Эльфийские волшебные силы и человеческое мужество.
Йорш вздрогнул: помимо слова «полуэльф», для Эрброу могли использовать еще одно слово — «ведьма». И если «полуэльф» было всего лишь грязным оскорблением, то слово «ведьма» могло привести к казни независимо от того, совершил ты что-то плохое в жизни или нет.
Он крепко обнял дочку и поклялся сам себе, что всегда защитит ее от всех врагов и бед на свете.
Отпустив девочку, Йорш взялся за постройку плота. Он собирался погрузить на него Птицу Феникс и, толкая плот, перевезти ее таким образом на землю, сопротивляясь течению с помощью силы своих ног и легких.
После многочисленных попыток, заканчивавшихся смехом и брызгами, им наконец удалось соединить обрывками парусов три куска дерева — два обломка грот-мачты и одну доску, из которых было сооружено импровизированное судно, достаточно большое, чтобы удержать Птицу Феникс. Йорш поплыл к берегу, толкая плот перед собой.
Узнав, что ей придется восседать на плоту, Птица Феникс вновь принялась жалобно скулить, и во время переправы скулеж стал еще визгливее и мучительнее, попадая в среднюю тональность между воем и предсмертным стоном. Йорш сказал Эрброу следовать за ними, находясь под водой на глубине полудюжины футов, где течение ослабевало и где он все еще мог ее видеть. Плыть под водой, задерживая дыхание, показалось ему более надежным и безопасным для девочки, чем оставаться на поверхности или на плоту, где хоть и можно было дышать нормально, но миллионы брызг попадали бы в нос и в глаза. Двигаясь против течения, молодой эльф должен был собрать все свои силы, чтобы толкать перед собой плот. Птица Феникс и не пыталась чем-то ему помочь, а ведь Йоршу, наверное, было бы намного легче плыть, не трать он половину сил на непрерывные успокаивающие заверения в безвредности соленой воды для блеска ее оперения. Впервые в жизни Йорш испытывал трудности в воде. Он понял, что имела в виду Роби, когда говорила, что она «нахлебалась воды» (хотя «нахлебалась» было не совсем подходящим словом, так как вода попадала не в желудок, а в легкие). Это было мучительным ощущением.
Эрброу приплыла к берегу раньше него, и, увидев, что она в безопасности, на земле, Йорш почувствовал прилив сил. Девочка держала в руках небольшого лангуста, очевидно вновь найденного; она бросилась к маме и с триумфом сунула лангуста ей в руки.
— Ням-ням? — с надеждой спросила малышка.
— Ну конечно, это что-то вроде краба, и сегодня вечером мы зажарим его на ужин! — Роби засмеялась, потом взяла дочку на руки и крепко обняла, долго не выпуская из объятий, как она делала всегда, когда о чем-то беспокоилась. — Ты плаваешь под водой, как твой папа! — добавила она.
Йорш заметил ее напряжение: малышка теперь могла попасть туда, где ее мать не смогла бы оказаться, чтобы защитить ее. Но он заметил также нежность и радость, даже нечто большее. Наконец он нашел подходящее слово: изумление, восхищение. Йорш подумал, что чувство, которое испытывает женщина, узнавая в телесном или духовном облике своего ребенка черты того, кого она выбрала отцом своих детей, можно назвать восхищением. Род эльфов не погиб и не был истреблен. Его волшебные силы сохранились в маленьком создании с круглыми ушками, непокорными волосами и таким же непокорным характером, как у матери и всего человеческого рода.
— Моя супруга, — едва слышно проговорил он, и слова его потерялись в шуме волн.
Он мысленно повторил эти слова, и счастье снова показалось ему ощутимым, как запах соли или тепло солнца на замерзшем в воде теле. Он наконец доплыл до берега и теперь тащил плот по песку, подальше от воды, чтобы ее высочество Птица Феникс могла сойти с него без малейшего риска, что хоть одна капля этого проклятого моря случайно коснется несравненного блеска ее серебряного оперения.
— Какая чудесная курица! — воскликнула Роби. — Там есть и другие? Мы могли бы разводить их! Ее яйца небось с кулак величиной!
— Нет пи-пи-пи ням-ням, — поспешила исправить ее Эрброу.
— Это не кур… — начал Йорш, но было поздно.
Вопль Птицы Феникс, полный ледяной ненависти, рассек бухту, словно удар кинжалом. Собиратели моллюсков подскочили и замерли. Охотники за раками повысовывали головы из воды, пытаясь понять, что происходит. Даже Морон перепугался и засеменил прочь с рифа Глупого Орка. Вдалеке, на противоположной стороне бухты, лошади небольшого табуна селения Эрброу взвились на дыбы. Над селением Арстрид показались три кольца дыма — сигнал, который они использовали, чтобы узнать, не нужна ли помощь.
Бросившись к очагу, чтобы успокоить жителей Арстрида двумя кольцами дыма, разделенными небольшим облаком, краем глаза Йорш заметил движение крыльев за своей спиной: даже морские орлы, жившие на рифах и отвечавшие взглядом на взгляд, неожиданно начали с любопытством кружиться над берегом, снижая высоту. Роби выпустила из рук Эрброу, побежавшую искать спасения к отцу, и осталась один на один с неведомым существом. Вооруженные большим запасом мужества и небольшим количеством палок, прибежали жители Эрброу.
— Аница лючки? — безутешно спросила Эрброу.
— Да, — ответил ее отец, — нет ни малейшего сомнения: теперь наша задница в колючках. Хоть это и не совсем подходящая речь для маленькой девочки.
— Женщина! — прошипела Птица Феникс. — Как смеешь ты обращаться так ко мне? Я, женщина, я — Птица Феникс! Я — честь всего мира, гордость мироздания. Я не только одно из древнейших существ, последнее оставшееся в этом низком мире, наполненном низкими созданиями, но и из всех древнейших существ я — самое прекрасное, самое изящное, превосходящее блеском даже солнце. Господин, — все еще шипя, обратилась она к Йоршу, — не это ли то человеческое существо, с которым вы связали ваше и без того сомнительное существование?
Йорш набрал воздуха, чтобы ответить тем тоном, который он совершенно не переносил, — нелюбезным. Он не мог позволить, чтобы кто-то с неуважением относился к его супруге. Но он набирал воздух на одно мгновение дольше, чем следовало. Раздался безмятежный и уверенный голос Роби:
— Госпожа, — сказала она Птице Феникс, — я не очень-то поняла, кто вы такая и, кроме того, как вы посмели явиться сюда и раскудахтаться у моего дома, но я советую вам сохранять почтительное молчание в моем присутствии: ваше сходство с годящейся в пищу птицей слишком велико, чтобы вы продолжали испытывать слабые границы моего и без того небольшого терпения.
Птица Феникс потеряла дар речи. Эрброу облегченно вздохнула, но ее облегчение мгновенно испарилось: легкий, нежный и сладкий, как раньше, раздался плач Птицы Феникс. Не тот непереносимый визгливый звук, которым она встретила их на острове, а слабое и одновременно проникающее в самое сердце пение, которое, казалось, стирало саму надежду на то, что эту боль можно унять.
— Госпожа, умоляю вас, возьмите мою жизнь, если таково ваше желание, и делайте с ней все, что пожелаете, но не осуществляйте ужасное намерение превратить древнюю плоть мою в кушанье. Я, последний отпрыск рода, рожденного вскоре после самого создания мира, не хотела бы осквернить низкой судьбой, которую вы мне обещаете, все мое благородное племя.
Йорш тоже окаменел. Впервые в жизни он почувствовал обиду на Роби, которая была причиной всего этого страдания, но почти сразу он прогнал это чувство. Только сейчас, когда не он вызвал жалобный плач Птицы Феникс, Йорш осознал, насколько эта обида была несправедливой, но понял это лишь он один, да еще, может быть, Эрброу: она уставилась на птицу с оскорбленной яростью и без намека на сочувствие. Жители же Эрброу бормотали что-то нехорошее о Роби. На острове Йорш был слишком поглощен стыдом и угрызениями совести, чтобы заметить это, но сейчас у него не оставалось сомнений — блеск оперения птицы во время пения усиливался. Сверкающее отчаяние этого существа нарушило гармонию в селении. Многие стали повышать голос, выступая против Роби, которая стояла ошеломленная, с выражением вины на лице.
— Плохая! — слышалось все чаще и громче.
— Жестокая! — осмелел кто-то.
— Кроме еды, ни о чем не думает!
Йорш сделал шаг, чтобы встать рядом с супругой и защитить ее, но снова не успел.
— Отлично, — ответила Роби, гордо подняв голову и отбросив с лица непослушные кудри и выражение вины. — Господа, вы правы. Я недостойна иметь что-либо общее с этим созданием, которое в моем присутствии рискует обрести жестокую участь превратиться в жаркое.
Толпа возмущенно закричала, но Роби не шелохнулась.
— Кто желает принять птицу в свой дом и спасти ее?
Загалдели все наперебой. В конце концов выиграли Гала и Карен Ашиол, который нежно принял сияющую Птицу Феникс на руки и удалился, бросив презрительный взгляд на Роби. Та ответила безмятежной улыбкой:
— Я уверена, для вас это будет большой радостью.
Йорш взглянул на Роби: ее отличала решительность, мужество, ум, способность мгновенно принимать решения, но вместе с тем некая… честно говоря… не то чтобы это не было оправдано… но некая… слово было трудным, но ему на ум не приходило ничего другого: некая жестокость.
Чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что сходство Роби с сиром Ардуином, судя по его описаниям, оказывалось слишком большим, чтобы быть случайным.
Эрброу вздохнула, на этот раз с облегчением.
— Нет мама лючки, — проговорила она.
— Да, — весело ответил ее отец, — мама никогда не попадает в колючки.
Незадолго до рассвета в их косую дверь постучали — Карен Ашиол с Птицей Феникс в руках. Клюв ее был связан лоскутом последнего платья Галы. Карен Ашиол смущался и краснел, и Йорш отнесся к нему с пониманием: во имя их старой дружбы он принял к себе Птицу Феникс. Карен Ашиол поклялся ему в вечной преданности.
Глава восьмая
Роби всем сердцем желала, чтобы боги не только существовали, в чем она была совсем не уверена, но и оказали ей любезность сделать так, чтоб весь род человеческий провалился сквозь землю, а если и не весь, то хотя бы она одна, чтобы не быть обязанной смотреть кому-либо в глаза.
То, что она сказала, было бессмыслицей, ужасной, дикой бессмыслицей.
Она потеряла контроль над собой, чего не должно случаться. Ведь когда она теряла контроль, то говорила такие вещи, о которых потом непременно жалела. Она пригрозила страшной судьбой и ужасной смертью существу, наделенному даром речи, за то лишь, что оно ее оскорбило. Было совершенно нелюбезно, выражаясь любимым словом Йорша, спутать Птицу Феникс с обыкновенной курицей, хотя сходство было поразительным и непонятно, из чего она должна была сделать вывод, что это похожее на курицу существо прожило на свете более двух тысяч лет и знало с полдюжины языков, то есть на пять больше, чем она, Роби. Кроме того, в тот момент она была поражена, обнаружив, что ее дочь унаследовала волшебные силы своего отца: она испытывала потрясение, счастье и восторг и в то же время не то чтобы замешательство, это сильно сказано, но некоторую отчужденность. Роби чувствовала себя непохожей на них, вот в чем дело. Оба они — такие совершенные, такие особенные, такие похожие друг на друга, в их волосах одинаково блестели лучи солнца, и она — обыкновенный, заурядный человек, грубая, низменная, а иногда и жестокая. Едва увидев Птицу Феникс, она сразу же приняла ее за курицу, даже не задумываясь о других возможностях. Не только потому, что она понятия не имела о древних существах, так же, как и о старинных языках, не говоря уж обо всем остальном, от алхимии и зоологии до астрономии и истории; она умела лишь писать и читать, потому что ее научил этому Йорш. Нет, это произошло и от инстинктивного желания поменять тему разговора на что-то обыкновенное, повседневное, вроде приготовления еды или разведения кур, в чем не нужны были никакие особые способности и хватало ее человеческих умений. Слова Птицы Феникс словно ножом порезали душу Роби и ранили именно там, где прятались все ее невысказанные опасения: страх, что Йорш может посчитать ее недостойной себя, и сомнение, достойна ли она его на самом деле.
Если бы Йорш немедленно встал на ее защиту, если бы именно он первым подал голос против Птицы Феникс, то Роби тут же успокоилась бы и просто пожала бы плечами в ответ.
Но она разъярилась и, более того, сделала худшее из всего возможного — показала свою жестокость. Хоть Карен Ашиол и Гала через несколько часов тоже признались, что злобное существо оказалось невыносимым, и вернули птицу, лишь она одна осмелилась пригрозить ей тем, что… страшно даже подумать: она пригрозила съесть ее. Птица Феникс была невыносимой, верно, но это не давало права ей, Роби, быть, используя любимое выражение Йорша, невежливой. Она не хотела, чтобы ее супруг думал, что взял в жены столь жестокую женщину, которая угрожает смертью наделенному даром речи существу.
Ночью, когда они спали обнявшись, ее не мучили никакие сомнения, никакие опасения. Но днем, когда они разлучались друг с другом и Йорш почти сиял своей красотой, своей силой и ловкостью, неся в себе знания обо всем на свете, от движения планет до названий морских существ, — днем ее охватывал страх. Неуверенность в себе переполняла ее, усиленная воспоминаниями о Тракарне, которая всегда смеялась над ней и называла тараканом.
— Мелкая, черная и сморщенная, да кому только придет в голову взять тебя в жены, маленький таракан? Разве что вернутся Бесконечные дожди и все остальные девушки потонут — тогда у тебя, может, появится хоть какая-то надежда…
Роби было бы наплевать на все эти вечные, не сходившие с уст Тракарны замечания: «Ты уродливая и грубая, ты неловкая и придурковатая», если бы они не сливались с ее болью. Ее родителей повесили. Дом сожгли. Деревня, в которой она родилась, была разрушена солдатами. Она больше не была ничьей дочкой, никто больше не любил ее — она осталась одна в своем безутешном горе. Одна, в компании вшей и блох, что завелись в грязном плаще, служившем ей и одеялом, постоянно голодная и обязанная непрерывно работать. Эта тупая боль родила странное чувство, спрятанное глубоко в душе и забывавшееся лишь тогда, когда нужно было за что-то или за кого-то сражаться, — осознание того, что она, Роби, совсем ничего не стоит. Не имея больше никого, кто бы любил ее, все эти долгие, невыносимые годы в Доме сирот девочка, пусть и не ставила ни во что Тракарну, впитывала всеми порами бесконечное презрение ее слов. И пусть Птица Феникс оказалась глупым и нелепым существом, слова ее обжигали Роби, словно горячая смола, теребя старые раны, возвращая эту ничем не унятую боль осознания, что ты совсем ничего не стоишь.
А если и не совсем ничего, то уж наверняка меньше того, чего стоил Йорш или чего должна была стоить его супруга.
В Далигаре Роби на несколько мгновений увидела принцессу Аврору, дочь Судьи-администратора, хрупкая красота которой, нежная и сияющая, поразила Роби, словно удар в живот. Аврора казалась рожденной для того, чтобы соединить свою судьбу с Йоршем. И ее имя тоже соответствовало предсказанию Ардуина. Может, она и являлась настоящей судьбой Йорша, а Роби была лишь помехой на его пути?
Птица Феникс, нужно отдать ей должное, соблюдала почтительное молчание в присутствии Роби в течение первых двух дней своего пребывания в Эрброу. Она проводила дни напролет на берегу, устремляя взгляд за линию горизонта, и с оскорбленным видом отказывалась от любой предложенной ей еды. Так она дала им понять, что не употребляет в пищу ничего, кроме солнечного света и воздуха, морской воды и изредка какой-нибудь тонкой травинки или нескольких крошечных семян, ясно выказывая свое презрение ко всему связанному с пищей.
Жители соседнего селения Арстрид все до одного спустились со своего мыса на берег, чтобы лицезреть необыкновенное существо. Все до одного поинтересовались, можно ли его есть, и все до одного воскликнули: «Ах, в самом деле?» — когда Роби объяснила им, что существо было не курицей, а птицей феникс, которой было две тысячи лет и которая могла изъясняться на шести языках. Все до одного восторгались ее блестящим оперением и отмечали, что иметь ее в доме было бы чем-то совершенно необыкновенным. Роби поинтересовалась, не желает ли кто-нибудь необыкновенного присутствия феникса у себя дома, но жители Арстрида выучились искусству торга еще до ее рождения и прекрасно знали, что никогда не стоит доверять внезапному безвозмездному предложению: любезно, но твердо они отказались.
Через некоторое время Птица Феникс поняла, что Роби никогда не приведет в исполнение свои угрозы, и вновь заговорила. Но не с ней, а только с Йоршем.
Стояло холодное туманное утро. Окоченев от холода, дрожа от ветра, Йорш и Роби обсуждали постоянную проблему одежды.
Они ходили полуголыми, как дикари, беспокоясь, что их дети тоже не одеты; но, честно говоря, при взгляде на малышей, которые носились взад и вперед, словно волчата, казалось, что отсутствие одежды не причиняет им совершенно никакого вреда.
Но отсутствие ткани означало и отсутствие парусов.
Они уже построили несколько плотов, пытаясь выйти на них за пределы бухты, где они ловили сельдь своими примитивными сетями, сплетенными из соломы. Но кривые весла не могли противостоять сильным течениям у островов, закрывавших вход в бухту, — течениям столь же мощным, сколь узкими были проливы. Без парусов они ни за что не смогли бы попасть ни на острова, ни в открытое море и никогда не смогли бы увидеть, что же находится за горизонтом.
— Я не совсем понимаю, господин, — произнесла Птица Феникс, не обращая ни малейшего внимания на то, что Роби в тот момент говорила о возможности сделать одежду из найденных в гнездах перьев, — кто или что в этой местности носит или носило имя Эрброу. Кажется, это имя вашего отпрыска? На мой взгляд, несколько непривычное имя для девочки.
Йорш объяснил ей, что Эрброу — имя последнего дракона, и при этих словах Птица Феникс подскочила. Йорш признался, что находил недопустимым то, что драконы преследовали в свое время фениксов, но, несмотря ни на что, его любовь к последнему дракону и признательность ему не знала границ.
Помимо их дочери, имя дракона было дано также их селению, а следовательно, и бухте, в которой оно находилось.
Птица Феникс казалась ошеломленной.
— Обычно, — промолвила она, — выбирают имена, говорящие о сходстве: по форме, внешности или цвету. Кроме того, не стоит упускать из виду, что девочкам обычно дают женские имена, так же как мальчикам — мужские. А ваша дочь и упомянутая выше… так сказать… рептилия…
— Что касается формы, внешности и цвета, девочка и дракон не имеют ничего общего, — прервал ее Йорш, — но если речь идет о преданности, великодушии, мужестве и уме, они похожи друг на друга как две капли воды. Что же до вашего последнего аргумента, то я прекрасно помню, что предпоследний дракон по имени Эрброу как раз перед тем, как я познакомился с ним, снес яйцо и высиживал его, так что…
— Господин, — перебила его Птица Феникс, — надеюсь, вы не посмеете говорить в моем присутствии о таких… неприличных вещах?
— А о том, что куры несут яйца, можно говорить или тоже неприлично? — вмешалась Роби, которой все это уже порядком надоело. Она не выносила манеру Птицы Феникс исключать ее из общей беседы, обращаясь всегда только к Йоршу.
Птица Феникс бросила на нее высокомерный взгляд и продолжала:
— Не спорю, господин, это очень хитро — дать одинаковые имена дракону, селению, бухте и ребенку, ибо так никто не сможет понять, о чем именно идет речь, — прокомментировала она. — Вы это сразу придумали или пришлось долго размышлять? Не говоря уже о всей этой чести, оказанной одному из пожирателей фениксов.
— Госпожа, — совсем вышла из себя Роби, — я буду вечно благодарна дракону, носившему имя Эрброу. Без его самопожертвования мы бы не выжили; его образ утешал мое одиночество долгие два года. Я никогда бы не подумала, что буду оплакивать его кончину больше, чем до сих пор. Но с того мгновения, как вы, госпожа, появились в моем доме, моя тоска по дракону усиливается с каждым часом. И позвольте напомнить вам, что ни я, ни моя дочь не принадлежим к Народу Эльфов. И мы не питаем абсолютно никаких сомнений насчет возможности съесть любое годное в пищу существо, а вы как раз относитесь к этой категории.
Птица Феникс осталась совершенно невозмутимой.
— Госпожа, — ледяным тоном промолвила она, — я не сомневаюсь, что, будучи незамужней, вы бы так и поступили, но я уверена в том, что ваш супруг не допустит подобного.
У Роби перехватило дыхание. Это была чистая правда. То есть нет, это была чистая ложь: даже без Йорша она никогда и ни за что на свете не подумала бы убить и съесть существо, наделенное даром речи. Слова Птицы Феникс должны были лишь подчеркнуть разницу, которая всегда существовала между Роби и Йоршем, даже не просто подчеркнуть, а преувеличить настолько, чтобы между ними возникла пропасть. Она сама спровоцировала Птицу Феникс на эти слова. Так ей и надо.
Еще невозмутимее, чем Птица Феникс, оказался Йорш.
— Госпожа, — безмятежно заметил он, — то, что вы сейчас сказали, соответствует истине. Моя супруга использовала в беседе с вами гиперболу, то есть убедительный риторический прием, заключающийся в чрезвычайном преувеличении сказанного. Моя супруга никогда бы не съела вас, но я считаю правильным то, что она именно этим вам угрожает, потому что данный метод один раз уже показал свою эффективность в том, чтобы заставить вас замолчать, — а речь ваша крайне неприятна. Но, так как теперь угрожать вам съедением уже бесполезно, я предлагаю другую, более действенную и легко осуществимую угрозу: если вы посмеете еще раз неуважительно отозваться о моей семье, я водружу вас на плот и отправлю обратно на остров, где вы останетесь если не до конца ваших дней, то наверняка до конца моих, которые вне вашего общества будут намного приятнее.
Тревога Роби улетучилась в одно мгновение. Она спросила себя, как ей только в голову пришло расстраиваться из-за глупых слов глупого существа: сейчас все казалось простым и ясным, и мнение курицы не имело больше никакого значения.
Птица Феникс не заткнулась, а вновь затянула свой невыносимый плач. И снова никакого визга — сладчайшим голосом, все ярче и ярче сияя оперением, она взывала к своей извечной грусти, к своему бесконечному одиночеству, к бездонному отчаянию своей жизни, в которой век за веком не появлялось ни проблеска утешения. Как и в прошлый раз, сбежались все жители селения. Но возмущение жестокостью Роби на этот раз было не таким громким. Гала и Карен Ашиол не показывались. Птица Феникс, хоть и без особой радости, была принята в дом Соларио. Он и его супруга через некоторое время постучали в дверь Йорша и Роби, умоляя забрать от них злобное создание и простить им этот проступок.
— Ее плач трогает до глубины души, — заметил Йорш, — но он стоит ей огромного труда. Она не в силах продлить его воздействие надолго. И когда она возвращается к своему обычному визгу и к оскорблениям, никто ее не выдерживает. К тому же тот, кто слышит ее плач не в первый раз, с каждым повторением сочувствует ее грусти все меньше и меньше.
— Это глупое и всем недовольное существо, — проговорила Роби, — но похоже, что придется нам держать ее у себя дома. — В некотором роде они считались главами селения. — Впрочем, теперь, когда мы знаем ее оружие, она ничего не сможет нам сделать.
Поднялось солнце, развеялся туман, и воздух стал постепенно нагреваться. За холодным утром последовал теплый ясный день. Берег был залит солнечным светом. Небольшие облака красовались на небе, поддерживаемые легким бризом. Высоко за облаками бледный серп луны упрямо оставался над горизонтом даже днем. В небе лениво летали чайки, наполняя воздух своими криками.
В нескольких шагах от линии прибоя Йорш и Роби забрались на рифы, что торчали из моря песка, образовавшегося после отлива моря воды, и вскоре поймали огромного краба с тонкими длинными клешнями. Тот и вправду был гигантским. Роби взялась чистить добычу: охота и приготовление еды делали ее счастливой, как никогда. Как никогда, она радовалась, видя, как ее дочь вонзается зубами в пищу.
Роби знала, что такое голод. Голод был основной составляющей ее жизни в Доме сирот. И Йорш, тоже круглый сирота, и до, и после побега из «места для эльфов», куда были сосланы все представители его народа, тоже познал голод. Их дочь никогда не должна была узнать, что это такое, даже если бы им обоим пришлось вступить в борьбу с самими демонами, чтобы добыть для нее пищу. И Роби, и Йорш были отличными охотниками. Он мог мысленно слышать будущую жертву и определять ее местонахождение. Для Йорша всегда было пыткой убивать живых существ, но ради того, чтобы накормить Эрброу, он был готов на все — и отправиться в ад, и пронзить стрелой карася. Что касается Роби, она унаследовала от своего отца способность заранее определять, в каком направлении побежит добыча. Ей понадобилось какое-то время на то, чтобы понять, что это был необычный дар, которым обладали далеко не все.
Что особенно радовало Роби, так это то, что Йорш начал есть вместе с ними: это значило, что он преодолел древнее отвращение эльфов к употреблению в пищу существ, наделенных мыслью. Сначала он просто пробовал, но постепенно стал питаться почти так же, как все остальные, и не просто из-за чувства голода. Йорш ел вместе с ними, потому что желал этого. Он желал быть, как они.
Как она и Эрброу.
Это началось прямо в день их свадьбы, когда Йорш съел вместе с Роби половину моллюска. С тех пор как у них родилась Эрброу, он превращал принятие пищи в веселый спектакль, демонстрируя свое ликование, отчего покатывались со смеху и малышка, и сама Роби. Со временем он перешел от моллюсков к крабам, потом к осьминогам и, наконец, к рыбе.
Пока Роби чистила краба, явилась Птица Феникс со своей прыгающей, как у крупной курицы, походкой, с качающейся на длинной шее головой и сияющим на солнце оперением.
День выдался настолько прекрасным, что Роби подумала, что никакой злобной птице, как бы та ни старалась, не удастся испортить ей настроение. После слов Йорша, произнесенных утром, она твердо верила, что ничто на свете не может заставить ее сомневаться ни в самой себе, ни в своем супруге.
— Простите, госпожа, — завела разговор Птица Феникс, устраиваясь на стволе морской сосны, которую ветер низко, практически горизонтально пригнул к песку, — разрешите ли вы побеседовать с вами?
— Если вам это доставляет удовольствие… — весело ответила Роби. — Я лично предпочитаю быть одна, когда работаю.
Птица Феникс затянула было свое жалобное пение, но Роби прервала ее:
— Ладно, ладно, оставайтесь, — она ничуть не желала повторения знакомой сцены, когда сбегались все жители, кто-то вызывался утешить бедное создание и потом униженно возвращал его. — Говорите, если хотите. Даю слово, что сегодня я не выйду из себя.
— Даете слово? — переспросила Птица Феникс.
— Даю слово, — подтвердила Роби.
За Птицей Феникс она видела сверкающее море. Йорш и Карен Ашиол плели из тростника ловушку для осьминогов. Неподалеку от них Гала с Кикко на руках собирала моллюсков вместе с другими детьми. Кикко, красивый и веселый ребенок, родился через несколько дней после Эрброу.
— Я хотела убедиться, что не ослышалась, — заметила Птица Феникс, — ибо я уже узнала, насколько мягок ваш характер с его неожиданными вспышками ярости.
Роби сглотнула: на нее нашло сомнение, не переоценила ли она стойкость своего терпения и, быть может, своего хорошего настроения, приняв предложение курицы, но было уже поздно.
— Я хотела бы побеседовать с вами о вашем супруге, — продолжала Птица Феникс.
— Слушаю вас.
— Видите ли, госпожа, эльфийский народ всегда отличался завидной красотой, но ваш супруг, кроме того, что он последний и самый могучий из своего рода, обладает также самой совершенной красотой лица и тела среди всех эльфов, а их было немало, которых повстречала я на протяжении многочисленных моих жизней.
— Да, — согласилась Роби.
Она никогда не встречала других эльфов, но Йорш, безусловно, был красив до невозможности.
Роби посмотрела на него издалека. Лучи солнца блестели в его волосах.
Птица Феникс заговорила вновь:
— Я по-прежнему продолжаю задавать себе вопрос, как могло случиться, что он спутался… то есть, я хотела сказать, соединился с вами, — и она глубоко вздохнула. Роби, окаменев, прервала свою работу. — Несомненно, одиночество должно было быть ужасной пыткой, и когда утрачена даже малая надежда найти что-то лучшее… Когда я задала ему этот вопрос — как можно было допустить, чтобы кровь ваша смешалась, — он, ваш супруг, ответил, что действительно не смог найти ничего лучше. Он также заверил меня, что они с девочкой превосходят, и намного, всех остальных жителей селения.
Роби резко склонила голову над крабом и вновь начала чистить его. Лицо ее осталось в тени, и она смогла не выдать своих мыслей. Она вскрыла панцирь краба ударами камня и стала вытаскивать его содержимое, засовывая пальцы во все углубления, чтобы не потерять ни капли. Ее руки были покрыты тем, что еще недавно было живым телом краба и содержимым его головы: розовое и скользкое, оно стекало по ее рукам до локтей. Небольшой рой ос появился неподалеку и стал кружить вокруг нее, раздражая своим жужжанием. Взгляд Птицы Феникс наполнился отвращением.
Одной из ос все же удалось ужалить Роби. Та молниеносным движением прихлопнула сразу двух. Мельчайшие частички их внутренностей остались на розово-красном отпечатке ее руки на камне, который она использовала для работы. Птица Феникс с ужасом взвизгнула и с омерзением отвела глаза. Комары, осы, слепни, мухи, вши и блохи не притрагивались к телам бессмертных существ. Йорша никогда никто не кусал и не жалил, поэтому он не питал к насекомым никакого отвращения. В первые дни после их свадьбы Роби застала его за воскрешением комаров, которых ей наконец удалось убить. Лишь после рождения Эрброу и после бессонных ночей, проведенных в убаюкивании хныкавшей девочки, Йорш наконец прекратил свои акты милосердия по отношению к любому насекомому, которое могло ужалить его дочь. Роби почувствовала себя грязным, неопрятным и жестоким существом. К счастью, Йорш не мог ее видеть. Впервые с момента их встречи она порадовалась тому, что его не было рядом.