Глава 26
Мы уже поговорили о соскальзывании, и для рассказчика сейчас, пожалуй, не самое удачное время касаться этого аспекта, но вы, наверное, согласитесь, что большинство домов – попытка затормозить соскальзывание, свести на нет. Попытка создать хотя бы иллюзию здравомыслия этого мира. Подумайте о Либертивилле, с его такими трогательными названиями улиц: Камелот, Авалон, Мейд‑Мариан‑уэй. Подумайте о маленьком, уютном домике в Либертивилле, где когда‑то жили вместе Фред, Джуди и Тайлер Маршалл. И дом № 16 по Робин‑Гуд‑лейн разве можно назвать иначе, чем одой повседневности, хвалебной песнью прозаичности? Мы можем сказать то же о доме Дейла Гилбертсона, Джека, Генри, не так ли? О большинстве домов во Френч‑Лэндинге и его окрестностях. Разрушительный ураган, что пронесся по городу, не может изменить простого факта: дома противостоят соскальзыванию, скромно и неприметно выполняют эту важную работу. Они – средоточение здравомыслия.
«Черный дом» – все равно что «Хилл‑хауз» Ширли Джексон, все равно что чудовищное сооружение, построенное в Сиэтле на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, «Роуз Рэд».
Никаким здравомыслием там и не пахнет. Этому миру он принадлежит не полностью. Снаружи на него трудно смотреть, мерещится не пойми что, но, если приглядеться, можно увидеть трехэтажное здание, габариты которого не поражают воображение, они достаточно ординарны. Цвет необычен, все так, мертвенно‑черный, даже окна черные. Но есть в нем что‑то неприятное, навевающее мысли о том, что эти три этажа – только видимость, однако, если отбросить отблеск других миров, дом этот может показаться самым что ни на есть обычным, таким же, как дом Джуди и Фреда.., разве что не столь ухоженным.
Внутри, естественно, все выглядит по‑другому.
Внутри «Черный дом» огромен.
Внутри «Черный дом», можно сказать, бесконечен.
Конечно же, люди попадают туда редко, но те, кто попадает, уже не возвращаются: заблудиться в «Черном доме» – пустяк.
Обычно это бродяги, как взрослые, так и дети. Пропадают там и жертвы Чарльза Бернсайда/Карла Бирстоуна. Впрочем, что‑то он них да остается: одежда, жалостливые надписи на стенах огромных и далеко не всегда трехмерных комнат, кучки костей.
Иной раз попадается и череп, вроде тех, что вымывались из берегов реки в Ганновере в начале 1920‑х годов, когда Фриц Хаарман держал в страхе весь город.
Заблудиться в «Черном доме» не пожелаешь и своего злейшему врагу.
* * *
Давайте пройдемся по комнатам, закуткам, коридорам и переходам «Черного дома», в твердой уверенности, что мы сможем вернуться во внешний мир, мир, сопротивляющийся соскальзыванию, когда захотим (и все равно нам как‑то не по себе, когда мы спускаемся по лестницам, кажущимся бесконечными, или идем по коридорам, тянущимся за горизонт). Мы слышим низкое гудение и отдаленный грохот каких‑то механизмов. Мы слышим посвист ветра, то ли за стенами, то ли на соседних этажах. Иногда мы слышим далекий, злобный лай и знаем, что это лает адский пес аббала (именно он искусал бедного Мышонка).
Иногда мы слышим сардоническое карканье и понимаем, что Горг тоже здесь.., только не знаем, где именно.
Мы проходим по комнатам, где все порушено, и комнатам, которые великолепно обставлены. Многие из них, конечно же, больше дома, в котором они находятся. Наконец, мы добираемся до скромных размеров комнатушки, обстановку которой составляют старый, набитый конским волосом диван и выцветшие красные бархатные кресла. В комнате пахнет готовкой (где‑то рядом кухня, куда заходить нам не следует.., если мы не хотим каждую ночь видеть кошмары). Электрическим приборам как минимум семьдесят лет. Как такое может быть, спросите вы, если дом построили в 1970‑х? Ответ прост: часть «Черного дома», большая часть «Черного дома», стоит здесь гораздо дольше. Шторы тяжелые и тоже выцветшие. Если не считать достаточно свежих вырезок, которые приклеены скотчем к ужасным зеленым обоям, эта комната пришлась бы к месту на первом этаже отеля «Нельсон». Комната одновременно мрачная и банальная, очень подходящее место для старого монстра, который укрылся от своих преследователей и теперь спит на старом диване в рубашке с красным пятном на животе. «Черный дом» ему не принадлежит, хотя при своем патологическом самомнении он думает иначе (и мистер Маншан его не разубеждает). Но эта комната точно его.
Вырезки рассказывают все, что нам нужно знать о смертоносных увлечениях Чарльза «Чамми» Бернсайда.
«ДА, Я ЕЕ СЪЕЛ», – ЗАЯВЛЯЕТ АЛЬБЕРТ ФИШ», «Нью‑Йорк геральд трибюн».
«ПРИЯТЕЛЬ БИЛЛИ ГАФФНИ УТВЕРЖДАЕТ: „СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК СХВАТИЛ БИЛЛИ, ЭТО БЫЛО ПРИВИДЕНИЕ“, „Нью‑Йорк уорлд телеграм“.
«КОШМАР ГРЕЙС БАДД ПРОДОЛЖАЕТСЯ: ФИШ ПРИЗНАЕТСЯ!», «Лонг‑Айленд стар».
«ФИШ ПРИЗНАЕТ: „ЖАРИЛ, ЕЛ“, „Нью‑Йорк америкэн“.
«ФРИЦ ХААРМАН, ТАК НАЗЫВАЕМЫЙ МЯСНИК ГАННОВЕРА, КАЗНЕН 24‑ГО», «Нью‑Йорк уорлд».
«ВЕРВОЛЬФ ЗАЯВЛЯЕТ: „МНОЮ ДВИГАЛА ЛЮБОВЬ – НЕ ПОХОТЬ“. ХААРМАН УМИРАЕТ, НЕ ПОКАЯВШИСЬ», «Гардиан».
«ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ГАННОВЕРСКОГО ЛЮДОЕДА:
«ВЫНЕ СМОЖЕТЕ МЕНЯ УБИТЬ, Я БУДУ СРЕДИ ВАС ВЕЧНО», «Нью‑Йорк уорлд».
Уэнделлу Грину эти вырезки понравились бы, не так ли?
Есть и другие. Помоги нам, Господи, их много, очень много.
Процитирован даже Джеффри Дамер: «Я ХОТЕЛ ЗОМБИ».
Человек на диване стонет. Шевелится.
– Проши‑пайша, Берни! – Слова вроде бы звучат в воздухе сами по себе, рот Берни тут ни при чем.., хотя губы шевелятся, как у второсортного чревовещателя.
Берни стонет. Поворачивает голову налево.
– Нет.., должен поспать. Все.., болит.
Голова поворачивается направо, словно говоря, что вставать Берни не собирается, и вновь раздается голос мистера Маншана:
– Проши‑пайша, они шкоро притти. Ты долшен уходить раньше.
Голова опять поворачивается влево. Еще не проснувшись, Берни думает, что мистер Маншан по‑прежнему спокойно пребывает в его голове. Он забыл, что в «Черном доме» все иначе.
Глупый Берни, пользы от него уже практически никакой. Но полностью отказываться от его услуг еще рано.
– Не могу.., оставь меня в покое.., болит живот.., слепой… гребаный слепой проткнул мне живот…
Но, когда голова поворачивается обратно, голос звучит над правым ухом Берни. Тот отбрыкивается от голоса, не желает просыпаться, не желает терпеть боль. Рана, нанесенная слепым, гораздо серьезнее, чем показалась сначала. Берни убеждает назойливый голос, что мальчик надежно спрятан, что они не найдут его, даже если сумеют проникнуть в «Черный дом». Потеряются в бесконечности комнат и коридоров и будут бродить по ним, пока не умрут или не сойдут с ума. Мистер Маншан, однако, знает, что один из них отличается от всех тех, кто пытался попасть или попадал в «Черный дом». Джек Сойер знаком с вечным и потому представляет собой угрозу, с которой нельзя не считаться. Так что мальчика надобно увести отсюда, доставить в Конечный мир. Под сень Дин‑та, великого огня. Мистер Маншан говорит Берни, что тот, возможно, сможет заполучить мальчика в свое полное распоряжение перед тем, как передать аббала, но не здесь.
Слишком опасно. Извини.
Берни продолжает протестовать, но это сражение ему не выиграть, и мы это знаем. Спертый воздух комнаты уже начинает вибрировать и кружиться, потому что прибывает обладатель голоса. Сначала мы видим черный смерч, потом красное пятно (эскот?), наконец, подобие невероятно длинного белого лица, на котором доминирует один‑единственный черный акулий глаз.
Это и есть настоящий мистер Маншан, существо, которое вне «Черного дома» может жить только в голове Берни. Скоро он материализуется полностью, разбудит Берни (если понадобится, то и пыткой) и использует в своих целях, пока есть что использовать. Потому что сам мистер Маншан не может вывести Тая из его камеры в «Черном доме».
Как только мальчик окажется в Конечном мире, Шеоле, по терминологии Берни, ситуация изменится.
Наконец Берни открывает глаза. Его узловатые руки, пролившие так много крови, тянутся к телу, чтобы пощупать собственную кровь, сочащуюся сквозь рубашку. Он смотрит, видит, как расползлось красное пятно, и кричит от ужаса и трусости. У него и мыслей нет, что, убив стольких детей, он заслужил возмездие – удар ножом, нанесенный ему слепым. Удар этот кажется ему чудовищной несправедливостью.
Впервые ему в голову приходит на редкость неприятная мысль: а вдруг придется платить за содеянное? Он видел Конечный мир. Видел Конджер‑роуд, петляющую по нему и приводящую к Дин‑та. Вывороченная, выжженная местность по обе стороны Конджер‑роуд напоминает ад, и, конечно же, Ан‑так, Большая комбинация, просто ад. Что, если его определят именно туда? Что, если…
Ужасная, парализующая боль пронзает внутренности. Мистер Маншан, полностью материализовавшийся, протягивает дымящуюся, уже непрозрачную руку и тычет ею в рану, нанесенную выкидным ножом Генри.
Берни кричит. Слезы текут по морщинистым щекам старика детоубийцы.
– Не мучай меня!
– Тохта делать, што я гофорить!
– Я не могу, – хнычет Берни. – Я умираю. Посмотри, сколько крови. Или ты думаешь, это царапина? Мне восемьдесят пять гребаныхлет!
– Ушпокойша, Берн‑Берн.., по другую шторону ешть те, кто беш проблем фылешить тфои раны. – На мистера Маншана, как и на сам «Черный дом», смотреть непросто. Он вибрирует, расплывается перед глазами. На этом отвратительно длинном лице (оно закрывает большую часть тела, как иной раз голова в газетных карикатурах) то два глаза, то один. Иногда на голове венчик рыжих волос, иногда Маншан такой же лысый, как Юл Бриннер. Только красные губы и торчащие между ними зубы остаются неизменными.
Берни с надеждой взирает на своего сообщника. Его руки при этом продолжают исследовать живот, твердый и бугристый.
Берни подозревает, что бугры – это сгустки свернувшейся крови. Неужели у него такое тяжелое ранение? Как такое могло случиться? Такого просто не могло случиться! Его же обещали оберегать! Защищать от…
– Фполне фошмошно, – говорит мистер Маншан, – что удаштша шбгошить ш тебя хгуш лет и ты фнофь фегнешьша ф фошгашт, ф каком Хгиштош нашел шфою шмегть.
– Снова стать молодым. – Берни шумно выдыхает. Воздух, выходящий из рта, пахнет кровью и гнилью. – Да, мне бы этого хотелось.
– Конешно. И такое фошмошно. – Мистер Маншан кивает находящимся в непрерывном движении лицом. – Это милость, которую мошет дагофать аббала. Мне это не под шилу, Шагльш, мой догогой дгук. Но я могу дать тебе одно обещание.
Существо в черном смокинге и красном эскоте с удивительным проворством подскакивает к старику. Рука с длиннющими пальцами вновь ныряет в рубашку Чамми Бернсайда, сжимается в кулак и вызывает боль, которой старик убийца не испытывал никогда в жизни, хотя подвергал невинных куда более жестоким мукам.
Страшное лицо мистера Маншана нависает над Берни. Единственный глаз сверкает.
– Ты чуфстфуешь боль, Берни? Чуфстфуешь, старый козел? Хо‑хо, ха‑ха, конечно, чуфстфуешь. Это тфои фнутренности я держу в сфоей руке. И если ты не перестанешь тянуть фремя, я фырфу их из тфоего тела, хо‑хо, ха‑ха, и обмотаю фокруг тфоей шеи! Ты умрешь, зная, что тебя задушили тфоими же кишками! Этому фокусу я научился у самого Фрица, Фрица Хаармана, который был таким молодым и сильным! А теперь! Что ты скажешь? Ты его прифедешь или задохнешься?
– Я его приведу! – кричит Берни. – Я его приведу, только перестань, перестань, ты разрываешь меня!
– Прифеди его на станцию. Станцию, Берн‑Берн. Этот парень не для крысиных нор, не для лисьих нор.., не для Ком‑би‑на‑ции. Никаких крофоточащих ношек для Тайлера; он поработает на аббала фот этим. – Длинный палец с черным ногтем поднимается к огромному лбу и постукивает над глазами (в этот момент Берни видит два глаза, а через секунду на лице остается один). – Понятно?
– Да! Да! – Внутренности Берни в огне. А рука в рубашке все крутит и крутит их.
Огромное лицо мистера Маншана висит над ним.
– На станцию.., куда ты прифодил других особенных.
– ДА!
Мистер Маншан убирает руку. Отступает на шаг. К радости Берни, начинает растворяться в воздухе, дематериализоваться. Желтые вырезки на стенах видны уже не за ним, а сквозь него. Но единственный глаз все висит над бледнеющим пятном эскота.
– Прошледи, штопы он пыл ф шапке. Этот опяшательно долшен пыть в шапке.
Берни энергично кивает. Его нос еще улавливает слабый аромат «Моего греха».
– Шапка, да, у меня есть шапка.
– Буть оштогошен, Берни. Ты штагый и раненый. Мальшишка молодой, и ему нешего тегять. Ошень бышттый. Если он оттебяубешит…
Несмотря на боль, Берни улыбается. Чтобы кто‑то из детей убежал от него. Даже из особенных. Что за бред!
– Не волнуйся… Только.., если ты будешь говорить с ним… с аббала‑дун.., скажи ему, что меня еще рано списывать со счетов. Если он меня подлечит, то ему не придется об этом сожалеть. А если вернет мне молодость, я приведу ему тысячу детей.
Тысячу Разрушителей.
Мистер Маншан все растворяется в воздухе. Теперь это едва заметное облако, зависшее посреди гостиной Берни в глубинах дома, который он покинул, лишь осознав, что кто‑то должен заботиться о нем. Он сам, в силу преклонного возраста, на это не способен.
– Прифеди ему только этого, Берн‑Берн. Прифеди ему только этого, и ты будешь фоснаграшден.
Мистер Маншан исчезает. Берни встает, наклоняется над диваном. От этого движения боль в животе заставляет его вскрикнуть, но он не разгибается. Наоборот, лезет в темноту за диваном и достает потрепанный мешок из черной кожи.
Уходит из комнаты, прихрамывая, держа мешок в одной руке, а вторую прижимая к кровоточащему, пульсирующему болью животу.
* * *
А как же наш Тайлер Маршалл, о котором на стольких страницах лишь говорят? Сильно ли ему досталось? Испуган ли он?
Сумел ли сохранить ясность ума?
Что касается физического состояния – он получил сотрясение мозга, но голова уже не кружится. Шишка, конечно, осталась, но головной боли нет. А в остальном Рыбак разве что гладил его по руке и ягодицам (эти мерзкие прикосновения заставили Тайлера вспомнить о ведьме из сказки «Гензель и Гретель»). Что же касается душевного состояния.., вы будете в шоке, но, в те самые мгновение, когда мистер Маншан заставляет Берни подняться со старого дивана, сын Фреда и Джуди счастлив.
Да. Счастлив. А почему нет? Он в «Миллер‑парк».
«Милуокские пивовары» в этот сезон одолели всех своих соперников, посрамив тех, кто предсказывал, что к Четвертому июля они будут в самом низу турнирной таблицы. Что ж, до конца сезона еще далеко, но День независимости наступил и ушел, а «Брюэры» вышли на поле «Миллер‑парк», чтобы сразиться в плей‑офф с «Цинциннати». И они ведут игру главным образом благодаря бите Ричи Секссона, который перешел в «Милуоки» из «Кливленд Индиэнз» и «действительно набирает скальпы», как выражается Джордж Рэтбан.
«Брюэры» ведут в счете и Тайлер присутствует на матче!
ВЕЛИКОЛЕПНО! Не просто присутствует, но сидит в первом ряду. Рядом с ним – здоровенный, потный, красномордый, с банкой «Кингслендского» в руке, сам Великолепный Джордж, ревущий во всю мощь легких. Джероми Барпиц из «Брюэрз» бежит к первой базе, и хотя полевые игроки «Цинциннати» уже поймали мяч, нет сомнения (во всяком случае у Джорджа Рэтбана), что осалить Барница они не успеют. Джордж вскакивает, его потная лысина блестит в сгущающихся сумерках, синие глаза сверкают (с такими глазами можно сказать многое, практически все, что угодно), и Тай ждет, ждет, что он скажет, лучший знаток бейсбола, и не только в округе Каули. По выражению его лица видно, что все хорошо, что никакого ужаса нет и в помине, что соскальзывание отменяется.
«ДАВАЙ, ПАРЕНЬ, БРОСАЙ МЯЧ! БРОСАЙ, ЕСЛИ ТЕБЕ ТАК УЖ НЕМОЖЕТСЯ! ДАЖЕ СЛЕПОЙ ВИДИТ, ЧТО ОН УЖЕ НА БАЗЕ!»
Зрители, которые сидят в секторе первой базы, откликаются на этот крик дружным ревом, а над ними реет на ветру огромный плакат: «МИЛЛЕР‑ПАРК» ПРИВЕТСТВУЕТ ДЖОРДЖА РЭТБАНА И ПОБЕДИТЕЛЕЙ «ПИВНОГО КОНКУРСА» KDCU ЭТОГО ГОДА». Тайлер вскакивает и садится, смеется, машет бейсболкой «Пивоваров». Радость его особенно велика, поскольку ему‑то казалось, что в этом году он забыл отправить открытку для участия в конкурсе. Он полагает, что его отец (или мать) отправил открытку за него.., и он победил! Нет, Главный приз ему не достался (подносить биты игрокам во всех играх плей‑офф с «Цинциннати»), но, по его мнению, доставшийся ему приз даже лучше (не говоря уже о месте в первом ряду, среди остальных победителей конкурса). Разумеется, Ричи Секссон – не Марк Макгуайр, никто не умеет расправляться с мячом, как Большой Марк, но в этом году Секссон творит для «Пивоваров» чудеса, настоящие чудеса, и Тай Маршалл выиграл…
Кто‑то дергает его за ногу.
Тай пытается поджать ногу, ему не хочется расставаться с этим сном (лучшее убежище от всех ужасов, что свалились на него), но рука не знает жалости. Дергает за ногу. Дергает и дергает.
– Проши‑пайша, – скрипит неприятный голос, и сон начинает тускнеть.
Джордж Рэтбан поворачивается к Тайлеру, и происходит невероятное: глаза, еще несколько секунд назад ярко‑синие, все подмечающие, становятся тусклыми и белесыми. «Боже, да он слепой, – думает Тайлер. – На самом деле Джордж Рэтбан…»
– Проши‑пайша. – Неприятный голос все ближе. Тайлер знает, еще секунда – и сон полностью исчезнет.
Но прежде чем это происходит, Джордж успевает сказать ему несколько слов. Голос спокойный, непохожий на привычный рев радиокомментатора.
«Твои спасатели уже в пути, – говорит он. – Сохраняй хладнокровие, малыш. Сохра…»
– Проши‑ПАЙША, говнюк!
Сдавленную грубыми пальцами лодыжку пронзает боль. С криком Тайлер открывает глаза. В этот момент он возвращается и в реальный мир, и в наше повествование.
* * *
Сразу вспоминает, где находится. Это камера с покрывшейся ржавым налетом железной решеткой, расположенная в каменном коридоре, который освещен тусклыми электрическими лампами. В одном углу – миска с какой‑то похлебкой. В другом – ведро, куда он может справить малую нужду (или большую, если надо, но, к счастью, такого желания у него не возникало). Кроме миски и ведра, в камере только старый, рваный матрац, откуда Берни только что его стащил.
– Ну вот, – ворчит Берни. – Наконец‑то проснулся. Это хорошо. А теперь поднимайся. На ноги, подтиральщик. Нет у меня лишнего времени.
Тайлер встает. Кружится голова, он подносит руку к макушке. К тому месту, на котором запеклась кровь. От прикосновения боль прошибает до челюсти, зато голова больше не кружится. Он смотрит на руку. На ней засохшая кровь. «Вот куда он ударил меня своим чертовым камнем. Ударил бы чуть сильнее, я бы уже играл на арфе».
Но и старику тоже досталось. Рубашка в крови, лицо восковое, бледное. За его спиной открытая дверь камеры. Тай прикидывает расстояние до коридора, надеясь, что Берни не догадывается о его намерениях. Но Берни в этих делах – дока. Не один малыш пытался удрать от него на кровоточащих ножках, хо‑хо.
Он сует руку в кожаный мешок и достает какое‑то устройство с пистолетной рукояткой и блестящим стальным набалдашником на конце ствола.
– Знаешь, что это такое, Тайлер? – спрашивает Берни.
– «Тазер»[116], – отвечает Тай. – Не так ли?
Берни лыбится, обнажая остатки зубов.
– Умный мальчик! Наблюдательный. Не зря смотришь телевизор. Да, это «Тазер». Но специальная модель. Сваливает корову с расстояния в тридцать ярдов. Понятно? Попытаешься бежать – я тебя тут же уложу. Пошли отсюда.
Тай выходит из камеры. Он понятия не имеет, куда этот ужасный старик собирается отвести его, но все равно испытывает облегчение, покинув камеру. Он знает, что был не первым ребенком, который пытался слезами усыпить себя на этом рваном матраце, даже не десятым.
Может, и не пятидесятым.
– Повернись налево.
Тай подчиняется. Теперь старик – позади него. А мгновение; спустя костлявые пальцы ухватывает его за ягодицу. Старик проделывает это не в первый раз (и всегда мальчик вспоминает ведьму из сказки «Гензель и Гретель», которая просит заблудившихся детей выставить руки из своей клетки), но на этот раз прикосновение другое. Хватка явно слабее.
«Скорее помирай, – думает Тайлер… И мысль эта, холодной расчетливостью, могла бы принадлежать Джуди. – Скорее помирай, старик, тогда мне не придется тебе в этом помогать».
– Это мое, – говорит старик.., но дышит он тяжело, голосу недостает уверенности. – Половину сварю, половину поджарю.
С беконом.
– Не думаю, что тебе удастся съесть много. – Тай удивлен спокойствию своего голоса. – Похоже, кто‑то провентилировал тебе жи…
Слышится треск электрического разряда, боль пронзает левое плечо. Тай кричит, приваливается к стене коридора напротив своей камеры, пытается потереть пораженное место, пытается не плакать, пытается удержать остатки прекрасного сна, в котором он присутствовал на игре с Джорджем Рэтбаном и другими победителями «Пивного конкурса» KDCU. Он, конечно, знает, что в этом году забыл послать открытку‑заявку на участие в конкурсе, но во сне такие мелочи значения не имеют. Тем‑то и хороши сны.
Однако боль слишком сильна. И несмотря на все старания, несмотря на сильные гены, унаследованные от Джуди Маршалл, из глаз бегут слезы.
– Хочешь еще? – скрипит старик. Голос больной и истеричный, а это опасное сочетание, о чем знают даже мальчики в возрасте Тая. – Хочешь еще, для острастки?
– Нет, – выдыхает Тай. – Не надо бить меня электроразрядом, пожалуйста, не надо.
– Тогда шагай! И что б больше никаких комментариев.
Тай шагает. Он слышит, что где‑то капает вода. Откуда‑то издалека доносится карканье вороны, возможно, той самой, что подманила его к живой изгороди. Ему бы сейчас ружье Эбби двадцать второго калибра, он бы разметал дробью эти блестящие черные перышки. Но мир, в котором он прожил всю свою жизнь, похоже, за сотни световых лет от него. Джордж Рэтбан, конечно, сказал, что спасатели уже спешат к нему, и иногда сны оборачиваются явью. Мама как‑то сказала ему об этом, задолго до того, как у нее поехала крыша.
Они подходят к винтовой лестнице, которая, кажется, ввинчивается в центр Земли. Из глубин поднимаются запах серы и, жар огня. Вроде бы он слышит крики и стоны. А грохот машин определенно слышит. Зловещий скрип транспортеров и цепей.
Тай останавливается, думая, что старик применит «Тазер» лишь в случае крайней необходимости. Потому что Тай может упасть с этой длинной винтовой лестницы. Может удариться головой, может сломать шею, может свалиться вниз. А старику он нужен живым. По крайней мере пока. Тай не знает почему, но доверяет своей интуиции.
– Куда мы идем, мистер?
– Узнаешь. – Берни тяжело дышит. – И ты ошибаешься, если думаешь, что я не решусь пощекотать тебя «Тазером», пока ты на лестнице. Шагай.
Тайлер Маршалл идет по ступеням, спускается мимо огромных галерей и широких балконов, по кругу и вниз. Иногда воздух пахнет кислой капустой. Иногда – сгоревшими свечами.
Иногда – сыростью. Он насчитывает сто пятьдесят ступеней, перестает считать. Бедра горят. За спиной шумно дышит старик, дважды спотыкается, выругавшись, хватается за древние перила.
– Стой, паршивец. – У старика перехватывает дыхание. – Повернись ко мне.
Повернувшись, Тайлер удовлетворенно отмечает, что пятно на рубашке старика стало больше. Кровавые разводы ползут к плечам, пояс мешковатых старых джинсов потемнел. Но рука, держащая «Тазер», тверда.
«Черт бы тебя побрал, – думает Тайлер. – Тебе самое место в аду».
Старик поставил мешок на маленький столик. И стоит рядом, переводя дух. Потом сует одну руку в мешок (там звенит металл), достает мягкую коричневую шапку. Такие актеры, вроде Шона Коннери, носят в фильмах. Старик протягивает шапку ему:
– Надевай. И не пытайся схватить меня за руку, получишь электроразряд.
Тайлер берет шапку. Он ожидал, что шапка из фетра, но на ощупь это металл, вроде жести. Он умоляюще смотрит на старика:
– А надо?
Берни приподнимает «Тазер», ощеривается.
С неохотой Тайлер надевает шапку.
На этот раз гудение наполняет голову. Он не может думать… но через мгновение это проходит, остается лишь слабость в мышцах и пульсирующая боль в висках.
– Особенным мальчикам нужны особенные игрушки, – говорит Берни, но с губ срываются «ошобенные мальщики, ошобенные иггушки». Как обычно, акцент мистера Маншана наложился на выговор южной части Чикаго, подмеченный Генри в записи телефонного разговора по линии 911. – Теперь мы можем идти.
«Потому что с шапкой на голове я в безопасности», – думает Тайлер, но отвергает эту мысль, едва она приходит. Он пытается вспомнить свое второе имя.., и не может. Пытается вспомнить кличку той мерзкой вороны и не может.., что‑то вроде Корджи? Нет, это собака. Он понимает, что шапка не спасение, а помеха, ее предназначение – не дать ему сделать то, что он должен.
На этот раз они выходят через галерею во двор. В воздухе – запахи деревьев и кустов, растущих за «Черным домом». Запахи тяжелые, удушающие. Серое небо так низко, что его можно пощупать рукой. Пахнет серой и чем‑то горьким. Грохот машин слышится здесь сильнее.
На разбитых кирпичах стоит тележка для гольфа. Тайлер видел такие тележки. Фирма‑изготовитель – «e‑z‑go», модель «Тайгер вудс».
– Мой отец продает такие, – говорит Тайлер. – В «Гольце», он там работает.
– А откуда, по‑твоему, она сюда попала, подтиральщик? Залезай. За руль.
Тайлер изумленно смотрит на него. Синие глаза, возможно, причина тому – шапка, налились кровью, не могут на чем‑либо сфокусироваться.
– Я еще слишком мал, чтобы водить ее.
– Справишься. Ею может управлять даже младенец. За руль.
Тайлер подчиняется. По правде говоря, он уже водил такую тележку – на площадке у «Гольца», под присмотром отца, который сидел на пассажирском сиденье. Теперь на это место усаживается отвратительный старик, постанывая, держась рукой за проткнутый живот. Но «Тазер» в другой его руке по‑прежнему нацелен на Тая.
Ключ в замке зажигания. Тай поворачивает его. Под ними, там, где аккумуляторы, что‑то щелкает. На приборном щитке загорается зеленый прямоугольник с надписью «CHARGE». Теперь ему остается только давить на педаль акселератора. И естественно, рулить.
– Пока все хорошо. – Старик убирает правую руку с живота и указующе выставляет вперед заляпанный кровью палец. Тай видит заросшую травой и кустарником тропу. Раньше, должно быть, это была дорога, уходящая от дома. – Поехали. Только медленно. Если разгонишься, я тебя накажу. Попытаешься во что‑то врезаться – сломаю тебе руку. Тогда будешь вести тележку одной рукой.
Тай давит на педаль. Тележка рывком трогается с места. Старика бросает вперед, он ругается, угрожающе машет «Тазером».
– Мне было бы легче, если 6 я мог снять шапку, – говорит ему Тай. – Пожалуйста, я уверен, что без шапки…
– Нет! Шапка остается! Поехали!
Тай вновь нажимает на педаль акселератора, уже мягче.
«e‑z‑go» катится по двору, под новенькими шинами хрустит битый кирпич. Но вот двор остается позади, и они уже едут по заросшей тропе. Тяжелые ветви, влажные, холодные, касаются рук Тайлера. Он непроизвольно дергается. Тележку бросает в сторону. Берни тычет «Тазером» в бок мальчика:
– Еще раз так сделаешь, получишь полный разряд! Это я тебе обещаю!
Змея, извиваясь, переползает дорогу, и Тайлер испуганно вскрикивает. Он не любит змей, не хотел прикоснуться даже к маленькой, безобидному крапчатому полозу, которого миссис Лочер приносила в школу, а эта змея размером с питона, с рубиновыми глазами, а из пасти торчат ядовитые зубы.
– Давай! Поехали! – Старик сует «Тазер» ему под нос. Из‑за шапки гудит в ушах. За ушами.
Дорога поворачивает налево. Над ней нависло дерево, у которого вместо ветвей – щупальца. Кончики щупальцев щекочут ему плечи и шею.
«Наш‑ш‑ш мальч‑ч‑чик…»
Голос этот звучит в голове, несмотря на шапку. Слабый, далекий, но он есть.
– Наш‑ш‑ш‑ш мальч‑ч‑ч‑чик.., да‑а‑а‑а.., наш‑ш‑ш‑ш…
Берни улыбается:
– Слышал их, не так ли? Ты им понравился. Как и мне. Мы здесь все друзья, понимаешь? – Улыбка превращается в гримасу. Он вновь хватается за живот. – Чертов слепой дурак! – выдыхает он.
Внезапно деревья остаются позади. Тележка для гольфа выезжает на мрачную равнину. Та же участь вскоре постигает кусты, Тай видит перед собой лишь голую, каменистую землю: низкие холмы уходят вдаль под зловещим серым небом. Над ними лениво кружат несколько огромных птиц. Какой‑то заросший шерстью зверь бежит по узкой долине между холмами и исчезает из виду, прежде чем Тайлер понимает, что это.., да и не хочется ему знать, что это за зверь. Машинный грохот становится все сильнее, от него уже дрожит земля. Громадные молоты бьют по наковальням, со скрежетом вращаются огромные шестерни, скрипят необъятные шарниры. Тайлер чувствует, как руль тележки для гольфа ходуном ходит в его руках. Впереди тропа вливается в широкую полосу утоптанной земли, должно быть, дорогу. Вдоль ее дальней стороны – стена из круглых белых камней.
– Ты слышишь: энергетическая станция Алого Короля, – говорит Берни с гордостью, но в голосе слышится и страх. – Большая Комбинация. Миллион детей умерло на ее конвейерах, но насколько мне известно, их место постоянно занимают новые. Но ты туда не попадешь, Тайлер. Возможно, тебя ждет лучшее будущее. Но сначала я получу причитающуюся мне долю. Да, конечно.
Его окровавленная рука поглаживает верхнюю часть ягодицы Тайлера.
– Хороший агент имеет право на десять процентов. Даже такой старик, как я, это знает.
Рука отрывается от ягодицы. И хорошо. Тай едва не закричал, сдержался только потому, что представил себе, как сидит рядом с Джорджем Рэтбаном в «Миллер‑парк». «Если я действительно послал открытку на „Пивной конкурс“, – думает он, – ничего бы этого не случилось».
Но при этом понимает, что его мысль – не истина в последней инстанции. Потому что в жизни бывает такое, чего избежать невозможно. События, которые обязательно должны произойти.
Ему остается только надеяться, что реализация замыслов этого ужасного старика – не одно из них.
– Поверни налево, – бурчит Берни, откидываясь на спинку. – Три мили плюс‑минус сотня ярдов.
Поворачивая, Тайлер понимает, что полосы тумана, поднимающегося над землей, и не туман вовсе. Это полосы дыма.
– Шеол, – поясняет Берни, словно читая его мысли. – И единственный путь через него – Конджер‑роуд. Сойди с нее, и нарвешься на тварей, которые разорвут тебя на куски, только чтобы услышать твой крик. Мой друг сказал, куда я должен тебя доставить, но в намеченный план придется внести небольшое изменение. – Перекошенное болью лицо мрачнеет. – Он тоже причинил мне боль, чуть не вытащил наружу мои внутренности. Я ему не доверяю. – И добавляет, уже нараспев:
– Карл Бирстоун не доверяет мистеру Маншану! Больше не доверяет! Больше не доверяет!
Тай молчит. Он старается вести тележку для гольфа по середине Конджер‑роуд. Один раз рискует оглянуться, но не видит ни дома, ни окружавшей его пышной растительности. Все скрыто изъеденным эрозией холмом.
– Он получит то, что положено ему, а я – что мне. Ты меня слышишь, мальчик? – Поскольку Тай молчит, Берни вскидывает «Тазер». – Ты меня слышишь, подтиральщик?
– Да, – отвечает Тайлер. – Да, конечно.
«Почему ты никак не умрешь? Господи, если Ты есть, почему Ты не протянешь руку и не проткнешь пальцем это гнусное сердце, чтобы оно остановилось?»
Когда Берни вновь прерывает молчание, в его голосе слышны озорные нотки.
– Ты обратил внимание на стену с другой стороны дороги, но, думаю, не приглядывался к ней. А следовало бы.
Старик наклоняется назад, что улучшить мальчику обзор.
Большие белые камни, уложенные в стену вдоль Конджер‑роуд, совсем и не камни. Черепа.
Что же это за место? Господи, как ему хочется очутиться рядом с мамой! Как ему хочется вернуться домой!
Со слезами на глазах, с отупевшим от непрерывного гудения рассудком, Тайлер ведет тележку для гольфа в глубь горящих земель. В Шеол.
Спасатели, если они и есть, никогда не смогут забраться так далеко.
Глава 27
Когда Джек и Дейл входят в кондиционированную прохладу бара «Сэнд», зал пуст, за исключением троих мужчин. Нюхач и Док сидят за стойкой, перед ними по стакану лимонада («Конец света, определенно, конец света», – думает Джек). На периферии, в шаге от кухни, отирается Вонючий Сыр. Байкеров окружает плохая аура, вот Вонючий Сыр и предпочитает держаться от них подальше. Во‑первых, он никогда не видел Нюхача и Дока без Мышонка, Сонни и Кайзера Билла. Во‑вторых.., о боже, это калифорнийский детектив и начальник полиции Френч‑Лэндинга.
Музыкальный автомат выключен, но телевизор работает, и Джек не удивлен, что канал АМС в программе «Дневное кино» показывает фильм с участием его матери и Вуди Строуда. Он пытается вспомнить название фильма, и через несколько секунд ему это удается: «Экспресс правосудия».
«Не стоит тебе лезть в это дело, Беа, – говорит Вуди (в этом фильме Лили играет богатую бостонскую наследницу, Беатрис Лодж, которая приезжает на Запад и вступает в банду, главным образом для того, чтобы досадить своему строгому, нетерпимому в вопросах нравственности отцу. – Похоже, оно станет нашим последним».
«И хорошо», – отвечает Лили. Голос у нее ледяной, глаза – тоже. Фильм, конечно же, дерьмовый, но в игре Лили нет ни грамма фальши. Беатрис словно списана с живого человека.
Джек не может не улыбнуться.
– Что с тобой? – удивляется Дейл. – Весь мир сошел с ума, а ты улыбаешься.
На экране телевизора Вуди Строуд говорит: «Что значит – хорошо? Весь чертов мир сошел с ума».
Джек Сойер, тихонько: «Мы постараемся уложить, сколько сможем. Пусть знают, с кем они имели дело».
На экране Лили повторяет то же самое Вуди. Они собираются войти в «Экспресс правосудия», а потом покатятся головы: хорошие, плохие и уродливые.
Дейл в изумлении смотрит на Джека.
– Я знаю наизусть практически все ее роли. – В голосе Джека слышатся извинительные нотки. – Она была моей матерью, знаешь ли.
Прежде чем Дейл успевает что‑то сказать (если он и собирался что‑то сказать), Джек присоединяется к сидящим за стойкой Нюхачу и Доку. Смотрит на часы с логотипом «Кингслендского пива», которые висят рядом с телевизором: 11.40. Скоро полдень. Когда еще идти на столь важное дело, как не в полдень?
– Джек, – Нюхач кивает Сойеру, – как поживаешь?
– Неплохо. Вы вооружены?
Док приподнимает жилетку, показывая рукоятку. Это «Кольт‑9».
– У Нюхача такой же. Хорошее оружие, должным образом зарегистрированное. – Он искоса смотрит на Дейла. – Как я понимаю, вы составите нам компанию?
– Это мой город, – отвечает Дейл, – и Рыбак только что убил моего дядю. Я не понимаю многое из того, что рассказал мне Джек, но знаю одно: если он говорит, что есть шанс спасти сына Джуди Маршалл, думаю, мы должны им воспользоваться. – Он поворачивается к Джеку. – Я захватил для тебя револьвер. «Ругер автоматик». Он в машине.
Джек рассеянно кивает. Огнестрельное оружие едва ли им понадобится. Как только они пересекут границу этого мира, оно превратится во что‑то еще. Может, в дротик, может, в копье.
Может, даже в пращу. Они собираются проехаться на «экспрессе правосудия», все так, это будет последнее дело банды Сойера. Но на том сходство с фильмом шестидесятых и заканчивается. «Ругер» он, конечно, возьмет. Может понадобиться в этом мире. Как знать, кто и что ждет их на подходе к «Черному дому»?
– На выход? – спрашивает Нюхач Джека. Глаза у него глубоко запали. Джек догадывается, что эту ночь Нюхач провел без сна. Он вновь смотрит на часы и приходит к выводу (других причин нет, чистое суеверие), что не хочет выступать в поход на «<