Набиль видит себя в качестве борца-одиночки в пережившей недавнюю бурю крупной игре. Он приводит цитату бывшего канцлера Вилли Брандта о том, что «лучший способ предсказать будущее – это создать его самому». По всему видно, что этот 27-летний джентльмен уверен в своих силах:
– Представьте себе, что мы в Осло сорокового года и наблюдаем за действиями немецкого диссидента Вилли Брандта, – пишет он в одном из своих постов в блоге. – Находясь в ссылке вдали от родины, он воевал с оккупировавшей Норвегию нацистской армией. Никому не дано было предугадать, что в один прекрасный день этот человек станет лидером Западной Германии, сыграет ключевую роль в объединении Германии с Европой, а затем получит Нобелевскую Премию Мира. Разница между Вилли Брандтом, Нельсоном Манделой, Аунг Сан Суу Чжи, Мартином Лютером Кингом и нами – в том, что эти люди могли построить будущее, были способны что-то изменить»[71].
Что это – мегаломания или идеализм? В этих героях Набиль видит себя, одновременно черпая вдохновение у крестного отца египетского либерализма, одного из наиболее влиятельных египтян первой половины двадцатого века Ахмеда Луфти Эль-Сайеда. Луфти был первым ректором Египетского университета, при нем состоялся первый женский выпуск. Будучи директором национальной библиотеки Египта, он ознакомил арабов с трудами британского борца за свободу слова и права женщин Джона Стюарта Милля.
Луфти сражался с панарабизмом – идеей арабского союза. Он считал, что Египет – самостоятельная страна, независимая от других арабских государств. Этот человек Возрождения дал Египту вдохнуть воздух свободы: это было время с середины 1920-х вплоть до переворота Гамаля Абдель Насера в 1952 г. В те времена подобные Луфти люди могли занимать ключевые позиции в государстве. А сегодня его молодой почитатель шагает по мокрой от дождя копенгагенской улице, не имея возможности вернуться на родину без риска попасть за решетку. И все потому что он посмел выразить аналогичную точку зрения.
Как это ни странно, несколько ближневосточных экспертов по-дружески пытались отговорить меня от встреч с людьми, подобными Набилю. Но я беру у него интервью, потому что таких, как он, на Западе днем с огнем не найдешь, к тому же он говорит по-английски и разделяет наши взгляды. Полагаю, что таких египтян не более одного процента.
Это и неудивительно для страны, в которой 95 % населения считают, что ислам должен играть значительную роль в политике[72], но ведь иногда и один процент может оказаться правым, понимая при этом ситуацию более четко, чем большинство. Сразу по прибытии в Каир я заметил, что разговоры о поддержке Запада воспринимаются с явным сомнением. Здесь не считают, что западная пресса безусловно поддерживает Набиля и компанию[73]. Всякий раз, когда речь заходит о либеральной оппозиции в Египте, мнения расходятся. Поразительное количество народа возлагают вину за продолжение конфликта на демонстрантов с площади Тахрир, считая их недемократичными, потому что они не желают склониться перед решением большинства о создании более исламизированного общества. Нередко Братство характеризуют как прагматичное и оппозиционное[74].
Либеральные египтяне считают предательством со стороны Запада занижение стандартов требований к руководству арабскими странами по сравнению с собственными странами. Мона Элтахои, один из самых известных египетских блогеров, назвал это явление «расизмом мелких ожиданий».
Перед встречей с Набилем я использовал для публикации в газете Weekendavisen его колонку, где он описывал судебные процессы, повлекшие за собой аресты египтян за богохульство. Он упоминает два дела, возбужденных против египетских христиан. 12 сентября 2012 г. суд присяжных Сохада приговорил христианку по имени Бисхой Эль-Бехери к шести годам тюремного заключения за критику ислама и Мурси.
В сентябре 2011 г. двое детей из семьи коптских христиан, 10-летний Набил Нейджи Ризк и 9-летняя Мина Нади Фараг, были арестованы за оскорбление ислама после того, как их поймали с клочками бумаги, на которых оказались написанными несколько стихов из Корана. Позже дети были освобождены без суда по малолетству[75].
Некоторые подвергаются судебным преследованиям за критику ислама. С египетскими христианами, а также с теми, кто не входит в суннитские группировки, это случалось еще задолго до того, как бразды правления временно попали в руки Братства[76]. Сам Набиль также пребывает под следствием. Пока он был в Дании, против него открыли еще одно дело в связи с «оскорблением ислама». Египетские власти требуют у Германии его выдачи для суда.
– То, что происходит в Египте, – это начало новой инквизиции. Однако мир предпочитает оставаться к этому глухим, – заявляет он. – Возможно, потому что никто не хочет прислушиваться к мнению одного процента.
– Слову «копты» придают неверный смысл. «Копты» означает всего-навсего «египтяне», – замечает он в ответ на просьбу прояснить для меня ситуацию с коптами.
«Коптский» происходит от латинского слова coptus, которое, в свою очередь, связано с греческим aiguptios, что значит «египетский»[77]. «Коптский язык – это христианский язык, который уже давно вытеснен и заменен арабским. Очень немногие люди умеют говорить по-коптски. Изначально все египтяне были коптами. Однако в последние 60 лет под этим словом стали подразумевать только египетских христиан», – говорит Набиль. Он объясняет, что 100 лет назад арабскими считались всего лишь семь стран, причем все они находились на Аравийском полуострове.
– С ростом арабского национализма возникла попытка связать арабскую концепцию с суннитским мусульманским большинством, куда должны были входить также и североафриканские страны, – сказал он. – Цель – культивировать этнос, которого вообще в природе не существует. Нужно ведь учитывать, что страны Северной Африки: Египет, Тунис, Ливия, Алжир, Марокко – не имеют ничего общего с Сирией, Ливаном, Иорданией, Ираком, Палестиной, Саудовской Аравией, Йеменом и странами Персидского залива. Египет считается арабским только потому, что на протяжении десятков лет так диктовала наша диктатура. Именно по этой причине Египет становится все менее и менее христианизированным. Христиане чувствуют, что их страна оккупирована арабами.
Майкель Набиль лишь отчасти прав, когда говорит о том, что впервые слово «копты» стало обозначать «египетские христиане» только в период холодной войны. На самом деле так было на протяжении многих веков. Перед своим отъездом в Каир, заглянув в Энциклопедический Словарь Сальмонсена 1900 г., я увидел и здесь довольно четкое различие. «"Копты" – это коренное христианское население Египта, в то время как родившиеся на его территории магометане называются арабами», – говорится в Словаре. Корни этого разделения тянутся еще глубже. Еще до завоевания арабами Египта, произошедшего в VII в., они называли страну не иначе как dar Al-Qibt, «родиной коптов». С тех пор египетские христиане называются коптами, хотя 10 % из них принадлежат к совершенно разным христианским конфессиям.
Многие копты тайно считают Египет своей страной – ведь они появились здесь первыми. Глядя на коптов, ощущаешь их гордость по поводу того, что они старейшая в мире христианская организация. Коптская церковь считает своим первым патриархом евангелиста Марка. Находясь в коптском Египте, чувствуешь свое приближение к самому источнику христианской цивилизации[78].
Коптов всегда притесняли. В первые века христианства их подвергали гонениям. Особенно жестоким был Диоклетиан, который правиле 284 по 305 гг. Период, начавшийся в 284 г., копты называют Anno Маrtyrum, время мучеников. Отсюда берет начало коптский календарь, который по сей день делит год на 13 месяцев. Во время правления Диоклетиана были убиты и замучены десятки тысяч христиан. Все это прекратилось только в 311 г., после того как император Константин сам принял христианство[79].
Однако, даже несмотря на новый христианский статус Римской империи, коптов продолжали преследовать. В 451 г. Византийская церковь порвала с коптами во время Халкидонского собора[80], названного так по городу, где он проводился – Халкидону, расположенному на восточном берегу Босфора неподалеку от Константинополя[81]. На Совете обсуждалась концепция монофизитства, а именно: имел ли Иисус в себе только божественную природу, как считали копты, – или же одновременно являлся и богом, и человеком. Халкидонский собор отверг первую версию, после чего коптскую теологию стали считать еретической. В то время как византийская вера стала распространяться на восток – в Россию – и на юг – на Ближний Восток, копты были отвергнуты западным миром. Этот разрыв сформировал всю последующую мировую историю.
В те времена, когда Византийское царство включало в себя египетские земли, копты находились под гнетом, а в VII в. коптский патриарх некоторое время вынужден был пробыть в изгнании. Поэтому когда в 641 г. в страну вторглись мусульмане, копты их радостно приветствовали как освободителей.
Однако это не вызвало горячую любовь мусульман к коптам и не оградило последних от преследований. Они вскоре обнаружили, что «попали под гораздо более тяжкое ярмо, чем прежде», – как заявляет словарь Сальмонсена. Приход мусульман повлек за собой кровавые расправы и особый налог на религию, так называемую джизью. Во время поездки в Египет я неоднократно слышал слово джизья как от радикальных исламистов, так и от христиан, опасавшихся, что новые правители могут потребовать возобновления этого налога. В моем издании энциклопедии также написано, что многие арабы являются «истинными египтянами, которые со временем приняли ислам, чтобы улучшить жизненные условия». Именно поэтому среди христиан так стоек страх перед принятием ислама.
Словарь Сальмонсена 100-летней давности не столь уж далек от истины, описывая не слишком лестные черты национального характера (эта тема давно табуирована).
Мы узнаем, что коптам, находившимся под мусульманским правлением, разрешалось употреблять алкоголь и что «среди них находилось немало охотников злоупотреблять данной свободой».
Майкель Набиль, представитель преследуемого в наши дни меньшинства, осознавая, разумеется, что различие между коптами и арабами старо как мир, все же предпочитает придерживаться довольно спорной точки зрения. За последние 60 лет национализм и исламизм изменили Египет в худшую сторону расколов нацию. Однако так было не всегда. В первой половине XX в. страна славилась своим либерализмом. Когда в других государствах начались репрессии, такие, например, как против армян в Турции, народ бежал в Египет. Набиль говорит, что в то время тут можно было свободно поменять религию или стать атеистом.
– Нельзя утверждать, что здесь прямо царили благородство и терпимость, однако этот период характеризовался иной, более мягкой формой ислама. Призывы убивать новообращенных не были чем-то обыденным.
Сегодня страну заполонили саудовские денежные потоки от продажи нефти.
– На демонстрациях нередко можно встретить салафитов с саудовскими флагами, – отмечает Набиль.
Внедрение на официальном уровне более строгой формы ислама возрождает межрелигиозный конфликт. Набиль говорит, что сегодня многие копты покидают страну, однако этот процесс, такой же, как и на всех других палестинских территориях, имеет место на протяжении многих десятилетий.
– Христиане считают, что оставаться в Египте стало опасным для жизни, – продолжает он. – Салафиты захватывают церкви. Все чувствуют, что в любой момент могут подвергнуться нападению.
Набиль рассматривает преследования последнего времени в свете широкомасштабной многолетней травли. Он считает, что за последние 60 лет египетские диктаторы стремились постепенно избавиться от христиан, как, впрочем, и от всех остальных меньшинств. Когда в 1952 г. к власти пришел Насер, из страны вышвырнули сначала евреев, за ними греков, итальянцев и армян, сумевших превратить прибрежную Александрию в космополитический мегаполис. Помимо этого Насер депортировал нубийцев, прибывших с прилегающих к реке Нил территорий южного Египта и северного Судана.
– Когда в пятидесятых годах режим вышвырнул отсюда евреев, перед христианами встал выбор. И они выбрали диктатуру, – сказал Набиль. Копты поддержали атаки Насера на так называемый западный империализм, и во время национализации Суэцкого канала коптское руководство оказало ему поддержку[82].
В 1956 г. развязалась война, во время которой Франция, Англия и Израиль напали на Египет с целью вынудить его предоставить доступ к каналу, что возымело серьезные последствия для проживавших в стране евреев и представителей других национальностей. Через два дня после окончания войны 15000 британцев, 10000 французов и тысячам евреев было приказано покинуть страну, оставив здесь все свое имущество. Для Александрии, которая в то время была открытым международным торговым городом, это стало смертным приговором[83]. Сегодня она представляет собой мощнейший оплот салафитов.
Остальная часть Египта попала под руководство Насера. По замечанию британского историка Филипа Мансела, Насер превратил Египет в полицейское государство с помощью «ограничения передвижений и экспорта товаров, цензуры, прослушивания телефонов, публичных обвинений, ночных арестов, переполненных тюрем и концентрационных лагерей, предназначенных для коммунистов и Мусульманского Братства».
Не в меньшей степени, чем Насер, националистически настроенное коптское руководство с тех пор еще более педалировало антиизраильский курс, запретив своим новообращенным совершать паломнические поездки в Иерусалим. Оно кипело яростью против Анвара Садата, когда тот в конце 1970-х, будучи на посту президента страны, подписал с Израилем мирное соглашение.
– Копты никогда не думали, что скоро настанет и их очередь. С христианами сейчас проделывают то же самое, что с теми 80000 евреев, только процесс идет медленнее, потому что их здесь гораздо больше, – говорит Набиль.
Религиозное самосознание коптов пострадало. На протяжении последних 30 лет христиане пребывали здесь в изоляции, что не способствовало укреплению их положения. У них собственные школы, клубы и пляжи, в общественной жизни они не принимают никакого участия. «Я настроен довольно критически по отношению к коптской церкви, поэтому копты не любят со мной общаться», – поясняет мой собеседник.
Я замечаю, что многие считают: с такими, как он, говорить бесполезно; он и иже с ним – крохотная часть населения, выражающая такие же, как у меня, типичные западные представления. Он отвечает вопросом:
– А много ли можно было найти в нацистской Германии в сорок четвертом социал-демократов, которые бы открыто говорили все, что думали? Египет – закрытое общество.
Когда мы расстаемся, он все еще продолжает сидеть на своем месте: высокая прическа, спокойная улыбка – но не в Осло, как его кумир Вилли Брандт в 1940-м, а в ресторанчике на Гродбёдреторв в Копенгагене в 2012-м. Я наблюдаю за тем, как он небрежно возвращается к тарелке – так, словно ничто не могло поколебать его уверенности в том, что Египет в один прекрасный день развернется в нужном ему направлении.
* * *
«Скорее всего, он своего добьется», – думаю я, оказавшись через пару недель в свободной от Набиля стране. В это осеннее утро 2012 г. Каир ждет, чем закончится противостояние между сторонниками Братства и их яростными противниками из президентского штаба. Решатся ли бунтовщики штурмовать здание? Обратят ли президента в бегство? Похоже, что страна уже находится на грани катастрофы.
Я отправляюсь на встречу Юсуфом Сидхомом, редактором ежедневной газеты Al-Watani. Многие рекомендовали с ним пообщаться, чтобы получить ответ на вопрос, что наталкивает коптов на мысль о добровольном изгнании. Он считается одним из самых известных и непоколебимых коптских интеллектуалов в стране. Я поднимаюсь на первый этаж по лестнице, которую, похоже, многие десятилетия не касалась метла, не говоря уж о малярной кисти.
– Христиане и умеренные мусульмане пребывают в глубоком беспокойстве, – говорит Сидхом, приглашая меня присесть.
Сам он расположился в самом конце длинного редакционного стола – в галстуке, белой рубашке, пиджак перекинут через спинку стула. Позади него на стене висит копия известного автопортрета в зеркальном шаре голландского художника-гиперреалиста М. С. Эшера.
Сидхом наблюдает за процессом исчезновения христиан из Египта. Репортеры его газеты пытались выяснить, каково же на самом деле число людей, покинувших страну. Осенью 2011 г. одна из правозащитных организаций назвала цифру 100 000, однако газета Сидхома отвергает ее как ничем не обоснованную. Для уточнения они просто решили позвонить в посольства Америки, Великобритании, Австралии, Канады и Франции – тех стран, куда особенно охотно уезжают копты.
– Они ответили, что не могут предоставить такие данные для прессы. К тому же они достаточно предусмотрительно не записывают религиозную принадлежность соискателей политического убежища, – сообщает редактор, по мнению которого, только США, куда особенно стремятся копты, приняли уже около 50 000 человек.
Какой процент 85-миллионного населения Египта составляют христиане, сказать невозможно. По официальным данным коптской церкви, около 10 %. Однако эта оценка, по всей вероятности, завышена.
Некоторые считают, что христиан осталось всего 5 млн. Согласно многочисленным подсчетам, количество христиан в Египте снизилось с 8,3 % в 1927 г. до 5,9 % в 1986 и 5,5 % в 2000 гг.[84]Имеет место определенная тенденция, которая наблюдается во всех странах, ранее принадлежавших Османской империи. В 1900 г. христиане здесь составляли около 10 %, однако столетие спустя их количество упало ниже 4 %, осталось всего 13 млн.[85]
В то время как с 2000 г. наблюдался значительный прирост всего египетского населения, коптов – по причине эмиграции христиан – в процентном отношении становилось все меньше. Если быть точными, их осталось менее 5,5 %, причем их количество, похоже, будет еще уменьшаться.
– По всему видно, что исламистское движение представляет собой волну, на вершине которой балансируют христиане, – считает главный редактор Сидхом. – Они боятся будущего в связи с полным отсутствием закона и порядка.
Я спрашиваю, подвергаются ли христиане гонениям. Сидхом бросает на меня усталый взгляд.
– А как можно определить, что такое гонения? – спрашивает он, по-отечески глядя на меня, будто разговаривает с ребенком. – Нет, у христиан здесь не такое положение, как у негров в Южной Африке. Однако гонения и дискриминация – часть исламского фундаментализма, который уже успел прибрать к рукам нашу систему образования и подавляющее количество высокооплачиваемых рабочих мест, а христиан превратить в маргиналов. Кроме того, фанатизм привел к росту нападений на коптов. Во время правления ныне находящегося в отставке президента Хосни Мубарака христиане все же были в какой-то степени защищены, – поясняет Сидхом, пока секретарша разливает нам турецкий кофе. – Силы безопасности устроили разгон исламистов не для того, чтобы встать на защиту христиан, а чтобы защитить режим. После революции исчезла и защита. На церкви стали нападать и грабить, но никто с этим не мог ничего поделать. Никого даже не арестовали. Это уже что-то новое.
Он упоминает о распоряжении, согласно которому христиане должны получить специальное разрешение президента, если захотят сделать хотя бы малейшее изменение в церковной постройке, не говоря уже о строительстве новых церквей. На этой территории до сих пор имеет силу закон Османский империи 1856 г.[86]Получение подобного разрешения может затянуться на десятилетия. Если христиане построят что-то без него, они рискуют нарваться на разборки с соседями-мусульманами.
Часто высказывается критика по поводу того, что копты в Египте никогда не занимали ведущих должностей. Нет ни одного ректора университета, декана, губернатора, министра, редактора государственной газеты, директора государственной компании, работника службы безопасности или сотрудника разведслужбы из коптов. В министерстве иностранных дел они составляют менее 1 %, в судебной системе их около 1,5 %. То есть можно сказать, что коптов не допускают к наиболее значительным общественным постам. Дискриминация спускается сверху[87].
Я сообщаю Сидхому что многие осуждают коптов за самоизоляцию, на мои слова он разражается бурной критикой.
– За пределами крупных городов христиане гораздо чаще вынуждены смешиваться с мусульманами, в противном случае они рискуют быть подвергнуты нападениям и плохому обращению. На протяжении многих лет я буквально вопиял, что мы вынуждены пристраиваться к мусульманам.
В большей степени вину за эту изоляцию можно возложить на патриарха Шенуду III, возглавлявшего коптскую церковь с 1971 г. вплоть до своей смерти весной 2012-го. Более 40 лет он был настолько консервативным и самодержавным правителем, что к нему вполне применимо слово «диктатор»[88]. Новый патриарх Тавадрос выбрал совершенно другой курс.
– Он заявляет, что церковь не должна придерживаться определенной политической позиции и что это право остается за каждым отдельным христианином. Без Мубарака и патриарха Шенуды нет больше никакой связи между президентом и патриархом. Мы стоим на собственных ногах.
Революция развалила уже и без того плохую экономику, и процесс этот затронул миллионы египтян. Туристы все менее охотно приезжают сюда. Заглянув в один из самых роскошных музеев в мире – Египетский музей в Каире – я оказался там практически единственным посетителем.
Пока я нахожусь в Каире, здесь повсюду неистово обсуждают, что же все-таки исламисты собираются делать с полученной властью. Споры не умолкают даже после военного переворота летом 2013 г. Братья-мусульмане по-прежнему представляют собой наиболее организованное движение во всей стране. По словам Сидхома, если эта партия будет баллотироваться на предстоящих выборах, то, разумеется, в очередной раз одержит победу. В Египте пустил корни ислам, ориентированный на политику. Главный редактор поясняет мне, что даже если исламисты устранятся от управления, конституция будет основана на законах шариата.
И вот, сидя в офисе Сидхома в ноябре 2012 г., я слушаю те же сетования. Наша встреча происходит как раз в тот момент, когда Братство совместно с салафитами пытается по-быстрому наваять новую конституцию и представить на голосование.
– Статьи, имеющие отношение к правовой свободе, переписывают так, чтобы якобы передать все эти права во власть Бога. В конце каждой стоит завершающая фраза, что права на свободу действуют до тех пор, пока не противоречат шариату, – добавляет он.
Однако никому не известно наверняка, что же такое шариат. Среди исламских ученых идут бесконечные дебаты на эту тему, а Сидхома более всего беспокоит интерпретация салафитов:
– Они никогда не признают немусульман и всегда будут относиться к ним как к гражданам второго сорта. Любые меньшинства будут считать маргиналами и лишат их всяческих прав.
Салафиты требуют ношения хиджаба всеми женщинами, даже христианками. Они собираются ввести запрет на продажу алкоголя и во имя соблюдения нравственности среди туристов разделят все пляжи по половому признаку[89].
Для такой страны, как Египет, которой нечего предложить кроме своего невероятного наследия и великолепных пляжей, подобные решения будут фатальными. Сидхом считает, что если шариат все-таки будет введен, пострадают от него все, а не только христиане:
– Если это произойдет, в стране введут штрафные санкции, которых нет ни в одной цивилизованной стране мира. Ворам начнут рубить руки, а неверных жен побивать камнями.
Я спрашиваю, имеются ли различия между тем, как на законы шариата смотрят Братья-мусульмане и салафиты.
– Так как салафиты – фундаменталисты гораздо в большей степени, они ведут себя более прямолинейно. Тому, что они говорят, можно доверять. А вот Братство – это огромная территория, на которой царит недоверие. Они маскируют свою политику до тех пор, пока не захватят власть. Если вы спросите старших членов Братства, чего же они хотят на самом деле, то получите очень оптимистический ответ. Но в Египте мы уже усвоили урок – им доверять нельзя. Они будут говорить вам то одно, то другое, но при этом никогда не сменят курс на изменения в сторону исламского государства.
Аналитики не попадают в точку, когда пытаются объяснить, чего же на самом деле добиваются Братья-мусульмане. Двигаясь наугад, лидеры этого движения тем не менее делают заявления, четко указывающие направление, которое предсказывает Сидхом. Довольно популярный телевизионный проповедник Шейх Юсуф аль-Кардави, ведущий еженедельного шоу на катарском телеканале Аль-Джазира, аудитория которого составляет 60 млн человек, в январе 2012 г. заявил, что «шариат должен осуществляться постепенно. В этом и заключается естественный закон шариата».
В течение многих лет его считали духовным лидером движения и наиболее значимым суннитским голосом на Ближнем Востоке. «Люди неправильно понимают шариат», – изрек проповедник Аль-Джазиры, выброшенный в свое время из Египта за связь с Братством.
«Прежде чем приступать к другим вещам, мы должны научить людей законам шариата и объяснить им, что он означает. Я имею в виду, что в течение первых пяти лет не стоит открыто демонстрировать отрубленные кисти рук»[90].
Аль-Кардави – персонаж неоднозначный, потому что публично поддерживает демократию и плюрализм и заботливо отзывается о христианах. В то же время он считает, что в первую очередь нужно наложить запрет на алкоголь. Ожидая, что большинство будут против, он тем не менее заявляет, что исламский закон не собирается идти на компромисс в этом вопросе[91].
Несмотря на это, западные СМИ нередко называют подобных Аль-Кардави людей умеренными и стремящимися к демократии, хотя в 2009 г., высказываясь по вопросу войны в Газе, тот же Аль-Кардави пропел дифирамбы Гитлеру за то, что тот поставил евреев на место. Не говоря о том, насколько высоко он оценил действия палестинских террористов-смертников. По его мнению, за гомосексуализм следует ввести смертную казнь, а еще он считает приемлемой «мягкую» форму домашнего насилия. За всем этим не так уж просто разглядеть, в чем же, собственно, состоят умеренность и демократия.
Стоит упомянуть и его поддержку террористических атак против коптов. «Ислам не поддерживает убийства невиновных граждан в любой стране, вне зависимости от национальности, за исключением тех случаев, когда речь идет о законных наказаниях», – считает он[92]. В иных своих высказываниях Аль-Кардави, как и некоторые другие ведущие деятели мусульманского братства, утверждает, что его движение смотрит на коптов как на часть Египта[93].
Однако это не успокаивает Сидхома. Он предупреждает, чтобы я не ожидал от коптов, с которыми мне еще предстоит встретиться, резких заявлений по поводу их положения: «Если мы слишком бурно выражаем мнения, то превращаемся в удобную мишень для атаки. Нас начнут считать предателями».
Перед уходом я прошу у него контакты людей, которые смогли бы объяснить мне причину, почему на Египет с такой мощью обрушилась исламизация. Он дает мне номер телефона учителя по имени Камаль Мугхит, «единственного человека, осмелившегося пойти против исламистского направления, которое, проникнув в систему образования, сумело уничтожить целое поколение».
Уже на пороге кафе «Риш» бросаются в глаза изменения, произошедшие в Египте за последние несколько десятилетий. В 1908 – году, когда было основано это кафе, Каир называли «Парижем на берегу Нила», недаром египетская столица тех времен с ее прокуренными салонами хранила на себе налет декаданса и восточной мистики.
Кафе расположено неподалеку от площади Тахрир, на улице Талаат Харб, и в минувшем веке завсегдатаи могли наблюдать за тем, как прославленные египтяне двадцатого столетия обсуждали в этих залах мировые проблемы.
Мугхит, теперь уже бывший учитель, ждет меня в кафе; он встает мне навстречу, подзывая жестом, словно старого друга. Отодвинув газету, он кладет на нее очки для чтения. Я сразу понимаю, что для него, как и для всех остальных, те 18 дней на площади Тахрир зимой 2011 г. навсегда запечатлелись в памяти как заветная мечта всех умеренно настроенных египтян. 18 дней утопии.
– Они открыли мне глаза на то, что мусульмане могут защищать христиан точно так же, как и христиане – мусульман, – сказал он. – Никто даже не спрашивал, кто к какой конфессии принадлежит. Я очень горжусь, что революционеры в Тахрире хотели выбрать меня министром образования.
Мугхит – приятный человек в возрасте около 60, в сером костюме и идеально начищенных черных туфлях, рядом с ним на красной клетчатой скатерти – мобильный телефон и кружка египетского пива «Стелла». К лацкану пиджака прикреплен египетский флажок. В наши дни кафе «Риш» – скорее мемориал того, чем оно когда-то было. Три пулевых отверстия в темной деревянной стене свидетельствуют, что и кафе пострадало от недавней революции.
– Только после 1952 г. страну повели по единому курсу, – говорит Мугхит.
Однако изменение направления в системе образования возникло лишь после прихода к власти Анвара Садата в 1970 г., когда преемник Насера дал добро исламистам на распространение их идей. Впервые в истории Египта возник тот тип морализаторства, последователи которого стали нападать на девушек, не носящих хиджаб, и на христиан, которые требовали свободы вероисповедания.
– Причиной, по которой государство приняло подобные крайние идеи, послужило то, что у него самого не было в тот момент никакого конкретного проекта, – объясняет Мугхит. – Между Садатом и исламистами возник молчаливый уговор: пока те не вмешивались в политику, они могли делать все, что захотят.