Она подошла к машине Генри. Теперь на дороге уже появился объект – маленький деревенский грузовичок, направлявшийся в город. Майра соскользнула, согнувшись, к капоту и, присев на корточки, дождалась, пока грузовичок скрылся из виду. Тогда она поднялась. Из нагрудного кармана сорочки достала листок бумаги. Развернула его, разгладила и заправила под один из дворников на ветровом стекле машины так, чтобы текст был ясно виден:
НЕ СМЕЙ МЕНЯ ВЫГОНЯТЬ И ЗАБИРАТЬ КЛЮЧИ ОТ МАШИНЫ, ВОНЮЧАЯ ЖАБА!
Теперь наступил черед штыка.
Майра снова огляделась, но единственное живое существо во всем жарком мире, залитом дневным светом, оказалась ворона, по всей видимости та же самая, которую Майра уже видела. Она пролетела мимо, через дорогу, уселась на крыше телефонной будки и стала внимательно следить за Майрой.
Майра вытащила штык, сжала его изо всех сил обеими руками, шагнула вперед и пропорола резину, вонзив штык по самую рукоять в переднее колесо со стороны водителя. Лицо ее сморщилось в ожидании грохота, но раздалось всего лишь длинное ШШШШШ! – так с облегчением может выдохнуть здоровый мужик, отлив в придорожную канаву. «Т‑берд» заметно накренилась на левый бок. Майра покрутила штык в резине, расширяя дыру (слава Богу, Чак не забывал точить свои игрушки).
Когда разрез показался Майре достаточным, она перешла ко второму переднему колесу и проделала с ним то же самое. Она все еще торопилась поскорее вернуться к своей любимой фотографии, но теперь уже была довольна, что пришла сюда. Это занятие тоже вызывало возбуждение, своего рода конечно. Представляя себе лицо Генри, когда он увидит, что случилось с его драгоценной «сандерберд», Майра злорадно хихикала. Бог знает почему, но ей казалось, что когда она снова окажется наедине с Королем на борту Лизы Мари, ей удастся продемонстрировать ему пару новых любовных приемчиков.
Она перешла к задним колесам. Штык уже вонзался в резину не так легко, но Майра работала с воодушевлением и это придавало ей сил.
Когда работа была окончена и колеса не только проколоты, но и сдуты до основания, Майра отступила на несколько шагов, чтобы полюбоваться результатами своего труда. Тяжело дыша, она мужским движением утерла со лба пот тыльной стороной ладони. «Сандерберд» Генри Бофорта оказалась на добрых шесть дюймов ближе к земле, чем была до появления Майры. Машина сидела на ободах, а дорогостоящая резина, на которую Генри не жалел средств, обмякла и съежилась. Майра осталась довольна плодами своих усилий и решила, хотя ее никто об этом не просил, нанести последний штрих. Она ткнула острием ножа в бок машины и проскребла вдоль отполированного сверкающего борта длинную царапину.
Штык издал отвратительный скрежещущий звук при соприкосновении с металлом, и Майра испуганно оглянулась на дом, опасаясь, что Генри может услышать и выглянет из‑за занавески и увидит ее.
Этого не случилось, но Майра понимала, что пора сматывать удочки. Она исчерпала весь запас времени, отведенный ей на выполнение задания и, кроме того, в спальне ее дожидался Король. Она торопливо зашагала прочь, запихивая на ходу штык обратно в ножны и под широкие разлетающиеся полы сорочки Чака. Пока она шла, к Мудрому Тигру проехала лишь одна машина, да и та в обратном направлении, так что если даже водитель и обратил на нее внимание, то в зеркало заднего вида мог бы разглядеть только ее спину.
Майра села за руль, сдернула резинку, стягивавшую волосы (они сразу повисли вдоль щек, как обычно), и поехала обратно в город. Делала она все перечисленное одной рукой, а вторая была в это время занята подготовительной работой в низу живота. Майра влетела в дом и помчалась вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Фотография лежала на постели, там, где она ее оставила. Майра скинула туфли, стянула джинсы и бросилась на кровать, сжимая в руках фотографию. Трещины на стекле исчезли; Король снова стал юн и обворожителен.
То же самое можно было сказать и о Майре, во всяком случае в тот момент.
Колокольчик над дверью снова пропел свою серебристую песенку.
– Здравствуйте, миссис Поттер! – мистер Гонт просиял и сделал пометку в списке. – Я уж боялся, вы про меня забыли.
– Не забыла, конечно, но думала, что не смогу прийти. – Линор Поттер казалась очень расстроенной. Ее седые волосы, обычно тщательно уложенные, теперь были стянуты на затылке небрежным узлом. Под глазами чернели круги, а из‑под дорогой твидовой юбки выглядывал край комбинации. Глаза беспокойно шарили по углам торгового зала и выражение лица можно было назвать озлобленно‑подозрительным.
– Вы хотели взглянуть на куклу Хауди Дуди. Кажется, у вас целая коллекция детских…
– К сожалению, я не в состоянии сегодня заниматься такими делами,
– перебила Линор. Супруга самого известного и богатого адвоката города, она разговаривала решительным, не подразумевающим возражений тоном. – У меня совершенно расстроены нервы. Ужасный день. Не просто плохой, а отвратительный.
Мистер Гонт обошел центральную витринную стойку и оказался совсем рядом с Линор. Лицо его выражало тревогу и сочувствие.
– Дорогая моя, что случилось? Вы выглядите совсем неважно.
– Еще бы! – воскликнула Линор. – Нарушено нормальное состояние моей ауры, грубо нарушено. Вместо голубоватого, цвета покоя и безмятежности, мое биополе окрасилось в кроваво‑красный цвет. И все по вине мерзавки, проживающей в доме напротив. Мерзавки в высшей степени.
Не дотронувшись до Линор, мистер Гонт изобразил руками нечто призывающее к спокойствию.
– Какую мерзавку вы имеете в виду, миссис Поттер? – спросил он, зная, без сомнения, о ком идет речь.
– Бонсэйн, конечно! Бонсэйн! Эту лживую Стефани Бонсэйн! Никогда еще моя аура не окрашивалась в темно‑красный цвет, мистер Гонт. В розовый – да, пожалуй, и однажды в красный, когда на меня в Оксфорде налетел пьяный, но в пурпурный – никогда. Я просто не могу так жить!
– Конечно, нет, – поддакнул мистер Гонт. – Никто от вас этого и не требует.
Ему наконец удалось встретиться с ее взглядом. Это было непросто, так как глаза миссис Поттер на задерживались на месте ни на секунду, но все– таки в результате получилось. И как только получилось, Линор Поттер мгновенно успокоилась. Смотреть в глаза мистера Гонта было для нее все равно что заглядывать внутрь собственной ауры во время ежедневных упражнений и принятия определенной пищи (стручков гороха и овсянки по большей части), а также попыток заглянуть в самые глубины собственного биополя во время как минимум часа медитации с утра, сразу после пробуждения, и еще перед тем как отойти ко сну. Глаза мистера Гонта были безмятежно‑голубыми, как безоблачное небо.
– Идите сюда, – сказал он и повел ее к недлинному ряду бархатных кресел с высокими спинками, где за последнюю неделю успели посидеть многие жители Касл Рок. А когда она опустилась в одно из них, он предложил: – Теперь расскажите мне все по порядку.
– Она всегда меня ненавидела, – начала Линор. – Всегда считала, что ее муж не достиг определенных высот на фирме так быстро, как ей хотелось, только оттого, что ему мешал мой муж. А настраивала его будто бы я. У этой женщины очень мало извилин, очень большая грудь и грязно‑серая аура. Вам наверняка известен подобный тип.
– Безусловно, – тут же согласился мистер Гонт.
– Но я даже не подозревала, как смертельно она меня ненавидит, вплоть до сегодняшнего утра. – Линор Поттер снова начинала нервничать, несмотря на все усилия Гонта. – Я сегодня встала утром и увидела, что все мои цветочные клумбы полностью уничтожены. Погублены. Все, что вчера еще было так прекрасно, сегодня погибло. Погибло то, что умиротворяет ауру и уравновешивает биополе. Уничтожено этой мерзавкой! Отъявленной мерзавкой Бонсэйн.
Пальцы Линор сжались в кулаки, спрятав тщательно наманикюренные ногти. А кулаки забарабанили по изогнутым подлокотникам кресла.
– Хризантемы, гладиолусы, астры, георгины… эта мерзавка забралась ночью в мой сад и вырвала все цветы из земли. разбросала их повсюду! Знаете, где я нашла свою декоративную капусту, мистер Гонт?
– Не знаю – где? – спросил он, продолжая делать руками успокаивающие жесты над ее головой. На самом деле он прекрасно знал, где была капуста и кто истинный виновник трагедии – Мелисса Клаттербак. Линор Поттер не подозревала в содеянном Мелиссу просто потому, что не знакома была с супругой помощника Клаттербака, впрочем, так же как и сама Мелисса не знала Линор, разве что здоровалась при случайной встрече на улице. Не было у Мелиссы никакой корысти (если не считать удовольствия, которое получает любой смертный, лишая ближнего самого для него дорогого). Цветы Линор она вырвала с корнем в счет уплаты за великолепный фарфоровый сервиз. Если докопаться до основания содеянного, то любой поступок может оказаться разумным и деловым.
«Забавным при этом, – думал мистер Гонт, – но кто сказал, что работа обязательно должна быть скучна?».
– Мои цветы валяются на улице, – вопила Линор. – Посреди Касл Вью! Она не пощадила ни одного экземпляра, даже редчайших африканских маргариток! Все погибло! Все… погибло!
– Вы видели ее?
– Мне нет необходимости ее видеть! Она единственная, кто ненавидит меня настолько, чтобы такое натворить. К тому же все клумбы истоптаны ее высокими каблуками. Я уверена, эта шлюха даже спать ложится в своих туфлях на высоких каблуках. О, мистер Гонт, – всхлипнула Линор. – Каждый раз, стоит мне закрыть глаза, все становится пурпурным. Что мне делать?
Мистер Гонт молча смотрел ей в глаза до тех пор, пока она не успокоилась.
– Теперь лучше? – спросил он.
– Да, – ответила Линор слабым голосом. – Мне кажется, я еще смогу все увидеть в голубом цвете.
– Но вы по‑прежнему слишком расстроены, чтобы говорить о покупках.
– Да.
– Продолжаете думать о том, что эта мерзавка натворила.
– Да.
– Она должна заплатить за это.
– Да.
– Если она еще хоть раз такое сделает – заплатит.
– Да.
– У меня найдется кое‑что подходящее для такого случая, миссис Поттер. Посидите минутку и подумайте о чем‑нибудь голубом. Я скоро вернусь.
– Голубом, – эхом откликнулась Линор словно во сне. Вернувшись, Гонт вложил один из автоматических пистолетов, привезенных Тузом из Кэмбриджа, в руки Линор. Пистолет был заряжен и поблескивал в свете ламп от щедрой смазки.
Линор подняла пистолет к глазам. Смотрела она на него с большим удовольствием и глубоким облегчением.
– Поймите меня правильно, миссис Поттер. Я никого и никогда не заставляю совершать убийство, – сказал Гонт. – Во всяком случае, без серьезной причины. И уж, конечно, не ради погубленных цветов, мы с вами оба разумные люди и понимаем, что причина не слишком серьезная. В конце концов цветы всегда можно посадить другие, и даже лучше прежних. Но ваша аура, биополе – ну что, скажите на милость, у вас – да и у всех нас – есть более драгоценное? – Он горько улыбнулся.
– Ничего, – сказала Линор и направила дуло пистолета на стену. – Пиф– паф, пиф‑паф, вот тебе мерзавка, проститутка! Желаю, чтобы твой муж закончил карьеру мусорщиком, он этого заслуживает. Вы оба этого заслуживаете.
– Видите этот маленький рычажок, миссис Поттер? – Гонт указал длинным пальцем.
– Да, вижу.
– Это предохранитель. Если мерзавка придет снова и захочет нанести вам очередное оскорбление, нужно его сдвинуть. Понятно?
– Да, конечно, – сонным голосом подтвердила Линор. – Я все понимаю.
– Никто вас не станет обвинять, – продолжал Гонт. – Любая женщина имеет право защищать свою собственность. И обязана защищать свою ауру. Бонсэйн едва ли придет снова, но если вдруг…
Он многозначительно посмотрел на Линор.
– Если придет, то в последний раз. – Она поднесла короткий ствол пистолета к губам и нежно поцеловала.
– А теперь положите его к себе в сумочку, – посоветовал Гонт, – и возвращайтесь домой. Судя по тому, что вы о ней знаете, она именно в этот момент может орудовать в вашем саду. А может быть, и в доме.
Линор сразу забеспокоилась. Голубая аура снова стала покрываться красными прожилками. Она встала и положила пистолет в сумку. Мистер Гонт от нее отвернулся, и тогда ее остановившийся взгляд ожил и Линор часто заморгала.
– Простите меня, мистер Гонт, но, видимо, я приду посмотреть на Хауди Дуди в другой раз. Думаю, мне надо поскорее попасть домой. Боюсь эта мерзавка Бонсэйн может как раз сейчас находиться в моем саду или даже в доме. Судя по тому, что мне о ней известно.
– Какое ужасное предположение, миссис Поттер!
– Да. Но частная собственность накладывает определенные обязательства. Ее нужно защищать. Надо смотреть правде в глаза, мистер Гонт. Сколько я вам должна за… за… Она почему‑то не могла вспомнить, что он только что ей продал, хотя уверена была, что вспомнит и очень скоро. Вместо слов она рассеянно указала на свою сумку.
– Никаких денег. Считайте это… – он широко улыбнулся, – любезностью при первом знакомстве.
– Благодарю вас, – сказала Линор своим обычным твердым тоном. – Я чувствую себя гораздо лучше.
– Всегда готов к вашим услугам. – Мистер Гонт галантно склонил голову.
Норрис Риджвик не пошел на рыбалку. Норрис Риджвик смотрел в окно спальни Святоши Хью. Хью лежал на спине, в постели, и храпел. На нем были только заскорузлые от засохшей мочи боксерские трусы. В огромных руках он сжимал кусок меха. Норрис не мог быть уверен – уж больно велики лапы Хью, да и окно слишком грязное – ему казалось, что это был поеденный молью лисий хвост. Впрочем, какая разница, что это такое, главное – Хью спит без задних ног.
Норрис прошел наискосок по лужайке к тому месту, где на подъездной дороге стоял его автомобиль рядом с Бьюиком Хью. Он открыл переднюю дверь со стороны пассажирского сидения и наклонился. Корзина для рыбы стояла на полу. Спиннинг «базун» лежал на заднем сидении – Норрис решил, что будет чувствовать себя увереннее, если возьмет его с собой.
Он еще ни разу им не воспользовался. А причина была проста – Норрис боялся пустить спиннинг в ход. Вчера он взял его на озеро и был полностью готов и оснащен, но так и не решился.
«А вдруг, – думал он, – на крючок попадется огромная рыбина, смоуки например?».
Смоуки – это разновидность форели, коричневая и гигантская, мечта всех рыбаков Касл Рок. Поговаривали, будто она более двух футов длиной, хитрая как ласка, сильная как горностай, крепкая как гвоздь. Старики утверждали, что челюсти ее набиты металлическими крючками, на которые ее хотели поймать, но так и не поймали.
А что если она выхватит спиннинг у него из рук? Смешно, конечно, предполагать, что озерная форель, даже такая великанша, как смоуки (если, конечно, смоуки вообще существует), сможет утащить спиннинг «базун», но чем черт ни шутит, а принимая во внимание, как Норрису вообще в последнее время не везет, – тем более. Он даже слышал треск – одна половина перекушенной удочки остается в лодке, а другая плывет по воде. Если спиннинг сломан, с ним уже ничего сделать нельзя, остается только выбросить.
Так что в конце концов Норрис рыбачил старой удочкой «зебко». На ужин рыбка не поймалась в тот день, но зато Норрису приснился ночью мистер Гонт. Во сне он предстал перед ним в высоких болотных сапогах и шляпе, к полям которой была на крючках подвешена приманка – червяки. Он сидел в лодке на Касл Лейк, в тридцати футах от берега, а Норрис стоял на западном берегу у входа в старую рыбачью хижину отца, сгоревшую на самом деле много лет тому назад. Он стоял и слушал, что говорит мистер Гонт. Он напоминал Норрису о его обещании, и Норрис проснулся в убеждении, что правильно сделал, воспользовавшись вчера старым «зебко» вместо «базуна». Слишком уж «базун» хорош. Преступно рисковать им.
Теперь Норрис открыл крышку корзины и, достав оттуда рыбацкий нож, направился к «бьюику».
«Мало кто заслуживает этого больше, чем пьяная скотина Хью», – думал Норрис, но в душе что‑то мешало ему в это уверовать до конца. Что‑то в душе подсказывало, что он совершает страшную, роковую ошибку, которую уже никогда не сможет исправить. Он полицейский и должен ловить и сажать за решетку людей, поступающих так, как намеревался поступить он сам. Это вандализм, а вандалы – люди нехорошие.
– Тебе решать, – послышался неожиданно голос мистера Гонта. – Только тебе решать, Норрис. Спиннинг твой и твое право решать, как с ним поступить. У тебя есть выбор. Выбор есть всегда. Но…
Голос в голове у Норриса смолк. Ему не имело смысла продолжать. Норрис и так знал, какие последствия ему угрожают, если он передумает. Вернувшись к своей машине, он обнаружит спиннинг переломанным надвое. Потому что любой выбор чреват последствиями. Потому что в Америке ты можешь иметь все что душе угодно, если имеешь чем расплатиться. А если не можешь или не желаешь, тебе останется навеки лишь мечтать о недостижимом.
– И кроме того, он ведь поступил бы со мной так, – уговаривал себя Норрис. И не за восхитительный спиннинг «базун». Хью перережет глотку родной матери за бутылку пива или пачку «Лаки Страйк».
Таким образом он унимал чувство вины. Когда что‑то в душе пыталось протестовать, призывало подумать, прежде чем действовать, он начинал приводить все доводы сначала. Наконец Норрис склонился к машине Хью и принялся прокалывать и резать шины. Так же как у Майры Иванс, у него по мере работы возрастал энтузиазм. В качестве дополнительного штриха он разбил передние фары и задние габаритные фонари. А в довершение всего подсунул под дворник на ветровом стекле со стороны водителя записку:
ПОКА ТОЛЬКО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ТЫДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ХЬЮБЕРТ, КАК Я ПОСТУПЛЮ, ЕСЛИ НЕ ПРЕКРАТИШЬ ЛОМАТЬ МУЗЫКАЛЬНЫЙ АВТОМАТ В МОЕМ БАРЕ.
ЧТОБ НОГИ ТВОЕЙ ТАМ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО!
Закончив работу, Норрис подошел к дому и заглянул в окно. Хью продолжал спать, так и не расставаясь со старым куском меха.
«Господи, кому в целом мире может понадобиться этот кусок дерьма? Прижимает его к груди, – думал Норрис, – как ребенок любимого плюшевого медвежонка».
Он вернулся к своей машине. Сел за руль, перевел рычаг в нейтральное положение и бесшумно покатился вниз по подъездной дороге. Двигатель он не заводил до тех пор, пока не очутился на шоссе. А потом сразу сорвался с места и умчался. У Норриса болела голова. Кишки подводило в приступах тошноты. Но он продолжал уговаривать себя, что не произошло ничего страшного и что чувствует он себя превосходно, ну просто лучше некуда, черт вас всех побери.
Ничего не помогало, пока он не потянулся левой рукой к заднему сидению и не дотронулся до стройной тонкой ручки спиннинга. И тогда Норрис сразу успокоился.
Так он и держался за свою драгоценность всю дорогу до дома.
Звякнул серебряный колокольчик. В Нужные Вещи вошел Заика Додд.
– Привет, Слоупи, – сказал мистер Гонт.
– П‑п‑п‑рив‑в‑ет, мистер Г‑г‑…
– При мне ты заикаться не будешь. – Мистер Гонт поднял вверх руку с указательным и средним пальцами, расставленными в виде вилки, и провел ими перед лицом Заики сверху вниз.
Мальчик внезапно почувствовал, как в голове у него что‑то щелкнуло, как будто разомкнулось. Он даже рот раскрыл от удивления.
– Что это вы такое со мной сделали? – прошептал он. Слова вылетали из горла легко и свободно, как двигаются четки на шнурке.
– Трюк, который наверняка пожелала бы освоить мисс Рэтклифф, – мистер Гонт улыбнулся и сделал очередную пометку в списке против имени Слоупи. Затем взглянул на старинные часы, тикающие на стене в углу. Без четверти час. – Расскажи, как тебе удалось так рано уйти из школы. Никто ничего не заподозрил?
– Нет. – Слоупи изо всех сил скашивал глаза так, чтобы посмотреть на свой рот. Очень уж ему хотелось знать, каким это образом слова вылетают из него непривычно‑стройной чередой. – Я сказал миссис Девиз, что живот разболелся, и она послала меня к школьной медсестре. Ей я сказал, что чувствую себя уже лучше, но все‑таки не совсем хорошо. Она спросила, дойду ли я сам до дома. Я сказал дойду, и она меня отпустила. – Слоупи помолчал, а потом добавил. – Я пришел потому, что заснул на уроке и мне приснилось, будто вы меня зовете.
– Так оно и было. – Мистер Гонт двумя пальцами подпер свой подбородок. – Скажи, твоей маме понравился оловянный чайник, который ты подарил?
Краска бросилась в лицо Слоупи, и щеки стали кирпично‑красного цвета. Он что‑то забормотал, но тут же отказался от этой идеи и уставился на носки своих башмаков. Мягким, доверительным тоном Гонт сказал:
– Ты решил оставить его себе, правда?
Слоупи кивнул, не спуская глаз со своих ног. Он был очень смущен, ему было стыдно. Но, главное, обидно: вот ведь, мистер Гонт так здорово вылечил его заикание, а он все равно слова не может вымолвить.
– Ну, а теперь объясни, зачем двенадцатилетнему мальчику оловянный чайник?
Забавный хохолок на голове Слоупи, только что качнувшийся сверху вниз, когда он опускал голову, теперь вместе с его головой замотался из стороны в сторону. Он не знал, зачем двенадцатилетнему мальчику понадобился оловянный чайник. Он знал одно: ему очень не хотелось с ним расставаться. Чайник ему нравился… ну просто очень.
– …Дотрагиваться, – пробормотал он наконец.
– Что? Прости, не расслышал.
– Мне нравится до него дотрагиваться.
– Слоупи, Слоупи! – Мистер Гонт вздохнул и вышел из‑за прилавка. – Не нужно ничего объяснять. Мне все известно о том удивительном чувстве, которое люди называют «радостью обладания». Именно его я поставил во главу своего бизнеса.
Слоупи Додд отпрянул.
– Пожалуйста, не трогайте меня. – В глазах его вспыхнул страх. – Прошу вас.
– Послушай, Слоупи, я намереваюсь до тебя дотрагиваться не более, чем уговаривать отдать чайник маме. Он твой, можешь с ним делать все, что пожелаешь. Более того, я одобрят и даже восхищаюсь твоим поступком.
– Вы… правда?
– Конечно. Конечно, правда. Алчные люди – счастливые люди. Я верю в это всем своим сердцем. Но, Слоупи…
Заика оторвал наконец взгляд от своих башмаков и подозрительно посмотрел на мистера Гонта сквозь занесу рыжих кудрей.
– Но пришло время тебе расплатиться за чайник сполна.
– О! – Слоупи вздохнул с облегчением. – И это все? А я‑то думал…
– Но он не пожелал или не отважился продолжить. Он не знал, что именно хочет от него мистер Гонт.
– Так вот, ты не забыл, кого обещал разыграть?
– Не забыл. Тренера Пратта.
– Верно. Твое задание состоит из двух частей. Тебе придется кое‑что кое‑куда положить, а второе – кое‑что мистеру Пратту сказать. И если сделаешь все как надо – чайник навсегда останется твоим.
– А разговаривать я тоже теперь буду нормально? – Слоупи с надеждой посмотрел на Гонта. – Тоже навсегда?
Мистер Гонт с сожалением вздохнул.
– Боюсь, ты снова станешь заикаться, как только выйдешь из моего магазина. Кажется, у меня и в самом деле есть где‑то тут устройство от заикания, но…
– Пожалуйста! Прошу вас, мистер Гонт! Я сделаю все, что вы захотите. Что угодно скажу, положу… Только вылечите меня! Я терпеть не могу это заикание.
– Я тебя понимаю, но тут есть одна загвоздка, Слоупи. Видишь ли, я уже почти исчерпал тот список розыгрышей, который наметил к исполнению. Знаешь, как бывает заполнена у дамы карточка на танцы на балу. Так что ты не сможешь со мной расплатиться.
Заика Додд долго молчал, прежде чем сказать то, что вертелось у него на языке.
– А вы никогда… мистер Гонт… никогда не отдаете что‑нибудь просто так… не дарите, я хочу сказать?
Он говорил очень тихо и снова смотрел вниз.
На лице мистер Гонта возникло выражение истинного горя.
– О, Слоупи! Сколько раз я думал об этом и с какой тоской и желанием! В моем сердце огромные глубокие залежи благотворительности и милосердия. Но…
– Но?
– Это уже не будет называться бизнесом. – Губы мистера Гонта изображали сочувственную улыбку, но глаза горели таким волчьим огнем, что Слоупи сделал на всякий случай шаг назад. – Ты меня понимаешь, правда?
– Э‑э‑э… да. Конечно!
– Кроме того, следующие несколько часов, Слоупи, должны быть самыми решительными для меня. Запустив механизм, я не в силах его остановить… до поры до времени. Я должен сохранять верность своему жизненному правилу. Если ты вдруг перестанешь заикаться, это может вызвать излишние вопросы, что очень нежелательно. Шериф и так уже задал множество допросов, которые никак не должны быть его ума дело. – Мистер Гонт нахмурился, но тут же на его лице снова вспыхнула уродливая и обаятельная, хищная и доброжелательная, в общем неизвестной природы улыбка. – Но я позабочусь о нем, Слоупи. Это наверняка.
– Вы говорите о шерифе Пэнгборне?
– Да. Именно о шерифе Пэнгборне. – Гонт снова провел по воздуху перед лицом Слоупи двумя пальцами. – Но ведь мы с тобой о нем не говорили, правда?
– О ком? – удивился Заика Додд.
– Вот именно.
Сегодня на Лилэнде Гонте был надет темно‑серый замшевый пиджак, из кармана этого пиджака он достал черный кожаный бумажник и протянул его Слоупи. Тот взял вещь аккуратно, стараясь не прикоснуться пальцами к пальцам Гонта.
– Ты ведь знаешь машину тренера Пратта?
– «Мустанг»? Конечно.
– Положи туда вот это. Под переднее сидение рядом с водителем, так, чтобы торчал лишь уголок. Отправляйся к колледжу прямо сейчас, нужно, чтобы эта вещь оказалась на месте до того, как прозвенит последний звонок. Ты понял?
– Да.
– Затем тебе придется дождаться, пока он выйдет, и тогда… Мистер Гонт продолжал говорить совсем тихо, а Слоупи слушал, не сводя с него полусонного взгляда, приоткрыв рот и время от времени кивая в знак согласия.
Несколько минут спустя Заика Додд вышел из магазина Нужные Вещи с бумажником Джона Лапонта за пазухой.
Глава шестнадцатая
Нетти лежала в простом сером гробу, за который заплатила Полли. Алан предложил свое участие в расходах, но она отказалась с той спокойной твердостью, которая была ему хорошо знакома. Гроб стоял на металлическом помосте неподалеку от могилы родственников Нетти. Вокруг этих могил земля была покрыта искусственным травянистым газоном, сверкавшим яркой зеленью в лучах солнца. От этой ненатуральной травы у Алана всегда мороз по коже пробегал. Что‑то в ней казалось ему отвратительным и даже непристойным. Она нравилась ему меньше, чем похоронный ритуал накладывания грима на покойников и одевания их в самые лучшие одежды, как будто им предстояло отправиться на деловую встречу в Бостоне, а не на вечный покой под землю, в компанию к корням и червям.
По просьбе Полли отпевал Нетти преподобный Том Киллингворт, проповедник методистской церкви, знавший Нетти еще по службам в Джунипер Хилл, куда он приезжал два раза в неделю. Надгробное слово было кратким, но теплым, обращенным к Нетти Кобб человеком, знавшим ее, женщину, которая медленно, с трудом, но отважно и настойчиво пыталась выбраться из мрака безумия, женщину, принявшую когда‑то смелое решение встретиться вновь лицом к лицу с миром, причинившим ей глубокие страдания.
– Когда я был ребенком, – говорил Том Киллингворт, – в швейной комнате моей мамы висел на стене плакат с такими словами: «И да вознесешься ты на небеса за полчаса до того, как дьяволу станет известно о твоей смерти». Нетти прожила трудную и во многом печальную жизнь, но я верю, что, несмотря ни на что, она никогда не торговала своей душой. Смерть ее была ужасна и безвременна, но я надеюсь всем сердцем, что Нетти уже на небесах и что дьявол до сих пор остается в неведении.
Преподобный Киллингворт поднял руки в традиционном благословляющем жесте.
– Помолимся!
С другого конца холма, где хоронили Вильму Ержик, доносился то тише, то громче хор голосов, вторящий молитве отца Джона Брайама. Там же, вдоль дороги до самых ворот кладбища выстроился ряд машин. Люди приехали сюда не ради покойной Вильмы, а для того, чтобы поддержать ее оставшегося в живых мужа, Питера Ержика. Здесь же смерть Нетти оплакивали лишь пятеро: Полли, Алан, Розали Дрейк, старый Ленни Партридж (ходивший на все похороны из принципиальных соображений, если только хоронили не католика) и Норрис Риджвик. Норрис был бледен и рассеян.
– Да благословит вас Бог и да сохранится память о Нетти Кобб в ваших сердцах навечно, – сказал Киллингворт, и стоявшая рядом с Аланом Полли снова заплакала. Он обнял ее за плечи, и она благодарно прильнула к его плечу, отыскав руку и крепко сжав ее.
– Да обратит Господь Всемилостивый к вам свой взор; да не лишит он вас своего милосердия; да прольет он свет на ваши души и да снизойдет на них мир и покой. Аминь.
День был еще жарче, чем на праздник Колумба, и когда Алан поднял голову, ему пришлось зажмуриться, так блестел металлический помост с гробом в лучах солнца. Он отер свободной рукой пот со лба. Полли пошарила в сумочке в поисках салфетки и утерла ею слезы.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросил Алан.
– Хорошо, но не могу не плакать о ней. Бедная Нетти. Бедная, бедная Нетти. Почему это случилось? Как? – Она снова всхлипнула.
Алан, задававший себе те же самые вопросы, обнял Полли еще крепче. Из– за ее плеча он увидел Норриса, смотревшего в ту сторону, где стояли машины скорбящих о Нетти, и на лице его застыло выражение человека, либо не вполне проснувшегося, либо бредущего в неизвестном направлении. Алан нахмурился. К Норрису подошла Резали Дрейк, что‑то сказала ему и он пожал ей руку.