– Пропали, Иван, – сказал Вадим.
– Пропали, Вадим…
Шум кабинета министров нарастал, уже стали слышны отдельные голоса: «Господа, может, хер с ними?!» – фальцет министра торговли. «Я вам покажу хер с ними!» – бас министра обороны.
Но хер действительно был с ними. Херовое положение, лучше не скажешь.
Внезапно из-за большого валуна, торчавшего неподалеку, появился странный волосатый человек, одетый в звериные шкуры. Он был поразительно похож на Робинзона Крузо. В руках он зачем-то держал старинный фотоаппарат на треноге.
Робинзон крадучись приблизился к терпящим бедствие и с интересом принялся их разглядывать.
– Спасите нас, пожалуйста, – попросил Иван.
– Министры? – осведомился незнакомец.
– Нет.
– Откуда же вы?
– Из России, – сказал Вадим.
– Здесь все из России, – желчно парировал Робинзон. – Чем занимались в России?
– Я в милиции служил, а он из КГБ, – простодушно доложил Иван.
Незнакомец злорадно рассмеялся и не торопясь стал устанавливать треножник фотоаппарата.
– Если можно, поторопитесь. Нас засасывает, – предупредил Вадим.
Незнакомец не обратил на это внимания, а продолжал готовиться к съемке.
– Фотография века! – сообщил он. – Гибель русских ментов в амазонских болотах!
– Вы разве не собираетесь нас спасать? – встревожился Вадим.
Они с Иваном были уже по грудь в трясине.
– Вот именно, – кивнул Робинзон.
– Но это негуманно!
– Примерно то же самое я говорил на допросах, – сказал Робинзон. – И еще международное право поминал… Не шевелитесь! Снимаю!
Он щелкнул затвором, потом уселся на камень, закурил. Интерполовцы продолжали тонуть со скоростью пять сантиметров в минуту.
– А что вас сюда принесло, если не секрет? – осведомился незнакомец.
|
|
– Мы боремся с Пересом де Гуэйра, – сказал Вадим.
– Хм… Это меняет дело, – вздохнул Робинзон. – Придется спасать.
Он отвинтил фотоаппарат от треноги и протянул один ее конец Вадиму. Тот ухватился за нее и с большим трудом выбрался из трясины. Вместе с незнакомцем, пользуясь той же треногой, они вытянули Ивана.
Оба интерполовца были в грязи и ряске.
– А кто там стреляет? – спросил незнакомец, прислушиваясь.
– Кабинет министров. Они за нами гонятся.
– За мной! – приказал незнакомец, подхватывая треногу и фотоаппарат.
Они обогнули камень, за которым открылась тропа, ведущая вверх по склону горы. Все трое рысцой устремились на гору. Вскоре беглецам открылась пещера между скал. Они юркнули туда и оказались в жилище Робинзона. Там был каменный очаг, валялась нехитрая утварь, книги. На веревочке сушились проявленные негативы.
– Раздевайтесь, – приказал незнакомец. – Придется знакомиться. Платон Молочаев, диссидент.
Интерполовцы пожали Платону руку, назвав себя.
В пещере было темно. Платон зажег свечи, укрепленные в самодельном канделябре из козьих рогов, развел костер и повесил над ним одежду интерполовцев для просушки. Порывшись в дальнем углу пещеры, бросил Ивану и Вадиму козьи шкуры. Когда интерполовцы завернулись в них и уселись у очага, все трое стали напоминать племя троглодитов.
– Ну что? Надо бы за встречу… – промолвил Платон, извлекая на свет божий бутыль с коричневатой жидкостью и водружая на плоский камень, служивший ему столом. Рядом появились граненые стаканы.
Он разлил по полстакана.
|
|
– Вздрогнули! – произнес Платон короткий русский тост, и все мигом осушили стаканы.
– Значит, говорите, с Пересом боретесь? – Платон занюхал выпивку тыльной стороной ладони.
– Угу, с ним… – кивнули оба.
Они еще не знали, как себя вести. Кто перед ними? Сумасшедший? Беглый министр?
– Перес – гениальный человек! – воскликнул Платон, разливая по новой. – Ни за что не стал бы с вами пить, – признался он, чокаясь. – Как вспомню, как меня в Союзе мытарили… Но дело есть дело. Поехали!
Все поехали.
– Так о чем я говорю, – продолжал Молочаев, – Перес – гений, но на мне он обломился. Когда я свои три года за распространение антисоветчины отсидел, Перес прислал мне приглашение в Касальянку. Мой прадед здесь ошивался… Приехал я, Перес меня назначил заведовать Союзом писателей Касальянки… Я стишки пописывал. Тоже антисоветские. Посмотрел я, что здесь делается. Я же диссидент убежденный! В ситуации власть-народ я всегда встаю на сторону народа. Я понял, на чем играет Перес. Для народа он – отец-благодетель Яков Вениаминович, который распределяет блага и вроде бы из идейных соображений содержит общину добра и света. А для Европы он – дон Перес де Гуэйра, мафиози, содержатель кабаре и игорных домов. И знаете, на чем делает деньги?
– Знаем. На наркотиках, – кивнул Иван.
Платон разлил остатки из бутылки.
– Не совсем. На «фигне».
– На «фигне»? Что это? – спросил Вадим.
– Разновидность чая. Он здесь особый, обладает особыми свойствами.
Внезапно Иван погрустнел, с нежностью взглянул на Вадима.
– Я тебе давно хотел сказать, Вадим, – начал он с благородной грустью. – Я часто не прав бывал в отношениях с тобой. Завидовал, наверное, твоему уму, образованию… Ты прости меня.
|
|
– Что ты, Ваня, – растроганно отвечал Вадим. – Это я виноват. Высокомерия во мне много, гордыни. За лаптя тебя держал… Давай похристосуемся по-русски, простим друг другу обиды…
Они встали и троекратно расцеловались. Молочаев расхохотался.
– Что и требовалось доказать! Слушайте про чай.
– Да ну его на фиг, этот чай! – махнул рукою Иван.
– Вот именно. Наш чай обладает редчайшим свойством. Выпившему его все становится по фигу. Перес народ споил этим чаем. И торгует на экспорт. Знаете, кто у него покупает этот чай? – продолжал Молочаев.
– Платон, кончай вешать лапшу на уши, – добродушно сказал Вадим. – Ты за диссидентство сидел?
– Да, – кивнул Платон.
– Значит, по нашему ведомству. От имени комитета госбезопасности приношу тебе глубокие извинения! – Вадим двумя руками приподнял с места Платона и расцеловался с ним.
– Погоди, Вадим, дай послушать, – сказал Иван. – Так кто же все-таки этот чай покупает, от которого все по фигу?
– Деловые круги Америки, Японии, Канады, Германии. Теперь еще и Южной Кореи.
– А им зачем?
– Они угощают партнеров на деловых переговорах. Имеют на этом колоссальный барыш! Представь: нужно подписывать контракт, у них разногласия. Вносят чаек. Партнеры попьют, рукой махнут – ну их на фиг! – и быстренько все подписывают, – объяснил Молочаев.
– Умно придумано, молодец Перес, – одобрил Вадим.
– И вот я против этой системы восстал. Это обман народа. Решил сам стать президентом. Выдвинул свою кандидатуру… – Молочаев вдруг умолк.
– Ну и… – Интерполовцы ждали продолжения.
– Ну и меня… выдвинули… из народа. Изгнали. Я же говорю – Перес народ споил. Теперь с обоими воюю. Подбрасываю листовки народу.
– А листовки где берешь? – профессионально заинтересовался Вадим.
– Печатают мне. В Бразилии. Я фотографирую местную фауну, продаю негативы. Они мне присылают тираж. На вертолете. Собственно, не присылают, а сбрасывают прямо над деревней, – объяснил Молочаев.
– М-да… – Оба интерполовца поникли головами.
Молочаев тяжело вздохнул, показывая, как нелегка ноша двойного диссидентства.
– На фига это тебе, Платон?.. – задумчиво спросил Иван. – Фотографировал бы просто свою… фауну. Без листовок… А что это, кстати, такое? – спросил он.
– Животный мир, – объяснил Вадим.
– Все-то ты знаешь! – восхитился Иван. – За дружбу!
– За добро и свет! – поднял стакан Вадим.
– И эти туда же… – вздохнул Платон. – Но меня этим напитком не возьмешь. Мне намбутал в тюрьме кололи. И ничего.
– А что мы пьем, кстати? – заинтересовался Иван, разглядывая пустой уже стакан. – На виски не похоже. И балдеешь как-то странно…
– Это водка, настоенная на «фигне», – объяснил Молочаев. – Правительство хлещет спиртное, а народ «фигню». Мне как диссиденту приходится смешивать.
– Хороший напиток, – одобрил Вадим.
– Его бы в России продавать – цены бы ему не было! – заключил Иван.
– А вот тут ты не прав. Для России он смерти подобен, – покачал головой Вадим.
Глава 19
План Максима
Начальник генерального штаба, как и подобает стратегу, воспринял информацию о «фигне» творчески.
Услышав о чудодейственных свойствах напитка и о том, что его собираются экспортировать в Россию для создания там обстановки всеобщего пофигизма, Максим решил опередить события. Как-никак в берете у него чек на миллион долларов, поэтому зачем быть подручным какого-то Переса? Пора брать инициативу на себя.
У него дух захватывало от перспектив сбыта и применения. Достаточно отправить один мешок в Чечню за тот же миллион долларов, купив его здесь по смехотворной цене 5700 бабок за килограмм, что соответствовало примерно 23 баксам. Сколько там в мешке? Пускай 50 килограммов, пускай даже 100 – прибыль все равно получалось громадная.
А миллион за мешок для Чечни – совсем немного. Ведь это цена независимости. Премьер чайку попьет, председатель Совета безопасности, думские лидеры – да всякий! Хоть Чубайс, хоть Зюганов, хоть сам Жириновский. И подпишут любой договор как миленькие!
А криминальные структуры? А суды? А спаивать противоборствующий электорат в день выборов? Чтобы всем было по фигу. Возможности были громадны. Главное только, чтобы «фигня» доставалась не всем, а лишь некоторым. И тайно.
Посему на следующий же день с утра Максим отправился к представителю Президента.
Антон Муравчик сидел в своем огромном супермаркете, переполненном товарами для деревни, и подсчитывал вчерашнюю выручку, то есть пакетики «фигни», расфасованной на порции от ста граммов до килограмма. За его спиной громоздились три пластиковых мешка, битком набитые этими пакетиками.
По-видимому, Муравчик вел достаточно сложную бухгалтерию фигни, потому как то и дело перекладывал пакетики из кучки в кучку, шевелил губами и нажимал на кнопки калькулятора.
– Хэллоу! – приветствовал его начальник генерального штаба.
– Ну! – отвечал представитель Президента.
– Скажите, на каких условиях я мог бы приобрести партию «фигни»?
– Ни на каких.
– А если подумать? – спросил Максим веско.
Муравчик оторвался от калькулятора и внимательно взглянул на Максима.
– А сколько вам нужно? – поинтересовался он.
– Тонну! – заявил Максим.
– Идите, молодой человек, не мешайте работать, – Муравчик вернулся к калькулятору.
– Две тонны! – потребовал Максим, предполагая, что партия слишком мала.
– Если бы вы очень попросили и хорошо заплатили, я бы, пожалуй, смог отпустить вам один пакетик. Сто граммов, – печально сказал Муравчик. – Не больше.
– Почему?
– Вы разве не были на чаепитии? Вы же слышали, что у нас товарный обмен. Население сдает мне «фигню», я сдаю ее Президенту. Из рук в руки. Получаю за это товар для населения. Можно, допустим, обсчитаться на сто граммов. Но на тонну! Между прочим, тонна – это наш квартальный оборот.
– Хорошо. Поставим вопрос иначе. Сколько у вас сейчас «фигни»? – спросил Максим.
– Сколько? – Муравчик оглянулся на мешки. – Двести семьдесят килограммов. Партия за три недели. Завтра я должен отвезти ее Пересу. Как только ослика с повозкой пришлют…
– Какие могут быть варианты?
– Любые, – сказал Муравчик. – Вплоть до расстрела.
– Ладно. Десять тысяч баксов за партию. По рукам?
– Несерьезно…
– Пятьдесят.
Муравчик начал нервничать.
– А как я отчитаюсь? – заныл он.
– Ваше дело.
– Нет-нет, не просите. Жизнь дороже.
– Послушайте, Муравчик. Кем вы работали в России?
– Товароведом. А что?
– И вы еще спрашиваете, как вам отчитаться?
– Там могли посадить. А здесь голову оторвут.
– Семьдесят пять тысяч.
Муравчик вспотел. Он пытался мысленно подсчитать прибыль, учитывая себестоимость «фигни», и не мог.
– Хорошо. Допустим, я согласен. Как вы это вывезете? – Он указал на мешки.
– У меня есть вертолет.
Муравчик задумался, шевеля усами.
– Хорошо. Сто тысяч – и вы меня тоже вывозите отсюда на вертолете. Стопроцентная предоплата наличными.
На этот раз задумался начальник генерального штаба.
– Видите ли, у меня чек…
– Молодой человек… – Муравчик понизил голос до интимного. – Не считайте меня глупцом. Мы выберемся на континент, и там я вам буду совершенно не нужен.
– Но здесь же нет банка! – воскликнул Максим. – Я даю вам слово джентльмена!
Муравчик лишь поморщился.
– Знаем мы этих джентльменов…
– Патовая ситуация. Неужели нет выхода? – заволновался Максим.
– Есть, – подумав, сказал Муравчик. – Я оставляю мешки здесь, в тайнике. Вы довозите меня до ближайшего банка, я получаю деньги, после чего указываю вам местонахождение тайника.
– А если не указываете?
– Помилуйте, зачем мне это?
– А если меня будет здесь поджидать Перес?
– Сельва большая. Я дам вам совершенно конкретные приметы тайника. Это будет километрах в трех от деревни. Никто вас там поджидать не будет. Сядете на вертолете и заберете.
Максим оценил риск и нашел его разумным.
– Хорошо. Где ближайший банк? – спросил он.
– Я думаю, в Рио-де-Жанейро. Это в трехстах километрах южнее Касальянки.
– Договорились. Я жду вас через два часа на аэродроме.
– Идет. А я пока спрячу мешки.
Максим повернулся и вышел из супермаркета. Не теряя ни минуты, он направился к вертолету готовить вылет из Касальянки.
Глава 20
План доньи
Донья Исидора тоже извлекла совершенно практические выводы из информации, полученной от Брусилова. Планам Переса надо было помешать – и немедля!
Если «фигня» дойдет до России по каналам наркомафии и попадет к Зумику, то она будет действовать там как наркотик со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть попадет в криминальный оборот.
Если же ее привезут в Россию открыто как новый сорт чая, пробуждающий в человеке духовное начало, то последствия должны быть иными. «Фигней» можно будет торговать открыто, все будут знать, как она действует, и вряд ли она послужит злому делу.
Донья решила купить партию «фигни» и немедленно доставить ее в Россию. Она направилась к тому же Муравчику, но сначала заглянула в церковь к отцу Василию. Когда шла в храм, увидела пролетающий над деревней вертолет, из которого сыпались листовки. Донья подобрала одну и прочитала:
«Братья! Откажитесь от „фигни“! „Фигня“ – опиум для народа. Известные вам круги торгуют этим напитком как наркотиком. Правительство вас обманывает, прикрывая фальшивыми лозунгами добра и света обыкновенный наркобизнес. Все на борьбу с Пересом де Гуэйра!
Платон Молочаев.»
«Молодец диссидент! – подумала донья. – Интересно, где он раздобыл вертолет?»
Она вошла в церковь, где отец Василий проводил утреннюю службу. В храме было несколько человек. Донья дождалась, пока батюшка закончит молитву, и направилась за ним в притвор.
– Здоровый, – сказала она.
– Добрый день, дочь моя, – приветствовал ее отец.
– Я хотел сказать. «Фигния» не есть чай, он есть наркотик. Перес торговать Запад. Я знаю точь-в-точь.
– Дитя мое, вы излагаете взгляды Платона Молочаева, которые у нас признаны ложными, – мягко ответил отец Василий.
– Я не лжать, я знать! – ответила донья.
– Я вижу у вас в руке богопротивный листок, – указал отец на листовку. – Выбросьте его. Яков Вениаминович не станет творить зла. Я его хорошо знаю.
– Я тоже знать его очень хорошо. Он есть мой муж! – заявила Исидора.
– Вы жена Якова Вениаминовича?! – воскликнул священник. – Не может быть!
– Ну, почти. Мы без расписания в муниципалитет.
– То есть не расписаны с ним? И не венчались?
– Я жить с ним семь лет! И знать, как залупленный!
– Облупленный, – поправил священник. – И вы утверждаете, что он торгует чаем под видом наркотика?
– Да! Да! Да!
– О Боже! – воздел вверх глаза батюшка. – Да это же разрушает всю нашу систему!
– Да! Да!
Исидора повернулась и стремительно покинула храм. Отец Василий, качая головой, подошел к телефону и набрал номер старосты.
А донья устремилась к Муравчику и застала его за погрузкой пластиковых мешков с «фигней» в старенький джип.
– Я покупать все! – воскликнула она с ходу, увидев мешки.
– Невозможно, мэм, – пробормотал Муравчик.
– Две сто тысяч долларов!
Это было ровно вдвое больше, чем предложил начальник генерального штаба. Муравчик задергался.
Из дальнейших переговоров выяснилось, что у доньи тоже есть вертолет, и платить она собирается так же, по чеку.
«Да что они как сговорились!» – подумал Муравчик, лихорадочно ища выход из положения. Упускать такой барыш было невозможно. Но и честно удовлетворить обоих покупателей он был не в силах. Кого-то следовало надуть. Муравчик мгновенно перебрал в уме все комбинации и остановился на варианте, когда он летит в вертолете доньи с «фигней», а Максиму назначает встречу в Рио-де-Жанейро. Там получает деньги и подсовывает ему пустышку – тайник, где нет ничего. Чистый доход триста тысяч баксов.
– Хорошо, мэм, но я буду вынужден покинуть Касальянку вместе с вами, чтобы получить деньги и избежать мести дона Переса. Он тоже рассчитывает на эту «фигню», – указал на мешки Муравчик.
– Перебьет себя! Ноу проблем, – сказала донья. – Давай к вертолет!
И она вскочила в джип.
«Вот это женщина!» – подумал Муравчик.
Джип помчался к аэродрому. Уже на подъезде к нему, Муравчик почувствовал неладное. На пустом поле стоял лишь один вертолет, возле которого вели беседу три фигуры.
Джип затормозил у вертолета в кульминационный момент переговоров между Максимом и пилотами.
Дело в том, что Максим встретил совершенно непостижимое упорство пилотов, когда предложил им слетать в Рио, а затем вернуться за грузом. Шведы Улле и Уве настаивали на том, что они зафрахтованы доньей Исидорой, причем она еще не расплатилась с ними, потому они не могут взять следующий фрахт. Попытка уговорить пилотов сделать два рейса быстренько, по типу одна нога здесь, другая там, тоже потерпела провал. Тогда Максим выложил последний козырь. Он сказал, что оплатит долги Исидоры.
К его изумлению, шведы отказались. Максим никогда не сталкивался с такой честной до тупоумия нацией. Блестящий план рушился на глазах.
– Ладно. Не хотел вас огорчать… – помрачнев, сказал Максим. – Донью Исидору расстреляли.
Как ни странно, шведы поверили. Скорбно помолчав, Улле заявил, что раз так, они согласны, но только пусть господин не беспокоится о долгах доньи. Раз ее уже нет, то и долга нет. Это был коммерческий риск пилотов, и русскому господину незачем за него отвечать.
Максим готов был расцеловать этих тупиц.
Однако они все же желали до полета проверить платежеспособность русского господина, поэтому просят предъявить чек.
Максим достал из-под генеральской фуражки мятый берет и стал отрывать подкладку. В этот момент в дальнем конце аэродрома показался джип. Максим оторвал подкладку и извлек из-под нее завернутую в полиэтилен бумажку. На бумажке было крупно написано по-русски:
Обдав троицу облаком желтой пыли, джип затормозил у вертолета.
Еще не веря непоправимому, Максим дрожащей рукой ощупал внутренность подкладки. Там было пусто. И в этот момент он увидел за лобовым стеклом джипа прекрасное энергичное лицо Исидоры.
Тут же все связалось в цепочку: «Большой каскад», пятиминутный обморок, внезапное выздоровление Переса и исчезновение миллионного чека.
Максим в бешенстве кинулся на Исидору.
– Где мой чек?! Отвечай!!
«Похоже, что у них не только один вертолет на двоих, но и один чек…» – с грустью подумал Муравчик.
Исидора пантерой выпрыгнула из джипа.
– Это твой ответ – как ты украсть миллион у Иван! – выкрикнула она.
Шведы в это время с интересом разглядывали поднятый с земли чек с непонятными русскими буквами.
Неизвестно, чем бы кончилась намечавшаяся схватка между доньей и генералом, если бы не вмешался Муравчик. Буквально впрыгнув между ними, он объявил:
– Стоп! Запрещаю, как глава исполнительной власти на данной территории!
– Как начальник генерального штаба республики Касальянка возбуждаю иск против гражданки Исидоры и обвиняю ее в похищении у меня миллиона долларов! – перешел на правовые рельсы Максим.
– Как жена президент Перес буду обвинять твой, – донья ткнула пальцем в Максима, – что ты есть вор! Ты украдать миллион у Иван Середа, чемпион мира!
Муравчик мысленно взвесил шансы сторон. У Исидоры они были предпочтительнее.
– А как же… Рио? – спросил он.
Исидора решительно указала пилотам на джип.
– Грузить мешок сейчас! Лететь сегодня вечер, завтра утро… Этот генерал не есть должен быть здесь! – указала она на Максима.
Поняв, что схватка проиграна, Максим поплелся с аэродрома. И ведь говорил себе всегда – не связывайся с проститутками! Один раз нарушил правила – миллион проиграл…
– А я, мэм?.. – заискивающе спросил Муравчик. – Мне назад ходу нет. Перес голову снесет.
– Сторож здесь, – указала она на вертолет.
Глава 21
Низложенный диктатор
Между тем Пересу де Гуэйра сейчас было не до своего временного представителя в деревне, не до груза «фигни», не до самой власти. Ни до чего ему не было дела, кроме себя самого, ибо он был низложен в прямом смысле слова – низложен на дно деревянной повозки, запряженной осликом. Той самой, на которой еще два дня назад везли на кладбище гроб с Вадимом.
Он был спеленут крепкими лианами. Рядом с ним на дне повозки лежал Алексей Заблудский, тоже похожий на шелковичный кокон.
Ослик медленно брел по лесной дороге, брел, не погоняемый никем, на автопилоте. Вот уже сутки беспомощные диктатор и его незадачливый министр были отданы на волю ослику.
Случилось это, когда партизан Бранко, низложив диктатора, решил взять его в заложники. Он правильно рассудил, что вскоре должны вернуться министры, и тогда ему несдобровать. Поэтому он под прицелом довел заложников до леса, там обвязал крепкими лианами, засунул в рот кляпы и погрузил в повозку к вернувшемуся кстати ослику. Усевшись впереди, Бранко направил ослика в глубь леса.
Четкого плана у старого партизана не было. Вряд ли он собирался казнить ревизионистов, скорее хотел спасти собственную жизнь.
В повозку кроме заложников он свалил оставшуюся взрывчатку и оружие.
Перес, поначалу воспринявший этот опереточный путч не совсем всерьез, понял безрадостность своего положения, когда повозка углубилась в сельву километра на три. Уж он-то хорошо знал все опасности амазонских лесов. Перес тревожно замычал, привлекая внимание Бранко.
Тот оглянулся.
Диктатор дал ему понять, что хочет поговорить с ним. Бранко вынул кляп изо рта Переса.
– Куда ты нас везешь, идиот? – спросил Перес.
– Я не желаю разговаривать в подобном тоне, – ответил партизан.
– Пардон. Каковы ваши планы? – спросил диктатор.
– Я сдам вас в полицию.
– Где ты возьмешь полицию, старик? До ближайшей полиции сотни три километров. Ты заблудишься. Сельва непроходима.
– Для настоящих коммунистов нет препятствий, – заявил Бранко.
Перес глухо застонал. Он давно не имел дела с настоящими коммунистами. Разговор увял. Бранко снова засунул кляп Пересу и продолжал править повозкой, напевая несложную партизанскую песенку.
Примерно через час, когда сумерки стали спускаться над сельвой, Перес заворочался снова. Лежавший рядом, как бревно, Заблудский пробудился ото сна и тоже стал извиваться.
– Ну, чего вам? – спросил Бранко.
Он был в душе добрым человеком. Не мог видеть, как другие мучаются.
Перес продолжал взволнованно мычать.
Бранко остановил повозку, спрыгнул с козел, подошел к Пересу и вынул у него кляп изо рта.
– Я вас слушаю.
– Бранко, совсем забыл тебе сказать! – горячо начал Перес. – Мне же врач велел прийти вечером, снять гипс. – Перес подбородком указал на загипсованную ногу. – Я закрутился с тобой, понимаешь…
– Я попытаюсь вам помочь, – вежливо ответил партизан.
Он достал охотничий нож и склонился над загипсованной ногой Переса, намереваясь перерезать лианы. И тут лежавший рядом с Пересом Алексей, изогнувшись, нанес партизану сильнейший удар обеими связанными ногами в грудь.
Бранко отлетел в кусты, а Заблудский заорал ослику:
– Но-о! Трогай!
Испуганный ослик дернул повозку и резво побежал по дороге, увлекая пленников во тьму сельвы.
Бранко Синицын остался лежать в кустах, приходя в сознание.
– Кто тебя просил, кретин? Зачем ты это сделал?! – завопил Перес.
– Пусть не вяжет… в следующий раз! – мстительно выговорил Заблудский.
– Ты не мог подождать, когда он хотя бы ноги мне освободит?! Что мы теперь будем делать?! – лежа орал Перес.
– Не подумал, шеф. Хотел врезать… – оправдывался Алексей. – Может, встретим кого, развяжут…
– Кого мы здесь встретим?..
Попытки поговорить с осликом и направить его назад не увенчались успехом. Ослик упрямо влачил повозку все дальше и дальше от правительственной деревни. Перес догадался, что ослик направляется к народу тем путем, по которому он раз в месяц исправно возил мешки с «фигней». Это несколько успокоило диктатора. Оставалось надеяться, что их по пути не сожрут местные хищники и они не умрут от жажды и голода. Пути до народа было три дня при темпах ослика.
Лежа на спине, Перес смотрел в ночную тьму и размышлял о жизни. Давно у него не было свободной минутки для того, чтобы оглядеться и задуматься. Ему вдруг показалось странным все, что произошло с ним за долгую и тернистую жизнь. Он словно воспарил над повозкой, над ночной сельвой и разглядывал себя сверху – связанного по рукам и ногам диктатора игрушечного государства, дона Переса де Гуэйра, и вспоминал того девятнадцатилетнего студента Ленинградского университета Яшу Чеботаря, который ночами просиживал над «Теорией поля» Ландау и Лифшица, а потом открыл, точнее, предсказал новую элементарную частицу, какой-то мезон, благодаря чему и был исключен. Его тогда распирала гордость, он поместил статью в студенческий сборник, но выяснилось, что эти сведения сугубо секретны, так как имеют отношение к ядерным технологиям. Яша тогда никак не мог понять – как то, что родилось у него в голове, может стать секретным без его, Яшиного ведома и согласия?
Ему объяснили очень доходчиво. А его приятель Сашка Шарымов с филфака, с отделения журналистики, который на спор переплывал Неву в самом широком месте у Петропавловки, читал ему Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои…» Он сам, между прочим, так и делал – писал стихи, но показывал их только близким друзьям. И стал большим человеком в журналистике, да и нынче, уже в пенсионном возрасте, издавал журнал в Москве, хотя не брезговал и вычиткой корректуры.
Но Яков был честолюбив. Государство хочет владеть мной? Никогда! Скорее я буду владеть государством! Так началась многолетняя борьба Яши сначала с Советской властью, но потом, когда он понял, что корень зла лежит не в ней, – с традиционной русской государственностью. Тут он отчасти следовал идеям князя Петра Кропоткина, но много внес и своего.
Как человек практики, Яша не мог ограничиться учением. Учения у него, собственно, и не было. А практика большая. Тунгусский метеорит подсказал ему одну причину деградации России, другая лежала в традиционной российской коррупции. Яша решил поставить чистый эксперимент – создать русское мини-государство, где власть состояла бы сплошь из воров и проходимцев, а народ – из интеллигентов. Для чего и приглашались сюда и те и другие.
И надо сказать, не было недостатка ни в тех ни в других.
Цель была такова: доказать, что в этом традиционно русском варианте возможно благоденствие государства. При одном условии – власть должна быть отделена от народа.
Поэтому в правительственной деревне процветали традиционные пороки: мздоимство, подсиживание, сколачивание коалиций, мелкое и крупное воровство, причем сам диктатор охотно и не без выгоды во всем этом участвовал. Путчи, заговоры – он особенно любил их раскрывать и подавлять.
А в народе об этом слыхом не слыхивали. Народ обожал президента и априори уважал правительство.
Это сильно напоминало бы сталинский режим, если бы не одно обстоятельство. Народ не служил сырьем для политических игр и репрессий. От его имени ничего не совершалось, к его разуму и воле не апеллировали. Перес сам знал, что ему делать.
Конечно, Перес понимал, что перенести эту модель на огромную Россию невозможно, но хотя бы общие идеи должны работать. Чтобы народ не интересовался политикой, его надо споить. Но не водкой – в этом была ошибка всех российских правителей – а «фигней». Развивая индифферентность к политике, «фигня» не уничтожала, а наоборот, пробуждала духовность.
Но почему же сейчас, плененный, без воды и хлеба, влекомый осликом по ночному тропическому лесу, диктатор испытывал горечь? Разве не удался ему грандиозный план? Разве не взрастил он новый продукт, обещавший перевернуть мир? Все так… Но Перес с горечью думал о том, что его великие цели станут понятны только потомкам, а современникам видны лишь сомнительные методы. «Авантюрист», «преступник», «диктатор» – вот как называют его почти все, кто знает. Никому в голову не придет, что он – спаситель отечества. Никому, кроме его маленького народа численностью семьсот тридцать два человека. Это его золотой запас. Эти люди знают, что Яков – гений и светлая личность. Все остальные, включая Зумика, относятся к нему с подозрением и, честно говоря, считают большим прохиндеем.