Герман Мелвилл
Моби Дик
Об этой книге и ее авторе
Эту книгу написал американский писатель Герман Мелвилл. Он родился в 1819 году. Когда ему было 13 лет, его отец умер, оставив без всяких средств к существованию жену и восьмерых детей. Из Нью-Йорка семья переехала в маленький городок Олбени, где Герман, бросив школу, стал работать. Работал он рассыльным в банке, батраком на ферме, приказчиком в магазине. Урывками учился и очень много читал. В пятнадцать лет он уже принимал участие в диспутах местного филологического общества, состоявшего из адвокатов, учителей и журналистов.
Девятнадцатилетнего Мелвилла избирают президентом филологического общества. В это время он служил приказчиком в шляпном магазине своего брата. Но вскоре брат разорился и юный президент остался со своим почетным званием, но без гроша в кармане. Поиски работы привели его на борт пакетбота «Св. Лоуренс», где как раз требовался юнга.
Проплавав одно лето, Мелвилл вернулся в Америку и снова стал искать работу на берегу. Но, то ли не мог найти себе дела по вкусу, то ли море уже заронило в его душу искорку, которая разгорелась затем неугасимым стремлением к морским странствиям, только зимой 1841 года начитанный и мечтательный юноша поступил матросом на китобойное судно «Акушнет».
В то время китобойный промысел был полон опасностей и приключений. Повстречавшись с китом, с корабля спускали шлюпки, на которых гонялись по океанским волнам за животным, пока не вонзали в его тело гарпун. Такая захватывающая дух погоня, постоянная борьба с морской стихией, вечный запах крови и ворвани, длительность плавания (иногда китобойцы по три-четыре года не возвращались в родной порт), привлекали к этому промыслу только самых отчаянных бродяг, беглых каторжников, пропойц, то есть тех, кому нечего было терять.
|
|
Вот в такой компании плавал Мелвилл полтора года. Капитан «Акушнета» оказался человеком жестоким и несправедливым. Кормили матросов плохо. Больные лежали без помощи. Плаванию не предвиделось конца.
Когда корабль приблизился к Маркизским островам и бросил якорь вблизи острова Нуку-Хива, а взорам матросов открылась цветущая райская долина между высокими горными хребтами, Мелвилл решил бежать с корабля. Ему удалось благополучно высадиться на берег, и, опасаясь преследования, он с трудом перебрался через горный хребет в другую долину, еще более прекрасную, чем та, которую видел с корабля. Но эта долина оказалась населенной воинственным племенем людоедов — тайпи.
Карабкаясь через горы, Мелвилл сильно ушиб ногу; она распухла и болела. Он остался жить с дикарями-людоеда- ми. Спал в их хижинах. Ел их пищу. Бывал на их празднествах. Даже однажды видел, как, вернувшись с поля боя, вожди и воины племени съели своих убитых врагов — дикарей другого племени, гаппаров.
Четыре месяца прожил Мелвилл среди тайпи, и хотя они относились к нему вполне дружелюбно и многое в жизни дикарей показалось Мелвиллу справедливее и лучше, чем в жизни цивилизованного общества, но его мучила тоска по родине, по книгам, по интересным собеседникам. При первой возможности он бежал, и вскоре на палубе австралийского китобойца «Люси Энн», случайно подошедшего к острову Нуку-Хива, появился странный юноша. Он хромал, опирался на палку. Борода, как у старика. Волосы — до плеч. Голое тело прикрыто яркой мантией, сплетенной из травы. Это был Герман Мелвилл.
|
|
Он нанялся на «Люси Энн» с правом взять расчет в ближайшей гавани. Он тогда еще не знал, что это старое суденышко охотится не столько за китами, сколько за матросами. Оно находилось в плавании уже много месяцев, но добыло всего двух кашалотов. Капитаном «Люси Энн» был молодой человек, боявшийся моря, китов, матросов и своего старпома, который, фактически командуя судном, был всегда пьян и каждый свой приказ сопровождал зуботычиной. Кормили команду совершенно протухшей солониной, в сухарях копошились черви. Из тридцати двух человек, составлявших экипаж китобойца, десять человек валялись больные в кубрике, а двенадцать бежали. Чтобы не убежали и остальные, капитан не разрешал матросам вы-саживаться на берег.
Вблизи острова Таити, на рейде гавани Паеэте матросы «Люси Энн» взбунтовались и отказались от дальнейшего плавания. Бунтовщиков, в числе которых был и Мелвилл, арестовали и, заковав в кандалы, пять суток продержали в темном кубрике французского фрегата. Но и после этого команда не захотела вернуться на свое судно. Тогда всех заключенных отвезли на берег и поместили в тюрьму. У тюрьмы не было ни стен, ни крыши. Возле полуразвалив- шегося сарая было свалено на землю толстое дерево, распиленное вдоль ствола от основания до вершины. Между обеими половинами зажали ноги матросов, и ствол дерева стал для них общими кандалами.
Недели через три горемычная «Люси Энн», набрав с грехом пополам новую команду из числа беглецов с других кораблей, отправилась в дальнейшее странствие, а бунтовщики, завязав дружбу с охранявшим их туземцем, научились освобождаться из своих деревянных оков и весь день шатались по деревне, только на ночь возвращались в тюрьму.
|
|
Мелвилл каждый день приходил в гавань, мечтая наняться на какое-нибудь судно, которое направляется к американским берегам, но никто не хотел брать матроса из взбунтовавшейся команды. Чтобы как-то прожить, он нанялся батраком к двум молодым фермерам, обосновавшимся на ближайшем к Таити островке Муреа, среди дикой и непроходимой лесной чащи. Нередко на одинокую ферму нападали дикие быки и кабаны, и фермерам приходилось не столько обрабатывать землю, сколько сражаться с дикими зверями.
Проработав на ферме некоторое время, Мелвилл взял расчет, сшил себе из бычьей кожи сандалии (у него не было никакой обуви), накрутил на голову чалму (тропическое солнце жгло невыносимо) и отправился бродяжить пешком. Он обошел весь остров Муреа, переправился на Таити, бродил из деревни в деревню, бывал на деревенских праздниках, похоронах, знакомился с обычаями туземцев и даже был принят таитянской королевой По- маре IV.
На Таити он пробыл больше года, пока не удалось наняться на китобойное судно «Чарльз и Генри» из американского города Нантакета. Но «Чарльз и Генри» направлялся не к Америке, а к Японии. Мелвилл высадился на Гавайских островах и некоторое время жил на берегу, поджидая то судно, на котором он мог бы попасть на родину. Таким судном оказался военный корабль «Соединенные Штаты», направлявшийся из Гонолулу в Бостон.
В 1844 году Мелвилл вернулся в Америку. В это время ему было двадцать пять лет. Почти четыре года он вел жизнь, полную опасностей и приключений, встречался с множеством людей, дышал воздухом экзотических стран. Устойчивый пол его дома еще колебался под ногами, как палуба корабля, а он уже сел писать книгу о своих приключениях на острове Нуку-Хива. Эта книга называется «Тайпи». Имя Мелвилла стало известно читателям. Газеты называли его: «Человек, который жил среди людоедов».
Но одной книгой он не мог исчерпать и сотой доли тех впечатлений, которые накопил за время своих странствий. Для этого требовалось написать еще много книг, осмыслить все то, что он видел, сравнить жизнь цивилизованных народов с жизнью дикарей, понять смысл и бессмыслицу человеческих судеб.
Он поселяется в Нью-Йорке и целиком посвящает себя занятиям литературой: много пишет, еще больше читает и размышляет о пережитом. «До тех пор, пока мне не исполнилось двадцать пять лет, — писал он впоследствии в одном из своих писем, — я вообще не жил. Начало своей жизни я датирую с двадцать пятого года».
Вторая книга Мелвилла посвящена его приключениям на Таити. Она называется «Ому». Критики с уважением отзываются о двух первых книгах молодого писателя-путешественника. Читатели к нему благоволят.
Сразу же вслед за «Ому» он пишет еще две книги. С каким-то исступленным упорством он приковывает себя к письменному столу, как некогда был прикован к деревянной колоде; с безумной отвагой распускает он все паруса своего вдохновения и мужественно отдается бурной стихии своих фантазий, философствований, воспоминаний и обобщений.
С момента возвращения на родину до 1850 года, то есть за пять лет, им написано четыре книги, множество очерков, рассказов и стихотворений.
В 1850 году Мелвилл переселяется из Нью-Йорка в маленький городок Питтсфильд и там, в полном уединении, пишет свою самую вдохновенную книгу, ту, которую вы сейчас держите в руках.
«Моби Дик» не похож ни на одну из прежних книг Мелвилла. «Моби Дик» вообще не похож ни на одну из книг, существовавших до того в мировой литературе. Большинство читателей ничего не поняли в ней. Критики закричали: «Караул!»
«Книга, лежащая перед нами, — писал один критик того времени, — это курьезная смесь фактов и фантазии… На эту смесь наброшен покров мечтательного философствования и невнятных размышлений, вполне достаточный для того, чтобы затемнить смысл описываемых фактов».
Другой критик писал так:
«Мистер Мелвилл явно старается определить, как далеко простирается снисходительность публики… Он испытывает одновременно и нашу доверчивость, и наше терпение… По правде сказать, мистер Мелвилл пережил свою репутацию… он погубил не только свои шансы на бессмертие, но даже доброе имя у современников».
Следующая книга Мелвилла «Пьер» вызывает еще большую бурю. Газета «Саутерн куортерли ревью» объявляет Мелвилла сумасшедшим. «Чем скорее автора отправят в больницу, тем лучше, — пишет критик. — Если же его оставят на свободе, то, во всяком случае, нельзя больше допускать его к перу и чернилам». А газета «Америкен виг ревью» идет еще дальше: «Мистер Мелвилл совершил нечто такое, что нельзя извинить даже помешательством. Он мог бы дойти до предела безумия, мог бы рвать в клочья наш бедный язык, мог бы нагромождать слово на слово и прилагательное на прилагательное, пока не соорудил бы пирамиду бессмыслицы».
Сидя в своем маленьком домике в Питтсфильде, Мелвилл читает эти отзывы. Успех прошел. Книг его не покупают. Друзья отшатнулись. Гнетут одиночество и нужда. Его писательский корабль уже изрядно потрепан бурями, но паруса по-прежнему наполнены вдохновением, и он уверенно идет своим курсом к берегам бессмертия.
После выхода в свет «Моби Дика» Мелвилл прожил еще сорок лет. Он продолжал писать книгу за книгой: романы, философские трактаты, стихи. Но успех к нему больше не возвратился.
Он умер в 1891 году. Семидесятидвухлетний писатель был настолько забыт своими современниками, что в некрологе, опубликованном в «Нью-Йорк таймсе», даже перепутали его фамилию.
Современникам казалось, что волны времени навсегда сомкнулись над Мелвиллом и он погребен на дне забвения.
как тысячи других отважных мореплавателей погребены на дне океана. Но стихия человеческого духа — это самая удивительная и непостижимая стихия в мире.
Через двадцать с лишним лет после смерти Мелвилла, уже в нашем двадцатом веке вдруг снова появился интерес к забытому писателю-путешественнику и особенно к «Моби Дику». С каждым годом этой книгой увлекается все больше читателей. Сейчас «Моби Дик» так же известен во всем мире, как «Робинзон Крузо» или «Путешествие Гулливера».
Многое в этой книге покажется вам странным, и я не берусь объяснить, что автор хотел сказать своим произведением, и почему он писал так, а не иначе, и чем эта книга волнует меня и нравится мне. Но я вовсе не думаю, что надо обязательно объяснять и подвергать анализу все то, что нравится нам. Когда мы видим цветок или любуемся восходом солнца, мы не объясняем себе, чем они нравятся нам, но от этого наша радость не становится меньше.
Так и с этой книгой. Доверьтесь автору, причудливому потоку его речи, буйной его фантазии, страстному его вдохновению, и тогда, быть может, и вам покажется, как кажется мне, что это книга не только о том, как безумный капитан Ахав преследует Моби Дика — свирепого белого кита, но еще и о том, как благородный рыцарь Дон-Кихот преследует зло и несправедливость, как множество других отважных и честных людей в разные времена в разных странах разными способами боролись и борются со злом и жестокостью. И наше сочувствие всегда с этими людьми, если даже они и становятся жертвами в своей неравной борьбе, как одноногий капитан Ахав стал жертвой злобного белого кита.
Полностью сохранив сюжет книги, все эпизоды, связанные с охотой на китов, с капитаном Ахавом, с жизнью на китобойце, с характерами различных персонажей, мы постарались также наиболее точно передать суть философских обобщений Мелвилла, его юмор, реализм и особенности его своеобразного языка.
Д. Дар.
Глава первая
На горизонте — начало
Зовите меня Измаил. Несколько лет тому назад — неважно, когда именно, — обнаружив, что в моем кошельке почти не осталось денег, а на земле не осталось ничего, что могло бы заинтересовать меня, я понял, что пришла пора наняться на корабль и поглядеть на водную половину нашего мира, i Так я поступаю всякий раз, когда в душе у меня воцаряется сырой и тоскливый ноябрь, и уныние настолько овладевает мною, что мне хочется выйти на улицу и начать сбивать с прохожих шляпы.
Я очень люблю плавать по морям и океанам. Только не в качестве пассажира. Ведь для того чтобы стать пассажиром, нужен кошелек, а кошелек — всего лишь жалкая тряпка, если в нем ничего нет. К тому же пассажиры страдают морской болезнью, бессонницей, заводят склоки, — словом, получают, как правило, весьма мало удовольствия. Не плаваю я также ни капитаном, ни боцманом. Пусть уж те, кому это нравится, пользуются славой и почетом, связанными с этими должностями. С меня довольно, если я могу позаботиться о себе самом, не заботясь при этом о парусах, рангоуте и такелаже. Что же касается должности кока, то, хоть это и славная должность, но мне как-то никогда не хотелось самому подержать птицу над огнем, хотя, конечно, если ее как следует прожарят другие и толково посолят да поперчат, тогда никто не отзовется о жареной птице с большим уважением — чтобы не сказать благоговением, — чем я.
Нет, когда я хочу отправиться в плавание, я нанимаюсь простым матросом. Правда, при этом мною изрядно помыкают и заставляют прыгать с реи на рею, подобно кузнечику на майском лугу. И поначалу это довольно неприятно, особенно если носишь старинную, достопочтенную фамилию. Задевает чувство чести. Но, в конце концов, не такая уж беда, если какой-нибудь старый хрыч прикажет мне взять метлу и вымести палубу. Вы думаете, я много потеряю от этого в собственном мнении?
И, наконец, я плаваю матросом еще и потому, что матросу платят деньги, а что касается пассажиров, так я ни разу не слышал, чтобы им заплатили хоть пенни. Напротив, пассажиры сами должны платить. А между необходимостью платить и возможностью получать плату — огромная разница.
Но вот с какой стати я, столько проплававший на торговых судах, на этот раз решил пойти на китобойце — объяснить это я и сам затрудняюсь. По всей вероятности, так уж было мне на роду написано.
Немалую роль, правда, в этом решении играли величественные и загадочные морские чудовища — киты, которые всегда привлекали мое любопытство. А кроме того, меня влекли к себе и отдаленные моря, и дикие берега, и тропические земли. И я с радостью готов был испытать все неизведанные мною опасности китобойного промысла, и в моем воображении уже рисовались целые стада громадных китов, а среди них один — грандиозный и зловещий, внезапно возникавший из морской пучины и сверкавший на солнце, как белоснежный айсберг.
Глава вторая
Нью-Бедфорд
Приняв окончательное решение отправиться в путешествие на китобойце, я запихнул пару рубашек в свой старый ковровый саквояж, сунул его под мышку и, взяв курс на Тихий океан, прибыл в Нью-Бедфорд. Было это в декабре, в субботу вечером. Можете себе представить мое огорчение, когда я узнал, что маленький пакетбот до острова Нантакет уже отплыл и никакого другого транспорта не будет до самого понедельника.
Все юные искатели невзгод и тягот китобойного промысла останавливаются в этом самом Нью-Бедфорде. Отсюда и отправляются пакетботы до Нантакета, который следует считать родиной китобойного дела. Именно в Нантакете был вытащен на берег первый кит, забитый американцами. И откуда же еще, как не из Нантакета, отплыл когда-то маленький отважный шлюп, наполовину груженный булыжниками, предназначенными, как гласит предание, для того, чтобы швырять ими в китов, определяя ту дистанцию, с которой можно метать гарпун?
Итак, прежде чем отправиться к месту назначения, я должен был провести в Нью-Бедфорде ночь, день и еще одну ночь, и потому возник серьезный вопрос, где я буду есть и спать все это время.
Был вечер, весьма подозрительный, морозный и неприютный. Никого в городе я не знал. Дно моих карманов было тщательно обшарено пальцами, которые подняли на поверхность лишь жалкую горстку серебра. «Итак, куда бы ты ни отправился, Измаил, — сказал я себе, стоя посреди мрачной улицы с саквояжем на плече и сравнивая сумрак в северной части небосвода с мраком в южной его части, — где бы ты, в премудрости своей, ни решил остановиться на ночлег, будь любезен заранее осведомиться о цене и не слишком привередничай».
Неверными шагами меряя мостовую, я миновал гостиницу «Скрещенные гарпуны», где все выглядело слишком весело и слишком дорого для меня. Чуть дальше виднелась вывеска: «Меч-рыба». Но из окон «Меч-рыбы» доносился звон бокалов и вырывались столь яркие лучи света, что они, казалось, растопили плотный слой снега и льда перед домом. «Нет, и тут слишком светло и весело, — снова подумал я, — но не теряй надежды, Измаил, продолжай свои поиски!» И я отправился дальше, придерживаясь тех улиц, которые ведут к морю, ибо там, без сомнения, должны были находиться самые дешевые, хотя, может быть, и не самые роскошные гостиницы.
Что за унылые улицы! Пустыри, длиною чуть ли не в милю; ни фонаря, ни освещенного окна. Только где-то вдалеке едва заметный проблеск света, точно свеча во мраке подземелья.
Продвигаясь во тьме, я набрел, наконец, на слабый огонек недалеко от пристани и услышал в воздухе тихий, унылый скрип. Подняв голову, я разглядел над дверью раскачивающуюся вывеску, на которой белой краской было начертано:
Гостиница
"Китовый фонтан"
Питер Гроб
«Гроб?.. Китовый фонтан?.. Звучит несколько зловеще», — подумал я. Ветхий домишко, украшенный этой мрачной вывеской, покосился набок, словно несчастный паралитик. В окнах было темно, из-за двери не доносилось ни звука. «Вот это пристанище мне по карману! — сказал я себе. — Ну что ж, отдерем лед с обмерзших подошв и посмотрим, как выглядит этот «Китовый фонтан» изнутри».
Глава третья