— Мне кажется, я видел тебя! — воскликнул я. — Я был у расселины в конце ледника с Фрэнксом, и я видел пролетевшую над нами птицу.
— Феликс, ты дашь мне закончить? Я долетела до конца льдов, а потом увидела огромную равнину с цепочкой городов. Городов. А потом увидела пустыню.
— Но как ты…
— Я как раз подошла к этому. — Она подняла обе руки перед собой, удерживая видение. — Я увидела пустое место с большими кучами и курганами. Туда опускались зеленые огоньки, и мне показалось, что я видела птиц. Я стала спускаться, и там был человек, показывавший на меня палкой. Но это оказалась не палка.
— Ты хочешь сказать, что кто‑то подстрелил тебя?
Она удивленно и медленно провела руками по лицу.
— Я — я думаю, что да. Что‑то ударило меня, и было как в больнице — я начала странно чувствовать себя и зеленеть. Сначала я подумала, что я снова в своем гробу. Но я была сжата со всех сторон, а папочка купил мне большой гроб, ну, ты знаешь, весь в розовой тафте.
Я отнял одну руку от ее лица.
— Я помню, Кэти.
Она вырвала свою руку из моей.
— Я не хотела снова возвращаться в это тело! Когда я выползла из мусора и поняла.., я захотела умереть. Но я не могу. Мы все застряли тут навсегда, Феликс. Ты знаешь об этом? Синусоид объяснил мне. Я не представляю, что я буду тут делать вечно. Я не знаю, что мне делать!
— ПОЛЕТАЙТЕ, — предложила машина, на которой мы сидели.
ГОВОРЯЩИЕ МАШИНЫ
Ключи торчали в замке зажигания.
— Давай так и сделаем, — сказал я Кэти.
— Сделаем что?
Мы сидели на полночно‑синем «хадсоне» 52‑го. Его ветровое стекло было узким, как прорезь в танке.
— Давай возьмем эту машину. Ты сама слышала, она пригласила нас. — Я погладил бампер.
— ПОГНАЛИ, — сказала машина, открыв дверцу и приглашая садиться.
Кэти поколебалась минуту, потом коротко кивнула.
— Ладно, — сказала она. — Почему нет? Я этих парней знаю всего день‑два. Только сначала я прихвачу пива и сигарет.
— Клево. — Я опустился на водительское место и утонул в мягких пыльных подушках, положив книгу рядом с собой. — Теперь вот что, — сказал я, обращаясь К пустым сиденьям. — Тебе придется начать разговаривать предложениями больше, чем из двух слов. Я не требую, чтобы ты вела интеллектуальные светские беседы, учти это, но я больше не хочу слышать эти гладкие, рубленые фразы.
— ЭТО МОЖНО, — сказала машина, и я вздохнул.
Кэти вышла с полным ящиком пивных бутылок без этикеток, но заткнутых пробками. Должно быть, Спек дал ей денег. «За что?» — полюбопытствовала уродливая часть моего разума.
— Ты думаешь, это в самом деле пиво? — спросил я, когда она открыла другую дверцу и поставила ящик на заднее сиденье.
— НАПАЛМ, — сказала машина, а Кэти со смехом впорхнула внутрь. У нее был счастливый вид.
Машина завелась без проблем и покатила вниз по улице. Никто не выбежал, чтобы остановить нас. Насколько я вообще мог судить, у машины хозяина не было.
Франкс что‑то такое сказал про говорящие машины, перед тем как умереть. Мне стало интересно, воплотился ли он снова и в каком виде.
Тяжелый теплый ветер врывался в мое открытое окно.
Я заметил, что машина с удовольствием сама управляет собой, и убрал руки с баранки.
— МОЛОДЧИНА, — отреагировала машина.
Я протянул руку назад и взял две бутылки. Пиво оказалось холодным, вполне приличного вкуса, не то что виски. Возможно, они сами варили его на Саймионе.
— Хорошо снова куда‑то двигаться, — сказала Кэти. — Я совсем не хочу останавливаться. Прямо сейчас" стоя там…
— Я знаю, — сказал я, думая о людях, что махали Бобу Титеру. — Наверное, хуже смерти может быть только вечная жизнь, — Ой, не говори так. — Она высунулась в окно, подставив лицо ветру. — Что угодно лучше, чем ничего.
Мы уже выехали на центральную улицу, мимо нас проносились огни. Множество машин стояло у тротуаров, но лишь немногие ехали. Внезапное сомнение озарило мой мозг.
— Тебе нужен бензин? — спросил я машину.
— У МЕНЯ РУКА‑НАДГРОБЬЕ И КЛАДБИЩЕНСКАЯ БРЕДЬ, — сказала машина в неожиданном приступе красноречия. — МНЕ ВСЕГО ДВАДЦАТЬ ОДИН, НО Я НЕ ПРОТИВ УМЕРЕТЬ.
Только потом до меня дошло, что это значило. Но я сделал вывод, что бензина у нас достаточно. Я включил радио. Шкала минуту померцала, разогреваясь. Мне стало любопытно, что сейчас зазвучит.
На шкале не было цифр, но когда Кэти покрутила правую ручку, в маленьком прямоугольном окошке задвигался туда‑сюда указатель. Вдруг что‑то щелкнуло, и появился звук. Саксофон, играющий короткими всплесками. Сакс умолк, и мужчина с едва заметным бостонским акцентом продекламировал хайку:
— Напрасно, напрасно обильный дождь проливается в море.
Еще саксофон, еще хайку. Через некоторое время пианино сменило сакс, а чтец принялся за более длинное стихотворение, закончившееся строчками: «Я хочу освободиться от надоевшей мясной круговерти, счастливым и мертвым на небо уйти». Радио смущенно поперхнулось.
Кэти ссутулилась на своем сиденье. Она закурила сигарету и сидела, чуть отвернувшись от меня. Потом потянулась вперед, крутанула ручку радио, и снова зазвучала первая хайку: «Напрасно, напрасно. Обильный дождь проливается в море». Она вздохнула, а саксофон утонул в тихих гитарных переборах.
— Что это, Кэти?
— То, что я хотела услышать. — Она продолжала подставлять лицо тугому ночному ветру. — В машине Спека было такое же радио. Все в эфире непрерывно.
Над звоном беспорядочно перебираемых струн зазвучал другой мужской голос. Он звучал напыщенно и самоуверенно. Трудно было понять, что он говорит. Какие‑то даты, цифры. «Я знал, что надо бы одеться».
— Это Нейл, — сказала Кэти. — Сейчас его редко услышишь.
— Я все равно не…
— Это диск Кэссади и Керуака, их выступление с джазовой декламацией. Мой старший брат дал ее мне, когда я заканчивала школу, и я часто ее слушала. Так я и увлеклась Керуаком.
Снова зазвучал первый голос — Керуак. Он рассуждал о смерти, о Пустоте, об озарении и лысых артистах в черных беретах, вешающих реальность на прутья железных заборов у Вашингтон‑сквер. У него была странная манера соскальзывать то и дело в этакое мелкое хихиканье. Губы Кэти двигались, беззвучно повторяя его слова.
Я начал испытывать ревность.
— Наверное, ты хотела бы разыскать его и сесть у его ног, — сказал я.
— Хорошая мысль, — откликнулась она, щелчком отправив сигарету в окно. — Это — или способ вернуться на Землю. — Затем она смягчилась и улыбнулась мне. — Хочешь послушать что‑нибудь другое?
— Конечно. А что там еще есть?
— Все, что хочешь. Просто покрути ручку, и оно поймает то, что у тебя на уме.
Я повернул ручку, пройдя сквозь невнятное бормотание вероятных возможностей, сам не зная, что я хочу услышать. В конце концов я остановился на «Лед Зеппелин», «Whole Lotta Love». Нарочито тяжелый ритм казался самым подходящим сопровождением для езды по Тракки. Я швырнул свою опустевшую бутылку в окно и открыл новую.
Сейчас мы ехали по дороге, идущей вдоль Свалки.
Падающие на нее зеленые огоньки ясно выделялись на фоне беззвездного ночного неба. Какая‑то фигура, нетвердо держась на ногах, вышла на дорогу. Хич‑хайкер.
Я вспомнил, как Вине задавил человека, и затаил дыхание. Но наша машина остановилась, включила свет в кабине и открыла заднюю дверцу.
— Вам не обязательно садиться, — крикнул я этой фигуре в тщетной надежде удержать хоть какой‑то контроль над течением событий.
— Феликс? — откликнулся оборванец. — Это ты? — он всунул голову в машину и внимательно оглядел меня.
Это был мужчина с клочковатыми черными волосами и ввалившимися щеками. Было что‑то насекомообразное в том, как выглядел его рот. Между раздвинутыми губами виднелись тонкие зубы. Его уши торчали в стороны, как антенны‑тарелки, а в глазах я не смог прочитать никакого выражения. Он был одет в изношенный до лохмотьев черный костюм, которому по виду было никак не меньше полувека, и белую рубашку, но без галстука.
— Боюсь, я вас не узнаю, — сказал я. Из радио вырвалась череда быстрых, сердитых гитарных нот.
— Он похож на Франца Кафку, — заметила Кэти, приглушая звук.
Человек влез на заднее сиденье и улыбнулся Кэти.
Его улыбка была ужасающей. Он быстро заговорил высоким голосом:
— Настоящий Грегор Самса, только в обратном смысле. Я был гигантским жуком до того, как со мной произошла неудачная метаморфоза. — Он отряхнул свой костюм жестом Оливера Гарди, его пальцы мелькали во всех направлениях сразу. Тут до меня дошло.
— Так ты Фрэнке! — воскликнул я. — Ты перевоплотился на свалке Тракки!
Он по‑тараканьи дернул ртом и раздул ноздри.
— Не знаю, Феликс, как вы, люди, можете это выносить. Всю эту мягкую плоть. — Он ущипнул себя за чахлую щеку. — Туловище из зефира, косточки‑зубочистки.
Мне все‑таки надо бы добраться до Пражского сектора свалки и отменить эту гротескную трансформацию.
Он углядел пиво, открыл бутылку и высосал ее с влажным, смачным бульканьем. Прежде чем я успел что‑то сказать, он снова заговорил::
— Я был прав, Феликс, ведь правда же, когда сказал, что мне проломят голову. Я прочитал эту страницу.
Я знал будущее. Это, наверное, твоя подруга Кэти?
Она кивнула:
— Феликс мне о вас немного рассказал…
— И могу спорить, гораздо больше о себе, — добавил Франкс. — Но он вряд ли рассказал вам про Элли, не так ли? — Влажный, отрывистый смешок.
— Франкс, может, замолкнешь? Если тебе так неприятно быть рядом со мной, я буду чрезвычайно рад высадить тебя. Вообще‑то у меня почти не было времени что‑нибудь рассказать Кэти.
— Я вижу, книга все еще с тобой, — сказал он, наклонившись над передним сиденьем. — Не пробовал почитать ее в последнее время?
Я и на самом деле не пробовал. По крайней мере после того, как отрубился на том горячем тротуаре. Я даже еще не показывал ее Кэти. Она взяла ее, раскрыла наугад и прищурилась, всматриваясь в страницу.
— Она вся смазана, — сказала она. — Это…
Я вытащил книгу из ее рук и посмотрел сам. Страница заканчивалась строчками, слившимися в одно пятно, точно как прежде. Неожиданно я понял, что ни разу не входил в ускорение с тех пор, как.., как покинул дом Элли на краю Тракки. Тогда я попробовал отщелкать несколько алеф‑нулей, но чувство того, как это делается, покинуло меня.
Машина резко повернула на проселок между двумя холмами мусора.
— Вот этого не надо! —, резко воскликнул Франкс. — Поворачивай назад.
— Он не ведет, — объяснила Кэш. — Это говорящая машина.
Феликс пронзительно хрюкнул и дернул ручку дверцы. Она отломилась и осталась у него в руке. Дорога была извилистой, изрытой колеями, но машина пошла быстрее, чем до этого. Ее раскачивало, как лодку в море, лучи фар плясали, как сумасшедшие, по горам мусора.
Холодильник. Матрац с торчащими пружинами. Гниющий цукини.
Я придавил педаль тормоза. Она провалилась до пола, словно под ней ничего не было. Баранка вращалась бессмысленно, как колесо фортуны. Тут радио со щелчком замолкло, и в неожиданно наступившей тишине машина сказала:
— БОГ ЕГО ЗНАЕТ.
Франкс завизжал.
Я развернулся на своем сиденье и схватил его за плечо.
— Скажи мне, что ты знаешь, — сказал я, встряхивая его.
— Я забыл, — забормотал он. — Я не хотел запоминать. Итак, ты все‑таки поймал меня, ты и твоя телега, точно, как говорилось в книге. Я и думать не хотел об этом, а теперь это в самом деле происходит. О нет! Я не хочу покидать Саймион! Я не хочу уходить!
Его глаза начали стекленеть, а в уголках рта появилась пена. Я снова встряхнул его, но на этот раз потише.
— Уходить куда, Фрэнке?
Он заговорил медленно, со страданием в голосе:
— В свет. Через рубеж и в свет. Я тогда не сказал тебе правды, почему я был печален.
Я припомнил его поведение на леднике, вещи, которые он говорил в туннеле по пути к алеф‑одному.
— Ты сказал тогда, что печален потому, что не смог остаться в белом свете. А теперь?
Ему понадобилась минута, чтобы ответить. Фары высветили дюжину красных крысиных глаз. И желтые кошачьи глаза, и глаза, каких я вообще раньше никогда не видел. Тут и там вспыхивали злобного вида языки пламени. Перед огнем проносились взад и вперед темные очертания. Пламя вырывалось из дыр в земле. Мне вспомнилась расселина, которую на кладбище раскрыл Дьявол.
Франкс снова заговорил:
— Меня пугает белый свет. Я люблю себя слишком сильно, чтобы вот так раствориться. Ни один из людей на Горе Он не хочет добраться до вершины. Вот почему они идут туда. Для людей, действительно стремящихся к Богу, есть простой путь. За Свалку. Через рубеж. — Его губы дергались, а руки бегали вверх и вниз по телу, как пара живых насекомых. — Я не хочу этого, я не хочу этого… — Он зарыдал. Я отвернулся.
Стекла в окнах сами поднялись, и ни одна дверца не хотела открываться.
— Что происходит? — крикнула Кэти. — Что Там должно быть за Свалкой?
— Пустыня, — простонал Франкс. — Рубеж. — Он впал в ступор.
Кэти смотрела на меня своими глубокими глазами, так похожими на мои собственные.
— О чем это он, Феликс?
— Свалка — это полоса, отделяющая города Лицевой стороны от какой‑то пустыни. Ты сама видела ее с воздуха.
Похоже, все боятся пустыни. Кроме этой машины.
— Кто послал тебя? — спросила Кэти у панели.
Ответа не было. Была машина дьяволом или ангелом?
Или еще одной пешкой вроде нас?
Дорога стала еще хуже, чем была, но машина пошла мягче. Потом мы остановились около огромного факела.
Пламя выпрыгивало из чего‑то вроде каменного колодца в земле. Я подумал, не собираемся ли мы въехать в него.
Возле огня было несколько машин. Они все время перетасовывались, как грациозно струящаяся жидкость. Две бросились к нам и начали разговор с нашей машиной.
Они вздергивали и опускали капоты и взревывали моторами. Иногда какая‑нибудь шина вдруг вспучивалась в пластичном жесте.
Вокруг собрались еще машины. Некоторые становились на цыпочки колес, чтобы рассмотреть нас. Они что‑то вынули из нашего багажника. После заключительного рева моторов они все отъехали за исключением сексапильной красной «ягуарши» с полными плавными обводами и закрывающимися фарами.
Похоже, что она была очень близко знакома с нашей машиной. Они долго разговаривали, иногда поглаживая друг друга покрышками. Я позволил их непрерывному воркованию усыпить меня.
Я не припомню, чтобы мне что‑то снилось. Я проснулся оттого, что наша машина сильно тряслась. Нос машины был задран, и мы в ней подпрыгивали вверх и вниз. Небо было розовым.
На какое‑то ужасное мгновение я подумал, что машина собирается прыгнуть в огонь. Но потом разглядел под нами сочный изгиб красного бампера.
Кэти тоже проснулась.
— Мы на что‑то наскочили?
Но тут наша машина содрогнулась стремительной дрожью и соскользнула с «порше». Они устроились бок о бок, прижавшись друг к другу шинами.
— Они поженились, — воскликнула Кэти. — А вот и ребеночек!
Откуда‑то появился и запрыгал маленький мягкий «фиат‑500». Он был всего четырех футов в длину, а его черты еще не полностью оформились. Его куцые маленькие багажник и капот едва выступали из‑под выпуклых стекол. Он поприветствовал нас коротким гудком.
Пока родители ласкали его, подтянулось еще несколько машин. Начался еще один сеанс хлопанья капотами и рева двигателей. В конце концов мы задом отъехали от огня. Почти все переднее стекло было мокрым, и по нему заметались дворники. Старый потрепанный дизельный кэб дал элегический гудок своей воздушной сиреной, а потом все стали прощально бибикать. Решительным рывком наша машина направилась дальше в глубь Свалки.
— Машине тоже не хочется ехать, — сдавленным голосом сказал Фрэнке. Он проснулся от гудков. — Это из‑за тебя, Феликс. Ты всех нас тянешь за собой через рубеж. Не знаю, как я мог быть таким глупцом. Я думал только о… — Он застонал и стал заламывать руки.
Небо уже совсем посветлело, и нам хорошо была видна Свалка вокруг.
Тут и там мерцало адское пламя, не потерявшее своей яркости при свете дня. Впереди стали видны кучи мусора поменьше, и я смог разглядеть через них плоскую красную пустыню.
— Мы почти приехали, — взвыл Фрэнке. Внезапно в его голосе зазвучало ужасное напряжение. — Я вовсе не обязан уходить. Для меня все еще есть выход, все еще есть… — Он разбил пивную бутылку о край ящика и размахивал зазубренным горлышком.
Я решил, что он собирается броситься на нас, и подвинулся так, чтобы оказаться между ним и Кэти. Я выставил книгу наподобие щита и собрался с духом. Но он удивил меня: быстрым движением он прижал острое стекло к горлу и вспорол его. Выплеснулась струя крови, и он исчез.
Я посмотрел в заднее окно и увидел, как зеленый огонек, который еще недавно был Фрэнксом, полетел, извиваясь, прочь. Поблизости из земли вырывались языки пламени, и один из них, выстрелив изогнутым щупальцем, обхватил его петлей. Еще секунду было видно, как слабый зеленый огонек трепыхается посреди оранжевого пламени, а затем в слабых судорогах агонии он исчез. Он рискнул лишней реинкарнацией и попался. Я вздрогнул и отвернулся.
— Это пламя, — сказала она. — Оно того же цвета, что и огонь, который я видела на небе.
Я кивнул:
— Я тоже видел его, только еще раньше. На кладбище.
АБСОЛЮТНЫЙ НУЛЬ
Машина заглушила мотор сразу же, как только мы выбрались из Свалки. Перед нами расстилался бескрайний, лишенный какой‑либо индивидуальности пустырь.
Обернувшись назад, я увидел Свалку, протянувшуюся бесконечной линией слева направо. Тут и там ландшафт прерывался точками человеческих фигур. Отшельники, святые люди. Но еще через несколько миль от границы Свалки не было ничего, кроме голой красной пустыни.
Ничего — до самого небосклона.
Земля представляла собой гладкую глину, спекшуюся до консистенции керамической плитки. Вектор гравитации был, видимо, направлен от Свалки, потому что мы катились все быстрее. Наше движение вздымало густое облако пыли, трепетавшее за нами, как длинный прямой хвост.
Как всегда, светом сочилось все небо, но горизонт впереди нас был особенно ярким. Белая черта, пылающая, как трещина в обжиговой печи.
Становилось жарко, и я потянул за ручку, открывающую окно. Неожиданно она поддалась, и я смог опустить стекло. Кэти последовала моему примеру, и вокруг нас закрутился поток горячего сухого воздуха. Мы ехали со скоростью миль шестьдесят в час и продолжали набирать скорость. Я проверил тормоза, руль и скорости. Никакого сопротивления, никакого эффекта.
— Мы можем выпрыгнуть, — сказал я.
Кэти покачала головой:
— И закончить, как Франкс?
— Так бывает не каждый раз. — Горячий ветер срывал слова с моих губ, и мне пришлось кричать:
— У тебя есть неплохой шанс вылезти из Свалки в своем прежнем теле. — При той скорости, с какой твердая земля проносилась мимо нас, можно было не сомневаться, что прыжок стал бы смертельным.
— Ты собираешься выпрыгнуть? — крикнула она сквозь ветер.
Я пожал плечами:
— Нет. Видишь ли, я еще ни разу не умер…
— О, Феликс, брось, — перебила она. — Только не говори мне, что ты все еще думаешь, что ты…
— Я знаю только, что хочу добраться до этого белого света впереди, — крикнул я, заглушая ее. Горизонт стал еще ярче, и на него нельзя было смотреть подолгу. — Я еду до конца.
Она высунулась из окна по плечи, пробуя силу ветра.
Мы мчались уже под сотню миль в час, а гравитация была настолько горизонтальной, что я все время сползал в своем кресле вперед. Мы были единственным движущимся объектом в этой плоской красной пустыне.
Кэти снова уселась на сиденье, потом взяла бутылку пива сзади.
— Еще есть время, чтобы решить, — сказала она. Я тоже взял пиво, и мы чокнулись в безмолвном тосте. — — Как ты думаешь, каково это? — спросила Кэти. — Счастливым и мертвым на небо уйти.
— Просто слиться. Слиться с пустотой.
— Может быть, Тракки лучше?
— На какое‑то время. Но не навсегда.
Хотя мы ехали сейчас еще быстрее, ветер стал ослабевать. Как будто снаружи стало меньше воздуха.
— Но я не могу советовать, что тебе делать.
— Ты сам‑то не думаешь, что останешься здесь, — Вдруг сказала Кэти. — Ты надеешься, что Белый Свет отправит тебя обратно на Землю, в твое тело.
— В общем, да, — признался я.
— Интересно, а я смогла бы вернуться? — размышляла вслух Кэти. — Может, я сумею последовать за тобой.
Моя бутылка опустела. Я выбросил ее в окно и, рез ко обернувшись, успел увидеть, как она взрывается стеклянной пылью в пятидесяти футах позади нас.
— ПОСЛЕДНИЙ КРУГ. — внезапно объявила машина.
— Ты еще с нами? — откликнулся я.
— ОТСЧЕТ.
Кэти наклонилась над панелью и спросила:
— Сколько еще осталось до.., до чего бы там ни было?
— ВРЕМЯ ЛЕТИТ.
Она пожала плечами и взглянула на меня. Вдруг порыв ветра зацепил обложку моей книги и перевернул ее. Страницы приобрели более материальный вид, и они уже не были спрессованы так плотно. Я проверил и оказался прав.
Уже больше не было континуума страниц, не было алефнуля страниц. Была обыкновенная книга в двести — триста страниц.
Я посмотрел на одну из страниц и заметил еще одну перемену: там, у Элли, на каждой странице было алеф‑нуль строк. Как только я попал в Тракки, нижняя половина страницы расплылась и смазалась. Но теперь большая часть кляксы исчезла. На каждой странице было несколько сот мелко напечатанных строчек.
Внизу страницы, на которую я смотрел, что‑то мелькнуло. Я внимательно понаблюдал с полминуты и снова заметил мелькание. Одна за одной исчезали строчки! Я пролистал книгу до конца и зажал последнюю страницу в пальцах. Прошло двадцать или тридцать секунд, и вдруг между пальцами больше ничего не стало.
— У нас пропали волосы, — воскликнула Кэти.
Я провел рукой по макушке и ощутил только Кожу. Я выронил книгу и уставился на Кэти. Она почти совсем облысела. Лишь сотня длинных волосков развевалась над ее круглой белой головой.
Озарение пришло из правого полушария моего мозга.
— Кэти, мы приближаемся к нулю. К ничему. На другой стороне Саймиона это направление к Абсолютной Бесконечности. Нуль и Бесконечность. В Абсолюте они становятся одним и тем же…
Машина налетела на маленькую кочку, но не упала обратно на землю. Какая‑то сила вытолкнула меня из кресла и прижала к щитку. Пока я пытался сориентироваться, перспектива сумасшедше переместилась. Плоская красная пустыня по‑прежнему тянулась назад до самой бесконечной линии Свалки, но вместо того чтобы мчаться по ней, мы теперь падали вдоль нее.
Кэти с усилием оттолкнулась от ветрового стекла. Машина нырнула вперед и бамкнула о землю. Шины лопнули, и колеса заскрежетали по сливающейся красной поверхности. Задок задрался, и машина начала медленно кувыркаться, рассыпая снопы искр каждый раз, когда задевала за землю, превратившуюся каким‑то образом в скалу.
Бутылки с пивом выпали из ящика и колотились по кабине вместе с нами. Кэти визжала, и я сумел обхватить ее руками. Направление гравитации снова изменилось, и теперь мы падали вверх, или поперек, или вниз по красной пустыне, упирающейся в пылающий белым горизонт.
— БОГ В ПОМОЩЬ, — сказала машина, и ее не стало. Она превратилась в шар белого света, облетела вокруг нас, а затем так быстро, что нельзя было уследить, вспышкой промчалась в горящую щель впереди.
В каком‑то отношении мне в свободном падении стало легче. Сопротивление воздуха практически не ощущалось, и Кэти, и я, и книга, и дюжина пива падали сквозь ландшафт вместе. Мы медленно вращались, двигаясь параллельно земле. Внезапно я почувствовал, что один мой зуб исчез. Нам уже под сотню, наверное.
Мы с Кэти все еще летели, вцепившись друг в друга.
— Времени почти не осталось, — тихо сказал я ей. У нее были дикие от ужаса глаза, и ей понадобилась целая секунда, чтобы понять меня.
Наконец до нее дошло. У нее остались только передние зубы, и она быстро проговорила;
— Отправь меня назад, Феликс. Я к этому не готова.
Горизонт стал ярче и ближе.
— Ты уверена? Раньше или позже тебе нужно попасть сюда, или Дьявол поймает тебя.
У нас уже совсем не осталось зубов, а пивные бутылки вокруг нас лопались, как мыльные пузыри, и пропадали одна за другой.
— Отправь меня назад, Феликс! — крикнула она. — Да побыстрее.
Это было просто. Я только подождал, пока мы в своем вращении не заняли позицию, в которой она оказалась между мной и землей, и.., толкнул ее. Мы медленно разошлись. Земля удалялась от меня и приближалась к ней. Наши глаза были прикованы друг к другу. Четыре глубоких озера. А потом удар порвал ее в клочья.
Я не отвернулся. Я смотрел не отрываясь, пока не увидел, как зеленый огонек вспорхнул от земли и закружил неуверенно. Это было ее решением, но я чувствовал себя виноватым за то, что позволил ей сделать это. Что я там пообещал Иисусу? Я помолился, чтобы она благополучно перевоплотилась.
Все бутылки исчезли, а моя книга превратилась в тоненькую брошюрку, порхающую рядом со мной. Я потянулся к ней левой рукой, но остановился, увидев, что от руки остался лишь обрубок. Все пальцы на ногах и на левой руке пропали. Правая рука была еще невредимой, и я воспользовался ею.
Я крепко зажал брошюру. В ней осталось пять страниц. Если бы в ней было на страницу больше, то это было бы.., было бы.., я не смог представить себе число больше пяти.
Больше чего? Моя левая нога исчезла с большей частью живота. Голова, две руки и нога. Получалось четыре. Когда‑то у меня было что‑то еще, но что именно?
Правая нога и остатки туловища испарились. Я крепко держал оставшиеся три страницы в щепоти. Мне стало интересно, о чем говорилось на этих страницах. Я медленно поднес их к лицу. Левой руки не стало. Два.
Две вещи. Я и книга. Голова и рука. Большой палец и указательный. А что еще у меня было?
Обложки давно улетучились, и я мог видеть верхнюю страницу. На ней было два слова. Я напрягся, чтобы прочесть первое слово.
И прочел. Один глаз. Одна страница. Одно слово.
Единый.
ЧАСТЬ 4
"Я полагаю, что большинство людей, решивших проверить это, согласятся, что оно является центральным моментом озарения.
А именно, что здравомыслие не является фундаментальным свойством разума и есть лишь обыкновенное, причем переменное, условие, которое, как жужжание колеса, перемещается вверх и вниз по музыкальной гамме в согласии с физической деятельностью, и только в здравом рассудке существует формальное или сравнительное мышление, тогда как голая правда жизни воплощается совершенно вне здравого смысла; и вот именно немедленный контраст между «не имеющей вкуса водой души» и формальным мышлением, когда мы «приходим в себя», оставляет пациента с чувством изумления от того, что ужасная тайна Жизни стала наконец бытовым и привычным делом и что если отвлечься от чисто формальных признаков, то великое и абсурдное имеют равное достоинство".
Бенджамин Пол Блад
ХЭЛЛОУИН
Воздух был полон отвратительного визга. Мимо меня проносились маленькие яркие фигурки, толпой собиравшиеся у фонтана и кружившие около него. Мужчина с жирными грязными волосами склонялся над ними, делая пометки в большом блокноте и вкладывая что‑то в каждую крохотную ручонку. Почему я никак не мог запомнить его имени?
Я сохранял вертикальное положение в толпе темных форм, увенчанных кивающими белыми пятнами. Белые пустые лица жадно наблюдали за судьей. Сэмми. Над головой шипели сине‑белые огоньки. Они мерцали, и движения фигур в масках были порезаны на десятки застывших кадров. Телега с собачьей конурой. Серебряный куб с торчащими из него ногами. Разноцветная ткань, резина, перья, краска.
Мелкий красный дьяволенок пнул меня в ногу, протискиваясь мимо. Его лицо сияло от возбуждения. В правой руке он нес выскобленную изнутри голову. Апельсин.
Шум не прекращался. Он исходил из электрифицированной трубы. Серая металлическая музыка кишок и почек, голос, выкрикивающий имена. Щелчки статического электричества — и все само по себе.
Вокруг меня стоял гул, слова сталкивались друг с другом и слипались. Я должен был вставить что‑нибудь между ними. Из моей груди вылезла опухоль, раскрылась, и мои пальцы вынули из нее белый баллончик. Огонь, теплый дым. Между.
Они шептали мое имя и проталкивали меня вперед.
Но я был слишком скор для них, слишком груб. Я взорвался, пробился сквозь их сердитые крики к рваному краю толпы. Я мог идти куда хочу. И я пошел прочь от этого ужасного шума.
Шаги за спиной и рука на моем плече.
— Феликс, что с тобой случилось?
Я обернулся, дыша дымом внутри. Минуту я рассматривал лицо. Желтоватая кожа, полные губы, пристальный взгляд. Эйприл.
Она взяла меня за руку и потащила обратно, к шуму.
Айрис сидела в своей коляске, одетая в костюм зайчика.