По‑моему, прошел уже месяц с тех пор, как я последний раз прикасался к блоку посланий. Есть в сверхпространственном путешествии что‑то такое, что подавляет желание сочинять письма. Я даже не знаю точно, какое сегодня число. На борту должен быть земной календарь – валяется, наверное, в каком‑нибудь закоулке, – но мне лень его искать.
Мы закрыли нашу лавочку на Хигби‑5 тютелька в тютельку по расписанию. Засыпали котлован и опустили колпак, так что следующая команда археологов – надеюсь, они окажутся менее летучей и восторженной компанией, чем наше сборище ненормальных, – найдет все в полном порядке. Двадцать первого числа прилетел маршрутный крейсер и подобрал нас.
Мы не сообщили Галактическому Центру, что забираем шарик с собой, и тем самым превратили себя в ренегатов, но пока домашние бюрократы обнаружат этот печальный факт, пройдет несколько месяцев. К тому времени мы наверняка откопаем что‑нибудь новенькое и заткнем им глотку. Как убедился на личном опыте Миррик (после пьяного побоища в лаборатории), каждый грешник может получить прощение, если его грех принес достаточно большие дивиденды.
Наш корабль – обыкновенный крейсер, гуляющий по сложному маршруту в квадрате между Альдебараном и Ригелем. Для того чтобы подбросить нас на ГГГ 1145591, ему придется отклониться от курса. Чуть‑чуть. Это оказалось не сложно устроить. Требовались только наличные. Оправдалась старая поговорка землян: «Хочешь – купи себе».
По прибытии на место нас подхватит наемный планетолет, и мы сможем отправиться на поиски астероида. Будем переворачивать систему вверх дном. Планетолог уже отбыл с Альдебарана. Будет ждать нас на ГГГ 1145591. Это тоже стоит денег. Доктор Шейн давным‑давно израсходовал все отпущенные нам средства, но он здорово умеет обращаться с компьютерами, и мы берем деньги в кредит, не предоставляя обеспечения. Продержимся на этом трюке ровно столько, сколько потребуется Галактическому Центру, чтобы обнаружить наши махинации. Господи, защити нас, если мы не добьемся успеха, если мы – пользуясь средневековым выражением – отправились ловить журавля в небе.
|
|
Условия путешествия, как и в прошлый раз, довольно приличные. Просторные каюты, хорошая библиотека, относительно съедобная кормежка. Команда корабля держится замкнуто. Мы тоже. Время на борту сверхпространственного корабля течет как‑то странно – я обнаружил, что обхожусь без сна несколько дней, а потом сплю, как сурок, сутки или двое. Или не сутки и не двое. Или мне все это просто мерещится.
Все мы на взводе, особенно доктор Шейн и доктор Хорккк. Эта парочка гуляет по кораблю с таким видом, будто никак не может понять, что это их дернуло променять спокойные раскопки на Хигби‑5 на полет в полную неизвестность. Как я уже рассказывал тебе, доктор Хорккк отнюдь не принадлежит к числу беспечных романтиков и авантюристов, и на лице у него отчетливо написано: «Как же это Я попал в такую переделку?». Доктор Шейн тоже ошарашен собственным поведением. И только Пилазинул излучает спокойствие и уверенность. Он почти перестал отвинчивать свои конечности и все время повторяет, что судьба благосклонна к нам. Посмотрим, посмотрим.
Мои личные достижения: кажется, я толкнул Яну обратно в объятия Саула Шахмуна.
|
|
Не знаю, как это у меня получилось. Я думал, что мы с Яной работаем на одной волне.
Нет, я вовсе не хочу сказать, что между нами произошло что‑то предельно страстное, или что мы собирались заключить временный брак, или – ну не отрицать же мне подряд все мыслимые варианты отношений! Наши встречи были на редкость целомудренны. Конечно, мы молоды и эмоциональны, но, пожалуй, даже самый строгий пуританин не смог бы обвинить нас в нарушении приличий. Наверное, мне, олуху беспозвоночному, не надо было так сдерживаться. В конце концов, мы взрослые люди. (Нашел место, где делать это заявление!)
Однако, несмотря на вышеупомянутое целомудрие наших отношений, постепенно между нами что‑то начало возникать, и вроде бы никто не возражал, за исключением Лероя Чанга. Будучи самыми молодыми и (если честно) самыми привлекательными землянами в нашей группе, мы с Яной вызывали у всех остальных теплые родительские чувства. Старшие коллеги прямо расцветали в нашем присутствии. И почему это на влюбленных или предполагаемых влюбленных все смотрят сверху вниз?
Теперь нас уже не обволакивают душевным теплом, потому что Яна снова большую часть времени проводит с Саулом. Когда она меня видит, ее взгляд становится таким холодным…
Не знаю, что я сказал или сделал (или не сделал и не сказал), чтобы разозлить ее до такой степени. Может быть, я ей просто надоел. Я иногда бываю таким благопристойным и ясноглазым, что на меня тошно смотреть. Это худший из моих недостатков.
Или на нее напал внезапный интерес к филателии?
Или, наоборот, я никогда не был ей интересен и она просто использовала меня, чтобы разжечь ревность Саула.
|
|
Кто знает? Я даже не догадываюсь.
Это продолжается уже десять, нет, двенадцать дней. Скажу просто: я здорово расстроен. У меня нет никаких прав на Яну, ибо наши отношения не зашли дальше дружеского рукопожатия. Ну… Примерно так. Но у меня почему‑то портится настроение, когда она в очередной раз на два‑три часа исчезает в каюте Саула. И дверь у них, конечно, заперта.
Иногда богатое воображение становится источником дополнительных неудобств.
Единственное – да и то сомнительное – преимущество нынешнего положения моих личных дел состоит в том, что я получил возможность ближе познакомиться с Келли Вотчмен. Как я уже докладывал тебе, сестренка, меня не очень тянет общаться с андроидами, и, не считая последних двух недель, я почти не разговаривал с Келли. Ведь нельзя же считать разговором обмен малозначительными фразами во время раскопок. «Отвратительная погода, не так ли?», или «Пожалуйста, передай мне флягу с водой», или «Ты знаешь, который сейчас час?». И так далее.
Если уж на то пошло, я не могу вспомнить, чтобы когда‑либо раньше разговаривал с андроидом. В колледже на нашем курсе училось несколько ребят‑андроидов, но они держались тесной группой и, казалось, совершенно не искали общества людей из плоти и крови, ну, я и не пытался навязывать им свое. И конечно, у отца работают андроиды. Некоторые даже на очень высоких постах. Но мне как‑то не приходило в голову заводить с ними дружбу. В присутствии андроидов я всегда чувствовал себя несколько неловко, впрочем, я реагирую так на представителей любого меньшинства – обычный для сверхпривилегированных граждан комплекс вины.
Впервые по‑настоящему я разговорился с Келли однажды вечером, как раз перед тем, как Яна бросила меня. В тот вечер я не был с Яной – у нее болела голова, и она отправилась в корабельную барокамеру, надеясь, что несколько часов полного одиночества помогут ей как‑то расслабиться. Вокруг была полная пустыня: доктор Шейн и доктор Хорккк писали отчеты, Пилазинул и Миррик сошлись в смертельном поединке за шахматной доской, 408б заперся в своей каюте, чтобы от души помедитировать, и так далее, и так далее. Я бесцельно слонялся по кораблю, чувствуя себя дрейфующим поленом, забрел в библиотеку, присел, и тут вошла Келли и спросила:
– Том, можно я посижу здесь немного?
– Буду очень рад, Келли, – искренне ответил я и вскочил, чтобы принести ей стул. Чрезмерная галантность – одно из следствий комплекса вины.
Мы уселись друг против друга за светящимся столиком, вырезанным из цельного кристалла. Я спросил ее, не хочет ли она выпить, она отказалась, естественно, но сказала, что не будет возражать, если выпью я. Я заметил, что прекрасно обойдусь и без выпивки. Эти взаимные поклоны заняли нас минут на пять.
Потом она тихо спросила:
– Этот человек преследует меня весь вечер. Как мне заставить его уйти?
Я посмотрел на дверь и увидел, что по коридору крадется Лерой Чанг, очень профессионально крадется. Как в кино. Он бросил на меня злобный взгляд, как бы говоря, что нужно быть изощренным садистом, чтобы вот так все время вставать между ним, Лероем, и женщинами, которых он преследует. Потом он, все еще крадучись, отправился обратно, несомненно шипя про себя и сожалея об отсутствии усов, которые можно было бы крутить.
– Бедный парень, – вздохнул я. – По‑моему, у него проблемы с сексом.
Келли ослепительно улыбнулась.
– Но когда же он, наконец усвоит, что я не могу ему в этом помочь?
Я почувствовал что‑то вроде жалости к крадущемуся Лерою. Сидевший напротив меня андроид выглядел на все сто и был невыразимо желанным. Красивые, слегка выгоревшие волосы Келли спускались до плеч, они как будто светились тем особенным, неповторимым светом, который рождается только в чанах для производства андроидов. Ее большие ярко‑зеленые глаза напоминали драгоценные камни чистой воды, безупречная кожа просто не могла принадлежать смертной, а тонкая ткань, прикрывающая тело лишь в нескольких местах, только подчеркивала наготу. Она была воплощением соблазна. Лабораторные техники жестоко пошутили: создав Келли из горсти аминокислот и двух горстей электроники, они позабыли заложить в эту смесь хоть какой‑нибудь пол.
Я полагаю, она могла бы осчастливить Лероя Чанга, пускай только на время, если бы захотела. Но она не хотела, и не хотела хотеть, и совершенно искренне не могла понять, чего он, собственно, от нее добивается. Интимные желания людей из плоти и крови так же чужды ей, как непонятно нам желание шиламакиан превращать себя в механизмы, как недоступен тхххианам страх высоты.
И все‑таки она была прекрасна. Красота и Страсть, которым только что исполнилось девятнадцать, мечта, галлюцинация, сказочная принцесса. Все андроиды привлекательны, даже красивы холодной стандартизованной красотой, но тот, кто составлял программу для Келли, наверное, был поэтом. Сидя с ней рядом и болтая на профессиональные темы, я чувствовал себя героем видеосериала – типом, который все время вступает в романтические отношения с таинственными красавицами на борту звездолета, направляющегося к дальним мирам.
Однако никто не был настолько любезен, чтобы дать мне сценарий. Мне приходилось сочинять диалог по ходу действия. Келли, после того как я освободил ее от приставаний сладострастного Лероя, казалось, была готова просидеть в библиотеке хоть всю ночь за разговором со мной, но, увы, уже через десять минут я обнаружил, что исчерпал все известные мне темы светской беседы. Не так уж просто найти безобидный предмет разговора, находясь на борту сверхпространственного крейсера – ты заперт и запечатан в небольшой коробке и лишен всякой связи с окружающим миром. Даже о погоде толком не поговоришь. Обговорив все перипетии и неприятные последствия перехода в сверхпространство, обнаруживаешь, что остался на мели.
Чтобы поддержать окончательно закрепившийся у меня в голове образ киногероя (Том Райс – межгалактический секретный агент), я должен был сказать хоть что‑нибудь. И потому мои губы двигались, хотя мозги объявили забастовку. Назовите мне единственную тему, которую вежливый человек не станет обсуждать с представителем расового меньшинства. Ну конечно, вы не спросите его, каково ощущать себя представителем оного. Вежливый человек не наступает на больные мозоли, не втирает соль в рану, не говорит о веревке в доме повешенного и вообще не затрагивает в разговоре темы, которые собеседнику в быту осточертели. Ведь так?
И тут я с ужасом услышал собственный голос:
– Знаешь, я никогда близко не сталкивался с андроидами.
Она спокойно ответила:
– Нас не так уж много.
– Нет. Я не об этом. Вы всегда казались настолько другими, что мне было очень неловко в вашем обществе. Я говорю об андроидах в целом, а не о тебе лично. Мне очень трудно понять, что такое быть андроидом. Так странно, вы люди, люди во всех отношениях и в то же время…
Тут я замолк, сообразив, что несу.
– Совсем не люди? – закончила фразу Келли.
– Примерно так, – пробормотал я.
– Но я человек, Том, – мягко сказала Келли. – Во всяком случае, с точки зрения закона. Так решили ваши собственные законодатели. Ты человек, если у тебя человеческие хромосомы, и не человек, если их нет. И не имеет значения, где ты был зачат – в чане или в материнской утробе. У меня хромосомы человека. Я человек.
Она не возмущалась, не защищалась, ничего не доказывала – она просто констатировала факты. Келли неспособна испытывать сильные эмоции, несмотря на все свои хромосомы.
Я снова заговорил:
– Даже если это так, а я не должен объяснять это тебе, Келли, большинство людей воспринимает андроидов… хм‑м, ну, как не вполне… вы для них не настоящие.
– Возможно, это просто зависть, – серьезно отозвалась Келли. – Мы не стареем, предполагается, что естественная продолжительность нашей жизни втрое больше, чем у людей из плоти и крови. Это серьезный повод для неприязни. Я, например, вышла из чана в 2289 году. Ты понимаешь, что это значит.
Около девяноста. Я так и думал.
– Отчасти ты права, – признал я. – Но есть кое‑что еще. Видишь ли, мы создали вас. И это превращает андроидов – это не мое мнение, но так считают очень многие люди, – в существа второго сорта, дает право смотреть сверху вниз.
– Когда мужчина и женщина создают ребенка, они потом воспринимают его, как низшее существо?
– Бывает, что да, – ответил я. – Но не в этом дело. Зачатие естественным способом – это одно, а создание жизни в лабораторном чане
– совсем другое. Человек при этом чувствует себя немного Богом.
– И потому, – вставила Келли, – вы, богоподобные существа, демонстрируете вашу божественную природу, пытаясь унизить созданных вами разумных существ. А они, мы, андроиды, живем дольше и превосходим вас почти во всем.
– Мы чувствуем себя одновременно высшими и низшими по сравнению с вами. Вот именно поэтому многие из нас не любят андроидов и не доверяют им.
– Как вы, настоящие люди, все усложняете, – покачала головой Келли. – Зачем столько суеты вокруг вопроса о превосходстве? Сели, разобрались, установили различия и занялись каким‑нибудь серьезным делом.
– Не выйдет, – возразил я. – Потому что в природе человека заложено желание превозносить себя, унижая тех, кто хоть чем‑нибудь отличается. В давние времена от этого страдали евреи, негры, китайцы, католики, протестанты, белые – все, кому случалось навлечь на себя неудовольствие ближайших соседей. Пора расовой дискриминации прошла, религиозной – тоже. В основном потому, что народы и культуры Земли настолько перемешались, что без помощи компьютера не разобраться, кто ты такой и кому можешь устроить погром. Теперь мы все вместе не любим андроидов. Та же самая старая песенка. Вы, андроиды, живете дольше нас, ваши тела красивее наших, у вас множество преимуществ, но мы сделали вас и потому, несмотря на зависть, можем чувствовать себя главными, рассказывать о вас анекдоты, не допускать в клубы и студенческие общества и тому подобное.
Что я, в самом деле, тебе рассказываю? Жертвой дискриминации становятся те, кто слабее большинства, но по какой‑то причине вызывает у него тайное восхищение и зависть. Вот раньше бытовало убеждение, что евреи намного умнее представителей других национальностей, а негры – сильнее и подвижнее, а китайцы могут работать куда больше, чем белые, и потому негров, евреев, китайцев презирали, втайне завидуя им, пока в жилах каждого не оказался такой кровяной коктейль, что этот образ мыслей стал просто самоубийственным.
– Возможно, – холодно улыбаясь, предложила Келли, – чтобы решить проблему, стоит создать пару десятков больных, уродливых андроидов.
– Тоже не пойдет. Они просто станут тем самым исключением, которое только подтверждает правило. Единственное настоящее решение – начать выпускать андроидов, способных к воспроизводству, и наплодить метисов. Но ученые говорят, что на это потребуется лет пятьсот, не меньше.
– Лет двести, – равнодушно поправила меня Келли. – Возможно, и того меньше. За дело взялись наши биологи, андроиды. Теперь, когда мы получили права и больше не считаемся рабами или вьючными животными на службе у человека, мы начали понемногу думать о собственных нуждах.
Она меня здорово обескуражила.
– Надеюсь, мы со временем перерастем наше дурацкое отношение к андроидам, – не вполне искренне сказал я.
Келли рассмеялась:
– И когда же это произойдет? Ты сказал чистую правду: стремление кого‑нибудь дискриминировать – в вашей крови. Вы, настоящие люди, право же, такие глупцы! Вы облазили всю Вселенную в поисках объекта для презрения. Вы смеетесь над медлительностью каламориан, сочиняете анекдоты о размерах и запахе динамониан, делаете круглые глаза при столкновении с обычаями шиламакиан или тхххиан или… Да просто всех галактических рас. Вы восхищаетесь их талантами и умениями, что не мешает вам смотреть на них сверху вниз из‑за того, что у них слишком много глаз, рук или ног.
Я чувствовал, что утратил контроль над нашим разговором. Я‑то просто хотел узнать, что значит быть андроидом, занимать такое неудобное положение в нашем сложном современном обществе, а вместо этого вынужден давать объяснения и переворачивать для андроида идиотские предрассудки, свойственные некоему Х.Сапиенсу, эсквайру.
Спасло меня внезапное появление Яны. Она вплыла в комнату с тем мечтательным отсутствующим видом, который довольно часто приобретают люди, просидевшие пару часов в барокамере. Глаза ее были затуманены, а мускулы лица настолько расслабились, что Яна слегка напоминала лунатика. Заходишь в барокамеру, опускаешься в теплую воду со всякой химией, затыкаешь уши, прикрываешь глаза – и ты готов. Яна продефилировала мимо нас, как одна из безголовых жен Генриха VIII, посмотрела на меня, повернулась, оглядела Келли с ног до головы, улыбнулась несколько странно, сказала:
– Извините.
Голос ее был непривычным, звенящим, серебряным. Она пропела свое извинение и улетучилась. С ума сойти!
Каким‑то образом это видение прекратило дискуссию о расовой дискриминации. Мы не стали ее возобновлять. Келли перевела разговор на всякие загадочные особенности трубочек с надписями, и через некоторое время я пожелал ей спокойной ночи и отправился баиньки. После этого случая у нас вошло в привычку проводить вместе вечера – сидеть в библиотеке и разговаривать.
Мне кажется, Келли использует меня в корыстных целях – как защиту от приставаний Лероя Чанга, но я вовсе не против поработать оборонительным рубежом. Я сделал очень интересное открытие: оказывается, андроиды во многом – личности. В характере Келли заложено какое‑то изначальное непробиваемое спокойствие, по‑моему, оно и выдает ее искусственное происхождение. Но есть еще верхний слой – перепады настроения, чувство юмора, острый ум и множество разных разностей. Она с большой горячностью говорит об андроидах. Ну, «если‑вы‑раните‑нас‑разве‑у‑нас‑не‑идет‑кровь?» Но это и неудивительно. Я не утверждаю, что до конца расстался со своими предубеждениями. Я все еще думаю, что Келли похожа на человека. Но… И это чертово «но» никуда не делось. Но я изменяюсь и даже прогрессирую.
Меня несколько пугает мысль о том, что через пару‑другую столетий станут возможными браки между людьми и андроидами и появятся дети. Интересно, какого черта я так беспокоюсь по этому поводу? Боюсь, что приток их крови в нашу генетическую лужу изменит нас? Улучшит нас? Вот это попадает прямо в сердце моего все еще живого предубеждения, и оно извивается и шипит.
Впрочем, я‑то этого уже не увижу. Очень утешительная мысль. Или нет?
На такой неуверенной ноте я остановил запись ровно десять дней назад. Сейчас уже конец ноября, и я взял этот блок только для того, чтобы доболтать постскриптум: через несколько суток мы достигнем ГГГ 1145591. Сомневаюсь, что за это время произойдет нечто достойное твоего внимания, а потому запечатываю блок.
Во всех остальных отношениях сохраняется статус кво. Или ква. Яна не расстается с Саулом, и когда бы я их не встретил, они погружены в заумную беседу о самопогашающихся французских марках 2115 года выпуска, а также о прочей филателии. Келли предложила мне начать собирать монеты – просто в качестве самозащиты. Идея не кажется мне удачной. Что за черт, наверное, Саул просто нравится ей больше. Хотелось бы только знать почему.
Хватит глупостей. Темная звезда ждет нас.
ДЕКАБРЯ 2375. ТРЕТЬЯ ПЛАНЕТА ГГГ 1145591
Мы здесь полностью предоставлены сами себе. И дела обстоят довольно странно. Выбирая тихую профессию археолога, я представить не мог, что она приведет меня к чему‑либо подобному. Во сне бы не привиделось.
Мы прибыли в систему, которая не знает дневного света. У меня такое впечатление, что все мы заколдованы, превращены в гномов и обречены до конца дней своих блуждать по темным тоннелям, освещаемым только слабым багровым сиянием, пробивающимся откуда‑то сверху. Только здесь нет никаких тоннелей. Мы стоим на поверхности планеты. В число здешних курортных условий входит бесконечная тьма.
Даже на Плутоне можно видеть солнечный свет. А здесь – нет. Солнце этой системы – черный карлик, мертвая звезда или, вернее, звезда, настолько близкая к смерти, что мы ощущаем всю силу ее агонии. Настроение у коллег подавленное. Мы мало разговариваем друг с другом. Мелкие ссоры, ставшие экспедиционным бытом, по непонятной причине прекратились. Нет, это действительно какое‑то заколдованное место. Мне кажется, я нахожусь в чьем‑то сне.
Команда корабля, доставившего нас сюда, не стала тратить время зря и быстро смылась. Крейсер сел на третьей, безымянной планете системы. (Мы никак не придумаем ей подходящее имя.) Члены экипажа выгрузили наше оборудование, закрыли люки, и корабль немедленно взлетел.
Наш наемный планетолет оказался на месте. Для космического корабля он размерами не вышел, но для археологов сойдет. Грузоподъемность – двадцать пять пассажиров и команда. Кстати, о расчетах. Нас одиннадцать, но идем мы за двадцать, и все из‑за Миррика. Команда – какое гордое название! – состоит из двух человек.
Капитан явно сбежал из плохой космической оперы – этакий покоритель звездных путей: рубленое лицо, изборожденный морщинами, покрытый вечным космическим загаром лоб, блеклые голубые глаза. Он все время жует какую‑то денебианскую травку (слабый наркотик) и плюется, как верблюд. Эта штука пахнет, словно приторные женские духи, и запах несколько разрушает киношный образ крутого, хотя и несколько пожилого, парня. Его зовут Ник Людвиг и, по его собственным словам, он уже тридцать лет гоняет наемные корабли. Возил всех, когда лоханка была помоложе, пачками принимал на борт миллионеров – в круизы. А вот с археологами сталкиваться не доводилось. Второй пилот – андроид по имени Уэбстер Файлклерк, как и положено андроиду, более чем хорош собой. Странная парочка.
Планетолет послужит нам и средством передвижения, и жилищем, ибо у нас нет оборудования, чтобы установить надувные купола. Выбираясь из корабля, каждый раз приходится открывать воздушный шлюз и проходить стандартную процедуру, что раздражает до крайности. А еще нам надо напяливать скафандры. На этой планете совсем нет атмосферы. Вношу поправку: атмосфера была, но сейчас сохранилась исключительно в замороженном виде. В твердом. Температура воздуха, то есть отсутствия воздуха, градусов на пятьдесят выше абсолютного нуля, а потому позамерзало все: кислород, водород, азот… да что я перечисляю – вся периодическая таблица. Наши скафандры снабжены системой обогрева, но если что‑нибудь произойдет, р‑раз – и ты уже сосулька.
Когда‑то, при царе Горохе, эта планета, наверное, была вполне пристойным миром земного типа. Она несколько массивнее матушки‑Земли, сила тяжести здесь примерно на четверть больше земной, что замедляет движение, но не причиняет каких‑то особенных неудобств. Атмосфера, валяющаяся повсюду огромными кучами льда, ранее, видимо, представляла собой нашу любимую смесь кислорода и азота. Команда землеустроителей легко могла бы превратить это местечко в приличный курорт. Для этого достаточно чуть‑чуть активизировать ядерные процессы внутри местного солнышка и подождать, покуда все не оттает.
Местное солнышко…
Превратилось в навязчивую идею. Оно уже снится мне по ночам и, уверен, не мне одному. Выползая из корабля, мы почти всегда останавливаемся и, забывая обо всех наших археологических делах, задираем головы и принимаемся рассматривать его.
Вся наша компания вынуждена носить телескопические очки. Без них тут ничего толком не разглядишь. Мы находимся в ста десяти миллионах километров от черного карлика. Земля, например, расположена куда дальше от Солнца, но здешнее солнце очень маленькое. И темное. Видимая часть сего светила составляет что‑то около одной десятой солнечного диска, наблюдаемого с Земли. Нужно долго всматриваться в небо, чтобы обнаружить слабый блеск черного карлика на фоне черного космоса.
У ГГГ 1145591, наверное, осталось около миллиона лет жизни, но у них, у звезд, всегда так. Звезды умирают чертовски медленно. Когда выгорают остатки их основного топлива – водорода, они начинают сжиматься, повышая плотность и превращая потенциальную энергию гравитации в тепловую. Именно это и произошло здесь так много миллиардов лет назад, что у меня извилина заскакивает за извилину, когда я думаю об этом. Задолго до того, как Высшие обрели разум, эта звезда уже коллапсировала и стала белым карликом, с плотностью в несколько тонн на квадратный дюйм. А потом выгорала все больше и становилась все темнее.
Теперь, если посмотреть на черного карлика в телескоп, перед глазами предстанет огромное лавовое поле. Тусклый блеск расправленного металла – по крайней мере, нам так кажется, – по которому дрейфуют острова пепла и всякой накипи. Это значит, что температура поверхности звезды сейчас около девятисот восьмидесяти градусов, так что вряд ли в ближайшее время появятся желающие посетить ее. Температура пепла пониже – градусов триста, но зато внутри он очень горячий: ближе к центру, в тесноте, еще идет довольно активный термоядерный процесс. Даже темная звезда излучает тепло, но излучение со временем все уменьшается и уменьшается. Через миллион лет черный карлик выгорит и умрет, превратившись в огромный холодный кусок лавы, бесцельно кружащийся в пространстве, в свидетельство еще одной победы вечной ночи.
Мы не собираемся задерживаться в этом неприятном месте дольше, чем необходимо. Как только удастся выследить астероид, на котором Высшие оставили сейф и робота, мы тут же отправимся в путь.
Орбита планеты краем задевает плоскость вращения пояса астероидов. Там в пустоте летят тысячи и тысячи камешков, можно потратить несколько недель, прежде чем найдем нужный.
Начали с небольшого намека – в том фильме шар показал нам, что корабль Высших опустился на широкую плоскую равнину. Исходя из этого мы рассчитали примерную кривизну поверхности нашего астероида, а получив эту цифру, без труда вычислили его (тоже весьма приблизительный) диаметр. Очень помогли ребята из Луна‑Сити. Конечно, мы ни в чем не можем быть уверены – при расчетах, например, не учитывалась плотность нашего камешка, – но все это позволило нам вычеркнуть из списка девяносто процентов астероидов, размеры которых не подходили.
Потом мы пустили в ход оборудование нашего корабля. Капитан Людвиг настроил свои игрушки и теперь перебирает весь пояс астероидов. Как только в поле зрения появляется камешек более‑менее подходящего калибра, капитан загоняет данные о нем в компьютер и заодно рассчитывает орбиту и способы наиболее удобного приближения к нему. Пока мы набрали около дюжины подходящих астероидов. Пошарим еще недельку и начнем посещать их по одному. Надеюсь, их окажется не очень много.
Похоже, я начинаю понимать, что произошло между мной и Яной.
Через каждые три часа кто‑то должен покидать корабль, отходить примерно на километр и запускать сигнальную ракету. Это как‑то связано с теми вычислениями, которыми Ник Людвиг мучает свои компьютеры. Кажется, это называется триангуляция, но не хочу прикидываться, что понимаю значение сего непроизносимого термина. Выходим по очереди, и доктор Шейн настоял, чтобы мы работали парами – так безопасней. Сегодня утром, когда подошло время, доктор Шейн сказал:
– Том, Яна, оденьтесь, пожалуйста, и, если можно, запустите ракету.
Я был ничем не занят и спокойно пошел к отсеку, где хранились скафандры. Но как только доктор Шейн отвернулся, Яна устремила на меня ядовитый взгляд и прошипела:
– Ты не предпочел бы отправиться наружу в компании Келли?
– У Келли этим утром и так работы по горло, – ответил я, совершенно не понимая, в чем дело.
Да. Вот что случилось сегодня утром. Яна все‑таки оделась и, храня ледяное молчание, последовала за мной. Мы запустили ракету и вернулись. Но теперь я наконец увидел свет.
Яна стала разочаровываться во мне после того самого вечера, когда сомнамбулически вплыла в библиотеку крейсера и застала меня за беседой со слегка неодетой Келли. По всей видимости, Яна решила, что я ухаживаю за мисс Андроид и что у нас завязывается роман.
Клянусь тебе, ничего такого и в голове не держал, я ни разу даже не чихнул в сторону Келли. О да, мы стали добрыми друзьями, но это же чувство чисто платоническое. Между нами не может быть ничего… настоящего, и Яне это прекрасно известно. Только один андроид из миллиона способен испытывать интерес к нашим развлечениям, и это уж точно не Келли. Или Яна ревнует меня из‑за того, что я стал проводить много времени вместе с Келли? Иногда я начинаю завидовать андроидам. Эта идея господа бога – создать людей двуполыми – слишком часто вызывает головную боль.
В нашем списке теперь семнадцать астероидов – потенциальных хранителей потерянного сокровища Высших. Капитан Людвиг считает, что просеял через мелкое сито практически весь пояс, но хочет на всякий пожарный случай понаблюдать еще три дня, то есть до двадцатого декабря. После этого мы взмахнем крыльями и полетим делать осмотр.
Наши шансы обнаружить сейф миллиардолетней давности на неизвестно где расположенном астероиде – и, кто знает, существует ли он вообще? – кажутся мне фантастически ничтожными. Остальные, по‑моему, чувствуют то же самое. Но все сомнения мы держим при себе, стараясь даже не думать о них. Во всяком случае, я стараюсь.
Я окончательно перестал понимать, как мы могли поставить все на такую идиотскую карту. Бросили самую богатую стоянку Высших, которая когда‑либо попадалась археологам, плюнули на приказы Галактического Центра, остались без гроша, скачем от звезды к звезде… Археологам положено быть спокойными, методичными ребятами, способными год за годом стачивать клювом по пылинке с алмазной горы. Что мы, черт побери, здесь делаем? Как дошли до жизни такой? С чего это взяли, что здесь можно хоть что‑нибудь найти?
Темные мысли на темной планете под темной звездой.
Доктора Шейна, похоже, одолевают такие же сомнения. Еще бы – эта дикая охота совершенно не в его характере. Он разваливается на глазах. Мы все слегка обеспокоены его состоянием. Вчера он разъярился и размазал по стенке Стин Стин – нет, действительно, он ему чуть щупальца не поотрывал – за то, что это полено еловое случайно нажало не на ту клавишу, пустило в компьютер два потока информации одновременно и погубило несколько часов тяжелой работы. Доктор Шейн говорил такое, что все были просто шокированы, особенно, когда он прошипел:
– Будь на то моя воля, вы бы в жизни не попали в эту экспедицию! Вас навязали мне, чтобы продемонстрировать расовую терпимость землян!
Стин Стин перенесло этот кошмар удивительно стойко. Его‑ее щупальца слегка дрогнули, боковые складки мантии встали дыбом, и я уже ждал воинственной речи, обвиняющей доктора Шейна в омерзительном шовинизме. Ничего подобного. Как выяснилось позже, этим утром Стин Стин обсуждало с Мирриком основные положения христианства. А вечером я только рот открыл, когда оно сказало:
– Я прощаю вас, доктор Шейн. Вы явно не отдаете себе отчета в том, что говорите.
Маленькая глупая интерлюдия. Но очень неприятно видеть, как милый, добрый доктор Шейн срывается из‑за такого пустяка. Наверное, он очень волнуется. Совсем, как я.
Как ты, наверное, знаешь, я успел прославиться на весь мир своим тактом и ненавязчивостью. Итак, поварив несколько дней в голове замечание Яны обо мне и Келли, я выработал гениальный план разговора на эту тему.
Мы снова отправились вдвоем зажигать сигнальную ракету. По расписанию со мной должен был идти старина 408б, но я поговорил с Пилазинулом, и он устроил так, что Яне пришлось заменить уважаемого коллегу с Беллатрикса. Когда мы выбрались из воздушного шлюза на ледяное плато, я сказал:
– Что ты имела в виду, когда говорила обо мне и Келли?
Во какой я мастер окольных подходов!
Шлем Яны полностью скрывал ее лицо. Голос в моих наушниках был невыразительным.
– Ты о чем?
– На прошлой неделе. Ты спросила меня, не хочу ли я пойти вместе с Келли.
– Мне кажется, ты предпочитаешь ее общество моему.
– Это не так, Яна! Клянусь тебе…
– Дай ракету.
– Черт, Яна, у тебя просто разыгралось воображение! Келли – всего лишь андроид, неужели не ясно? Как ты могла подумать, что возможны…
– Кто будет запускать, ты или я?
Я нажал кнопку.
– Пожалуйста, ответь мне, Яна. Почему ты думаешь, что я и Келли… Что Келли и я…
– Мне не хочется обсуждать эту тему.
Она отошла в сторону, повернулась ко мне спиной и уставилась на черное солнце, неуклюже изображая внезапно пробудившийся интерес к астрономии.
– Яна?
– Я изучаю солнечный феномен.
– Почему ты не обращаешь на меня внимания?
– Не надоедай мне.
– Яна, я пытаюсь объяснить, что у тебя нет поводов для ревности. Ревновать должен я, ведь ты на долгие часы запиралась в каюте с филателистом Саулом Шахмуном. Если ты влюблена в Саула, так и скажи, я мешать не стану. Но если ты устраиваешь все это только для того, чтобы отплатить мне той же монетой за воображаемый роман с Келли, тогда…
– Я уже сказала, что не хочу об этом говорить.
Иногда женщины могут быть такими занудами! Ты не в счет, сестренка. А больше всего не люблю, когда начинают устраивать из беседы драму второй свежести, вставая в позу и разыгрывая уж‑жасающе страстные любовные сцены из последней попавшейся им на глаза мыльной оперы. Слова Яны вовсе не отражали ее чувств ко мне, она просто играла роль холодной разочарованной героини.
С огнем следует бороться огнем. Старая земная поговорка. Я ведь тоже могу играть роль (специально для этого случая написана) пылкого импульсивного героя. Подбежать к упрямой девчонке, схватить ее обеими руками и растопить неразумную, болезненную холодность в страстных объятиях. Я ни на йоту не отступал от сценария. И впилился своим шлемом в ее.
Мы уставились друг на друга через десять сантиметров стекла и воздуха. Сначала Яна удивилась, потом улыбнулась. Она помотала головой из стороны в сторону, я ответил тем же. Старинный эскимосский знак привязанности – потирание носами. Она отступила, соскребла с камня немного инея, размазала его по стеклу моего шлема. Я слепил снежок и запустил в нее. Она поймала его и кинула обратно.
Следующие десять минут мы возились на льду. Нельзя сказать, что большие, жесткие скафандры придавали грациозность нашим движениям. Все это слегка напоминало па‑де‑де в исполнении солистов динамонианского балета. Наконец мы рухнули наземь, задыхаясь и хохоча.
– Идиот! – фыркнула она.
– На себя посмотри.
– Придурок.
– Взаимно. Вплоть до олигофрении.
– Что у тебя было с Келли?
– Ни черта. Только разговоры. Я попался ей в тот вечер на дороге – ее преследовал известный тебе Лерой Чанг, и она нуждалась в защите. Она довольно интересная х‑м… девушка. Но между нами ничего не было.
– Клянешься?
– Клянусь. Теперь переходим к тебе и Саулу…