Возвращение анархо‑синдикалистов в Россию в течение лета 1917 года резко отрицательно сказалось на практике вооруженного захвата домов и типографий, чем занимались их анархо‑коммунистические кузены. Анархо‑синдикалисты осуждали атавистическое возрождение терроризма и «эксов» 1905 года. Хотя они подчеркнуто соглашались, что войну следует продолжать, а революция должна развиваться вплоть до полного исчезновения государства, синдикалисты осуждали беспорядочные экспроприации как шаг назад. Главной и немедленной целью, доказывали они, должна стать организация сил труда.
В 1917 году большая часть анархо‑синдикалистов присоединилась к группе Кропоткина «Хлеб и воля», которая раскололась из‑за «оборонческой» позиции лидеров по вопросу отношения к войне. Хотя Кропоткин отлично знал о крайней усталости русского народа из‑за войны, он считал поражение германского милитаризма необходимым предварительным условием прогресса Европы. В преддверии убытия на родину он еще раз выразил свою поддержку Антанте. Несмотря на этот непопулярный жест, когда в июне 1917 года, после сорока лет эмиграции Кропоткин прибыл на Финляндский вокзал, его тепло встретила толпа в 60 000 человек, а военный оркестр играл «Марсельезу», гимн революционеров, где бы они ни находились, он же – торжественный хорал Великой французской революции, столь близкой сердцу Кропоткина.
Керенский предложил почтенному либертарианцу пост министра образования в своем кабинете и государственную пенсию, но Кропоткин отказался и от того и от другого. Тем не менее в августе он принял приглашение Керенского выступить на Московской государственной конференции (другим оратором был Плеханов, оракул российской социал‑демократии, который тоже поддерживал военные усилия), собрании бывших членов Думы и представителей земств, муниципальных органов управления, деловых ассоциаций, профсоюзов, советов и кооперативов. Всех их созвал новый премьер‑министр в надежде, что они окажут поддержку его непрочному режиму. Участники конференции стоя приветствовали Кропоткина бурной овацией. В своем кратком обращении он призвал к новому военному наступлению, чтобы вся нация встала на защиту России.
|
|
«Патриотизм» Кропоткина продолжал отчуждать от него бывших сторонников; он видел, что изолирован от возрождающегося анархистского движения в России. Его преданная ученица Мария Корн, поддерживавшая его даже по вопросу войны, осталась на Западе рядом с больной матерью. Варлаам Черкезов, который также соглашался с «оборончеством» Кропоткина, вернулся в свою родную Грузию и почти не поддерживал контактов со своими бывшими лондонскими друзьями. Оргеиани, как и Черкезов, вернувшийся на кавказскую родину, поссорился со своим старым наставником и из‑за того, что Кропоткин поддерживал Антанту, перешел в лагерь анархо‑синдикалистов.
Первым из известных анархо‑синдикалистов, вернувшихся из зарубежной эмиграции, был Максим Раевский. Он прибыл на том же судне, что и Лев Троцкий. Родом из обеспеченной еврейской семьи города Нежина, который считался одним из первых центров анархистского движения в Юго‑Западной России, Раевский (настоящая фамилия Фишелев) посещал гимназию в своем родном городе, а затем отправился в Германию, чтобы получить университетский диплом. Перебравшись в Париж, он стал редактором влиятельного кропоткинского периодического издания «Буревестник», в котором вел горячую полемику с антисиндикалистами и «безмотивными» террористами из групп «Черное знамя» и «Безначалие». К началу Первой мировой войны Раевский в Нью‑Йорке – редактор просиндикалистского журнала «Голос труда», еженедельного органа Союза русских рабочих в Соединенных Штатах и Канаде, в который входило примерно 10 000 членов.
|
|
Самыми способными сотрудниками Раевского в редакции «Голоса труда» были Владимир (Билл) Шатов и Всеволод Михайлович Эйхенбаум, которого в рядах движения знали как Волина. Шатов, полный и вежливый человек, работал в Америке на самых разных работах – машинист, докер, печатник; в дополнение к своим обязанностям в редакции «Голоса труда» он принимал активное участие в деятельности Союза русских рабочих и в организации ИРМ («Индустриальные рабочие мира»). Волин был родом из семьи врача в Воронеже, городе Черноземной полосы России. Его младший брат Борис Эйхенбаум стал одним из самых известных в России литературных критиков.
В 1905 году студент юридического факультета Санкт‑Петербургского университета Волин присоединился к партии социалистов‑революционеров и за свою радикальную деятельность оказался в Сибири. Совершив побег, он добрался до Запада. В 1911 году его привлек анархизм. Волин стал членом парижского кружка анархо‑коммунистов во главе с А.А. Карелиным. Когда в Европе начались военные действия, Волин вошел в Комитет международных действий против войны. Арестованный французской полицией, он снова смог совершить побег и в 1916 году оказался в Соединенных Штатах. Там он вступил в Союз русских рабочих и скоро обрел место в редакции «Голоса труда».
|
|
В 1917 году по призыву анархистского Красного Креста Шатов и Волин пересекли Тихий океан и в июле прибыли в Петроград. Объединившись с Раевским, они перевели «Голос труда» в российскую столицу. В состав редколлегии вошел и Александр (Саня) Шапиро, известный анархо‑синдикалист, только недавно вернувшийся из Лондона в свою родную страну, где отсутствовал около двадцати пяти лет. Виктор Серж в своих знаменитых «Мемуарах революционера» описывает Шапиро как человека «умеренно‑критического темперамента». Шапиро, родившийся в 1882 году в Ростове‑на‑Дону, был сыном революционера, который сам стал активным членом Лондонской федерации анархистов. Еще ребенком оказавшись в Турции, Саня посещал французскую школу в Константинополе. Он владел четырьмя языками (русский, идиш, французский и турецкий, а потом овладел еще английским и немецким) и в возрасте одиннадцати лет уже читал работы Кропоткина, Элизе Реклю и Жана Граве. В шестнадцать он поступил в Сорбонну, где изучал биологию для медицинской карьеры, но вскоре из‑за недостатка средств был вынужден бросить учебу. В 1900 году Шапиро присоединился в Лондоне к своему отцу и много лет был близким сотрудником Кропоткина, Черкезова и Рокера в Федерации анархистов. На Амстердамском конгрессе в 1907 году был избран секретарем Международного бюро анархистов, а позже наследовал Рокеру в качестве секретаря Комитета помощи анархистского Красного Креста.
Личность самого младшего члена группы «Голос труда» Григория Петровича Максимова пользовалась всеобщим уважением в анархистском движении как в России, так и за границей. Родившийся в 1893 году в деревне под Смоленском, Максимов посещал православную семинарию во Владимире. Завершив учебу, передумал принимать сан и поступил в Санкт‑Петербургскую сельскохозяйственную академию. Во время учебы в ней он читал работы Бакунина и Кропоткина, и вскоре его увлекли идеи анархизма. Окончив академию в 1915 году и став агрономом, Максимов был забрит в солдаты, чтобы участвовать в империалистической схватке, которую резко отвергал. Вернувшись в Петроград в начале 1917 года, принял участие в февральских забастовках, которые и привели к падению царского правительства. В августе он вошел в штат редакции «Голоса труда», став самым плодовитым автором издания.
Первый номер «Голоса труда» вышел в августе 1917 года под эгидой Союза анархо‑синдикалистской пропаганды. В течение лета и осени союз распространял среди рабочих столицы убеждения синдикализма. «Голос труда» публиковал многочисленные статьи о французских syndicats, о bourses du travail и всеобщих забастовках, а редакторы получали статьи от таких бывших хлебовольцев, как Оргеиани в Грузии и Владимир Забрежнев в Москве (оба они ранее связывались из Парижа с «Голосом труда» в Нью‑Йорке), а также от бывшего «легального марксиста» Владимира Поссе, пропагандировавшего доктрины синдикализма (правда, без «анархистской» приставки) вот уже более десяти лет. В русском издании «Голоса труда» высказывали свое мнение известные авторы из Западной Европы. Кроме того, Волин, Шатов и Максимов, несмотря на загруженность редакторскими обязанностями, находили время выступать с бесчисленными речами на заводах, в рабочих клубах и на митингах в цирке «Модерн».
Главной целью группы «Голос труда» была революция – «антистатичная по методам, синдикалистская по экономическому содержанию и федералистская по своим политическим задачам», революция, которая заменит централизованное государство свободной федерацией «крестьянских союзов, промышленных союзов, фабричных комитетов, контрольных комиссий и т. д. на местах по всей стране». Хотя анархо‑синдикалисты поддерживали советы, считая их «единственной возможной формой непартийной организации «революционной демократии», единственным инструментом для достижения «децентрализации и распространения власти», свои самые большие надежды они возлагали на заводские комитеты на местах. Завкомы, заявлял «Голос труда», нанесут «решительный, смертельный удар капитализму»; они представляют собой «самую лучшую форму организации рабочих из всех, что были… ячейку будущего социалистического общества».
Фабричные комитеты появились в России как неожиданный продукт Февральской революции – они были ее «плотью и кровью», как весной 1917 года описал их один из организаторов рабочих. Когда Петроград кипел демонстрациями и стачками, рабочие собирались в столовых, мастерских, на биржах труда, где шли разговоры о необходимости создания организаций на местах для защиты их жизненных интересов. По всей столице под самыми разными названиями – фабричные комитеты, заводские, рабочие советы, советы старейшин – на самых разных уровнях, от заводов до мастерских, возникали рабочие комитеты. Вскоре они стали действовать в каждом промышленном центре Европейской России – сначала появлялись на крупных предприятиях, а затем, по прошествии нескольких месяцев, возникали повсюду, вплоть до самых мелких.
С самого начала рабочие комитеты не ограничивались требованиями повышения заработной платы и сокращения рабочего дня, хотя эти условия открывали все списки, но кроме материальных благ они хотели иметь право голоса и в управлении производством. Например, 4 марта рабочие обувной фабрики «Скороход» в Петрограде обратились к владельцам с требованием не только восьмичасового рабочего дня и повышения жалованья (включая двойную оплату сверхурочных), но и официального признания заводского комитета и его права контролировать вопросы найма и увольнения. На Петроградской радиотелеграфной фабрике рабочий комитет недвусмысленно дал понять, что «собирается разработать нормы и правила внутренней жизни предприятия», а другие фабричные комитеты избирались главным образом для контроля за деятельностью директоров, инженеров и мастеров.
На крупных предприятиях Петрограда чуть ли не за сутки появились начальные формы «рабочего контроля» за выпуском и распределением продукции, особенно на государственных металлургических заводах, работавших почти исключительно на войну; на них трудилась почти четверть всех рабочих столицы. Лозунг «рабочего контроля» был тут же подхвачен и пошел распространяться от завода к заводу, вызывая неподдельный страх и у Временного правительства, – в данный момент оно руководило крупными предприятиями, где фабкомы доставляли немалые неприятности, – и у частных предпринимателей, предвидевших наступление кошмарных времен.
Лозунг «рабочего контроля» не был изобретен ни анархо‑синдикалистами, ни большевиками, ни вообще какой‑либо радикальной группой. Точнее, как потом вспоминал свидетель из числа меньшевиков, «он был рожден бурями революции» и появился столь же стремительно и неожиданно, как и сами фабричные комитеты. (Тем не менее «рабочий контроль» считался лозунгом западноевропейских синдикалистов и Британской гильдии социалистов еще с конца прошлого века.)
Любые политические взгляды ничего не могли сделать с элементарным желанием рабочих организовывать местные комитеты или требовать признания своей роли в управлении заводами и мастерскими. Как и революционное синдикалистское движение во Франции, фабричные комитеты в России 1917 года были детищем рабочих, принадлежавших как к самым разным левым партиям, так и вообще ни к каким. Тем не менее прошло не так много времени и наиболее воинственные рабочие стали выражать нетерпение умеренностью социалистов, которые поддерживали Временное правительство, его политику продолжения войны и капиталистическую систему. В феврале крушение царского режима вызвало надежды на немедленное прекращение военных действий и перерождение общества, но в апреле или мае эти надежды обернулись горьким разочарованием. Если в 1905 году социал‑демократы – меньшевики в той же мере, что и большевики, – были достаточно радикальны, чтобы удовлетворить почти всех представителей рабочего класса, то теперь только анархисты и большевики провозглашали то, что хотел услышать растущий сегмент рабочего класса: «Долой войну! Долой Временное правительство! Заводы и фабрики – под контроль рабочих!»
Если, как замечал Ленин, рядовые представители русского рабочего класса в тысячу раз ближе к левым, чем меньшевики и эсеры, и в сто раз ближе, чем даже большевики, то наиболее полно выражают их радикальный дух именно анархо‑синдикалисты. Но они были не способны превратить в политический капитал темперамент своих близких родственников. Они оказывали влияние на фабричные комитеты, которое было непропорционально их малому количеству, но поскольку они отказались от централизованного партийного аппарата, им никогда не удавалось занять господствующее положение в комитетах или возглавить широкие массы рабочего класса. Это оставалось на долю большевиков, которые обладали не только самой эффективной партийной организацией, но и сознательной волей к власти, чего не хватало синдикалистам, чтобы обзавестись союзниками из числа рабочих, сначала в фабричных комитетах, а потом и в советах и профсоюзах.
Хотя Ленин был осведомлен о синдикалистской природе фабричных комитетов и их программы рабочего контроля, он все же признавал потенциальную роль комитетов в стремлении его партии к политической власти. Ленин предвидел «и крах, и революцию в тысячу раз мощнее, чем в феврале», ради чего ему и была нужна поддержка заводских рабочих. Если он питал инстинктивную подозрительность к тому, что Бакунин и Кропоткин называли «творческим духом масс», то потому, что с полным основанием считал его разрушительными способностями народа. Тем не менее в данный момент он был готов оседлать могучую волну революции, которая смыла Временное правительство, и дождаться дня, когда большевики возьмут власть, расправятся с синдикалистами и начнут создавать новый социалистический порядок.
Посему Ленин и его партия оказывали решительную поддержку фабричным комитетам и их требованиям рабочего контроля на производстве. 17 мая, выступая в «Правде», Ленин недвусмысленно поддержал лозунг «контроля рабочих», заявив, что рабочие «должны требовать немедленного введения контроля, фактического и без отступлений, с участием самих рабочих».
Для анархо‑синдикалистов это было еще одним доказательством отступления Ленина от марксистских догм. «Большевики все больше и больше отходят от своих первоначальных целей, – утверждал журнал анархо‑синдикалистов в Харькове, – и с каждым разом становятся все ближе к пожеланиям народа. Со времени революции они решительно порвали с социал‑демократией и дают понять, что готовы воспринять анархо‑синдикалистские методы борьбы».
Поэтому на рабочих конференциях между маем и октябрем делегаты от большевиков и анархо‑синдикалистов голосовали вместе в поддержку фабричных комитетов и рабочего контроля. Самыми грозными их противниками были меньшевики. Жестко придерживаясь исторических рамок, установленных Марксом, меньшевики настаивали, что за Февральской революцией должен наступить продолжительный период буржуазно‑демократического правительства, при котором рабочему контролю нет места. «Мы находимся на буржуазном этапе революции, – в июне на I Петроградской конференции заводских комитетов заявил М.И. Скобелев, меньшевистский министр труда. – В настоящее время переход управления в руки народа не поможет революции».
Более того, любое регулирование производства, без сомнения, является функцией правительства, доказывал Скобелев, а не автономных фабричных комитетов. Эти комитеты, подчеркнул он, могут куда лучше послужить делу рабочего класса, если станут подчиненными частями в общенациональной сети профсоюзов; русскому рабочему классу вместо того, чтобы «искать путь к захвату заводов, куда лучше положиться на профсоюзы для улучшения своего экономического положения в рамках капитализма».
Тем не менее анархо‑синдикалисты отнюдь не собирались покорно стоять в стороне, наблюдая, как профсоюзы поглощают рабочие комитеты. Разочарованные деятельностью профсоюзов, особенно тех, в которых тон задавали «постепеновцы» и «соглашатели», меньшевики, делегаты от синдикалистов начали проводить резкое различие между «чистыми» фабричными комитетами, наследниками революционного синдикализма и «реформистскими» союзами, которые, по словам Волина из группы «Голос труда», исполняли «роль посредников между трудом и капиталом».
Так в Харькове ведущий анархо‑синдикалист (его фамилия Ротенберг) в конце мая сказал на собрании представителей фабричных комитетов: «Профсоюзы обанкротились по всему миру. И не стоит смеяться! Нужны совершенно другие методы. Когда профсоюзы захотели подчинить себе революционные комитеты, мы сказали им – руки прочь! Мы не пойдем по вашему пути. Мы должны закончить борьбу с капитализмом – вплоть до полного его исчезновения».
В том же ключе анархист из числа делегатов, представлявший Харьковское локомотивное депо, окрестил профсоюзы «отпрыском буржуазии», сказав, что им не место в новых временах, которые уже видит на горизонте простой человек: «Фактически в данный момент, если мы хотим выжить, то должны захватить заводы, а если хотим исчезнуть – пусть они достанутся профсоюзам. Но мы этого не позволим. Чтобы улучшить положение рабочих, мы должны взять предприятия в свои руки». Таковы были страстные слова человека, который, как и многие, был до глубины души предан своему фабричному комитету, человека, увлеченного зрелищем прекрасного нового мира, к которому они могут прийти лишь при помощи местных комитетов.
Они считали профсоюзы наследием умирающего капиталистического порядка; фабричные комитеты, «более живые», как они предпочитали представлять себя, олицетворяли волну будущего, которая сметет буржуазное Временное правительство и откроет блистательную новую эру для рабочего человека.
Фабричные комитеты были «сильны ценностями своей молодости – революционностью, активностью, силой», писал Григорий Максимов в «Голосе труда», для которого профсоюзы были «старыми и осторожными, склонными к компромиссам; сами они считали себя боевыми и активными, а на деле стремились к «классовой гармонии». И если централизованная бюрократия профсоюзов подавляла новые идеи, то фабричные комитеты были «шедеврами рабочего творчества».
Настойчивые старания меньшевиков подчинить рабочие комитеты профсоюзам встречали успешное сопротивление со стороны анархистов и большевиков – и те и другие стремительно обретали почву в рабочем движении, особенно большевики с их эффективной организацией и стремлением к лидерству. Не обладая такой организационной дисциплиной, анархисты вряд ли могли надеяться сравниться с большевиками в кампании набора новобранцев; они могли лишь утешаться тем фактом, что «именно большевики, а не меньшевики повсюду на подъеме». Потому что, как они считали, большевики «отказались от схоластики своих апостолов и приняли революционную – то есть антимарксистскую – точку зрения».
Рост влияния синдикализма среди петроградских рабочих в 1917 году – это факт, признаваемый даже враждебно настроенными наблюдателями из числа меньшевиков. В результате новых выборов в фабричные комитеты, проходивших летом и осенью, среди их членов появилось много анархо‑синдикалистов. Максимов и Шатов из «Голоса труда» были среди самых активных членов Центрального совета фабричных комитетов Петрограда (Максимов был избран в июне, а Шатов – в августе). Но оттого, что рабочее движение заметно сместилось влево, больше всех выиграли большевики, успешно присвоившие рабочую программу синдикалистов, точно так же, как в октябре – аграрную программу эсеров.
Удивительные успехи партии Ленина вызвали чувство растерянности в среде рядовых анархистов. Все большее и большее число приходило к убеждению, что их движению требуется более высокий уровень организации, пусть даже их временные союзники‑большевики все заметнее теряли преданность со стороны рабочего класса. Одна за другой торопливо собирались местные и губернские конференции в надежде как‑то излечить печальный разлад движения. В Петрограде анархистские ячейки на больших предприятиях повысили свою активность, а местное отделение Союза анархо‑синдикалистской пропаганды в районе Выборга открыло рабочий клуб с целью привлечь к себе новых членов. Анархо‑синдикалисты Москвы, которые уже пользовались влиянием среди пекарей, печатников, железнодорожников и кожевенников, распространили его также среди почтовиков и работников парфюмерной промышленности. На юге синдикализм пустил корни среди шахтеров Донецкого бассейна, рабочих‑цементников и докеров Екатеринодара и Новороссийска на Черном море.
Тем не менее, когда организационные усилия достигли апогея, лагерь анархистов раскололся по вопросу о рабочем контроле. В Англии слово «контроль» означало подлинное руководство данной процедурой, но российское значение термина было более сдержанным, оно предполагало наблюдение или инспекцию. Выражение «рабочий контроль» означало что‑то близкое к надзору, к наблюдению над поведением хозяина, чем захват рабочими предприятия или управление им. Тем не менее, как заметил глава одного фабричного комитета, среди радикально настроенных рабочих всегда имеются несколько человек, которые путают «контроль» с «захватом предприятия».
Большинство сторонников полной конфискации были анархо‑коммунистами, считавшими рабочий контроль половинчатой мерой, компромиссом с существующим порядком. На столичной конференции фабричных комитетов один делегат из их числа потребовал не меньше чем «захвата заводов и устранения буржуазии». «Контроль нас не устраивает, – пожаловался другой. – Продукция должна находиться в наших руках и необходимо конфисковать все заводы». На съезде портовых рабочих Петрограда (среди которых влияние анархистов было особенно сильным) самый нетерпеливый делегат призывал к «переходу управления заводами и портами в руки (рабочих) комитетов». «Комитеты, – заявил он, – должны быть активными, а не пассивными, то есть руководить заводами, а не просто контролировать их деятельность».
Споря с этой точкой зрения, второй оратор считал, что «рабочие, которые стремятся управлять предприятиями, серьезно переоценивают свои силы». Но выяснилось, что он оказался в меньшинстве, потому что специальная комиссия съезда одобрила призыв к экспроприации. На другой конференции рабочих ярый защитник экспроприации требовал «дел, а не слов», а затем поделился личным опытом захвата предприятия, в котором он принимал участие, – Шлиссельбургского порохового завода. Стоит отметить, что этот рабочий, Иустин Жук, в 1909 году был приговорен к бессрочной каторге за ограбление сахарного завода под Киевом и убийство сторожа.
Для анархо‑синдикалистов эти речи отражали ту стремительность и пылкость, которые определяли сотрудничество с анархо‑коммунистами в прошлом. По мнению Максимова, адвокаты «захвата ради самого захвата» принадлежали к вышедшей из моды и дискредитированной школе бандитизма и терроризма. Хотя в принципе синдикалисты соглашались, что в конечном итоге предприятия должны будут перейти в собственность рабочих, они были против немедленной конфискации – до того, как рабочие будут готовы к управлению производством. Максимов и его коллеги в редакции «Голоса труда» настаивали на «тотальном» рабочем контроле, включающем все производственные операции, – «настоящем, а не фиктивном» контроле над условиями работы, приемом на работу и увольнением, длительностью рабочего дня, заработной платой и производственными процессами. Только такой рабочий контроль мог служить настоящей переходной фазой, в ходе которой работники физического труда могли бы научиться управлять сами собой. «Контрольные комиссии не должны заниматься просто проверками, – заявил анархо‑синдикалист из Одессы на Всероссийской конференции заводских комитетов, которая состоялась в Петрограде как раз в канун восстания большевиков. – Они должны быть ячейками будущего, которые уже сегодня готовят переход производства в руки рабочих».
А тем временем владельцы заводов в России обратились к Временному правительству с предупреждением, что расширение рабочего контроля ставит национальную экономику под удар. Производители жаловались, что ситуация на заводах и фабриках «уже очень близка к точке, за которой начинается промышленная анархия». Они возлагали ответственность за растущий экономический хаос на наивную убежденность рабочих в том, что Россия стоит на пороге сияющего нового века. «Рабочий класс, – говорилось на конференции производственников Южной России, – увлечен заманчивыми перспективами, которые обрисовали его лидеры, он ждет прихода золотого века – но тем горше будет разочарование, которого невозможно избежать». Рабочие действительно проявляли нетерпение в ожидании прихода золотого века. Чем больше силы на заводах и шахтах набирали рабочие комитеты, тем отчетливее становилось их видение пролетарского рая. Россия чувствовала приближение «сна наяву», как описал его один председатель заводского комитета в Петрограде, когда рабочий человек будет «управлять самим собой, не склоняя головы перед властью класса собственников».
К октябрю рабочий контроль в той или иной форме существовал на большинстве предприятий в России. Было даже несколько случаев, когда рабочие комитеты выкидывали хозяев предприятий и инженеров, после чего сами принимались управлять предприятиями, рассылая делегации в поисках горючего, сырья и финансовой помощи от рабочих комитетов других предприятий. Те комитеты, которые взяли в свои руки бразды правления, часто хвастались, что они сохраняют – или даже поднимают – уровень выпуска продукции. Например, рабочий комитет медеплавильного завода в Петрограде утверждал, что едва ли не удвоил выпуск продукции, а делегат I Петроградской конференции рабочих комитетов представил фантастическую картину, как его авиационный завод под руководством комитета всего за два месяца на 200 процентов увеличил выпуск продукции.
Владельцы, конечно, отрицали эти утверждения. Узурпация производства рабочими комитетами, доказывали они, приводила лишь к росту экономического хаоса.
«Что бы вы могли сказать о людях, – после Октябрьской революции писал ведущий коммерческий журнал, – которые решили бы контролировать работу врача в тот самый момент, когда ему удалось предотвратить кровотечение при полостной операции или когда он делает искусственное дыхание человеку в коме? Что бы вы могли сказать о чиновнике, который назначает контролера, дабы тот наблюдал за действиями человека, спасающего тонущего, или капитана судна во время шторма?»
Заводские комитеты считали такие обвинения наглыми попытками «посеять рознь» среди рабочих. Тем не менее, откровенно говоря, рабочий контроль – по крайней мере, в самых его экстремистских формах – оказывал разрушительное воздействие на производство. Хотя комитетам часто удавалось предотвращать закрытие предприятий и массовые увольнения, их хвастливые заявления о подъеме производительности были как минимум очень сильно преувеличены. Им пришлось столкнуться не только с разрушенной системой доставки и серьезной нехватки основных материалов, но их скудные технические и административные познания вряд ли могли заполнить брешь, что образовалась после изгнания инженеров и директоров. В результате некоторые комитеты осознали, что им придется «идти в Каноссу», как писали большевистские профсоюзники, и возвращать на работу изгнанных управляющих, чтобы обеспечить выпуск продукции. Несмотря на свои возвышенные намерения, рабочие комитеты способствовали возникновению «товарной анархии», от чего Маркс и Энгельс должны были поворачиваться в своих гробах. И по мере развития революции 1917 года заводские инспекторы сообщали Временному правительству, что «анархия на заводах и фабриках продолжает расти».
Во всей стране неуклонно повышался уровень напряженности между трудом и капиталом. Естественно, рабочие возлагали ответственность за ужасные условия, в которых находилась российская промышленность, на хозяев, обвиняя их в том, что они затеяли эту ужасную войну ради извлечения больших прибылей, не обращая внимания на то, что их близорукая алчность ведет машину производства к окончательному краху. Лидеры рабочих настаивали, что рабочий контроль над руководством необходим для предотвращения закрытия предприятий, локаутов и массовых увольнений. Со своей стороны производители возражали, что они вынуждены сокращать выпуск продукции или даже закрывать цеха из‑за бесцеремонного вмешательства неквалифицированных рабочих в производственный процесс, отягощенный к тому же серьезной нехваткой сырья. У обеих сторон были свои аргументы, но никакие слова не могли заполнить расширяющуюся брешь между соперничающими классами. Первая мировая война и классовая война в пределах страны довели экономику России и Временное правительство до катастрофы.
Глава 6
ОКТЯБРЬСКОЕ ВОССТАНИЕ