
— Вот уж не знала, что у вас спиртное дозировано. Может, вино на исходе?
— Нет, конечно, но я тебя хорошо знаю, и боюсь, как бы нам не пришлось связывать тебя и нести в спальню, если ты превысишь свою норму.
— Меня никогда не относили в спальню, хотя нет, вру, такое случалось, и много раз, должна вам признаться. — Пожилая леди довольно захихикала.
— Тетя Несси, а кто был твой последний друг по национальности? — озорно поблескивая глазами, поинтересовался Чарльз.
— Дай припомнить. — Несси отправила в рот полную ложку пудинга и с очевидным удовольствием проглотила. — Очень вкусно, — оценив блюдо, она продолжала, обращаясь к Чарльзу: — Это был немец. Ну, конечно, он был немец. Немцы плохие любовники: никакого пыла и жара. Мой продержался недолго.
Неизвестно, что послужило последней каплей — сдавленное хихиканье слуг, поперхнувшиеся смехом Реджинальд с Чарльзом, а может, поспешно опустивший голову Генри, — но так или иначе, терпению полковника пришел конец.
— Несси, если не умеешь себя вести, лучше выйди из-за стола! — взорвался он.
— Только заставь меня это сделать, Хью, и я прямиком отправлюсь на кухню. Там я всегда находила приятную компанию. И по опыту знаю: внизу меня ждет радушный прием. Бэнкс, Маккэн, что скажете на это? — Она повернулась к стоявшим у стены слугам. Выражение ее лица было столь красноречивым, что Джордж Бэнкс не замедлил ответить:
— Мне кажется, мэм, вас с радостью примут в любую компанию.
— Так-так, Хью. Тебе очень повезло: твой дворецкий настоящий дипломат. Никто не смог бы ответить лучше, — и вновь обращаясь к Чарльзу, Несси продолжила: — Хочу все же ответить на твой вопрос. На своем пути я встречала мужчин разных национальностей. Были у них и свои плюсы, и минусы. Но все же француз представляется мне самым лучшим любовником, он умеет убедить женщину, что она для него единственная. И лишь француз, посмотрев на мое лицо, может назвать меня красавицей. Чего еще желать женщине?
Ее ответ не вызвал ожидаемого ею веселого оживления.
— Тетя Несси, — тихо промолвил Чарльз, — я, правда, англичанин, однако и для меня вы не только красивая, но и незаурядная женщина, необыкновенно умная и очень обаятельная. И если бы я решил выбрать спутницу жизни, мне бы хотелось, чтобы моя избранница походила на вас.
Эстер Форестер ответила не сразу. Было заметно, как она проглотила подступивший к горлу комок.
— Спасибо, Чарльз, — с усилием проговорила Несси. Слова племянника тронули ее до глубины души.
Некоторое время все молчали. Но когда пожилая леди, быстро взяв себя в руки, заговорила, в ее голосе уже не слышалось предательской дрожи:
— Сейчас ужин завершится, и женщины, как водится, оставят мужчин, чтобы те могли в свое удовольствие посидеть за бокалом портера и выкурить сигару. Но я знаю правила: ты, Грейс, не разрешаешь курить в гостиной, а мне до смерти захотелось покурить. Так что прошу меня извинить, присоединюсь к вам позднее.
— А я поднимусь наверх, — сообщила Элейн. — Надо помочь няне уложить детвору спать. У них был длинный день и вряд ли они быстро угомонятся.
Грейс Фарье встала из-за стола, следом за ней поднялись мужчины. Оставив их, она отправилась в гостиную. Со вздохом усевшись на диван, Грейс стала размышлять, долго ли на этот раз собирается гостить у них тетушка, надеясь в душе, что визит не слишком затянется. Несси все любили и единодушно восхищались ею, но своим присутствием она всякий раз вносила сумбур в сложившийся жизненный уклад. После ее отъезда всегда требовалось некоторое время, чтобы вернуть жизнь в привычную колею, такую знакомую и удобную.
* * *
Полковник с женой разошлись по своим комнатам, Реджинальд с Генри отправились играть в бильярд, а Чарльз с Элейн, как когда-то в детстве, устроившись на ковре у камина, вели беседу. Чарльз по своей давней привычке обхватил колени руками, а сестра сидела, поджав под себя ноги. Оба упирались спинами в кресла.
— Ты говоришь, что не собираешься жениться, — промолвила Элейн, внимательно глядя на брата. — Но как же Изабель Пиккеринг? Мама мне сказала...
— Элейн, это мамина идея, а не моя. Мы с Изабель знаем друг друга с колыбели, вместе росли. И случись ей выбирать между мной и лошадью, вряд ли она отдала бы предпочтение мне.
— Да, пожалуй, ты прав. Но мне кажется, тебе так даже и лучше. Ты свободен, да и я, честно говоря, не представляю тебя женатым. Вполне возможно, ты пойдешь по стопам тети Несси. — Элейн улыбнулась. — Она удивительный человек. Интересно, скольких мужчин знала старушка? Жаль, что оба мужа оставили ей достаточное состояние, чтобы она не беспокоилась о хлебе насущном. Если бы обстоятельства вынудили ее, она бы стала писать. Вот ты — стараешься и пишешь.
— Спасибо... что ценишь мои старания.
— Ты знаешь, что я имею в виду. Так или иначе, но мне кажется, займись тетя Несси всерьез литературой, ее бы ждал успех. Я считаю, у нее есть способности, да, кстати, она когда-то писала.
— На мой взгляд, Несси производит фурор везде, где появляется. Ее многие знают. Реджи приходится много разъезжать, и он не перестает удивляться тому, с какой готовностью распахиваются перед ней очень многие двери. Радушный прием ей обеспечен не только в Париже, но и в Лондоне. Она вращается в дипломатических кругах, и то, что она говорила за столом, не плод ее воображения и не досужие домыслы. Слухи о войне становятся все настойчивее. Как выразился Реджи, мыслит она вполне здраво, какими бы сумасбродными ни представлялись порой ее высказывания. Но я и не считал никогда, что она со странностями. Несси неизменно восхищает меня. Я бы не отказался от таких мозгов, как у нее.
— У тебя и своих вполне достаточно. А вообще-то, у тебя еще все впереди. Чарльз, сколько лет мы с тобой не сидели вот так, как сейчас? — спросила Элейн, меняя позу.
— Наверное, с тех пор, как ты вышла замуж, — немного подумав, ответил брат.
— Да, именно с тех пор. — Элейн наклонилась, ухватила полено и бросила его в пышущий жаром камин. Часть разлетевшихся искр упали на самый край решетки.
Чарльз не стал делать ей замечание: "Осторожно, не прожги ковер", а вместо этого неожиданно спросил:
— Ты не очень счастлива, Элейн?
— Можно сказать: и да и нет, — помолчав, задумчиво ответила она, облокачиваясь на сиденье кресла.
— Это из-за Доусона?
— И здесь ответ тот же. Мне кажется, Доусон ничем не отличается от большинства мужчин. Но, Чарльз, я замужем пять лет и уже пять раз была беременна. Доусон рассуждает как скотовод, а я для него лишь породистая кобылица.
— Элейн, что ты, не говори так! — воскликнул брат.
— Но это правда, чистая правда. — Она вздернула подбородок и нервно облизнула губы. — "Ну же, моя милая, — подражая мужу, проговорила она низким голосом, — пора в постель". Я вышла замуж в двадцать лет. — В голосе Элейн чувствовались грусть и усталость. — И, как ты помнишь, я была глупа и неопытна, не успела даже толком ни с кем пококетничать. Я наивно полагала, что супружеская жизнь светла и безоблачна, а замужество сулит только радость и счастье. Мне представлялось, что муж — это милый, добрый человек, которого нельзя не любить. А как же иначе? Ведь примером был наш отец. Они с мамой обожают друг друга. Но если их сравнивать, то более пылким я назвала бы отца. Когда появился Доусон, он сразу меня увлек, я чуть ли не на шею ему бросилась. Он был такой большой и сильный, а считается, что крупные мужчины — добродушные великаны. Конечно, я не могу сказать, что он жестокий и злой. Нет, просто невнимателен и не чуток к переживаниям других. Огромный невежественный фермер, помешанный на лошадях. Доусон не смог оторваться от своих конюшен, даже чтобы отметить здесь Рождество. Он никогда не ездит с нами. Нет, как-то раз приезжал, но радости от этого было мало. Чарльз, у меня такое впечатление, что он в своей жизни не прочитал ни одной книги. Возможно, в школе его и заставляли это делать, но с тех пор книгу он в руках не держал. Кроме того, Доусон на тринадцать лет старше меня. Ах, Чарльз, ты единственный, кому я могу открыть душу.
— А мама?
— Знаешь, с мамой у меня не получается говорить так откровенно, как с тобой. Когда у меня случилось два выкидыша... Ох, ты ведь не знал об этом, да, Чарльз?
— Нет, я как раз хотел спросить тебя... о пяти беременностях.
— Один раз это случилось на четвертом месяце, а другой — на шестом. "Не переживай, в следующий раз все пройдет хорошо" — вот все, что сказала мне мама. А что Доусон? Он сделал вид, будто ничего не заметил, на меня он, кстати, тоже некоторое время не обращал внимания. Ведь я не оправдывала его надежд, не укладывалась в график увеличения поголовья.
— Дорогая, ты преувеличиваешь?
— Нет, Чарльз, нет, и ты знаешь, что я права. Тебе Доусон никогда не нравился.
— Мне казалось, — Чарльз отвел глаза, — что он староват для тебя. Когда ты вышла замуж, мне было всего девятнадцать, и ты моя единственная сестра. Мы всегда так дружили. Ты права, он никогда мне не нравился. И хочу спросить тебя, если дела обстоят именно так, почему ты не уйдешь от него? Ты могла бы вернуться к родителям.
— Ах, Чарльз, не говори глупостей. Что происходит с женщиной, покинувшей мужа? Виноватой всегда оказывается она. И потом, ты уверен, что он отдаст мне детей? Он каждый день учит Джона ездить верхом, несмотря на то что мальчику всего четыре года. И у Грейс уже есть свой пони. А вот Артур его мало интересует, и все потому, что мальчик часто плачет. Муж винит в этом Томпсон. Ему кажется, что няня слишком молода. Но ей уже двадцать три, а детей нянчит с четырнадцати лет. Я сказала Доусону, что уж если она не может успокоить Артура, то и никому с этим не справиться.
— Но я что-то не слышал, чтобы он здесь плакал.
— Это и странно. Мы здесь вот уже целую неделю, а Артур ни разу не заплакал ночью. Может, тут молоко другое? О Чарльз, я, наверное, огорчила тебя своими откровениями?
— Да уж, не порадовала.
— Забудь об этом. Расскажи лучше, где собираешься проводить отпуск в следующем году?
— Еще не думал.
— Снова во Флоренции?
— Не исключено.
— Тебе стоит написать о ней книгу. Впервые ты оказался во Флоренции в восемнадцать лет и с тех пор каждый год туда возвращаешься. Наверное, под впечатлением от этого города ты стал писать о старинных зданиях.
— Может быть, и так, хотя подобные здания стали интересовать меня задолго до этого.
— Но здесь тебе не найти ничего похожего на виллу Медичи в Кафаджиоло и на те охотничьи домики, что покорили твое сердце.
— Ты права, и тем не менее я не пишу об античном мире. Иногда бывает сложно описывать современность. Но ты себе не представляешь, сколько у нас на севере замков и старинных усадеб. В Нортумберленде они встречаются на каждом шагу. Да что далеко ходить, всего в четырех милях отсюда, в Феллбурне, есть несколько чудесных зданий восемнадцатого века, укрытых под сенью тенистых аллей.
Он умолк, когда дверь гостиной отворилась и вошли братья. Реджинальд сменил мундир, в котором был во время ужина на темные брюки и домашнюю куртку из синего бархата. Генри, напротив, остался в сутане.
— Боже, ты все еще ешь!? — воскликнул Чарльз, заметив, что Генри облизывает пальцы.
— После ужина прошло так много времени, уже около двенадцати, и вообще это была всего лишь маленькая мышка...
— Неужели ты снял ее с елки?
— Элейн, я взял ту, что висела сзади, совсем незаметно.
— Генри, ты поросенок, вот ты кто.
— Нет, я всего лишь вечно недоедающий помощник викария.
— Уж кто-кто, а ты голодным не останешься, — возразил Реджинальд. — Послушай, мне все хотелось спросить, как тебе удалось получить отпуск?
— Я же тебе говорил. Мне делали операцию, вырезали аппендицит. Все произошло очень быстро и неожиданно. Одна минута, и я мог запросто оказаться в Раю.
— Но, как я понял, дело было три недели назад.
— Да, все так, но у его преподобия есть дальний родственник, которого он спит и видит на моем месте, поэтому я и получил отпуск по болезни, захвативший и празднички, а все для того, чтобы его дражайший Джонатан мог приехать помочь в рождественской службе. Мне эта служба нравится, но возражать я не стал, ибо знаю, что он так или иначе намерен отделаться от меня. К сожалению, наши взгляды во многом не сходятся. Его преподобие собирается брать плату за места на скамьях в церкви, кроме тех, что расположены позади колонн. Я не могу сказать, что категорически против платных скамей, пусть платят те, кто может это себе позволить, и то в разумных пределах. Викарию также не понравилось, когда я позволил себе поинтересоваться, не думает ли он, что врата Рая открываются только золотыми и серебряными ключами и, может быть, он верит, будто у врат стоит чиновник и выясняет родословную каждого.
— Неужели ты все это ему выложил? — усомнился Чарльз, смеясь от души вместе с остальными.
— Конечно же. Только так можно высказать ему свое мнение. Он принадлежит к типу людей, кто не вступает в споры.
— И что же он ответил? — спросил Реджинальд.
Генри облизнул палец и вытер его о сутану. Он сделал это так по-детски, что все расхохотались.
— "Вам многому предстоит научиться, мистер Фарье", — с важным видом изрек Генри и рассмеялся. — Но он не добавил, что лучший способ узнать жизнь — это перейти в другой приход, о чем он и позаботится. Так что, возможно, скоро я распрощаюсь с Мидлендом и снова окажусь в грязноватом Гейтсхеле или Сандерленде, на все воля Божья.
— Ах, Генри, знаешь, ты кто? — спросила Элейн, едва переведя дух от смеха.
— Да, знаю, — глядя на нее, ответил Генри. — Я один из юродивых.
— И что тебя потянуло в духовники? — с искренним удивлением воскликнул Реджинальд, устраиваясь на корточках рядом с сестрой.
Все трое вопросительно уставились на одетого в черную сутану брата, а тот, в свою очередь, задумчиво изучал висевшую над камином картину, изображавшую стадо на фоне пейзажа Шотландии.
— Сам не знаю, Реджи. Я много раз задавал себе тот же вопрос. Можно было бы сказать, что я пришел к этому постепенно, но это не было бы правдой. Оглядываясь назад, вижу, что все произошло стремительно быстро и так неожиданно, будто меня подтолкнули к этому решению. Да и к чему ломать голову, — он махнул рукой, — что есть, то есть. — Генри повернулся к Чарльзу и Элейн. — А ведь вы когда-то любили сидеть вот так. О чем сейчас говорили?
— О тех временах, когда мы были еще юными и наивными, — ответил за двоих Чарльз. — Вспоминали, как гадали на Рождество, что найдем утром в чулках. С каким трепетом мы ждали: удивятся ли родители, увидев свои подарки, отец — сигары, а мама — духи. И каждый год все повторялось снова, верно? — Он взглянул на сестру и братьев, те согласно закивали.
— А вы не забыли, как мы ездили с мамой покупать отцу сигары? — добавила Элейн. — А потом отправлялись с отцом в Ньюкасл за духами для мамы.
— А как мы украшали елку на Рождество! Кстати, на прошлой неделе по пути с причала мы с Чарльзом проходили мимо кондитерской, где в витрине увидели сахарных мышек и шоколадных котят. Мы зашли и купили их.
— Вот что я хотел тебе рассказать, — вспомнил Чарльз. — Рядом с кондитерской есть табачный магазин, ты видела. Сегодня я зашел туда за сигарами, и за прилавком оказалась молодая женщина, очень похожая на ту, из кондитерской. Такая же вежливая и услужливая, с приятными манерами. Я решил, что они близнецы. Но оказалось, что это одна и та же женщина, а оба магазина принадлежат ее отцу. В табачном магазине она временно его заменяла. Вот так совпадение!
— Да, интересно, — кивнула Элейн. — А в сигарах она так же хорошо разбирается, как и в конфетах?
— Да, она показала, что знает свое дело. Потом появился ее отец. Опыт у него тоже большой, и он не упустил случая похвалиться этим. Будь он трезвее, едва ли бы так разговорился.
— И сильно он был навеселе?
— Достаточно. По крайней мере, разило от него прилично, и болтал он много, стараясь произвести впечатление.
— А его дочь хорошенькая?
Чарльз отвел взгляд в сторону, словно там его ждал ответ.
— Не могу даже сказать, — покачал он головой.
— Нет, красивой ее не назовешь, — ответила Элейн.
Братья разом повернулись к ней.
— Ее лицо необычно, оно могло бы быть красивым. Но все краски как бы приглушены.
— Ты хочешь сказать, что лучше рассмотрела ее, чем твой братец? — Генри ткнул пальцем в сторону Чарльза. — Или он хитрит? Держу пари, что девушка показалась тебе красивой, — сказал он брату.
— Ну, Генри, если ты так считаешь, значит так оно и есть. Но помню, у меня создалось впечатление, что это очень милая девушка.
— Для начала неплохо.
— Реджи, не надо намеков.
— А что такого? Есть очень обаятельные продавщицы.
— Она не совсем продавщица. Ее отец — хозяин магазина, я же говорил.
— Но, по твоим же словам, эта молодая особа служит в обоих магазинах. Кто же она тогда, если не продавщица?
— Слушай, Реджи, я вижу, в каком ты расположении духа. Ты хорошенько разбавил ужин, а потом на славу угостился портером. Если желаешь обсуждать достоинства продавщиц, тебе лучше обратиться к Генри. Он наверняка знает много хорошеньких прихожанок. А я лично намерен отправиться спать. Ты как, Элейн?
Он встал и подал ей руку, то же сделал и Реджинальд, и они помогли сестре подняться.
— Спокойной ночи, мальчики, счастливого Рождества.
— И тебе, дорогая, — откликнулись они, по очереди целуя ее в щеку.
Элейн взяла Чарльза под руку и вышла с ним из комнаты.
— Элейн изменилась, — заметил Генри Реджинальду, когда они остались одни. — Не похоже, чтобы она была счастлива.
— Почему ты так считаешь?
— Опыт подсказывает. Мне приходится общаться с разными людьми. Я научился делать выводы из того, что вижу и слышу.
— Чудак ты, Генри, — обнимая брата за плечи, сказал Реджинальд, — и всегда таким был.
— Оставь свой снисходительный тон, Реджинальд Фарье. И позволь заметить, индюк ты надутый, есть немало сражений, где воюют не пушками. Так что хочу посоветовать тебе тактичнее вести себя с дамами. И нечего кривиться. Я не слепой и не глухой. Вчера я был в гостях у семьи Комбес, там было и семейство Гаммон. Сара тобой недовольна. А Фрэнсис Комбес? Почему она отказала Дэвиду Пиккерингу? Супруги Пиккеринг пытались выяснить, в чем дело, но я не смог им помочь. Сдается мне, что для тебя лучше поскорее отправиться в свой полк, милейший.
— Черт возьми, — Реджинальд ткнул брата в плечо, — а ты, оказывается, шпион.
— Напрасно ты так думаешь. Это все из-за моей одежды. — Он тронул сутану на груди. — Глядя на нее, люди начинают думать, что тот, кто ее носит, лишен всех человеческих слабостей, или же полагают, будто он способен дать ответ на любой вопрос. И еще, помнишь, постоялый двор в Феллбурне? Не забыл, как тебе досталось от отца, когда в пятнадцать лет он застал тебя там с девицей? Отец отстегал бы тебя, не вмешайся мама. Поэтому запомни на будущее, братец, пусть на мне сутана, но я продолжаю оставаться Генри Джорджем Фарье.
— Хорошо, хорошо! Ты всегда удивлял меня, Генри. Я принимал тебя за чопорного священника, а твоя сутана, как выяснилось, скрывает несостоявшегося сексуального маньяка.
— Не неси ерунду. — Генри с досадой отмахнулся от брата и направился к двери.
Реджинальд захохотал ему вслед.