Папа провел целый день и целую ночь, держа ее на руках, он рассказывал сказки и пел ей песни. Потом он исчез, как-то вдруг, неожиданно — она проснулась ранним утром, а его уже не было. Все спрашивали, почему папа ушел ночью, ни с кем не попрощавшись, и тут Крешо нашел ответ: папа увел с собой Человека Ненависти. Он мог сделать это только ночью, когда никто не смог бы отговорить его от такого глупого и опасного выбора. Никто не понял, что этим он спас Эрброу: ее папа не хотел оставлять Человека Ненависти рядом с ней, Эрброу, потому что папа уже понял, что этот человек хотел ей зла. Но он ничего не сказал маме, потому что мама, узнав обо всем этом, просто-напросто стерла бы Человека Ненависти с лица земли, а папа не хотел, чтобы кого-нибудь убили, пусть даже плохого человека, и тем более не хотел, чтобы это сделала ее мама.
Мамин страх стал тверже, чем камень, и она закрылась еще больше.
Эрброу тоже было страшно. Если бы мама взяла ее на руки, то страх немножко растаял бы от биения сердечек братиков, но мама лишь сидела на большом камне, согнувшись и обхватив голову руками. Эрброу прижималась к ее ногам, но там братиков не было слышно.
Глава девятнадцатая
Йорш оперся на коня и посмотрел вниз, на берег и селение в первых лучах зари.
Его коня, молодого гнедого жеребца, первого сына Пятнышка и Молнии, звали Энстриил, что на древнем языке эльфов означало «быстрый». Морон с трудом ковылял впереди. Йорш взглянул на него. Они не могли дать ему лошадь, потому что Морон не только не умел ездить верхом, но и боялся лошадей и всей душой их ненавидел, на что умные животные отвечали ему тем же.
Йорш не желал покидать свою жену и дочь — и все-таки отправился в путь. Всем сердцем он стремился быть рядом с ними — и все-таки отдалялся все больше. Из всех вещей в мире, которых он меньше всего желал, самой несовместимой с его характером была необходимость сражаться — и все-таки он шел на войну и тащил за собой человека, которого ему меньше всего хотелось видеть рядом.
|
|
Свобода — это не возможность делать то, что хочешь, а способность принять на себя ответственность за весь мир. Так было написано в какой-то книге. Йорш не помнил ее автора и спрашивал себя, говорил ли тот просто так или ему тоже пришлось внезапно оставить любимую жену и ненаглядную дочку, чтобы встретить смерть где-то далеко от дома, зная, что никому никогда не придет в голову сказать ему спасибо.
Конь начал щипать траву.
— Другого выбора нет, — пробормотал Йорш.
Конь продолжал спокойно пастись. Йорш покачал головой.
Он не мог оставить Морона рядом с Эрброу. Тот ненавидел ее. Для Эрброу ненависть была страданием: девочка чувствовала ее, как живую рану.
Рано или поздно Морон сделал бы с ней что-то, и это что-то наверняка было бы ужасным.
Йорш не мог наказать его — пока Морон не совершил очевидного преступления. Несмотря на все отвращение, которое вызывал этот тип, до сих пор его не в чем было обвинить. Кроме того, судьбу не предугадаешь: откуда ему знать, причинил бы Морон какое-то зло Эрброу на самом деле? Это было лишь предположение.
Другое предположение состояло в том, что вдали от моря и от селения Морон мог найти жизнь, которая была бы ему больше по вкусу.
Он мог пойти в старшины, если ему так нравилась эта идея, или занять место деревенского дурака, к чему он также имел завидные способности. Что угодно было бы лучше, чем торчать на берегу, который он ненавидел всей душой, заниматься работой, которую не переносил, жить среди людей, которым желал смерти.
|
|
Они продолжили подъем. За Йоршем поднимались, хромая, Мелилото и Палладио, подгонявшие Гальдфурта, Сильного, третьего сына Пятнышка и Молнии. Бывшие стражники вслед за Йоршем покинули селение. Старая тропа, выкопанная и вырубленная в скале, кое-где почти исчезла, но в основном сохранилась. Пройти самому и провести за собой двоих мужчин было возможно, но для лошадей в некоторых местах пришлось заново прорывать дорогу.
За те немногие дни, что Мелилото и Палладио пробыли в Эрброу, пока заживали их раны и Йорш собирался в дорогу, они рассказали, как орки заняли равнину Варила и окружили город.
Они упомянули некоего Ранкстрайла, капитана наемников на службе города Далигара, и поведали, что вот уже несколько лет тот сражался с орками, держа их на почтительном расстоянии от Изведанных земель.
Ранкстрайл был родом из Варила.
— Именно из Варила? — переспросил Йорш.
Сведения заинтересовали его. Первое правило воина гласило: «Найди себе хорошего союзника». Золотое правило не желающего сражаться воина гласило: «Найди себе хорошего союзника и, как только появится возможность, оставь его решать задачу, а сам возвращайся домой». Этого правила Йорш не нашел ни в одном трактате о стратегии и военном искусстве, но иногда на него находило интуитивное озарение.
Оба бывших стражника горячо подтвердили сказанное. Капитан, как и большинство наемников, был родом из Внешнего кольца города Варила, места, где жили и они. В отличие от Далигара, который был Городом-Дикобразом и оставлял беженцев умирать за своими воротами, Варил принимал всех без исключения. Потом из них выжимали все соки налогами, что правда, то правда, но хотя бы впускали в город и позволяли в нем жить. Они знали и семью капитана. Его отец был хорошим человеком, а сестра, Вспышка, работала прачкой и уже вошла в тот возраст, когда пора искать мужа. Был у капитана и младший брат, но они не помнили его имени.
|
|
Капитан никогда не знал поражения.
Ходили слухи, будто он находил следы там, где ничего не было, будто определял передвижение врага по полету птиц. Он был молчалив, как змея, никогда не ошибался в атаке, казалось, знал заранее, откуда появится враг.
Он сражался и разбивал все более крупные орды орков, одну за другой, год за годом, пока однажды, ранним утром последнего февральского дня, перед ним не оказалась не обычная толпа солдатни, а настоящая, хорошо организованная, имевшая пехоту, кавалерию и катапульты армия, какой не видели со времен покойного Ардуина.
Капитану пришлось отдать приказ отступить перед этим нашествием. И это было именно отступление, а не бегство, и о нем рассказывали, как о легендарном подвиге. Ранкстрайл не оставил позади ни одного человека. Он не давал оркам продвигаться вперед, пока все фермы не были оставлены. Все мужчины были призваны на службу. Капитан забрал с собой, в безопасность, стариков, женщин и детей. Он приказал сжечь фруктовые сады, уничтожить уже собранный урожай, перерезать скот и увел за собой всех представителей Народа Людей до последнего. Его армия, замедленная тяжелыми телегами крестьян, была окружена у Расколотой горы, но Ранкстрайл со своими солдатами прорвал окружение. Их снова окружили на болотах Силарии, потом еще раз в Золотых лесах, но они смело прорывались каждый раз, пока орки не настигли их в конце концов на равнине Варила.
Это последнее окружение казалось непреодолимым: они видели его со стен Варила. Отряды орков сомкнулись в плотные ряды, казалось, здесь уж капитану никак не справиться. Армия Варила стояла наготове, но, пока городская знать думала, посылать ли ее на помощь окруженным (и все-таки решила придержать для защиты самого Варила), капитан с оставшимися у него солдатами, с вооруженными вилами крестьянами и женщинами с детьми на руках снова прорвал окружение и подошел к стенам города. Каждый раз капитан прорывал ряды орков, что казалось невероятным: ночью, угадывая в темноте самые слабые места окружения, научив всех — стариков, женщин и детей — сражаться и дорого продавать свою шкуру. Орки не ожидали ничего подобного: они не воевали с людьми со времен Ардуина и позабыли, что и люди умеют сражаться. Об Ардуине тоже ходили слухи, будто он находил следы там, где ничего не было, будто определял передвижение врага по полету птиц. Он тоже был молчалив, как змея, никогда не ошибался в атаке, казалось, знал заранее, откуда появится враг. Но даже покойный Ардуин не справился бы с настоящей армией, имея в своем распоряжении лишь легкую кавалерию да кумушек, вооруженных кухонными ножами. Капитан не в силах был отбить нападение, но он прорвался, дошел до Варила и укрыл всех беженцев в безопасности крепостных стен. Теперь Внешнее кольцо было переполнено людьми.
Но потом капитану пришлось уйти, ведь наемники принадлежат Судье-администратору, и их место — Город-Дикобраз. Ведь наемник не может делать что захочет — это же предательство. И, кроме того, хоть Ранкстрайла и любили, потому что он был родом из Варила и побеждал ор-ков, но об уходе его армии никто не плакал — их слишком боялись. В его армию принимали всех тех, кого не хотели видеть в других местах. С тех пор как начались нападения орков, были заброшены рудники, и в солдаты послали, наряду с наемниками, оставшихся гномов с их топорами и лопатами. Когда закончились гномы, для пополнения армии Ранкстрайла опустошили и тюрьмы. Для многих вербовка в солдаты стала единственной альтернативой эшафота. На Ранкстрайла и его солдат нужно было посмотреть как минимум дважды, чтобы отличить их от орков, с которыми они сражались. Единственными причинами, удерживавшими вместе это сборище джентльменов, были ненависть к оркам и абсолютная верность своему капитану. Когда поблизости не было ни орков, ни капитана, с наемниками лучше было не встречаться.
В Вариле не слишком беспокоились из-за орков. У Варила имелись шлюзы и собственная непревзойденная армия героев в украшенных золотом кирасах — выходцев из семей, которые из поколения в поколение рождали непобедимых воинов. Все были уверены, что Варилу не угрожала опасность.
Йорш никогда не видел Варила? Город окружали рисовые поля. Мельницы, использовавшие силу ветра, перемещали воду в каналах, уровень которой можно было регулировать с помощью шлюзов. Мельницы служили также смотровыми башнями, в которых находились часовые. Если шла война, если нападали орки или если король Варила грызся из-за чего-то с королем Далигара, то сигнал тревоги подавали оттуда, с мельниц, огнем и звуками рога, и тогда открывались все шлюзы одновременно. Равнина превращалась в море грязи глубиной в человеческий рост, над которым гордо возвышался Варил, не доступный ни для какой армии, находившийся под защитой своих трех неприступных стен.
— Почему же сейчас не открыли шлюзы? — поинтересовался Йорш.
Потому что случилось что-то ужасное. Кто-то продал город врагу. Орки подошли к стенам Варила, и никто не открыл шлюзы. Город был окружен. Его великолепная армия кавалеристов и пехотинцев, отличавшихся знатнейшим происхождением и высочайшим воинским достоинством, вышла на врага прекрасным солнечным днем и была перебита до последнего солдата в первой же атаке, когда с красотой их развевавшихся на ветру плащей могли сравниться только их благородство и доблесть. Они, Мелилото и Палладио, в это время находились за городом, потому что пошли ловить карпов в дальних прудах, тех, что спрятаны в камышах неподалеку от Варила. Егерей там не было, потому что карпы никого не интересовали, а вот форели, что водились в ближних прудах, предназначались лишь для Цитадели, для городской знати, и поэтому там егерей было не сосчитать. Так они и оказались за городом, затаившись в камыше, когда орки подошли к Варилу и никто не подал никакого сигнала тревоги и не открыл шлюзы. Они вдруг очутились среди орков, спокойно располагавшихся на равнине Варила. Они видели, как те рубили целые оливковые деревья и кедры, чтобы устроить свои легендарные костры, на которых одним куском жарилась четверть коровы. Они просидели два дня в пятидесяти метрах от орков, которые пировали и резали друг друга, упражняясь с оружием. Орки, они ужасны, он их когда-нибудь видел? Они не люди. Их лица покрыты шерстью, шерстью и когтями. Они нечто среднее между зверями и демонами. Говорят, у них нет ни мыслей, ни воспоминаний. Они всего лишь орудия смерти.
После двух дней осады армия Варила во всем своем великолепии вышла из города, чтобы прорвать окружение. Бывшим стражникам повезло: сверкающая армия Варила была разбита, точнее говоря, уничтожена, но ее уничтожение отвлекло орков настолько, что это позволило им обоим бежать. Они вспоминали свое бегство как сплошной ужас. Сначала они прятались в камышах, потом среди зацветавших миндальных деревьев, и под конец их спасла темнота и пьянство победивших.
— Почему они вышли на бой? — напряженно спросил Йорш.
Еще одно основное правило военного искусства касалось точной оценки сил противника. Золотое правило еще не написанного руководства вынужденному герою советовало даже не соваться туда, где несопоставимость сил была чрезмерной.
Мелилото и Палладио не могли ответить. Они не знали причины. Они ничего не смыслили в военной тактике. Когда они состояли на службе у Судьи-администратора, все их обязанности заключались в охране подземелья. Они умели охотиться на мышей. В этом им не было равных.
Им армия Варила показалась сияющей и непобедимой, но по какой-то непостижимой причине орки придерживались другого мнения.
Им было плохо видно. Они едва различили сияние кирас и развевавшиеся плащи и флаги, как тут же услышали победные звуки рога — рога орков. Оба они сидели в камышах. Они сидели неподвижно, не чувствуя даже собственных ног (разве после двух дней в холодной воде что-то почувствуешь?), и ждали, что сигнальные рога Варила объявят победу. Но рога Варила молчали. Победные крики орков наполнили небо, не оставляя места ни сомнениям, ни надежде. Тогда они бежали. Шаг за шагом. Ужас за ужасом. К счастью, орки напились допьяна и не заметили их…
— Они вас не заметили? А как же раны? Ведь это раны от стрел!
Враги, может, и были ужасны, но в цель стреляли неважно. Эта весть была бы утешительной и для традиционного героя, и для вынужденного.
Да нет, вовсе не орки ранили их стрелами! Орки их не видели, не слышали и даже не подозревали о них, иначе они бы не спаслись, это знали даже дети. Сбежав от орков, ползком, как змеи или черви, они поспешили в Далигар. Они пробрались короткой дорогой, между кустами и колючками, через холмы Новой Луны, но это оказалось излишней предосторожностью: через три мили от Варила орки неожиданно заканчивались. В ущелье Догона их совсем не было, ни одного. До определенной границы орки заполоняли округу, а потом исчезали. Но короткий путь хоть на что-то сгодился: пусть исцарапанные колючками, но они прибыли раньше. Еще не наступила ночь, как они подошли к воротам Далигара. Они хотели бить тревогу. Это могло стоить им жизни, верно, ведь в Далигаре они разыскивались как дезертиры, но, может, если бы им удалось позвать Ранкстрайла, тот спас бы их город, их семьи, их детей.
Им нужно было всего лишь позвать Ранкстрайла, пусть ценой собственной жизни, неважно. Вот только это им не удалось. Они сказали стражникам у ворот, что пришли из Варила и что хотели видеть капитана наемников, в ответ на что те начали стрелять в них из луков.
— Значит, они вас все же узнали? — в отчаянии спросил Йорш, которому Мир Людей казался все более безумным и непредсказуемым.
Зря он верил в то, что хоть орки у ворот могли заставить людей сплотиться.
Нет, ответили они хором. Лучники не могли их узнать. Это были два молодых солдата, они никогда не видели их раньше. Никогда. И потом, Судья — отменная сволочь, он ничего не прощает, что правда, то правда, но они же не предавали графство! Они всего лишь дезертировали. Восемь лет назад. Подумаешь! Это верно, им грозила смертная казнь, что правда, то правда, но о них уже давно забыли и не разыскивали, они ж не эльфы — только без обид, ладно? Они всего лишь дезертировали. Короче, их не узнали.
Они просто сказали, что орки напали и окружили Варил и что они хотели видеть капитана наемников, чтобы просить его о помощи. Им даже не ответили. В них просто начали стрелять, хорошо еще, что промазали и не слишком серьезно ранили, только чуть-чуть задели. У них осталось достаточно сил, чтобы смыться оттуда и пойти искать его, Эльфа. Хоть они и не слишком верили, что он еще жив, что еще не помер, — без обид, ладно? Когда прикончили дракона, ходили слухи, что всех беглецов раздавило лавиной, которая остановила кавалерию. А даже если им и суждено было выжить, говорили, что их сожрут эринии, которые время от времени опустошали морской берег своей жестокостью, и что именно их жестокость, а не тень, отбрасываемая на закате, дала имя Черным горам. Молву не остановишь. Хотя слухов о том, что беглецы выжили, никогда не было, они все-таки решили прийти и убедиться во всем самостоятельно. Какой еще у них был выбор? На худой конец, их попытка была бы пустой и никому не нужной, но все же лучше подохнуть, попытавшись сделать что-нибудь полезное, чем совсем ничего не делая, что правда, то правда.
— Как же вы перешли через обвал? Он ведь непроходим! — в волнении воскликнул Йорш.
Обвал, закрывавший проход через ущелье Арстрид, и отвесный обрыв у водопада являлись единственной защитой жителей бухты и мыса. Мелилото и Палладио ответили Йоршу, что непроходимый обвал давно уже размылся многочисленными дождями, порос травами, цветами и кустарником, был выровнен в некоторых местах и засажен виноградником и теперь его пересекала горная тропа, довольно крутая, что правда, то правда, но назвать ее непроходимой… Они же прошли по ней, хотя у каждого торчала из тела стрела! Кстати, почему это в них стреляли? Если он, Эльф, знал все на свете, то, может, у него была какая-то идея и на этот счет?
Йорш уже думал об этом. Единственное, что пришло ему в голову, — это что Судья-администратор уже знал о нападении орков и осаде города (как же иначе, должны же у него быть хоть какие-то караульные и патрули). То есть Судья-администратор не только не собирался идти на помощь Варилу, но не желал даже признать нападение, предпочитая притворяться, что ничего не происходит.
Эти двое, Мелилото и Палладио, появившиеся перед воротами Далигара, кричавшие во всю глотку о нападении на Варил, стали для Судьи-администратора еще большими врагами, чем орки.
Потом, еще поразмыслив, Йорш понял, что его теория наверняка была правильной, но неполной.
Судья не собирался идти на помощь Варилу и не желал, чтобы новость о нападении орков дошла до Далигара, опасаясь, что капитан наемников не согласится с его бездействием. Капитан ничего не знал. Если бы он узнал об осаде, то отправился бы со всеми своими солдатами спасать родной город.
Эта мысль понравилась Йоршу, и он повторял ее вновь и вновь — не только потому, что она казалась логичной, а логика всегда услаждает ум, но и потому, что он нашел выход из положения.
Наконец-то у него появился план. Совсем несложный: Мелилото и Палладио должны были вернуться в Далигар и поднять тревогу. Ужасный Эльф вновь объявился. Судья послал бы против него своих наемников во главе с их легендарным капитаном, и Йорш привел бы их за собой к Варилу. Идея даже не принадлежала ему: такое уже случалось в прошлом. Один из последних эльфийских воинов для освобождения осажденного города увлек за собой армию людей, которые были уверены, что преследуют его. Йорш не помнил, когда именно это случилось — вероятно, незадолго до упадка эльфов, когда уже стало возможным, чтобы орки осаждали города людей, — но он прекрасно помнил имя того эльфа: Нерстринкайл, Последний Воин. Так капитан узнал бы об осаде Варила, и не просто по чьим-то рассказам — он увидел бы все собственными глазами. Находясь со всеми своими солдатами за пределами Далигара, далеко от Судьи-администратора с его палачами и эшафотами, он смог бы ослушаться приказа и начать сражаться. Именно так капитан узнал бы о нападении. Его армия, хоть и недостаточная для освобождения Варила, — это все-таки лучше, чем ничего. Это начало. Так они начали бы контратаку. Борьбу. Рано или поздно они одолели бы орков.
Отличный план. С его помощью Йорш смог бы последовать золотому правилу не желающего сражаться воина: «Найди подходящего человека, приведи его в нужное место и потом спокойно возвращайся домой». Он объяснил свой план Мелилото и Палладио, и бывшие стражники не то чтобы обрадовались, но хотя бы уже не так отчаивались. Может, им предстояло попасть в подземелье Далигара, может, им пришлось бы в конце концов поплатиться за свое дезертирство, зато в них возрождалась надежда. Рано или поздно Варил был бы освобожден и их дети были бы спасены.
Они сбивчиво объяснили Йоршу, что умирать можно по-разному: или когда никто не идет тебе на помощь и всем наплевать на твою смерть, или когда кто-то пытается что-то сделать, пусть и безуспешно.
Это не одно и то же.
Йорш уверил их, что он и капитан сделают все возможное, чтобы спасти их детей.
День подходил к концу. Закат окрасил небо. Вскоре они добрались до вершины водопада, и Йорш подумал, что так же, как они смогли подняться, кто-то другой, например орки, мог и спуститься вниз, на побережье.
— Делать нечего, — еще раз пробормотал он, рассмотрев с высоты свой дом, в котором остались Роби и Эрброу.
Каждое мгновение Йорш жестоко боролся со своим желанием вернуться. Его конь вновь взглянул на него с тем же вежливым равнодушием, абсолютно безразличный к тоске, терзавшей эльфа. Наступила ночь, и пришлось устроить привал.
Морон все время напряженно молчал. В отличие от него, Мелилото и Палладио трещали без умолку. Палладио рассказал о своем младшем сыне, который никак не мог научиться говорить, — может, от страха, что тогда он станет взрослым и его не будут больше баловать. Мелилото говорил о своей старшей дочери, которая недавно стала матерью, и запутанно пытался объяснить, что значит чувствовать себя дедом, насколько отличается это от роли отца, но он не смог найти подходящих слов и, совсем растерявшись, умолк на середине, прислушиваясь к легким звукам весенней ночи.
Йорш подстрелил из лука по форели на каждого, и они зажарили рыбу на костре, сложив его из сухих веток и шишек.
Прошла ночь.
Наступил туманный рассвет.
Морон исчез. Вряд ли он отправился один в земли, захваченные орками; скорее всего, он пошел в направлении Далигара, чтобы продать Йорша Судье-администратору за место старшины и полпинты пива.
Йорш разбудил Мелилото и Палладио и весело объявил, что им уже не нужно жертвовать собой: им не придется идти в Город-Дикобраз, что грозило тюрьмой или виселицей, ради того, чтобы направить на Эльфа гнев Судьи-администратора.
Йорш взял с собой из дома личного предателя, что давало свои преимущества и в реализации их плана, и в координации.
О том, чтобы навести на них всех солдат графства, Морон точно бы позаботился.
Глава двадцатая
Капитан Ранкстрайл выругался.
Его негромкое проклятие затерялось среди легких звуков весеннего утра, не оставив после себя ни следа. Свежий ветерок трепетал в ветвях новорожденными листьями. Ранкстрайл не видел их, но слышал шелест.
Капитан снова выругался. Если бы боги услышали хоть половину того, что он им желал или чем предлагал заняться, то наверняка испепелили бы его на месте, но боги все равно никогда нас не слушают.
За этот бесконечный февраль, тащившийся день за днем, ночь за ночью, шаг за шагом, агония за агонией, Ранкстрайл несколько раз пытался молиться, но понял, что боги слепы и глухи или, как минимум, их мало интересуют людские дела и людские просьбы. На протяжении всего марта, такого же бесконечного, он проклинал всех богов, но они остались так же равнодушны к его оскорблениям, как и к молитвам.
Капитан потянулся.
Странно, что ему нечем было заняться.
Такого не случалось уже много лет, а даже когда случалось, то никогда не длилось так долго. Ничем не измеряемое время повисло в воздухе. Единственное, что приносил с собой рассвет, — это ожидание заката. С появлением звезд начиналось ожидание зари.
За неимением другого занятия капитан предавался воспоминаниям, которые вновь и вновь возвращали его в прошлое; он с удовольствием выбросил бы все их из головы, чтобы избавиться от этого грязного и бессмысленного страдания, от этой отупляющей боли.
Он вспоминал о раненых, которых пришлось бросить. Он отдал приказ их же товарищам прикончить их, если он не сможет сделать этого сам, лишь бы не допустить, чтобы они попали живыми в лапы орков.
Он вспоминал о детях, которых не сумел защитить от стрел, летевших на крестьянские телеги подобно тому, как мухи летят на упавшую на землю и раздавленную сапогом гроздь винограда.
Он вспоминал палача.
Теперь он тоже знал, что это такое.
Без объяснения причин капитана отправили в руки палача. Его заперли в глухой комнате, и за несколько бесконечных часов он узнал, что такое абсолютная боль — чувство, о существовании которого Ранкстрайл до сих пор не догадывался, ничуть не сожалея притом о своем невежестве. Он понял, что это чувство навсегда меняло твой взгляд на самого себя и на окружающий тебя мир, можно сказать, взгляд на самого себя в окружающем тебя мире. Изменение это было не в лучшую сторону и оставалось необратимым.
В целом эта короткая встреча оказалась довольно доброжелательной, то есть не изувечила и не искалечила его, оставив лишь следы раскаленных щипцов в верхней части груди и на плечах.
При пытке присутствовал лично Судья-администратор: облаченный в красное парчовое одеяние, он долго объяснял Ранкстрайлу, что ничуть не ненавидит его, наоборот, бесконечно любит, и не просто отцовской любовью, какую он питает ко всем своим солдатам, а с особой благосклонностью, которой удостоен лишь капитан. Ему доставляло страдание доставлять ему страдание, да простит Ранкстрайл эту тавтологию.
— Я не желаю убить тебя, понимаешь, я хочу лишь убедиться, что сломил тебя, — вежливо уверял он капитана, который лишь молча надеялся, что Судья убедится в этом достаточно быстро и найдет своему палачу другую забаву. В тот момент Ранкстрайл понял униженный и бегающий взгляд Лизентрайля перед палачом, его идиотский смешок.
Судья продолжал: только любовь подтолкнула его к решению отдать капитана в руки палача, чтобы уберечь от соблазна необдуманных, легкомысленных поступков.
Он имел в виду не отказ от выполнения приказов, да уберегут его боги, он даже не думал об этом; он говорил о возможном решении, совершенно непростительном, не ограничиться выполнением полученных приказов, а добавить или изменить что-то по своей инициативе.
Лишь из любви к нему Судья отправил его в руки палача. Чтобы убедиться, что и капитан безгранично его любит.
Из всех глупостей, которые капитан слышал за свою короткую, но насыщенную жизнь, эта сначала показалась ему самой колоссальной, но потом он вспомнил молодых аристократов, нанявших его на один день телохранителем принцессы Авроры.
Ранкстрайл вспомнил, как в их глазах, в их речах абсолютный ужас сливался с абсолютной любовью при одном только упоминании имени Судьи-администратора.
Ему припомнилась безграничная верность постоянно избиваемых ослов или собак своему жестокому хозяину. Капитан понял, что Судья был безумен, совершенно безумен, но поклялся никогда не забывать, что Судья был далеко не глуп.
В то время как боль навсегда сливалась с его памятью, становясь неотделимой его частью, капитан обратил внимание на то, насколько похожи были Судья и Аврора. Одинаковые руки, овал лица, подбородок… но не глаза… и не улыбка. Он спросил себя, будет ли Аврора с этого момента напоминать ему о своем отце или раскаленных щипцах его палача, и, не закончив еще мысленно формулировать вопрос, сам себе ответил: никогда, Аврора — это Аврора и никто другой, и так будет всегда.
Капитан понял, что урок не прошел даром: щипцы оставили после себя глухой страх и стыд, не исчезнувшие даже после того, как ожоги зажили и он снова смог покрывать их одеждой. Как и побитая собака, измученный пытками человек инстинктивно будет выполнять приказания.
В действиях Судьи, надо отдать ему должное, присутствовала железная логика.
По ту сторону решетки заворковали горлицы, и на голубом весеннем небе показалось белоснежное облако.
Капитан подумал, что неплохо было бы узнать, почему его всё еще держат в камере. Но, с другой стороны, не так уж это его интересовало.
Он был доволен, что в его камере имелось окно и что из нее, пусть далеко и через решетку, все-таки можно было видеть небо.
Правда, неизвестно, принадлежала ли ему эта камера.
Или это он принадлежал ей.
Он никак не мог решить, кто был чьим хозяином. Но все-таки это была хорошая камера, из нее он мог видеть небо, хоть и далеко и по ту сторону решетки. Он делил ее с терпимым количеством мышей. Недалеко от того места, где он лежал на земляном полу, летали горлицы. Могло быть и хуже.
Капитан задался вопросом, как долго может человек находиться в камере, пока его рассудок не начнет колебаться, и у него появилось подозрение, что время это уже давно истекло.
Но и это открытие относилось к разряду тех, что с каждым днем все больше теряли свой смысл.
Капитан снова выругался, но в этот раз, возможно, боги прислушивались к делам людей, потому что реальность вдруг резко изменилась: послышались голоса, приказы, грохот оружия, шарканье шагов и лязг кирас, скрип дверных петель, щелканье замков, шум открывавшихся и закрывавшихся дверей.
Ранкстрайл услышал, как открылись, один за другим, все четыре замка, на которые запиралась дверь его камеры. Пока он решал, стоит ли подняться с земли, дверь распахнулась, и перед ним очутился Арньоло, еще красивее и сиятельнее, чем Ранкстрайл его помнил, в блестящей кирасе, расписанной золотом и дополненной шлемом с плюмажем всех цветов радуги, который делал кавалериста необычайно похожим на попугая, что носят с собой в клетке бродячие акробаты.