Прием был выполнен мной идеально. Всей тяжестью торса я обрушился ему на шею, опрокинув лицом в грязь. Ошеломленный, он лежал неподвижно. Бросив взгляд в оба конца тропы, я перевернул своего пленника на спину. Его глаза были открыты, но словно остекленели. Схватив добычу за ноги, я оттащил мужчину в глубь леса, где придавил коленом к земле.
На нем была все та же плотно облегавшая фигуру черная униформа и пояс с набором самого современного оружия, какие мне доводилось видеть на бойцах Соги. Стремясь подавить его волю к сопротивлению и внушить чувство уязвимости, я сорвал с его глаз очки ночного видения и сдернул с головы капюшон. Под ним обнаружились наушники, которые я тоже снял и вместе с прикрепленным к груди миниатюрным передатчиком сунул себе в карман.
Издав стон, он силился сфокусировать взгляд на моем лице. Но прежде чем к нему полностью вернулась способность соображать, я приставил дуло «беретты» к его горлу.
– Веди себя тихо, – прошептал я ему на ухо. – Ни звука, ни писка. Говорить будешь, только если я разрешу.
От страха у него расширились зрачки, а потом сработал натренированный до автоматизма инстинкт сопротивления, те же рефлексы, какие демонстрировали Кейси и Дермотт. Мне необходимо было сразу пресечь любые его порывы, если я хотел заставить своего «языка» заговорить.
На вид мой пленник был уже в возрасте зрелого бойца Соги с немалым послужным списком за плечами. В нем легко различалась крестьянская кость. Из таких получаются хорошие рядовые, но не командиры. Если бы Сога не приняла его в свои ряды, он бы возделывал сейчас рисовые поля в деревне или нанялся бы в бригаду дорожных рабочих.
Я сильнее надавил ему на подбородок глушителем пистолета. Краем глаза успел заметить, как его пальцы медленно тянутся к ремню.
– Еще одно движение, и я прострелю тебе башку. Моргни один раз, если понял.
Он моргнул.
– Ты же понимаешь, что я спущу курок раньше, чем ты успеешь хоть что‑нибудь сделать, чему бы тебя ни научили и как бы основательно ни промыли мозги?
Он моргнул, что означало согласие.
– Очень хорошо. А теперь мне нужно знать, сколько у вас здесь сейчас людей. Можешь дать мне такую информацию?
Моргнул один раз.
– Ну и сколько же?
Он моргнул десять раз подряд, сделал паузу и повторил движение век еще девять раз.
– Значит, девятнадцать. Это включая женщин?
Моргнул.
– Сколько их?
Моргнул три раза.
– Среди бойцов есть первогодки?
Глаза закрылись. Да, есть.
– Сколько?
Моргнул дважды.
– Включая тебя?
Моргнул дважды, но теперь это означало «нет».
– Значит, ты уже должен понимать, что я без колебаний пристрелю тебя, верно?
Моргнул.
– Отлично. Главное, ни на секунду не забывай об этом. Ты знаешь, где они держат маленькую девочку?
Моргнул два раза.
– Лжешь!
Снова два раза. «Нет».
– А я не сомневаюсь, что ты лжешь. Здесь есть главный особняк и несколько других зданий. У каждого свое назначение. Гостевой дом, казарма, гараж. И тому подобное.
Я говорил уверенным тоном, хотя на самом деле лишь догадывался, какие постройки могли понадобиться Соге в ее американском лагере.
– В общем, вариантов совсем не много. Если ты знаешь, сколько у вас здесь людей, то тебе известно и место, где находится девочка.
«Нет».
– В таком случае ты мне больше без надобности. Прощайся с жизнью.
Я с такой силой надавил пистолетом ему на горло, что он начал задыхаться, а потом быстро заморгал.
– Что, передумал?
Моргнул один раз. «Да».
– Что, память вернулась?
Моргнул.
– Уверен? Потому что еще одна ложь, и я тебя убью, а затем отловлю первогодка.
Моргнул.
– Очень хорошо. Сейчас я чуть уберу ствол, чтобы ты мог говорить, но не закричать. Открой рот. Так. Зажми дуло губами. Любая глупость, и я давлю на спуск. Говори тихо, расскажи мне правду – и останешься в живых. А начнешь чудить, и твои мозги станут удобрением для папоротника. Ясно?
Он моргнул один раз.
– Прекрасно. После того как ты все мне расскажешь, я свяжу тебя твоей же веревкой и заткну рот кляпом. Сам ты уйти не сможешь, и никто здесь тебя не найдет. Если я не обнаружу свою дочь в указанном тобой месте, то вернусь и продырявлю тебе голову через глазницу. А потому думай, прежде чем говорить.
Я чуть ослабил нажим пистолета на его рот.
– Умоляю, – прохрипел он. – Умоляю, отпустите меня.
– Если я найду свою дочь, с тобой ничего плохого не случится. Ты скоро будешь свободен.
– Пощадите. У меня дома младшие братья и сестры. Отпустите меня.
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцать с половиной.
Это был юнец, для которого пока имели значение каждые шесть месяцев.
Я с силой надавил на рукоятку пистолета.
– Значит, ты обманул меня. Ты сам – ученик‑первогодок.
После некоторого колебания он моргнул один раз.
– Мне понятно, почему ты набивал себе цену, но еще одна ложь станет для тебя последней. Ясно?
Он моргнул.
– Так где же девочка?
Глава семидесятая
Пользуясь прибором ночного видения, я миновал люминесцентно‑зеленый теперь лес и подобрался с тыла к гостевому коттеджу. Оказалось, что на территории их несколько, и, по словам моего молодого пленника, Дженни держали в спальне второго этажа третьего по счету коттеджа от главного здания. Стены из красного кирпича, сложенная из красного кирпича каминная труба, белые ставни на окнах. Массивные инфракрасные очки позволили уловить движение в одном из окон второго этажа, что подтвердило мое предположение: внутри готовились к встрече со мной. И там, и вдоль дороги, и повсюду, где я мог неожиданно появиться.
«Необходимо отказаться от своих привычных схем…»
Форма бойцов Соги, как я и думал, представляла собой чудо дизайна одежды. Если не считать того, что она была мне на пару дюймов коротковата, то сидела идеально. Материал обладал невиданной мной прежде эластичностью, облегая любую фигуру и предоставляя полную свободу движений каждой мышце. Тонкая и легкая, как натуральный шелк, она одновременно позволяла телу дышать и сохраняла тепло. Вес такого «мундира» не ощущался вообще. Обычная одежда весила от трех до семи фунтов. Здесь же счет мог вестись в унциях. Неудивительно, что Оги, Кейси и Дермотт держались уверенно. У Соги все было доведено до совершенства.
Я остановился напротив того места, где предположительно прятали Дженни, чувствуя напряжение в каждом своем нерве. Едва ли они выделили для нее многочисленную охрану, подумал я. Скорее всего два или три человека. Один наверху. Двое внизу. Но кто‑то мог находиться в ее комнате, и это сделало бы прямую атаку слишком рискованной.
Задняя дверь была покрыта белой краской в тон ставням, и в ее верхней части располагалась стеклянная панель, разделенная перегородками на шесть небольших квадратов. Отцепив от пояса дубинку и держа ее скрытно вдоль линии ноги, я постучал в стекло. Холодный пот струился у меня по спине, стекая в ложбинку, где рукоятка «беретты» упиралась в черную материю комбинезона. Из затемненной глубины коттеджа показалась тень, а потом дверь открылась.
– Какие там у вас новости? – по‑японски спросил человек, закутанный в подобие плаща.
– Все то же, – ответил я. – Мы заставили их отступить и нанесли потери. Но скоро придется эвакуироваться.
Кивнув мне и бросив взгляд во двор, охранник разрешил войти и направился в глубь дома. Без стука закрыв за собой дверь, я последовал за ним, стреляя глазами по углам в поисках других стражей. Мы прошли через небольшую буфетную. Справа располагалась прекрасно оборудованная кухня, примыкавшая к гостиной. Никого. Впереди была еще дверь, которая вела в переднюю часть дома. Тоже никого. Когда я ударил своего провожатого дубинкой по голове, в моей руке удар отдался неприятной вибрацией. Он пошатнулся, но не упал. Пришлось опять ударить, и на сей раз с негромким стуком тело повалилось на пол.
– Черт! – воскликнул я по‑японски.
– Что‑то случилось? – донесся тихий голос из гостиной.
– Да вот… поранил палец на ноге.
В следующее мгновение в дверном проеме напротив меня возник силуэт. Я дважды выстрелил из «беретты» в грудь этому человеку, его отбросило к стене, а затем он сполз по ней, оставляя темные полосы крови на белой краске. Я подошел и наклонился. Женщина. Она была мертва. Подростки и женщины. Во рту появился привкус кислятины. Я только что убил женщину! В деревне мне пришлось вступить в схватку, но там от моей руки никто не погиб. А этой ночью я стал убийцей. То есть одним из тех, кого сам прежде ненавидел и презирал. Я откинулся на противоположную стену и сполз по ней спиной, опустив голову так, что она оказалась у меня между коленей.
«У тебя нет времени предаваться самобичеванию, Броуди! Действуй!» Я же чувствовал головокружение и отвращение к себе. Каждая секунда на счету! А что, если сейчас сюда явится еще один охранник? Сосредоточившись, я вскочил. Позволив себе вступить на зыбучие пески поисков моральных оправданий, я отбросил всякую осторожность, рискуя быть убитым. Если я хотел пережить эту ночь и спасти дочь, у меня не было сейчас права развалиться на части под грузом чувства вины.
Я поспешил уложить оба тела вдоль самой дальней стены буфетной и встал рядом, укрывшись от любого, кто мог войти из кухни или со стороны холла. Опустив «беретту» стволом в пол, стал вслушиваться в звуки внутри дома и снаружи. Коттедж был пропитан ароматами древесины дуба и сосны, к ним примешивался сильный запах чистящих средств. Снаружи заухал филин. Стрекотала одинокая цикада. В доме царила полная тишина. До меня не доносилось ни звука – ни с первого, ни со второго этажа. Ни шарканья подошв. Ни скрипа половиц. Никаких суетливых приготовлений к столкновению со мной, после того как я уже обезвредил двоих охранников. Я выждал минуту. Снова заухала ночная птица. Лонг‑айлендская пастораль, да и только.
Никто больше так и не появился, и, осмелев, я тихо вошел в кухню, вскинув пистолет на изготовку. Никого. Из кухни тянулся короткий коридор, в конце которого находились входная дверь и гостиная, а по сторонам – ванная и лестница в подвал.
Сделав паузу, чтобы унять сердцебиение, я стремительно ворвался в гостиную, осматривая каждый затемненный угол, каждую нишу, которые отлично просматривались через прибор ночного видения. Посреди комнаты стоял диван с обивкой из черной кожи и кресла, а из большого окна открывался вид на ухоженную лужайку перед домом и лес. Но больше никого в черных одеждах здесь не было.
Я опять внимательно оглядел гостиную, а потом наружное пространство. Ни шороха, ни малейшего движения. Ни яркого зеленого сияния, которое бы исходило от человеческих фигур. Держась теневой стороны, я поспешил пересечь комнату. Через дверь в ее дальней стене я снова попал в буфетную, где оставил два распростертых у стены трупа, совершив полный круг.
На первом этаже никаких опасностей меня не подстерегало.
Сняв с охранников передатчики, я положил их на пол и раздавил каблуком, а затем перенес тела в ванную и запер ее на ключ. Вряд ли мужчина, которого я дважды ударил дубинкой по голове, мог скоро прийти в себя, но я все же последовал примеру Ноды и сделал контрольный выстрел ему в голову. При этом мне снова пришлось переступить через себя, однако на сей раз моральные терзания я отбросил прочь. Сейчас меня удовлетворяла краткая версия оправдания своих действий: эти люди первыми переступили черту, похитив мою дочь. И мне оставалось только радоваться, что на свете стало одним похитителем детей меньше.
В кухне я нашел набор зубочисток, плотно загнал их в замочную скважину двери ванной и обломал концы. Убедившись, что первый этаж чист, я стал подниматься по лестнице, держа пистолет скрытым позади бедра и даже не пытаясь сделать свои шаги бесшумными.
Наверху в небольшой коридор выходили три двери. Две спальни и ванная, догадался я. Неожиданно из проема третьей двери показалась голова и повернулась в мою сторону. Вскинув левую руку в приветственном жесте, с правой я сразу же начал стрелять. Первая пуля прошла мимо, но я не останавливался и нажимал на спуск, продолжая приближаться. Мои два последующих выстрела угодили человеку в голову и в шею. Когда очередной боец Соги рухнул замертво, я тоже стремительно бросился на пол рядом с лестницей, уперев локти в мягкую ковровую дорожку и держа на прицеле центр коридора, поскольку не знал, откуда может появиться еще один охранник.
В этой напряженной позе я провел минуту, потом другую. Ничего не происходило. Ползком я добрался до первой двери и открыл ее. Никакого движения. Тогда я вошел, пригибаясь как можно ниже, и убедился, что комната пуста. Точно так же я поступил со второй дверью. Ванная. И тут тоже никого. Оставалась третья комната, куда я осторожно шагнул, переступив через тело охранника на пороге.
Слева от меня располагался стенной шкаф, а у дальней стены стояла двуспальная кровать с очертаниями фигуры человека под тонким темно‑синим пледом. Стволом пистолета я открыл дверцу шкафа. Чисто. Встав на колени, заглянул под кровать. Пусто. И я поднялся в полный рост, уже ни от кого не скрываясь. Совершенно неподвижно, уткнувшись лицом в подушку, на кровати лежала Дженни. У меня словно оборвалось сердце. Как я и опасался, стоило начаться штурму, и моя дочь перестала быть для них важной заложницей. С этого момента судьба ее оказалась предрешена. Они убили Дженни. Видимо, ее просто задушили подушкой.
Сначала Эберс, а теперь и Дженни.
Меня шатнуло к стене. Глаза обожгли слезы, мысли путались.
Глава семьдесят первая
С трудом сглотнув, я смотрел сквозь зеленую полутьму на маленькое тельце своей дочери, не подававшей признаков жизни. В уголках глаз появилось невыносимое жжение, словно в них попала соль. Ошеломленный и парализованный ужасом, я не мог отвести взгляда от того, что совсем недавно было плоть от плоти, кровью от крови моей. Перед мысленным взором встал распростертый на камнях «Маленькой Японии» крохотный труп Мики Накамуры.
Дрожа, я опустился на колени и поцеловал Дженни в щеку. Она была теплой. Ни на градус не ниже нормальной температуры человеческого тела. Я поднял на лоб инфракрасные очки и присмотрелся. Я отчетливо заметил, как она чуть пошевелилась. То, чего я не мог уловить в зеленом тумане прибора ночного видения, мои глаза различили сразу, как только немного привыкли к темноте. Даже грудь Дженни слегка вздымалась и опадала, но вдохи и выдохи чередовались с неестественно большими интервалами.
Она не умерла! Но ее дыхание заметно отличалось от того, как она обычно дышала во сне. Почему? Отчего сон так походил на смерть? Объяснение напрашивалось только одно: ее накачали снотворным. Охранникам было спокойнее держать свою заложницу в прострации. Но моя дочь осталась жива!
Однако при более внимательном взгляде моя радость несколько омрачилась. Сама ее поза была красноречива: под легким покрывалом Дженни сжалась в комочек, лицо покрывали бисеринки пота. Спала она или нет, но ее состояние нельзя было назвать нормальным.
Сунув «беретту» за пояс, я откинул плед и поднял Дженни на руки. Она мгновенно открыла глаза. Даже в полудреме дочь держалась настороже и испуганно посмотрела на меня.
Мне пришлось срочно сдернуть с головы капюшон.
– Это же я, Джен!
– Папочка?
Ее голос выдавал нехватку кислорода в легких, потому что она все еще только пыталась справиться со ступором, в который ее ввергли медикаменты.
– Да, это я.
Дженни прижала ладошки к моим щекам.
– И вправду – ты! Наконец‑то…
Я вздохнул и с нежностью склонил ее голову в ложбину между шеей и плечом. Тело ее я крепко прижимал к груди. И одновременно ощущал, как бьется сердце дочери и глухими ударами вторит ему мое. Она была такой теплой, мягкой и хрупкой! Моя кожа улавливала ее влажное и легкое дыхание. Невероятно! Ведь я уже думал, что потерял Дженни навсегда.
– Я хочу домой, папа.
– Туда мы с тобой и отправимся.
– Они все еще здесь?
– В доме их нет. Тебе сделали больно?
– Нет. Но они по‑прежнему снаружи?
– Да.
Она напряглась всем телом.
– Но их скоро тут не будет, – поспешно добавил я.
– Вы их победите?
– Наверняка.
Дженни повернулась так, что почти весь вес ее тела переместился мне на левое предплечье. Ее дыхание стало более уверенным и свободным. Правой рукой я сдернул с кровати плед и простынку, закинул себе на другое плечо и с Дженни на руках направился к двери. Достав пистолет, я бросил быстрые взгляды в оба конца коридора. Никого. И тогда я миновал коридор, сбежал вниз по лестнице и покинул дом через заднюю дверь, делая лишь краткие остановки, чтобы убедиться в отсутствии препятствий на пути. Бойцов Соги нигде не было.
Углубившись в лес, я постарался отойти подальше от усадьбы, двигаясь через низкорослый кустарник и избегая тропинок. Так я молча шел мимо дубов, сосен и зарослей орешника. Через каждые десять шагов я оглядывался через плечо, пока гостевой коттедж не остался далеко позади.
И только тогда я выбрал ствол дуба потолще, сел на землю и прислонился к нему, восстанавливая сбитое быстрой ходьбой дыхание. На какое‑то время мы оказались вне опасности. Я глубоко втянул воздух и медленно выдохнул. Но дышалось мне все равно тяжело. Одно дело – бороться только за свою жизнь, но спасение дочери делало мою миссию куда более важной.
Я крепко обнимал Дженни. Даже возможность держать ее в объятиях представлялась невероятным подарком судьбы. Однако наша безопасность оставалась призрачной.
Мне снова обожгли глаза соленые слезы. Я не мог потерять дочь опять. Это просто убило бы меня. Но как я один мог уберечь ее от Соги? Пусть даже нам удастся скрыться от них нынешней ночью, наш побег станет избавлением лишь на время. Если только полиция не сумеет полностью уничтожить Оги и его маленькую армию. Но Сога уже зашевелилась. Как заявил мне Оги, они просто рассеются и исчезнут, чтобы собраться в другом месте и устроить на нас охоту. Триста лет безнаказанно совершаемых преступлений служили лучшим доказательством, что заявление не являлось пустым бахвальством. И нельзя сбрасывать со счетов зловещую, но укоренившуюся в Японии традицию защищать свой клан, полностью уничтожая семью врагов. Варварский и жестокий обычай, требовавший не оставлять в живых никого.
В общем, о безопасности мы не могли пока и мечтать.
Глава семьдесят вторая
Дженни подняла голову с моего плеча.
– Почему мы остановились?
– У меня еще остались здесь дела.
– Тебе надо сражаться?
– Да.
Она с испугом посмотрела на меня.
– Не оставляй меня одну, папочка!
– Мне не обойтись без твоей помощи.
Она поежилась от страха.
– Ты хочешь, чтобы я тоже с ними боролась?
– Нет. Мне необходимо, чтобы ты меня здесь подождала. Сможешь?
Дженни принялась качать головой из стороны в сторону, как заводная кукла, у которой заело механизм.
– Нет, нет, папочка! Не бросай меня. Я больше не могу оставаться одна. Пожалуйста!
Каждое слово острым ножом вонзалось мне в грудь. Я просил дочь сделать невозможное. Ее похитили чужие злые люди, и перспектива расстаться со мной так скоро после спасения ужасала ее. И я обнял Дженни, чтобы хоть немного приободрить. Оставить ее сейчас одну для меня самого представлялось самым трудным шагом, на какие мне только приходилось когда‑либо отваживаться.
– Послушай меня, – тихо сказал я. – Жизнь продолжается, пусть складывается пока не очень хорошо. Но прямо сейчас – в эту самую минуту – у нас с тобой есть возможность все исправить.
– Папа, пожалуйста, не надо…
– Мы же снова вместе, правда?
– Да, но…
– И это уже очень важно. Прежде всего я позабочусь о твоей безопасности. И это даст сто очков в нашу пользу. А потому, как только я поставлю тебя на землю, нужно, чтобы ты забралась мне на спину.
Дженни позволила отпустить себя. Я обвязал концы покрывала и простыни вокруг шеи, присел на корточки, и она вскарабкалась мне на спину.
– Обними меня обеими руками вокруг пояса.
Дочь подчинилась. Я перебросил покрывало и простынку через ее голову, а потом поймал свободные концы и завязал их у себя на груди, накрепко притянув ее хрупкое тельце к своему.
– Не слишком туго? – спросил я.
Дженни покачала головой. Видеть этого я не мог, но ощутил ее движение.
– Отлично. А теперь держись. Нам предстоит подъем.
Сквозь прибор ночного видения я внимательно осмотрел выбранное ранее дерево. Это был кряжистый дуб с обширной кроной, толстым стволом и мощными корнями. Сквозь листву я рассматривал ветви и, когда нашел достаточно прочную и расположенную на высоте, необходимой для моих целей, начал взбираться вверх.
По мере того как мы поднимались все выше, листья и мелкие ветки хлестали нас по щекам, и я чувствовал, как Дженни вздрагивает. В тридцати футах над землей я добрался до нужной крепкой ветки и уселся на нее так, чтобы дочь уперлась спиной в ствол. Ветвь в том месте, где она примыкала к стволу, была окружностью почти с баскетбольный мяч и выдержала бы значительно больший вес, чем наш с Дженни, даже не скрипнув.
Объяснив дочери, что она должна будет сразу обхватить ветку ногами и вцепиться в нее обеими руками, я развязал узел на груди и отодвинулся, чтобы иметь возможность перебросить через ветвь сначала левую, а затем и правую ногу. Теперь я развернулся и уселся к Дженни лицом. Я вновь приблизился к ней, и дочь обвила руками мою шею.
– Я знала, что ты придешь за мной, – прошептала она, положив голову мне на плечо.
Так мы просидели некоторое время. Вокруг нас шелестели листья и жужжали насекомые, что действовало успокаивающе. Мне вспомнилось, как прежде дочь засыпала, так же обняв меня. Пришли на память все наши мирные домашние вечера, когда Дженни сидела у меня на коленях, болтала, смеялась или просто смотрела по телевизору диснеевские мультики. И сегодня тяжесть ее головки на моем плече казалась мне тем самым лучшим на свете бременем, которое я готов был бы нести всю жизнь. Если мы сумеем пережить следующие несколько часов, пообещал я себе, никогда больше я не стану относиться к времени, проводимому вместе с дочерью, как к чему‑то обыденному. Теперь все изменится.
Когда дыхание Дженни стало спокойным и ровным, я разомкнул объятия. С грустью. С неохотой. С тоскливой неизбежностью. Дочь подняла голову.
– Тебе пора?
– Да.
У нее задрожали губы.
– Их там очень много?
– Уже меньше, чем было прежде. Но еще важнее, что отец Кристины и Джоуи тоже здесь. Он привел с собой целый отряд полицейских.
– Их папа важный начальник. Он ведь их всех арестует, верно? – В ее голосе даже прозвучали азартные нотки.
– Непременно арестует.
– А что будет потом?
Вспомнив катастрофу, которой закончился наш последний с ней разговор по телефону, я осторожно ответил:
– Если повезет, то они сгинут навсегда и больше нам не придется из‑за них беспокоиться.
– Что должна делать я?
– Просто сидеть тут, где они тебя не найдут, и вести себя очень‑очень тихо. Пока я не вернусь за тобой.
– Здесь? На такой высоте? Одной? А вдруг я засну?
Я показал ей простынку и улыбнулся:
– Мне придется привязать тебя к стволу.
– А плед поможет не замерзнуть. Это как разбить лагерь, но только на дереве. Мне даже нравится!
– Хорошо, но только говори тише. А когда я уйду, не шуми вообще, поняла? Не надо меня звать или петь, что ты очень любишь. Мы споем, но только не сегодня. Тут ты в полной безопасности, потому что кругом тысяча таких же деревьев и никто не будет смотреть вверх.
– А если что‑нибудь случится?
– Сомневаюсь.
– А все‑таки?
Я посмотрел на дочь и заметил, что она дрожит.
– Ты уже взрослая девочка, Джен, и сама сможешь решить, как поступить. Только сначала подумай и убедись, что поступаешь правильно.
– Как мне убедиться?
Это был один из тех вопросов шестилетнего ребенка, ответить на который было бы трудно и при самых обычных обстоятельствах. А при том, что где‑то рядом рыскали убийцы из Соги, найти нужный ответ представлялось и вовсе невыполнимой задачей. Я подумал о покое, о «Маленькой Японии», о воре, о холмах Оказаки и возвращении к истокам. Ответ существовал. И был ответом на все вопросы сразу.
– Просто умей прислушаться к себе самой, – произнес я.
– Как это? Папа! Я все‑таки еще ребенок.
Я лишь вздохнул, услышав слова дочери. Естественно, она была права. Если я не в состоянии помочь ей унять страх, то не имею права оставлять одну.
– Задай себе вопрос, который мучает тебя, а потом замри, и ответ сам придет в голову.
– Откуда?
Я дотронулся до левой стороны ее груди.
– Отсюда.
Дженни задумчиво сдвинула брови, что казалось ей необходимым, когда мы заводили разговоры на «взрослые» темы.
– Значит, так ты сам узнаешь все, что знаешь?
– Скажу тебе честно: для самых трудных вопросов другого решения я пока не нашел.
И с этими словами я собрался уходить, чтобы вновь окунуться во мрак ночи.
Глава семьдесят третья
Во время поспешного бегства, когда я мог думать лишь о том, как поскорее и подальше уйти от коттеджа, я, конечно же, оставил за собой четкие следы, прочитать которые ищейкам Соги не составило бы труда. А как только они обнаружат отпечатки стоп, вдавленные в почву глубже обычного, то сразу сообразят, что дополнительным весом на мне могла быть только Дженни. И моей первоочередной задачей теперь становилось отвлечь их внимание и увести в сторону от места, где пряталась дочь.
Я спрыгнул с дерева, но не успел сделать и нескольких шагов, как пуля просвистела мимо моего левого бедра, срезав верхушку молодой сосенки.
– Замри на месте, Броуди. Второго промаха не будет.
Из‑за разлапистой ели показался Дермотт, держа «глок» направленным мне в грудь. Он был в черной форме Соги и инфракрасных очках.
– Ты устроил бойню в коттедже. А теперь не менее кровавая расправа ждет тебя самого.
С дулом пистолета, смотревшим на меня в упор, положение казалось безвыходным.
– Где девчонка?
– Ее давно уже здесь нет, – ответил я. – Приютили соседи.
– Примитивная ложь! На самом деле ты посадил ее на дерево, как белку, так ведь?
– Папочка!
Помимо воли взгляд Дермотта устремился вверх на голос.
– А вот и она сама!
Надеясь, что Дермотт не станет сразу стрелять в Дженни, я мгновенно укрылся за стволом соседней сосны, стоило ему лишь отвести от меня взгляд, а потом, одним движением достав «беретту», выпустил всю обойму примерно в то место, где видел его в последний момент. Это был ловкий трюк, который мы когда‑то разучили с моим корейским соседом по Южному Централу. Причем выстрелы следовало чередовать: один повыше, второй пониже, один левее, следующий – чуть правее. Это практически лишало противника возможности открыть ответный огонь. До меня донесся стон и звук падения тела. Я отщелкнул пустой магазин и вставил в рукоятку запасной. Но когда попытался дослать патрон в ствол, пистолет заело. Дьявол!
Я осторожно выглянул из‑за дерева. Дермотт уже успел встать на колени. «Глок» все еще оставался в его руке, но она бессильно повисла вдоль тела, словно оружие вдруг стало слишком тяжелым, чтобы он смог его поднять. Другую руку он прижимал к животу, и между пальцами струилась кровь.
Направив на него свой бесполезный уже пистолет, я вышел из укрытия, готовый в любую секунду снова спрятаться, если убийца из Соги совладает со своим оружием. Но он не смог этого сделать. Дермотт видел меня, но ему, казалось, было уже безразлично. Еще одна пуля угодила ему в грудь и, вероятно, пробила легкое, потому что дышал он с трудом.
– Ребенок… – пробормотал он. – Меня обвели вокруг пальца шестилетняя девчонка и ее полоумный папаша… – И он замертво повалился в траву.
Но и я не смог даже двинуться с места, прежде чем откуда‑то сзади ко мне приблизилась фигура и приставила ствол пистолета к затылку.
– Вы очень везучий человек, мистер Броуди, как я погляжу! – услышал я голос. – Точнее, были очень везучим.
Защищенный от снайперского огня поворотом шоссе, Ренна расхаживал в беспокойстве в двухстах ярдах от главных ворот усадьбы.
– Все слишком затягивается, Джейми.
Маккан нахмурился.
– Не торопи события, Фрэнк. Они в десяти милях отсюда и прибудут с минуты на минуту.
– Но времени не осталось совсем. Броуди в смертельной опасности.
– Мы пока ничего не можем предпринять. Первая атака едва не закончилась для нас катастрофой.
Взъерошив волосы, Ренна повернулся и зашагал в обратном направлении.
– Я все понимаю, но нам надо что‑то делать. Хотя бы отвлечь внимание на себя, чтобы заставить забыть о тех, кто на их территории. У них в руках Броуди, его дочь, а теперь, вероятно, и Нода с Льюком.
– Мы ничего не можем сделать до прибытия подкреплений. Никто не ожидал натолкнуться на столь мощный заградительный огонь. Мы понесли недопустимо высокие потери, Фрэнк. И я не могу отдать приказ атаковать снова, если мои люди не защищены должным образом. Ты прекрасно это знаешь.
– Но там наши товарищи, и времени у них остается все меньше. Должен быть какой‑то выход из положения.
Маккан отвел взгляд, тоже не скрывая досады.
– У меня связаны руки. Мне дана команда не двигаться с места, пока не подвезут полные комплекты специального снаряжения с бронезащитой.
– Мы должны что‑нибудь придумать.
– Ничего ты не придумаешь. Мы сделали все, что могли. Им пока придется какое‑то время продержаться самим.