В 2008 г., через год после переворота, устроенного организацией ХАМАС в Газе, 12 неизвестных мужчин разбомбили христианскую библиотеку YMCA в секторе Газа, уничтожив собрание, состоявшее из 8000 книг. Вероятно, это было местью за публикацию в датских газетах карикатур Курта Вестергора на пророка Мохаммеда. ХАМАС отрицал свою ответственность за этот акт вандализма[62]. Кроме того, подверглись многочисленным нападениям церкви, христианские кварталы и сами христиане и в некоторых других арабских странах. Один из христианских кварталов Бейрута был сметен с лица земли; в Турции от руки 15-летнего мальчика погиб священник[63]. Это всего лишь некоторые примеры, с какой скоростью местные события на Западе способны вызвать насилие и ненависть по отношению к христианам Ближнего Востока.
К подобным примерам относятся нападения на семь церквей на Западном берегу и в секторе Газа, которые последовали за речью отставного ныне Папы Бенедикта XVI в Регенсбурге осенью 2006 г., где он подчеркнул, что ислам получил распространение при помощи не слова, а меча. Эти атаки получили осуждение палестинских лидеров. С тех пор христиане в ряде других стран стали жертвами мести. Исламистские группировки обвиняли их в том, что они приветствовали безумные акты сожжения Корана, учиненные некоторыми американскими пасторами, и выход любительского американского сатирического фильма о жизни Пророка. Во время своих публичных выступлений западные лидеры проявляли растерянность, не имея понятия о том, стоит ли им превозносить свободу слова или же пытаться как-то утихомирить провокаторов.
В апреле 2007 г. группировка салафитов атаковала пять интернет-кафе, два музыкальных магазина и Американскую международную школу в секторе Газа. Было совершено нападение на школу ООН под предлогом того, что там не было введено раздельное обучение[64].
Но самым страшным событием стало похищение 7 октября 2007 г. владельца единственного христианского книжного магазина в секторе Газа, Рами Айяда; впоследствии он был найден мертвым, с многочисленными огнестрельными и ножевыми ранениями. Ранее Айяд уже получал угрозы, в том же самом году его книжный магазин дважды бомбили. Руководство ХАМАС отрицало свою причастность к этому похищению и последовавшему за ним убийству[65]; никто так и не был арестован, хотя местные христиане говорили мне, что руководству ХАМАСа прекрасно известно имя преступника.
Рами Айяд был баптистом, и, по-видимому, его книжный магазин воспринимался экстремистскими исламистскими группировками как миссионерский, что и послужило наиболее вероятным мотивом его убийства.
Складывается впечатление, что среди греческого православного духовенства баптистов не слишком приветствуют. Архиепископ Алексиос, с которым мне удалось встретиться в приходском зале после службы в церкви св. Порфирия, считает, что во всех проблемах, с которыми приходится сталкиваться христианам в секторе Газа, виноваты баптисты. «Они пытаются убедить мусульман поменять веру, – поясняет архиепископ. – Они создают шумиху. Если они оставят всех в покое, то будет мир». Я интересуюсь, а не является ли это, по мнению архиепископа, частью христианской миссионерской идеи.
– Иисус не раздавал людям подарки, чтобы те следовали за Ним. Он позволял прийти к Нему. Он требовал, чтобы люди отдавали свою любовь и ничего не требовали взамен, – говорит он.
Архиепископ рассказывает, что после убийства в книжной лавке всем баптистам семьями пришлось бежать из Газы. Оставшиеся здесь христиане были перепуганы до смерти.
Я подъезжаю к скромной католической церквушке, бетонному зданию, выходящему на школьный двор – не слишком ухоженному, непривлекательному, с виду неброскому. Католики в секторе Газа представляют собой малоимущую христианскую прослойку, всего их около 5 % (по одним сведениям, около 200 человек, по другим – еще меньше). Мне известно, что между католиками и греческими православными в Газе нет особой любви. Подобная вражда в фактически вымирающем стаде христиан выглядит особенно бессмысленно.
При входе в церковь я ловлю на себе растерянный взгляд пожилого лысеющего мужчины. Назовем его Давудом. Он возлагает букет на могилу своей почившей несколько месяцев назад жены. В церкви идет служба, но он туда не идет.
Мы садимся на стоящую у стены красную школьную скамью.
– На Ближнем Востоке не существует гармонии между христианами и мусульманами. Нет никакого прощения. Исламисты относятся к нам с презрением, а молодых людей в мечетях обучают смотреть на других свысока, – говорит он.
Сегодня воскресенье, поэтому школьный двор пуст. Голые деревья тянут во двор свои ветви. Перед церковью посреди пальм играют дети. Как и в греческой православной церкви, здесь мы также оказываемся во дворе, огороженном со всех сторон стеной. Чтобы сюда попасть, нужно пройти через железные ворота. Держа в руках крест, Давуд щурится от солнечного света.
– То, что мусульмане нам демонстрируют, даже не ненависть. Это скорее непризнание. В секторе Газа для нас нет работы, оттого что правительству христиане совершенно безразличны.
Этот пожилой человек всю свою жизнь прожил в секторе Газа и считает, что здесь никогда раньше не было так плохо, как сейчас. Начало этой ситуации было положено революцией конца 1970-х в шиитском Иране, которая разбудила суннитский исламизм в арабских странах. Приходя сюда по пятницам, Давуд слышит доносящиеся из мечетей речи проповедников. Чаще всего в них поносят иудеев, это главный объект ненависти, но бывает, что вспоминают и о христианах.
В своих выступлениях по телевидению имамы Газы иногда заходят так далеко, что призывают к убийству и иудеев, и христиан[66]. Даже в детских программах христиан и иудеев называют «низкими», «трусами и подлецами»[67], распространяя при этом призывы к участию в акциях террористов-смертников. По словам моего собеседника, правительство даже не пытается с этим бороться, в результате чего население распаляется яростью по отношению к христианам. В особенности молодежь.
Он испытал на себе, как чувствует себя человек, которого травит 10-летний ребенок. Ему доводилось слышать, как совсем еще маленькие дети называют христианок, которые не носят хиджаб, словом «куфар», что значит «неверная». Позже и от самих христианок из сектора Газа я получил подтверждения, что стоит им появиться в городе без хиджаба, как вслед им тут же несется поток непристойных замечаний и грязных слов. Официально ХАМАС утверждает, что никто здесь не принуждает женщин закрывать лицо, но они сами ежедневно чувствуют, что если все же будут это делать, то жизнь их станет намного легче. Шестнадцатилетняя девушка-христианка рассказала мне, что директор школы попросила ее ходить в школу в хиджабе.
Если бы не двое сыновей двадцатилетнего возраста, Давуд вместе со всем семейством уже давным-давно бы эмигрировал на Западный берег. Израильское правительство издало закон, запрещающий переход границы лицам 16–35 лет, считая, что это возраст терроризма. Поскольку израильская граница проходит по реке Иордан вдоль Западного берега, у них нет возможности попасть на Западный берег через Египет и выйти со стороны иорданской границы.
Часто доводилось слышать историю о четырех случаях так называемого похищения христиан в июне-июле 2012 г. В данном случае определение «похищение» вызывает изрядную долю скептицизма, потому что речь идет о ситуации, когда христиан принудили (а может, и не принудили) к принятию ислама. Встречаясь с ближневосточными христианами (как, впрочем, и с представителями любых других религиозных групп региона), сталкиваешься с тем, что среди них считается безумием желание кого-то из единоверцев перейти в другую религию. Им представляется невероятным, что человек это может сделать добровольно.
Однако переход в мусульманство для местных христиан есть предложение довольно заманчивое, и было таковым на протяжении многих веков. Принятие ислама открывает множество дверей, закрытых для христиан, поэтому крошечной общине в секторе Газа угрожает реальная опасность, если молодежь поддастся на уговоры.
Отличная иллюстрация панического страха христиан перед тем, что их дети, поддавшись угрозам или пропаганде, могут принять ислам, – дело Рамеза. Мне удалось выяснить, что этот Рамез – способный, доброжелательный юноша из христианской семьи. Он был похищен группой исламистов, именовавших себя, казалось бы, приличным именем: Ассоциация Палестинских Научных Исследователей.
Эта пресловутая Ассоциация дислоцируется в секторе Газа, а ее лидер Салем Саламах – член парламента ХАМАС. Одной из своих задач члены Ассоциации считают обращение христиан в ислам в обмен на вознаграждения в виде автомобилей, трудоустройства, квартир. Я слышал анекдотическую историю, как 19-летний парнишка провел этих исламистов. Заверив их в своем обращении сразу после получения машины и квартиры, он получил запрошенное от Ассоциации, затем втихую все продал и сумел тайно перебраться на Западный берег вместе со своей семьей; там эти христиане получили статус политических беженцев. Таким вот образом ему удалось выбраться из Газы и вывезти своих близких, да еще и прихватить с собой наличные на первое время.
С Рамезом все обстояло куда печальней. Через несколько дней после его похищения обезумевшая от горя мать попала в больницу Шифа. Похитители позволили сыну ее навестить; он появился в больнице под конвоем сотрудников Салама. Увидев его, мать и ее сестра заголосили: «Не принимай ислам, Рамез». В ответ юноша завопил, что хочет домой. Тогда конвоиры избили деревянными молотками его мать, тетку, молодого священника и еще одного христианина, с которым мне удалось позже встретиться. Он получил глубокую рану во лбу.
Рамеза вывели из больницы и выпустили на волю лишь через несколько дней. За сутки до освобождения, все еще находясь в плену, он сообщил прессе о своем добровольном переходе в ислам. Он также сказал, что вернется домой, если семья захочет его принять[68].
Я отправился к Ханаху Аламашу, отцу Рамеза, и нашел его в принадлежащем ему маленьком ювелиром магазинчике в центре Газы, в знаменитом квартале золототорговцев Зайтун. Помещение, похожее на сарай, с коричневатыми грязными стенами и письменным столом. На деревянной доске, приколоченной к столу, написано имя сына. Перед хозяином разложены плоскогубцы и пинцеты, позади висит календарь с Девой Марией и крест черного цвета.
Поначалу он не хотел говорить о Рамезе, но затем решился.
– Это неправда, что он стал мусульманином, – возбужденно сказал он. – Они промыли парню мозги. Я сам ювелир и прекрасно знаю, как можно продавать вещи. Это было именно то, что с ним сделали.
Появляется молодой человек с серебряным кольцом, которое ювелир кладет на плоский камень и извлекает горелку. Он нагревает кольцо до тех пор, пока оно не становится белым, а затем обрабатывает с помощью плоскогубцев, продолжая при этом свой рассказ. Он вспоминает, как целую неделю, пока сына держали в плену, пытался вернуть его. Отец обратился за помощью к тому самому правительству, членом которого был похититель Салем Саламах.
Пришел ответ: «Мы не можем выдвинуть против этого человека никаких обвинений». То же самое он услышал и от полицейских: «У нас нет власти призвать его к порядку, он слишком силен».
– Когда Рамез вернулся домой, я решил его не трогать, – говорит Ханах Аламаш. – Я хотел, чтобы он хладнокровно рассказал, что все-таки произошло. Он подошел ко мне как-то утром и сообщил: «Отец, я христианин».
Рамез эмигрировал в Швецию, где живет до сих пор. В секторе Газа ему оставаться было опасно. Позже мне стало известно, что, заручившись поддержкой правительства, архиепископ заключил договоренность с группой Салема Саламаха, согласно которой стороны обязуются воздерживаться от обращения сторонников другой веры в свою религию.
Вернувшись во дворик красивого греческого православного храма, я завязал разговор с человеком лет пятидесяти, назову его Симоуном. На нем ковбойский костюм и резиновые сапоги; пока мы говорим, он нервно вращает ступней.
– Если вдруг какая старая карга захочет прибрать меня к рукам, я поеду за ней хоть на край света. Лишь бы отсюда убраться, – смеется он.
Симоун рассказывает о ненависти, сочащейся из мечетей. Он говорит, что в секторе Газа есть группировки, которые ставят перед собой задачу убийства христиан. Время от времени через стену летят камни, которыми целятся в церковь или кладбищенскую территорию.
После прихода к власти ХАМАС в 2007 г. произошло событие, которое едва не стоило Симоуну жизни. За церковью ухаживала мусульманская семья, которая арендует один из домов, находившихся во владении церкви. Однако в 2007 г. церковь захотела вернуть дом себе и получила судебный ордер на выселение мусульманской семьи.
Однажды во двор ворвались вооруженные люди и захватили Симоуна в заложники. Оглушив, они швырнули его в ожидавшую их машину, но ему все же удалось бежать. Он свидетельствует о том, что спустя пять месяцев вооруженные люди вернулись и избили архиепископа. Это была месть за выселение мусульманской семьи.
– После прихода ХАМАСа у нас нет никаких гарантий, никакой безопасности. Любой может на нас напасть, и ему за это ничего не будет, – заявляет Симоун.
После нападений им овладела тревожность, она привела к двум инфарктам.
Другой человек (назову его Томас) рассказывает об эпизоде, который произошел пару месяцев назад. Его брат позвал плотника, чтобы сделать в доме кое-какие ремонтные работы. Неожиданно для всех плотник вынул пистолет и стал стрелять в брата, его жену и сына, а после расстрела он их обокрал. На своем мобильном телефоне Томас показал мне фотографии брата в израильском госпитале – тот лежит в коме, без признаков жизни, под капельницей. Его жена и сын только пошли на поправку.
Преступник сейчас в тюрьме и утверждает, что не может сказать, почему открыл стрельбу – произошло какое-то мгновенное помутнение рассудка. Томас же убежден, что на его родных напали, только потому что они христиане; здесь живет ложное представление о христианской зажиточности.
Томас показывает фотографии полученных от семьи преступника писем с угрозами. В них требуют, чтобы он заявил полиции, что их родственник не стрелял в его брата с домочадцами. Ему и деньги предлагали. Но Томас никого покрывать не собирается. Дело еще не передано в суд, и он говорит, что если его брат умрет, а убийца не понесет наказания, то он лично с ним расправится.
– Я не собираюсь заключать никакого перемирия с этой семьей. Несмотря на то что я христианин, здесь будет применен мусульманский закон. Я его убью.
Я спрашиваю, а что, на его взгляд, может последовать за этой кровной местью.
– Мы верим в судьбу. Что будет – то будет, – отвечает он.
Покинув территорию храма, я собираюсь продолжить путь к границе. Я чувствую себя выжатым, будто только что спустился в кратер вулкана и вернулся обратно: со мной остался страх за тех, с кем мне довелось здесь встретиться, страх сказать что-то лишнее и быть обнаруженным; унижение, ложь во спасение со стороны общественности, с которой христиане вынуждены мириться, чтобы выжить; житейские истории, которые люди рассказывают шепотом, оставаясь анонимами. Уезжая из Газы, я ощущаю прилив тошноты, самооценка моя стремится к нулю, я не желаю когда-либо снова сюда вернуться.
Ни в одном языке нет слов для описания положения христиан в секторе Газа. Лексикон, который мы используем, когда речь заходит о нарушениях прав человека, тут неуместен. То, что здесь происходит, нельзя назвать систематическим преследованием; ненависть исходит не от верхушки ХАМАСа; призывов к расправе над христианами тут тоже не услышишь. Больше всего пугает то, что зло исходит от детей на улицах; от самопровозглашенных, требующих чистоты нравов исламистов, у которых полностью развязаны руки; от отдельных лидеров парламента, обладающих тайными связями со службами безопасности и органами управления; от огнедышащих имамов и средств массовой информации. А правительство ничего с этим не делает и даже не собирается делать.
Мы основывали представления о ненависти по отношению к меньшинствам на длившейся сотни лет истории преследования евреев в Европе, которая, вероятно, отличалась еще большей жестокостью, а сам антисемитизм был санкционирован непосредственно правящей верхушкой. Но ближневосточная ситуация весьма отличается от той, что мы привыкли представлять себе. Здесь происходящее принимает более мягкие формы, оно более скрытое, более хаотичное и асимметричное; здесь сложнее призвать правительство к ответственности.
Покидая Газу, я буквально мечусь в поисках нужного слова. Как назвать увиденное мною? «Погромы» – слишком сильно, «домогательства» – слишком грубо, «преследования» – чересчур неистово, «дискриминация» – банально. Следует придумать какой-то термин, обозначающий нечто среднее между всеми этими понятиями. Здесь имеет место менее прямолинейное, менее управляемое явление, которое вызывает такое страстное желание среди христиан покинуть эту территорию, где их предки селились еще за несколько столетий до момента строительства церкви в 407 г.
По всей видимости, в Египте это отсутствие понятий должно ощущаться еще сильнее.
Глава 2. Египет
Я прилетаю в Каир осенью 2012 г. в разгар худшего кризиса, в котором Египет оказался с момента революции, разразившейся в стране почти два года назад. Прошло несколько дней с момента, когда президент Мухаммед Мурси, кандидат от движения «Братья-мусульмане», получил полный контроль над страной и принял на себя полномочия высшего исполнительного органа. Он обосновал это тем, что его долг заключается в защите революции и проведении голосования за проект конституции. Разъяренные демонстранты дали ему прозвище «Мурсилини». Десятки тысяч протестующих собрались на площади Тахрир, в центре самого густонаселенного города Африки. (В последние месяцы акции протеста приобрели такой накал, что 3 июля 2013 г. с помощью армии самого Мурси пришлось убрать от руля правления.)
На следующий день после прибытия я перехожу через мост Каср Эль-Нил, пытаясь пробраться к площади Тахрир. Меня сопровождает молодая журналистка-христианка, по совместительству работающая переводчиком и помощником оператора и журналиста западных СМИ. Помимо перевода ее роль – следить за сохранностью оборудования, чтобы его часом не разбил кто-нибудь из юных смутьянов.
Здесь не слишком людно, вокруг слоняются небольшие группы молодых людей; в нос ударяет запах слезоточивого газа, который использовали тут всего несколько часов назад во время столкновений с полицией. На улицах валяются обгоревшие автомобили и одинокие булыжники. Здесь, в центре Каира, мы находимся в районе, который никем не контролируется. Перейдя через мост, мы вчетвером выходим на боковую улицу и, минуя поросший травой холм, подходим к невысокой стене, где оператор и журналист уже побывали заранее, пытаясь подыскать подходящее место для съемки.
Попав на одну из периферийных улочек, мы тут же оказываемся припертыми к стене группой из 30–40 подростков, которым на вид не дашь больше 13–14 лет. На протяжении многих месяцев все то и дело говорят о таких вот группировках молодых египтян, которые, вместо того чтобы идти в школу, предпочитают болтаться по округе, не имея никаких иных намерений, кроме как совершать выпады против полиции и приставать к прохожим. На самой площади и в переулках было изнасиловано множество женщин. Не далее как вчера толпа из 300 молодых людей раздела здесь догола трех девушек.
С полным осознанием происходящего мы стоим, прижавшись спинами к стене, и пытаемся сообразить, как нам выкрутиться. Похоже, что у этой группы нет лидера, у многих изо ртов торчат сигареты с марихуаной, глаза налиты кровью от слезоточивого газа. Вид у всех дикий, неопрятный, они скалят гнилые зубы, после стычек с полицией и недосыпания их сотрясает адреналиновая лихорадка. Обсуждают, стоит ли разбивать камеру идущего впереди них оператора. Кто-то уже начал приставать к женщине.
Она ведет себя довольно сдержанно, с улыбкой пытается убедить их в том, что журналисты на их стороне, поэтому уничтожать наше оборудование глупо. Сам я в данный момент мечтаю только о том, чтобы, отыскав на тротуаре какой-нибудь люк, немедленно в него забраться и перебраться прямиком на более безопасную сторону Нила. Слегка пошутив, немного пригрозив, они стали проявлять дружелюбие и любопытство, которые вскоре сменились капризностью и агрессией. Явный знак того, что в любую секунду все могло привести к взрыву.
Прошло немало времени, пока нам наконец удалось в какой-то степени от них освободиться, уже на подходе к площади Тахрир, где нам на выручку пришел пожилой врач, принесший извинения за их поведение. Целых 45 минут они шествовали за нами по всей площади. Обретя долгожданную свободу от них, мы направились в кофейню.
От нашего столика были видны раскинутые в центре площади палатки, вокруг которых бесцельно слонялись мужчины; женщины здесь явно отсутствовали. Высотки вокруг площади казались пустыми, балконы сплошь утыканы спутниковыми антеннами и телевизионными камерами. Вся площадь Тахрир представляла собой гигантскую самоподдерживающуюся систему, состоящую из манифестантов, бездомных хулиганов и тележурналистов, существующих в тесном симбиозе. На этой неделе в связи с ужесточением борьбы за конституцию группы демонстрантов – лагерь оппозиции и лагерь Братства – собираются идти друг на друга и биться насмерть; вся пищевая цепочка пришла в движение.
Журналистка сообщает мне, что, хотя внешне она ничем не отличается от других египетских женщин, ее принадлежность к христианству проявляется в том, что она не носит хиджаб, и это делает ее потенциальной жертвой. По мере удаления от центра Каира на улицах все реже встречаются женщины с непокрытыми волосами, впрочем, и здесь, в самом центре событий, таких немного.
– Все мои друзья только и говорят о том, как бы отсюда уехать, – рассказывает журналистка (женщина просила не упоминать ее имени). Она глубоко возмущена произошедшим инцидентом, хотя с ней такое случается не впервые. По части сексуальных домогательств Египет – одно из самых страшных мест на планете. Площадь Тахрир, где изначально в акциях протеста лидировали женщины, уже давно ассоциируется с такими историями; представители власти тоже показывают себя в них не с лучшей стороны.
Зимой 2011 г. во время революции солдаты проводили девушкам «тесты на девственность», чтобы засвидетельствовать, что вышедшие на площадь представители молодежи вступали в сексуальные отношения без брака[69]. В результате сотни женщин были облапаны, подверглись осквернениям и надругательствам, изнасилованиям и избиениям, причем на их защиту не встал ни один из присутствовавших там мужчин – в форме или без.
– Так что даже и не спрашивайте, почему египетские христиане покидают Египет. Лучше спросите, почему они здесь остаются, – говорит моя собеседница. – Мои родители остались, хотя им тоже лучше бы уехать. Попробуйте понять, как тяжело покидать страну и город, где вы выросли, чтобы все начинать заново на новом месте, в новой стране, не зная ни ее языка, ни культуры. Все, чему вы прежде обучались, окажется бесполезным, вас никто не будет там уважать. Переезд под силу только молодым.
Когда я покидал Тахрир, она попросила:
– Проявляйте добросердечие к коптам, мистер Клаус.
Итак, я перехожу через мост Каср Эль-Нил, и меня разрывает множество противоречивых эмоций. То, с чем нам только что довелось столкнуться, – явление здесь довольно обычное и часто повторяющееся, но все же, оказавшись в той ситуации, я остро чувствовал, что юнцы на взводе смогут сделать с женщиной-христианкой что захотят, и при этом ощущал собственное бессилие.
Как и сектор Газа, Египет – закрытое общество такого типа, для описания которого в нашем языке слов нет. У нас сохранились некоторые определения периода холодной войны, вроде «тоталитарный режим»; однако эта формулировка к Египту не вполне подходит: режим не контролирует своих граждан, как это делалось в странах бывшего Восточного блока. Здесь царит охраняемый властями хаос, свобода беззакония, правит уличный парламент с его самосудами и немотивированными здравым смыслом решениями.
После революции жесткие государственные санкции были направлены и на свободу, и на вседозволенность. До приезда в Египет я не имел никаких отношений с сетью Twitter, но здесь обнаружил, что если хочешь быть в курсе событий, она абсолютно незаменима. Сотни местных блогеров демонстрируют такие мужество и отвагу, которые заставят покраснеть от стыда всех вместе взятых западных лидеров общественного мнения. Здешние трибуны получили в свое распоряжение бесплатные рупоры и в упоении и ужасе заорали каждый о своем, в том числе радикальные исламисты и их безвольные подражатели. Бойцам Twitter позволяется говорить все, что им заблагорассудится – до тех пор, пока они не оскорбляют военных и религию.
Среди многих христиан я замечаю такую же тревогу, как в секторе Газа, возникающую от невозможности определить, откуда ждать очередного удара; а они сыпятся сверху и снизу, и не только со стороны исламистов. Преследовавшие журналистку подростки были из группы поддержки Братства. Монополия на насилие не принадлежит власти, атаковать могут из-за самого неожиданного угла. Христиане не имеют ни малейшего понятия о том, чего ожидать, и им часто приходится обороняться от армии и полиции, которые призваны их защищать.
В процессе работы над своим проектом я прихожу в некоторое замешательство. В Египте истории христиан сливаются с историями других меньшинств, в том числе и секулярных граждан, и отделить преследование христиан от преследования кого-то еще практически невозможно. Однако то, чему подвергаются христиане, симптоматично; налицо все разновидности дискриминации, под которые может попасть фактически любой человек. Почти все христиане, с которыми мне довелось беседовать в Египте, с удовольствием убрались бы отсюда. Моя цель – не ответить на вопрос, преследуют ли христиан на самом деле или нет, а понять, почему они уезжают из этого региона; и постепенно становится ясно, что основания у покидающих Египет христиан такие же, как и у мусульман, исход которых из страны, где становится трудно дышать, столь же многочислен.
Восстание сказалось на судьбе таких людей, как Майкель Набиль Санад, 1985 г. рождения, одного из самых громких голосов революции зимы 2011 г., которая теперь уже представляется канувшей в прошлое. Многое можно понять о стране, если посмотреть на тех, до кого у правительства не доходят руки – кто тут подвергается стигматизации, если использовать популярное слово из христианского обихода.
Для Майкеля Набиля Санада здесь места не нашлось. В один из осенних пасмурных дней я встретился с ним в крошечном офисе на пятом этаже на площади Гаммельторв в центре Копенгагена, куда попал по приглашению организации Amnesty International.
Майкель Набиль – расторопный молодой человек, хорошо подкованный в вопросах, связанных со СМИ. Питая явное неуважение к властям, причем к любым, он решил стать первым блогером после того, как за «оскорбление военных» угодил за решетку президент Хосни Мубарак. 8 марта 2011 г. он написал в своем блоге, что армия, которую направили защищать демонстрантов, никогда на самом деле не была на их стороне.
– Революция уничтожила диктатора, но не диктатуру, – заявил он одним из первых, опубликовав документы и обвинения в адрес военных и служб безопасности, подтверждавшие факты нападений, стоившие жизни сотням демонстрантов.
10 апреля его приговорили к трем годам лишения свободы, а затем подвергли пыткам за курение в камере. В тюрьме он объявил голодовку, которая впоследствии привела к мировой кампании, направленной на его освобождение. В январе 2012 г. он попал под амнистию, сегодня проживает в Германии, где изучает политологию в Эрфуртском университете.
Набиль христианин или, вернее, человек «христианского происхождения».
– В Египте признаются только три религии, которые также указываются в паспорте. В моем прописано, что я христианин, хотя на самом деле я атеист. Поменять я это не могу, разве что только на ислам, – говорит он.
В Египте атеизм запрещен, за него можно угодить за решетку. В Судане, Саудовской Аравии, Пакистане, Мальдивах, Мавритании и Иране он может повлечь за собой смертную казнь. Только в мусульманских странах государство может принять меры против открытого атеизма[70].
В одном лице Набиль представляет собой сразу несколько групп меньшинств, которым арабская весна принесла в равной степени и надежды, и разочарования: христианин, атеист, блогер, демонстрант, антимилитарист, активист движения за мир, откровенный противник режима. Добавьте к этому и то, что он не разделяет распространенную ненависть к Израилю, который занимает доминирующую позицию на Ближнем Востоке.
Набиль негативно настроен против всего, что происходит в его собственной стране. У него черные волнистые волосы и прическа как у Эйнштейна, он носит цветные рубашки в бордовых тонах, из ворота коричневой зимней куртки-безрукавки выглядывает капюшон.
В его щегольской манере держаться было словно какое-то предвкушение детского праздника, и этот дух тут же заполнил все пространство вокруг дивана.
Набиль – это новый образ арабского мира, новая оппозиция, которую принесла с собой арабская весна. Я следую за ним вниз по улице Скиндергэе в ресторан на Гробрёдреторв, где у него назначена встреча. Ежась на осеннем холоде, он застегивает молнию на своем пуховике до самого подбородка. Небо затянуто серыми облаками. Здесь, в этой стране, в чужой среде, он находится против собственного желания, однако, похоже, не слишком обеспокоен тем, дадут ли ему разрешение снова вернуться в Египет.