В те годы множество вифлеемских христиан, собрав чемоданы, первым же самолетом улетели подальше от этих мест. Оплатив счет в ресторане на площади Мангер, я возвращаюсь в свою гостиницу в Иерусалиме.
* * *
Все эти годы мне казалось, что мы на Западе освещаем ситуацию в Палестине одновременно и слишком широко, и слишком скудно. Помню, как, находясь в Копенгагене лет десять назад, я рылся в нашем большом архиве – для иллюстрации газетной статьи понадобилась фотография молодой современной палестинки. Однако найти такое оказалось задачей невыполнимой.
Когда я пытался вводить ключевые слова «палестинская» и «женщина» в нашем внушительном электронном архиве, появлялись исключительно фото пожилых мусульманских матерей в хиджабах – чаще всего они были запечатлены скорбящими возле могил своих сыновей. Просмотрев более тысячи изображений, я понял, что мы настойчиво стремимся видеть их именно такими. Печальными старыми мусульманками. Другими словами, беспомощными жертвами. Мне пришлось отказаться от затеи найти изображение нормальной, хорошо одетой, молодой, красивой современной палестинки. Его просто не существовало.
И тогда я подумал о том, что мы не просто решили позабыть про часть арабского мира – мы элементарно отрезали ее от себя. Фотографы не хотели фотографировать по той причине, что газетам неинтересно информировать о ее существовании. Поэтому неудивительно, что для многих было шоком, когда эти, казалось бы, несуществующие женщины несколько лет назад собрались на площади Тахрир в Каире, чтобы свергнуть диктатора. Многие даже понятия не имели об их существовании.
Если я вообще по какой-то причине заинтересовался христианами, то только из-за той женщины. В 2003 г. я на себе испытал, что означает быть христианином на Западном берегу, пройдя при этом гораздо более жесткую инициацию, чем та, которую я получил от священника в Кремисанской долине.
В Вифлеем я поехал, чтобы писать об ослах, а эта 24-летняя христианская девушка по имени Сирин Хано должна была мне помогать. Ослы были самым быстрым видом транспорта для перемещения из города в город в ужасный период второй интифады, с ежедневными терактами и блокировавшими движение израильскими контрольно-пропускными пунктами. Казалось, будто часы бежали с огромной скоростью, причем в обратном направлении. Дела у палестинских торговцев ослами процветали.
Однако в тот январский день 2003 г. домой я привез совсем иную историю. Остановившись на проживание в семье Сирин, я застрял в Вифлееме. Израильская армия установила над городом военный контроль. Я видел, как обыскивали всех прохожих на улице, как использовали слезоточивый газ и шумовые гранаты, как прямо перед дверьми собирались израильские солдаты. Люди заперлись в своих домах. Члены семьи Хано, поедая лосося, беседовали на общие темы, смотрели телевизор, пытаясь делать вид, будто всего, что происходит прямо перед их домом, на самом деле не существует. Это давалось им нелегко.
Семья Сирин была обеспеченной. Они зарабатывали тем, что вырезали вертепы, которые затем продавали в Старой части Иерусалима. Однако вторая интифада заставила туристов искать для поездок другие направления, а теперь семья не могла даже и выехать из города. В течение нескольких месяцев у отца не было никакого заработка. Двое братьев Сирин переехали за границу, да и самой ей тоже хотелось жить где-нибудь в другом месте.
Сирин одевалась так, словно собиралась отправиться на какую-нибудь войну. Яркая черно-синяя подводка глаз, нательный крест, плотно сидящие синие брюки, белый тонкий свитер, высоко поднятая бюстгальтером грудь и сапоги из телячьей кожи на высоких каблуках. Ее отвращение к конфликту переросло в бешеную безрассудную гордыню, которую никак не удавалось укротить отчаявшимся родителям. В тот день она решила подразнить израильских солдат и потащила меня за собой. Пробравшись ползком через террасу, мы притаились за невысокой стеной.
Спровоцировать солдат ей все-таки удалось. Они подняли крик, а затем на стене позади нас заплясали инфракрасные лучи прицелов. Ее родители, стоя у входной двери, умоляли нас зайти внутрь. Слыша их отчаянные вопли, я почувствовал, что мое сердце застряло где-то в горле. Однако Сирин было уже не впервой подвергать опасности жизнь своей несчастной семьи.
Несколько месяцев назад она вышвырнула из своего сада тяжеловооруженного палестинца, который хотел использовать горку, чтобы оттуда обстреливать ракетами южную, принадлежавшую Израилю часть Иерусалима. Она обругала его последними словами. Если бы ему было позволено пустить оттуда ракету, то можно не сомневаться, что дом семейства Хано уже лежал бы в руинах.
В другой раз прямо перед их домом остановился израильский танк. Солдатам показалось, что в доме кто-то прячется, и они открыли стрельбу прямо по фасаду.
– Я бросилась на пол в спальне, – рассказывала она. – В тот момент я думала: ну вот, теперь меня застрелят. Пули вот-вот пройдут через стену. Я заорала так, что у меня больше не осталось голоса. Мать крикнула мне из гостиной, чтобы я продолжала кричать: им надо слышать, что за стеной есть кто-то живой. Но я уже не могла. Они расстреляли наш бензобак, расколов его на куски, – что дом при этом не взорвался, было настоящим чудом. Я подумала: зачем они стреляют? Разве я какой-нибудь активист борьбы за мир? За эти несколько минут я словно побывала в роли террориста-смертника. Я стала ХАМАС. Я сказала себе: «Сирин, не нужно превращаться в животное. Они хотят, чтобы ты стала гадиной, но не стоит давать им повод к удовлетворению».
Никогда в своей жизни я не встречал более героической девушки. Когда я, ошеломленный, насмерть перепуганный, с зашкаливающим адреналином, поздно вечером того дня наконец удрал из Вифлеема, я понял одно: хоть Сирин так и не удалось показать мне вифлеемских ослов, я стал свидетелем того, что сама ее жизнь – не что иное, как свидетельство гротескной борьбы самой обыкновенной семьи, пытающейся сохранить свое достоинство, а также о невыносимом положении местных христиан.
Три года спустя, осенью 2006 г., я снова встретил ее в Вифлееме. На местных вифлеемских выборах в январе 2006 г. победил ХАМАС. Она рассказала, что заплакала, увидев под своим окном зеленый исламский флаг и победный уличный марш празднующих победу членов ХАМАС. Она сдалась и решила переехать в Дублин.
– Как правило, у христиан здесь больше денег, чем у мусульман, – говорит мне Сирин Хано вовремя нашей встречи в 2006 г.[34]. – Поэтому в последние десять лет на нас оказывают массивное давление. Мы хотим дать нашим детям приличное образование, хотим получить достойную работу, и мы не можем жить, довольствуясь черствой коркой хлеба в день. Мы зажаты между двумя силами, которые постоянно друг с другом воюют – иудеями-израильтянами и мусульманами. Обе стороны убийцы, – гневно заявляет она.
Мы обедаем в ресторане, позади которого виднеется израильское поселение Хар-Хома.
– Израильтяне нас ненавидят, мусульмане относятся к нам ужасно, – продолжала она. – Мусульмане украли землю у христиан, отняли дома и преследуют женщин. Юридическая система Палестины не соблюдает законов. Мусульманская полиция симпатизирует мусульманам, поэтому у христиан нет никаких правовых гарантий.
Немногие имеют мужество повторить слова Сирин о положении христиан в мусульманском мире, но тогда, в 2006 г., после того как к власти в Вифлееме и в ряде других палестинских городов пришел ХАМАС, она покидает эти места, чтобы провести четыре года за границей. Она никому ничем не обязана.
А сейчас Сирин Хано снова вернулась на Западный берег. Традиционно существует категория христианских палестинцев, которые не собираются сдаваться.
Утром того дня я передвигаюсь по столице Рамаллах, пытаясь прорваться сквозь клаустрофобные ряды такси, кучи мусора, уличных торговцев и просто зевак. При входе в крупный магазин, торгующий мебелью для ванных комнат, блестящими унитазами, душевыми кабинками, ванными и плиткой, которая блестит так, что в ней видишь свое отражение, я понимаю, что со своей задачей она справилась на отлично. Попадая сюда с улицы, застываешь как вкопанный. Так, вероятно, чувствуют себя оказавшиеся здесь представители среднего и высшего классов, которым директор магазина Сирин Хано всегда готова прийти на помощь.
Родившаяся и выросшая в Вифлееме 33-летняя христианка в черной рубашке, белых узкие брюках, в туфлях на высоком каблуке рассказывает о том, как за последние пять лет все здесь изменилось.
– Вторая интифада произвела существенный разрыв между мусульманами и христианами, – говорит она. – Конечно, пляжного отдыха здесь пока еще нет, но все стало гораздо лучше. Я работаю бок о бок с мусульманами, и у нас нет никаких проблем. Меня воспринимают как палестинку, а не как христианку.
Западный берег стал богаче, в этой точке мира у людей стала расти любовь к жизни, жесткие условия значительно смягчились. К примеру, она рассказывает историю о знакомом христианине, который женился на обратившейся в христианство мусульманке.
– Раньше такое было совершенно немыслимо, если бы она такое сделала, семья бы просто забила ее насмерть. Но кажется, все стало проще – в особенности если человек богат или имеет власть. В таком случае его никто не потревожит.
– Супругам было нелегко – мужа угрожали убить, но угрозы так и не привели в исполнение. На Западном берегу остаться жить они не могли, – говорит Сирин. – Если вы живете в запретной любви, то безопаснее будет переехать на Запад.
Однако более распространено как раз обратное[35]. Согласно Корану, мусульманин может жениться на христианке и при этом ей разрешено сохранять свою веру. Сирин поясняет, что поскольку ислам передается по мужской линии, то дети мусульманина и христианки должны стать мусульманами. Поэтому большинство знакомых Сирин христианок, живущих в браке с мусульманами, перешли в ислам. Но все же нравы в Рамалле корректируются в соответствии с современностью.
– Женщины могут одеваться как хотят, смешанные браки тоже разрешаются. Случается, что женщины даже вступают в сексуальные отношения до брака, – говорит она. – Можно с уверенностью сказать, что в такой ситуации всего каких-нибудь пять лет назад мужчина наверняка бы бросил женщину. Но ведь речь тут идет о Рамалле. В небольших городах все живут еще в каменном веке.
Несмотря на то что христиане продолжают уезжать из страны, Сирин чувствует себя меньшинством только по пятницам.
– Это большой мусульманский праздник, во время которого в некоторых мечетях проповедуют, что нас нужно убивать и прочее.
Однако христиане покидают страну не по причине гонений. Они уезжают в поисках работы.
– Я знаю, что все будет хорошо. Из этой страны никогда не исчезнут христиане, – говорит она.
Воодушевленный, я оставляю ее посреди начищенной хлоркой плитки и бросаюсь с головой в шумную, нетерпеливую толпу Рамаллы.
* * *
Дискриминация принимает множество форм, некоторые примеры которых привела мне Сирин. В области гражданской жизни христиане не уравнены в правах с другими членами общества – и это происходит во всем арабском мире за исключением Ливана. Помимо этого христиан еще преследуют из-за их религиозной принадлежности. Они не имеют права обращать мусульман в свою веру, в то время как обратное вполне допускается. Во время моих путешествий я стал осознавать перекос, который грозит обществу, если подобная иерархия будет насаждаться и править на протяжении столетий.
В один из дней я собираюсь на встречу к Самиру Ж. Кимсиху, много лет бывшему директором христианского телеканала «Рождественское Телевидение» (недавно он был вынужден оставить этот пост). В марте 2010 г. Автономия закрыла его телеканал. Официально – под предлогом того, что он не оплатил «лицензию», а по версии Кимсиха – потому что не ко двору оказались темы, которые он обсуждал со зрителями[36].
Кимсих проживает в Бейт-Сахуре, одном из городов неподалеку от Вифлеема. Раньше я никогда его не встречал, но на протяжении многих лет читал его выступления в различных международных изданиях. Я знаю, что он не разделяет взглядов Митри Рахеба, считая, что многие мусульмане злоупотребляют своим количественным перевесом над христианами.
После нашей с ним встречи я беседовал со многими палестинскими христианами и пришел к выводу, что среди них редко можно встретить настолько откровенного человека. Большинство решаются на разговор только при выключенном диктофоне либо при соблюдении анонимности. Но Кимсих и его семья обладают высоким статусом в своем городе, к тому же он находится под защитой СМИ и государства. В определенном смысле он неприкасаемый.
Подобрав меня у границы, он привозит меня в свой офис. Вся стена увешена почетными грамотами и фотографиями известных личностей, с которыми ему довелось встретиться: два последних Папы, Арафат, иорданский король Хусейн, высокопоставленные политики ХАМАСа.
Нашлось здесь место и для Иисуса и Девы Марии, ведь они – его работодатели.
Кимсих собирается написать книгу, которую хочет назвать R.I.P.[37]Однако эта общепринятая латинская аббревиатура английского выражения «Rest in Peace» не имеет ничего общего с пожеланием покоиться в мире, а звучит суровым приговором современному миру: Racism in Practice [38].
– В нашем обществе распространена скрытая форма расизма по отношению к христианам, – утверждает Кимсих. На нем серый свитер с полумесяцем; во время нашего разговора он чистит свой компьютер. – Расизм этот скрытый. Если бы он вылез наружу, ответ Запада был бы приблизительно таким: «Что вы там делаете с христианами?» Но когда это происходит за кулисами, когда он не стал официальной политикой, то от лица правительства можно продолжать утверждать, что все мы – братья.
Между тем существует огромная разница между тем, что заявляется на официальном уровне о равноправии христиан, и тем, что происходит в реальности. Кимсих поясняет, что, к примеру, во время тяжбы между христианином и мусульманином победа всегда будет за последним.
– Если в ДТП участвовал христианин и мусульманин, то можно не сомневаться, что полиция признает виновным христианина, – говорит он. – Христиане не имеют права усыновлять детей. Если кто-нибудь подбросит бездомного ребенка в церковь, то христианам не позволят его усыновить – его отправят в мусульманскую семью. Кроме того, у христиан отбирают земли. Земельные наделы стоимостью в миллионы долларов отбираются у нас незаконно. Причем правонарушителя прогнать практически невозможно, потому что во время судебного процесса, который может длиться до пятнадцати лет, на участке непременно начнется строительство. Невероятно, что палестинские мусульмане обвиняют израильтян в том, что те конфискуют их земельные участки, используя для своих поселений, однако сами делают то же самое.
Подобное обвинение не единственное в своем роде. В 2007 г. Госдепартамент США в ежегодном докладе о свободе вероисповеданий в мировых государствах подтвердил эту информацию. О Палестинской Национальной Администрации было заявлено, что она не проявляет достаточно активных действий для прекращения «преследований и запугиваний христианских граждан в Вифлееме, которое исходит от мусульманского большинства. Палестинская Автономия во многих случаях не в состоянии занять четкую позицию по отношению к захвату принадлежащих вифлеемским христианам земель преступными группировками».
В докладе прямо говорится о том, что когда речь идет о недвижимости, похоже, что сами сотрудники Палестинской Автономии принимают участие в вымогательстве у христианских граждан. «Палестинская Национальная Администрация не занимается расследованием большинства случаев нападений на христиан в Вифлееме», – говорится в рапорте[39].
Эти слова подтверждает сотрудничающий с Jerusalem Post палестинский журналист Халед Абу Тоамех, который считается одним из самых критических голосов своего народа. В 2009 г. он сообщил о том, что работающие на ПА мусульмане отнимают «землю у христиан либо силой, либо с помощью поддельных документов»[40]. Он пояснил, что многие христианские предприниматели были вынуждены закрыть свой бизнес из-за того, что не могли заплатить за крышевание местным мусульманским группировкам.
«Как мусульманский журналист я испытываю стыд, когда мне доводится слышать рассказы христиан об угрозах и нападениях, которым они подвергаются, и о том, как с ними обращаются на Западном берегу и в Иерусалиме», – писал Тоамех. По мнению этого палестинского журналиста, причина, по которой все это до сих пор не принимают во внимание, то, что эта тема – табу.
Кимсих считает, что дискриминация проявляется всякий раз во время раздачи высших должностей в правительстве ПА. Из 160 управленческих постов в муниципалитете Вифлеема ни один не принадлежит христианину.
– Мы подавали жалобы. Ведь если мы хотим остановить правовую дискриминацию, необходимо, чтобы должность директора полиции занимал христианин, – говорит он.
Он сетует, что по поводу этих злоупотреблений почти нет никаких протестов со стороны церковных лидеров на Ближнем Востоке.
– Христиане зажаты между двумя фундаменталистскими группировками, а наши церковные лидеры слабы и не пользуются уважением среди христианского населения. В них-то и кроется одна из причин исчезновения христиан. Лидеры нашей церкви ничего не делают для того, чтобы защитить христианство. Они заставляют христиан чувствовать себя немощными, но мы не такие. Мы должны поднять голос.
Палестинский журналист привел пример: в ответ на слова самого серьезного религиозного авторитета Саудовской Аравии, великого муфтия Шейха Абдуля-Азиза ибн Абдуллаха Аль аш-Шейха, когда тот в марте 2012 г. заявил, что «в регионе необходимо уничтожить все церкви»[41], никаких протестов не последовало. А ведь это уже почти прямое объявление войны, которая может привести к фатальным последствиям для христиан.
– Если бы кто-либо захотел уничтожить мечеть Купола Скалы[42]в Иерусалиме, то все священники поднялись бы уже на баррикады, где им, в общем-то, и место, – говорит Кимсих. Сам он лично отправил письмо протеста послу Саудовской Аравии.
В качестве примера присущего христианам чувства неполноценности Кимсих приводит монастырь, расположенный в долине Кремисан неподалеку от холма, где я получал причастие.
Монастырю Кремисан принадлежит большая часть площади в долине, состоящая в основном из нескольких рощ. К лесам подступает мусульманский город Аль-Валлагех, жители которого в течение многих лет, вооружившись бензопилами, под покровом ночи вырубают сотни сосен, а древесину затем либо продают, либо пускают на дрова.
Кимсих показывает мне на своем компьютере получасовое видео о том, как он бродит по округе вместе с монастырским охранником. Повсюду пни, большинство из них совсем свежие, а рядом валяются ветви, которые срубили и выбросили. Монастырский сторож рассказывает Кимсиху, как один раз он отправился в город, чтобы попросить перестать вырубать деревья, но в ответ услышал, что если он не исчезнет, то его просто убьют.
«Это христианские деревья» – кричали ему вслед. Под этим подразумевалось: значит, их можно рубить.
После этого интервью я и сам решил отправиться в монастырь, чтобы лично увидеть окрестности, но у ворот меня задержали. Как журналист, я не имел права туда входить[43]. Попытавшись позвонить одному из монастырских священников, чтобы получить разрешение, я столкнулся с отказом. Пресса сюда не допускается, как выяснилось, потому что побывавшие здесь журналисты описали ситуацию в монастыре с произраильских позиций. Никто в Палестинской Автономии не может жить с подобным обвинением.
Когда на следующий день я рассказал Кимсиху о моей неудачной поездке в монастырь, он лишь пренебрежительно рассмеялся. Сказал, что там испугались, как бы история с вырубкой леса не вышла наружу.
– Они не хотят об этом говорить, потому что трусы, – сказал он. – Для них самое главное – сохранить свою безопасность, привилегии и статус.
* * *
Есть еще примеры расизма в действии. Когда я встречаюсь с христианами, которые не принадлежат к обеспеченной части населения и, подобно Кимсиху, проживают в пригородах Вифлеема, от меня не укрывается, как они стараются подстраховаться. Они знают, что обладают более низким статусом, чем их окружение из мусульманской общины. Очевидно, что далеко не все соседи-мусульмане злоупотребляют своим привилегированным положением, однако кое-кто все же это делает, а в некоторых местах, особенно с 2000 г., им даже позволяется влиять на городские настроения.
Одно из таких мест – город Наблус[44]. В отчете министра иностранных дел США от 2012 г. говорится о том, что отношения между мусульманами и христианами на Западном берегу, в целом, удовлетворительные[45]. Так было далеко не всегда, и чтобы убедиться, соответствует ли действительности такая оценка американцев, как-то раз в октябре я отправился на север, чтобы посетить Наблус – крупный город бедняков в самом центре северной части Западного берега.
Я собирался навестить дом, в котором в январе 2006 г. присутствовал на праздновании греческого православного Рождества. Никогда не забуду, как все мы, участвуя в той тайной церемонии, в подземелье, молчаливо и торжественно пили портвейн. Рядом стояла елка, украшенная крошечными зелеными бумажными фонариками, мигающими огоньками и голубыми шарами. В 2006 г. в Наблусе было не так сложно разрушить наше тайное предприятие, и все, что у нас тогда было – это чаша. Вот так я отмечал то Рождество с двумя пожилыми христианами[46].
Было очевидно, что чистые идеалы исламизма успели оставить след и на Западном берегу, в особенности в Наблусе. После того как в этом городе по фасаду дома местного христианского виноторговца был открыт огонь, торговлю вином пришлось прикрыть. Рождественский портвейн, который подали мне мои хозяева-христиане, был приобретен в Вифлееме, где его еще возможно было достать. В Наблусе им можно было наслаждаться тайно, за закрытыми дверями. Становилось опасным делать то, что христиане в прошлом могли делать вполне свободно.
Время моего тогдашнего посещения христиан совпало со смертью Арафата, окончанием второй интифады, однако в Наблусе похищения и расстрелы стали уже привычными. С уходом Арафата началась борьба за власть, которая в наши дни успела разделить палестинцев на два лагеря – ХАМАС в Газе и ФАТХ на Западном берегу реки Иордан. Кроме того, во время этого конфликта христиане вынуждены были уворачиваться от пуль, а чувство бездомности в стране продолжало расти. Через три недели после моего визита в Наблус в 2006 г. ХАМАС должен был одержать убедительную победу на местных выборах. Мои христианские хозяева это предвидели, их глаза светились беспокойством.
Во время второй интифады израильтяне сделали Наблус центром управления терроризма. Израильские политики назвали Наблус и соседний город Дженин главными причинами для построения стены – ведь именно здесь разрабатывались наиболее ужасающие теракты. Наблус был забит оружием. ХАМАС и так называемые бригады Аль-Акса под руководством ФАТХ, партии Арафата, изо всех сил старались сделать атаки смертников как можно более зрелищными, в то время как молодые воины промышляли воровством машин и налетами на местных жителей. В итоге власти потеряли контроль над городом.
Наиболее показательна услышанная мной во время поездки осенью 2012 г. история о том, как местный хулиган на короткое время стал мировой знаменитостью. Это прекрасная иллюстрация того, как далеко зашло с тех пор палестинское общество.
Фото Хусама Абдо, опубликованное 24 марта 2004 г. на первых страницах газет, стало известно всему миру. Оно изображает захваченного на израильском КПП Хавара при выезде из города 16-летнего мальчика, чей пояс обмотан лентой со взрывчаткой. Полтора метра ростом, с монголоидными чертами лица, он стоит, грустно и смущенно глядя в пространство, расставив ноги со спущенными штанами. Он успел несколько раз потянуть за шнур, но бомба так и не сработала. Для меня эта картинка представляется эмблемой тогдашнего времени, которое было и страшным, и глупым одновременно.
Во время нашей сегодняшней встречи Абдо – молодой бесшабашный юноша 24 лет, с сигаретой во рту и бриолином в волосах, то и дело поигрывающий мускулами, чтобы привлечь мое внимание. Отсидев восемь лет в тюрьме, он недавно вышел на свободу.
При входе висит фото Арафата. Абдо не принадлежит к ХАМАСу, он – член бригады ФАТХ Аль-Акса. В гостиной сидит его мать. Она счастлива, что он остался в живых. Однако ни один из них не жалеет о той попытке. Оба считают, что после этого случая Хусам стал в районе большим человеком.
– Я бы им так же гордилась, если бы он погиб, – произносит мать. – Он сделал это для палестинского народа. Согласно нашей религии, то, что он сделал, – это джихад[47].
Услышав эти слова, я понимаю, что удручают не гротескные высказывания молодого человека и его матери, а то, что они выражают позицию, получившую широкое распространение. Террористы-смертники вошли в моду.
Сегодня, в октябре 2012 г., город уже успел оправиться. ХАМАСу не удалось внедрить свою исламистскую программу в короткий промежуток времени нахождения у власти оппозиции, поскольку силы безопасности правящей партии ФАТХ вынудили верхушку ХАМАС скрыться в подполье, а лидеры боевиков были либо убиты израильскими военными, либо заключены в тюрьму. ХАМАС до сих пор контролирует в Наблусе немало объектов, а христиане продолжают покидать город, где их предки жили с тех далеких времен, когда проходивший мимо Иисус выловил здесь несколько душ. Теперь на 130 тысяч жителей Наблуса приходится около 700 христиан.
После встречи с маленькой неразорвавшейся живой бомбой я направляюсь на встречу с Юсуфом, христианским хозяином той самой рождественской квартиры. На самом деле его зовут по-другому, но свое настоящее имя он предпочел скрыть.
Он говорит, что христиане до сих пор не могут покупать в Наблусе портвейн. Винный магазинчик так и не возобновил свою работу. Хотя алкоголь в Наблусе продавать не запрещается, ни один христианин не смеет даже и пытаться открыть лавку.
Юсуф – шофер на пенсии. Уезжать отсюда он не собирается. Он считает, что в Наблусе должны оставаться христиане.
– Когда сторонники ХАМАСа узнают, что я христианин, они советуют мне обратиться в их религию. Я отвечаю: я верую в Иисуса. Однако многие все же обращаются, в том числе немало членов моей семьи. В большинстве случаев христианки, выходя замуж за мусульман, меняют вероисповедание.
* * *
В тот же вечер, сидя на развалинах византийской церкви IV в., я слушаю музыку, доносящуюся с площади перед ратушей в Тайбехе. В этот по сути дела последний оставшийся в живых в Палестинской Автономии христианский город я приехал после встречи с шофером Юсуфом в Наблусе. Люди, хранящие в памяти прежние десятилетия, могут рассказать, что когда-то здесь, на Западном берегу, насчитывалось 15–16 городов, населенных исключительно христианами.
Позади виднеется крошечный город на холме, по которому разбросаны побеленные домики, и торчат три шпиля церквей, выстроенных в новом стиле. Неподалеку горит огнями израильский поселок, а прямо передо мной, на иорданской стороне, открывается вид на освещенную восходящим полумесяцем Иорданскую долину.
Я нахожусь в самой высокой точке северной части Западного берега, 915 м над уровнем моря. Строители этой небольшой церквушки знали, что означает это местоположение. Посреди церкви без крыши, сводом которой служит звездное небо, возвышается колонна, на которой кто-то водрузил статую Девы Марии и две красные свечи. Внизу, на площади, несколько туристов совершают молитву, встав на колени.
Однако свою известность Тайбех приобрел вовсе не из-за церквей. С 2005 г. в городе проводится единственный в стране пивной фестиваль. Проходит он в начале октября, и по словам одного из христианских палестинцев, это единственное место на всем Ближнем Востоке, где можно увидеть на улицах танцующих мужчин и женщин с пивом в руках.
Местный пилзнер здесь называют не иначе, как «лучшим пивом на Ближнем Востоке», и достать его несложно. Нужно учесть и то, что Taybeh Beer – «единственная пивоварня на Ближнем Востоке», исключая Израиль.
Это имеет свои естественные причины. По словам Марии Хури, жены мэра Тайбеха, иметь возможность изготовлять пиво, проживая среди людей, «98 % из которых не употребляют алкоголь», – это вызов. Поэтому они занимаются экспортными поставками в Германию, Бельгию, Швецию и Японию, однако стресс, который испытывают при этом устроители праздника, оставляет впечатление, что организовать его здесь не так-то и просто.
Когда в 1994 г. пивоварня только начинала работу, все выглядело довольно многообещающим. В то время Мария Хури вместе с мужем, который сегодня мэр города, только что вернулись из Соединенных Штатов лишь для того, чтобы помочь отстроить страну и обеспечить доходами население; но на сегодняшний день из всех проектов, сумевших пережить счастливые 1990-е, пиво остается практически единственным.
Все остальное было сметено войной, терроризмом и недоверием, образовавшимся во времена второй интифады. В грамотном управлении таким бизнесом в таком месте дело, как говорится, только за пивом.
Заплатив сумму, эквивалентную 15 кронам, попадаешь на заполненную людьми площадку, где народ танцует под аккомпанемент местного духового оркестра, прибывшего из палестинской столицы Рамаллы, что в 14 км к юго-западу отсюда. По сцене, купаясь в лучах прожекторов и растущего безумства, со своими инструментами наперевес дико выплясывают трубачи и кларнетисты всех габаритов.