О героической смерти другого стало известно от его жены, разысканной «группой поиска» в Арзамасе с помощью грузинского телевидения.
Находки бережно хранятся, систематизируются, выставлены на обозрение в специальном стенде «Ради жизни на земле».
Вот последнее письмо Георгия Берулава сестре Зое с фронта:
«Дорогая сестричка! Я тебя вспоминаю всегда, даже в тяжелые минуты. Я много писать не буду, потому что через пятнадцать минут иду в бой. Привет всем дорогим товарищам и подругам по учебе, а также всем, знающим меня. Дорогая Зоечка! Сообщаю, что получил четвертый орден. Других новостей особых нет. Сама знаешь, что наши войска находятся недалеко от Берлина. Мы же движемся на юг. По‑моему, скоро встретимся, если жив буду… Твой брат Георгий».
Гудаута – Очамчира.
ФОТОГРАФИИ
Руководитель Комаричского подполья на Брянщине, главный врач больницы Незымаев Павел Гаврилович. 1941 г. («У самого логова»).
Комиссар Комаричского подполья Енюков Александр Ильич. 1938 г.
Руководитель военной секции подполья Фандющенков Павел Васильевич. 1941 г.
Участник подполья, работник советской милиции Стефановский Иван Иванович. 1941 г.
Член военной секции подполья Никишин Константин Петрович. 1939 г.
Участники подполья Арсенов Степан Трофимович и Драгунов Степан Михайлович. 1941 г.
Члены военной секции подполья Семенцов Михаил Матвеевич. 1937 г. и Егоров Семен Егорович. 1940 г.
Савин Василий Карпович, содержатель явочной квартиры Комаричского подполья в селе Бочарово, партизанский разведчик. 1981 г.
Связная Комаричского подполья, студентка Валентина Сергеевна Маржукова‑Севастьянова. 1941 г.
Связная подполья, медсестра Комаричской больницы Анна Алексеевна Борисова. 1941 г.
Незымаева Анна Ивановна, мать Павла Незымаева. 1970 г.
Незымаев Гавриил Иванович, отец Павла Незымаева. 1970 г.
Матвеев Александр Павлович, в годы войны первый секретарь Орловского, а затем Брянского обкомов партии, член Военных советов Брянского и Центрального фронтов. 1945 г.
Васильев Семен Дмитриевич, бывший секретарь Комаричского подпольного райкома ВКП(б). 1945 г.
Засухин Василий Алексеевич, начальник особого отдела партизанской бригады. 1944 г.
Братская могила героев в райцентре Комаричи.
Андриевский Роман Антонович. 1940 г. («У самого логова»).
Тикунов Петр Васильевич. 1957 г.
Старостин Виктор Иванович. 1945 г.
Масагутов Файзи Мухаметович. 1980 г.
Семерка неустрашимых партизанских разведчиц. 1942 г. («Навстречу неизвестности»).
Встреча неустрашимых разведчиц в Москве. 1975 г.
Командир танковой колонны «Дзержинец» Герой Советского Союза Андрей Серебряков. 1941 г. («Крах «Тайфуна»).
Один из видных организаторов партизанского движения и партийного подполья в Подмосковье Пушкарев Игорь Васильевич. 1980 г. («Крах «Тайфуна»).
Никулочкин Яков Николаевич, бывший начальник спецшколы Центрального штаба партизанского движения. 1945 г. («Навстречу неизвестности»).
Встреча на Аллее партизан Подмосковья 9 мая 1980 г. («Крах Тайфуна»).
Комсомольский билет кремлевского курсанта Артура Спрогиса. 1919 г.
Артур Карлович Спрогис, начальник спецгруппы пограничного отряда. Западная граница. 1927 г. («В схватках с абвером»).
Артур Карлович Спрогис в интернациональной бригаде. Мадрид. 1936 г.
Подполковник А. К. Спрогис. Западный фронт. 1942 г.
Удостоверение особоуполномоченного представителя Военного совета Западного фронта А. К. Спрогиса. 1941 г.
Письмо Зои Космодемьянской из‑за линии фронта. 1941 г.
Полковник А. К. Спрогис. Юбилейный снимок в связи с 60‑летием вступления в КПСС. 1980 г.
Торицин Анатолий Васильевич, помполит Центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования по работе среди молодежи в тылу врага. 1942 г. («Товарищ Т.»).
Автограф А. А. Фадеева на сигнальном экземпляре романа «Молодая гвардия». 1947 г. («Товарищ Т.»).
Жорж Смилевский, командир диверсионно‑подрывного партизанского отряда «Журналист», радистка отряда Валя Максимова (слева), разведчица‑минер Клавдия Крикуненко‑Овчаренко. 1944 г. («Отряд особого назначения»).
Группа моряков тральщика «Мститель». Туапсе. 1941 г. («Последний десант»).
Участник битвы за Москву, бывший севастопольский моряк Бгажба Михаил Тимурович, ученый‑растениевод, публицист и переводчик. 1979 г. («Последний десант»).
Семья старшего лесного ревизора Батумской области Сухумского и Озургетского лесничеств А. А. Вермишева. Третий слева Александр. Батуми. 1910 г. («Партбилет № 2037»).
А. Вермишев, гимназист 1‑й Тифлисской гимназии. 1897 г.
Сын легендарного комиссара, участник Великой Отечественной войны А. Вермишев. 1962 г.
Вермишев Александр Александрович, комиссар особого пехотного батальона XIII Красной Армии, поэт, публицист, первый советский драматург. Фронт‑Дон. 1919 г.
Слева направо: заведующий военным отделом ЦК ВЛКСМ в годы войны Дмитрий Постников, помощник начальника Главного Политического Управления Наркомата Военно‑Морского Флота по комсомолу Михаил Головлев и помощник начальника по комсомолу Главного Политического Управления Красной Армии Иван Видюков. 1942 г. («В схватках с абвером»).
Командир диверсионного партизанского отряда Юрий Дмитриевич Миловзоров. 1942 г. («Крах «Тайфуна»).
Известный украинский поэт Максим Рыльский, писатель‑публицист Борис Галин и академик П. С. Погребняк на даче А. К. Симонова. 1960 г. («Дар большой души»).
Симонов Александр Корнильевич, профессор, художник. Гагра. 1959 г.
Валерий Щекин с матерью Елизаветой Ивановной. 1968 г. («Телеграмма»).
Бывший летчик‑истребитель Аббас Рзаев. 1980 г. («Пароль «Ласточка»).
Харитон Гвинджия, пилот Сухумского авиаотряда. 1974 г. («Секунды на размышление»).
Пугач Исай Маркович. 1930 г. («Шахтерский генерал»).
Мухтар – боец Красного Гиляна. Иран, 1921 г. («Через девять границ»).
Мария Адлейба. Герой Социалистического Труда, участница обороны Кавказа, знаменитая чаесборщица Абхазской АССР. 1941 г. («Тревожная молодость»).
БЕЗ СТРАХА И УПРЕКА
ПАРТБИЛЕТ № 2037
Осенним вечером 1903 года из ворот небольшого кирпичного дома в Петербурге вышел молодой человек. Неторопливо прошел он несколько темных переулков и остановился на ярко освещенной улице. На нем были надеты потертая кожаная куртка, рабочие брюки, заправленные в сапоги, и высокий картуз. На вид мастеровому можно было дать лет двадцать с небольшим. С минуту он постоял на перекрестке, затем поспешно вошел в подъезд богатого барского дома.
Через четверть часа к дому подкатил экипаж. Элегантно одетый молодой господин кавказского типа, в шляпе и с тростью вышел из подъезда.
– На Невский! – приказал он кучеру. Кони зацокали по мокрому булыжнику. У модного кафе возница попридержал лошадей, и пассажир, легко спрыгнув с подножки, вошел в распахнутую дверь. Швейцар низко склонил голову.
В зале было накурено, шумно и весело. За сдвинутыми столиками тесно сидели студенты и курсистки, разная литературная и актерская братия. Едва новый гость переступил порог, как со всех сторон послышались возгласы:
– Браво, Вермишев пришел! Саша, к нам!
Несколько кавалеров и барышень, повскакав с мест, схватили его за руки и потащили к своему столу. Лицо Вермишева расплылось в улыбке, он тщетно пытался сопротивляться, но, поняв, что это безнадежно, опустился на стул.
– Итак, господа, новый кавказский анекдот… К тифлисскому генерал‑губернатору пришел кинто…
За столом ежеминутно раздавались взрывы хохота. Потом он взял гитару и стал петь куплеты. Компания обрастала, как снежный ком.
Никому и в голову не приходило, что этот весельчак и балагур, любимец товарищей и профессуры, час назад проводил занятия марксистского кружка у рабочих Путиловского завода, что этот блестящий студент Санкт‑Петербургского университета тайно состоит в организации РСДРП и в боевой дружине.
…Впервые я услышал имя Вермишева несколько лет назад. «Комсомольская правда» переслала мне письмо его сына Александра из Башкирской АССР. Автор письма спрашивал, не возьмусь ли я за написание киносценария о его отце – старом партийном подпольщике, участнике трех революций и гражданской войны. К письму были приложены пьеса А. Вермишева «Красная правда», несколько памфлетов, рисунков, а также стихотворение «В кузнице» за странной подписью Sa‑Ve.
Что это? Литературный псевдоним, партийная кличка? И вдруг мне вспомнилось, что подобную подпись я уже где‑то встречал. Однажды, просматривая в библиотеках Закавказья архивы дореволюционных газет с откликами на смерть Льва Николаевича Толстого, я наткнулся в газете «Баку» на стихотворение «Толстой не умрет» за той же подписью.
…Кто сказал вам, что умер Толстой?
Разве он не со мной?
Разве он не во мне песню жизни поет?
Нет, Толстой не умрет!..
Под стихотворением стояла дата: 14 ноября 1910 года.
И вот я снова в Баку. С интересом листаю старые архивы газет «Баку», «Кавказский телеграф», «Кавказская копейка». И почти в каждом номере нахожу злободневные обзоры, фельетоны, стихотворения, подписанные Sa‑Ve.
Достаю с книжной полки «Словарь псевдонимов» Масанова. В нем на странице 334‑й написано: «Sa‑Ve – Вермишев Александр Александрович». Изучаю биографический материал, роюсь в музейных фондах Баку, Ленинграда, Саратова, Москвы. Смотрю жандармские архивы и узнаю: Sa‑Ve – партийная кличка коммуниста‑подпольщика; А. Савицкий – второй псевдоним Вермишева, под которым он скрывался от любопытных читателей из… охранки.
Многообразен круг вопросов, о которых писал автор. Он обращает внимание общественности на бедственное положение рабочих‑нефтяников Баилова, защищает от реакционных нападок произведения Л. Н. Толстого и А. М. Горького, обличает капиталистические монополии и политику иностранных концессий в России, пишет гневные статьи о жизни политических каторжников, о положении угнетенных царизмом народов Украины, Белоруссии, Финляндии.
В статье «Современная статистика 1910 г.» автор, перечисляя безобидные сведения о вновь открытых предприятиях, об импорте и экспорте, количестве крестьянских хозяйств и поголовья скота, вдруг как бы невзначай выстреливает фразу:
«За год в России вынесено 447 смертных приговоров, закрыто свыше 200 организаций и учреждений профессиональных и просветительных союзов, наложено 232 штрафа на издания, а многие из них «задавлены вовсе…»
Там же, в Баку, Александром Вермишевым в разное время были написаны пятиактная пьеса «Гонцы» (она шла на подмостках ряда провинциальных театров), социальная драма «Чад жизни», несколько комедий и водевилей, едко изобличавших нравы тогдашнего общества.
Необыкновенна биография этого человека. Перед ним, сыном состоятельных родителей, открывалась заманчивая юридическая карьера. Он променял ее на бурные волны трех революций, на полную невзгод и опасностей жизнь профессионального революционера. Время и события стерли его имя в памяти людей. Даже в те далекие годы мало кто знал, что человек с загадочным псевдонимом Sa‑Ve, литератор А. Савицкий и легендарный комиссар Красной Армии, первый советский драматург А. Вермишев – одно и то же лицо.
Он родился в 1879 году в Санкт‑Петербурге. Юность его прошла в Закавказье, на берегах Ингури и Куры, где отец – коллежский советник – служил ревизором Батумского, Сванского и Озургетского лесничеств. Семья Вермишевых была близка Маяковским, они дружили, вместе путешествовали, встречали праздники. На фотоснимках, которые я храню, запечатлены обе семьи. Саша учился сперва в Тифлисе, потом в Баку. По окончании бакинской гимназии поступил на историко‑филологический факультет Санкт‑Петербургского университета. Со второго курса перешел на юридический факультет. Отличался прилежанием и эрудицией, ставился в пример другим студентам.
И вдруг разразился скандал. Любимец профессуры оказался среди тех, кто возглавлял студенческие волнения. Тогда еще никто не знал, что с первых курсов он увлекался марксистской литературой и состоял в РСДРП. Дисциплинарный профессорский суд изгоняет его из университета. Юридическое образование ему удалось завершить лишь несколько лет спустя, уже в зрелом возрасте, в Юрьевском университете, куда он поступил при содействии влиятельных родственников, доставших для него подложные документы о благонадежности.
Целый год охранка разыскивала одного из возмутителей спокойствия на Петроградской стороне, таинственного партийного агитатора со странной кличкой Sa‑Ve. Одни агенты утверждали, что под этим именем скрывается рабочий с Путиловского, другие доносили, что Sa‑Ve – телеграфист с Николаевской дороги, третьи – что он беглый политический каторжник.
Способный и озорной конспиратор умело обводил вокруг пальца опытных столичных детективов. Однажды, когда полиция задержала его, он ловко сунул пачку с прокламациями в карман городового. Тот обнаружил «находку» лишь после того, как молодой человек после обыска был отпущен жандармским офицером. В другом случае он наклеил филеру на пиджак записку со словами:
«Человек, которого вы ищете, служит в жандармском управлении».
И все же его выследили. Выследили спустя год, как участника студенческих волнений, не ведая, что студент Вермишев и Sa‑Ve – одно и то же лицо. Это обстоятельство позволило ему в 1904 году отделаться лишь высылкой под надзор полиции по месту жительства родителей – в Тифлис. Но в Грузии изгнанный студент пробыл недолго. Он тайно вернулся в столицу и жил на нелегальном положении. И пока отделение по охране общественной безопасности в Петербурге запрашивало о нем жандармское управление Тифлиса, а тифлисские охранники интересовались его местонахождением в Петербурге, группа Вермишева издавала и распространяла среди рабочих марксистскую литературу и прокламации: «К солдатам Петербургского гарнизона» и «Товарищи солдаты»…
В дни первой русской революции 1905 года Александра Вермишева видят на баррикадах Выборгской стороны. За участие в вооруженном восстании его заточают в «Кресты» – петербургскую политическую тюрьму. Там, в одиночной тюремной камере (№ 525), он пишет свою первую пьесу «За правдой», посвященную кровавым событиям 9 января.
По выходе из тюрьмы автор на собственные средства издает пьесу отдельной брошюрой и рассылает во многие книжные магазины и частным лицам в разных городах России. Но в продаже брошюра была недолго.
Я смотрю «Справочную книгу о печати в России» за 1911 год. В разделе «Запрещенные издания» среди произведений Маркса, Энгельса, Лафарга, Кропоткина, Ленина, Плеханова, Луначарского, Льва Толстого, Степняка‑Кравчинского значится: «Вермишев Александр: «За правдой». Драматический этюд в шести картинах. Книгоиздательство «Новый мир», СПБ, 1908 г.».
О том, что представлял собой этот «драматический этюд», свидетельствует рецензия в газете «Столичная почта» от 15 февраля 1908 года.
«Настоящим героем пьесы, – указывал рецензент, – является рабочий класс. В ней со знанием дела живо встают перед глазами многие перипетии великой исторической драмы 9 января 1905 года».
Далее рецензент пишет, что автор дал в своих «драматических этюдах» ряд подлинных сцен, разыгравшихся в одном из рабочих районов Петербурга, что его «этюды» составлены по типу «Ткачей» драматурга Гауптмана, пьесы без заглавных героев, что у Вермишева даже поп Гапон фигурирует за кулисами.
Вслед за этим кадетская газета «Речь» со злорадством сообщает в хронике, что студент А. Вермишев снова приговорен судебной палатой к заключению в крепости за то, что
«вложил в уста некоторых действующих лиц написанного и изданного им драматического этюда «За правдой» суждения, призывающие к учинению бунтовщических деяний и к ниспровержению существующего государственного строя»…
О своем заточении в «Крестах» Вермишев впоследствии вспоминал в стихотворении «В сочельник».
Город далекий огнями сверкает,
Золотом звездное небо играет.
Где‑то внизу, за стеной,
Ходит с ружьем часовой…
Судьба не баловала молодого революционера. В дальнейшем он еще трижды отсиживал сроки в тюрьмах – в «Крестах», Шлиссельбургской крепости, московской пересыльной тюрьме. Ни строгий режим, ни карцеры и одиночки не сломили его волю. В тюрьмах он ухитрялся продолжать образование, пересылать на волю письма, полные гнева против разгула реакции и удивительно оптимистические в отношении собственной судьбы. Некоторые из них стоит привести. Они помогают постичь характер и душевное состояние заключенного революционера.
«Дорогой мой батько! Досадно за мое письмо, что вызвало у тебя «щекотанье в горле» и… слезы. Правда, слезы, как и кровь, роднят людей, но… одним словом, оскандалился я своим нытьем. Забудем, не было того письма… Держу себя здесь непреклонно и непокаянно, таким, как выставил меня, на суде г‑н прокурор. Если взглянуть на беды времени, то железные засовы моей камеры – смешны, а личное горе – ничтожная песчинка в море. Нет в моем сердце ни сомнений, ни сожалений. Дорога выбрана, возврата нет.
Здесь, в «Крестах», в одиночке, есть время для размышлений. Я думаю о том, что происходит там, за крепостными стенами. Дорогие с детства книга заменены сыщиком Пинкертоном, он раскупается нарасхват, его читают все – от профессора до проститутки. Общество отвлекают порнографией журналов, книгами, воспевающими однополую любовь, иллюзионами об удачливых модистках в горничных, которых хватают в жены миллионеры в принцы. Противно, тошно…
«Не было 1905 года, не было «красного воскресенья»! – орут присяжные писаки. – Россия благоденствует, порядок восстановлен». Да, хорош мир калек, оставшихся от Цусимы; хорошо вдовам и сиротам, чьи близкие застыли на снегу 9 января: «благоденствуют» те, чьи колодки гремят по сибирским трактам…
Не будь у меня в руках критического скальпеля, я, пожалуй, давно задохнулся бы от бессилия и мук: порой кажется, что сердце упало на наковальню в его бьют пудовыми молотами. Но я держусь, терплю, жду. В общем, я положительно отдыхаю в тюрьме, она действует на меня, подобно брому. А за слезы спасибо, родные… Ничего определенного в моей судьбе пока нет. Из Думы ответ не получен. Полнейший штиль… Уж лучше сидеть здесь, чем видеть, как у граждан на воле вытянуты лица, а головы втянуты в плечи.
27 мая 1907 г. «Кресты»
«Дорогая Леля![12]На девятом месяце своего заключения в чреве «Крестов» я разрешился страшнейшим приступам старой малярии. Меня трясло, как овечий хвост, как сатану, увидевшего распятие, как висельника перед перекладиной. Словом, трепало, било, ломало. Уже неделя как встал, но чихаю и в носу моем еще продолжают играть в прятки господа Пуришкевич и Бобринский. На то они и депутаты‑клоуны, чтобы чихать на них. И пусть мой бедный нос раздует как солдатский сапог, если я угнетен судьбой, болезнью и одиночеством. Мой брат Лева спрашивает: «Как ты поживаешь в своей тюрьме?» Не правда ли, Леля, чудесная фраза в устах 11‑летнего человека? Во всяком случае современная. Отвечаю. Очень хорошо, дорогой Левик! Я еще горячее люблю то, что любил, и ненавижу лютее то, что ненавидел…
P. S. Когда я пишу братишкам и сестренкам свои веселые письма, я вроде бы живу вместе с ними дома. Ошибочно было бы думать, что истинное мое настроение так бесшабашно весело. Ей‑богу, здесь не так уютно жить…
6 декабря 1909 г. «Кресты»
«Дорогой мой батько! Время идет. Я сижу. Твои мечты об амнистии вызвали у меня горькую усмешку. Не о себе думаю, нет! О тех сотнях тысяч россиян, их матерях, отцах, женах, которые ждут ее месяцы и годы. Что мне амнистия, если бы даже она и свалилась на меня с неба?! Такая амнистия для узников с малыми сроками повредит лишь тем, кто сидит годы. Такая амнистия выгодна лишь реакции.
Конечно, выйти на два‑три месяца раньше срока – заманчиво, но желчь с языка стаканом воды не смоешь. Тюрьмы у нас всегда будут полны. И раз это является аксиомой, не буду повторять истин. Я знаю, милый, ты хотел порадовать меня, но бог даст, твой арестант без милостей и подачек отсидит свой срок. Отчаиваться и заниматься сантиментами не буду. Работа отнимает все силы, и положительно нет времени грустить. Много двинул вперед по немецкому языку и юридическим наукам. В этом смысле одиночка – даже помогает. Конечно, не наверстать упущенного за девять месяцев, но, выйдя в январе, поеду в Юрьевский университет продолжать экзамены. Если зачтут сданные ранее, то к маю получу аттестат. Кем быть – помощником присяжного поверенного или поступить чиновником на службу? Наверное, изберу первое.
Любящий тебя сын‑арестант.
23 августа 1909 г.»
«Дорогой мой батько! Еще одна страница книги судеб для меня перевернута, еще одна глава закончена, много ли ах осталось?
Я думаю о том, что стало бы с мечтами, планами людей, как неинтересно было бы жить, если бы не сверкала впереди звездочка, увяли цветы фантазии и отступили все желания, исчезли страсти и порывы? Мертво и скучно было бы на земле и 99 процентов людей запустили бы пулю в лоб… В день моего ареста хоронили студента Гукасова, моего товарища по гимназии (старшего сына Павла Осиповича Гукасова, нефтепромышленника). Миллионер, вся жизнь, кажется, была в его руках, а он – за револьвер. Мысли о нем витали в моей голове, и многие вопросы давили неразрешимостью.
Вспомнил «Жерминаль» Эмиля Золя. Фабрикант стоит у окна, смотрит на бунтующих рабочих, а сам думает о жене, изменившей ему с управляющим, и рассуждает: «Безумные, вы хотите хлеба?! Я же имею все, но счастлив ли я?!» Да, отец, не хлебом единым жив человек. Равновесие души часто зависит от хлеба, но истинное наслаждение человек получает, когда связан с жизнью, когда отдает себя всецело многосложной работе человечества и оставляет потомству самое лучшее, что есть в нем самом.
Я благодарю тебя за то, что ты передал мне жажду жизни, жажду любить, чувствовать, думать, мыслить и никогда не сидеть сложа руки… А за решеткой уже начались белые ночи, как я их люблю! Жизнь идет, чередуясь радостью и горем. Заключение мое не вечное, с книгами и мыслями можно просидеть долго, лишь бы держать себя в руках. Все вынесу бодро и мужественно, как учил меня ты, единственный мой, родной отец. Я не сдам кораблей и маяков своих, куда бы меня ни законопатили. И одиночеством меня не запугаешь…
Горячо целую и крепко обнимаю всех вас, таких дорогих.
1909 г., май.
СПБ, политическая тюрьма, камера 300 (одиночная)».
Ровно через год в другом конце России – в Баку, Тифлисе, Батуме в различных изданиях появляются острые публицистические статьи, памфлеты и фельетоны, разоблачающие прогнивший царский режим, зовущие к борьбе. Наряду с партийной кличкой Sa‑Ve некоторые из этих трудов подписываются и другими именами – А. Савицкий, «Н. Р.» («Народ рабочий»). Газеты «Баку» и «Кавказская копейка», в которых печатался Sa‑Ve, неоднократно подвергались штрафам или вовсе запрещались властями.