Розальба продолжала скакать вперед. Как и у других всадников, у нее в мешке было пропитанное горючей жидкостью знамя и с десяток флаконов с духами. Роби бросила один из них в изгородь загона с козами, но промахнулась, и склянка упала, не разбившись, на мягкую землю. Вторая попытка — склянка выпала у нее из рук. У Роби вырвалось проклятие. Несмотря на хмель, орки начали просыпаться и хвататься за оружие, чтобы остановить нападавших. Следующий флакон со звоном разбился о деревянную изгородь; скакавший следом за Роби всадник поджег загон факелом. В то же мгновение с южного берега донесся оглушительный грохот: один из плотов выполнил свое назначение и взорвался. Перепуганные козы прыгали через изгородь в дым и темноту и разбегались во все стороны, добавляя к грохоту и воплям, раздававшимся среди орков, свое испуганное блеяние.
Главной проблемой оставался огонь. Не только орки, но и сами атакующие могли оказаться в ловушке, окруженные пламенем.
Роби увидела, как трое ее всадников подожгли лодки орков.
Залитые духами, легкие челноки из выделанной кожи загорались, словно сухие листья. Избавившись от лодок, на которых орки могли пересечь воды Догона, город увеличивал свои шансы на спасение. Один из всадников пал, пронзенный тучей стрел, но двое других смогли скрыться под покровом дыма.
Розальба узнала убитого кавалериста — высокого и молчаливого юношу, которого она уже видела раньше. Она вспомнила его темные глаза и осознала, что больше они ничего не увидят. До этого момента он был всего лишь пешкой на шахматной доске, одним из всадников, с которыми она должна была идти в атаку. Но когда она увидела, как он упал, пешка вновь стала человеком: тем самым, высоким, с веснушками и темными глазами. Наверняка в Далигаре его ждали мать и отец, возможно, жена или невеста, может, даже дети, к которым он уже никогда не вернется. Снова в ней родился страх. Всем своим сердцем Роби пожелала быть как можно дальше отсюда, вместе с дочерью, в безопасности за городскими стенами, но само воспоминание об Эрброу придало ей силы: ее страх превратился в ярость. Те, кто ждал погибшего юного кавалериста, должны были узнать, что он пошел на смерть во имя любви к ним.
Роби вспомнила Йорша и вновь поклялась, что его дети будут жить, даже если для этого ей придется до конца своих дней вести за собой войска. Душа ее затвердела.
Она должна была рассчитывать на пятерых оставшихся всадников, а они имели право на командира, который верил в победу. «Я сражаюсь тем, что есть, и только для того, чтобы побеждать». Чем чаще она повторяла эти слова, тем реальнее они становились.
Из лагеря орков раздавались вопли. Огонь, который она решила использовать в качестве оружия в своей умозрительной стратегии, взрывался сейчас повсюду настоящим пламенем, по-настоящему сжигая и уничтожая все на своем пути. Кое-кто из орков не смог спастись от огня. Розальба задумалась, права ли была народная молва, утверждавшая, будто орки появились на свет из грязи, или все-таки они рождались от своих матерей, и ужас от осознания того, что она делала, завладел ею. Потом Роби вспомнила лицо своей дочери, и вновь желание быть матерью двух своих детей и видеть их живыми взяло верх над всем остальным. Если бы ей пришлось сжечь всех орков на своем пути, чтобы защитить Эрброу, она пошла бы и на это.
Розальба продолжала свою бешеную скачку. Энстриил летел быстрее ветра. Среди орков на северном берегу не было всадников — никто не мог за ней угнаться. Роби и пятеро кавалеристов, скакавших вслед за ней на запад, поравнялись с деревянным мостом в миле от города. Они со всей силой бросили свои мешки в деревянные перила, обливая мост воспламеняющейся жидкостью. Розальба обернулась и увидела плоды организованной ею вылазки: подхлестываемые ветром языки пламени уничтожали лагерь орков на северном берегу и пожирали все, что попадалось на пути.
Роби и пятерым ее кавалеристам ни за что не удалось бы вернуться обратно через охваченный огнем лагерь орков. Им оставалось лишь скакать вперед по подожженному мосту и пытаться войти в город с юга. На том берегу их ждала кавалерия орков. Это были воины, внушавшие ужас, к тому же у них были лошади. Но времени на размышления не оставалось. Роби поскакала по уже загоревшемуся мосту, и кавалеристы, мчавшиеся за ней, развернули и подожгли факелами знамена; ветер мгновенно превратил их в длинные языки пламени. На освещенном, будто днем, мосту их глазам предстали во всей своей красе расписные барельефы, изображающие победы сира Ардуина: раненых, мертвых или бегущих в страхе орков; матерей, вновь обнимающих своих сыновей; зеленеющие поля. Нигде не было изображения самого Ардуина. Жаль, подумала Роби: ей было бы приятно увидеть знакомое лицо Короля, хотя и без этого ее видение вновь встало у нее перед глазами.
На южном берегу господствовали огонь и хаос. Королева оставила позади горящий мост, за ней последовали и ее воины. С минуты на минуту из пламени могла показаться кавалерия орков. Словно подчиняясь безмолвному приказу, всадники Далигара подняли высоко над головами свои горящие знамена, развеваемые северным ветром, и стали подобны ангелам смерти, готовым напасть на любого, кто осмелится им перечить.
Внезапно перед Розальбой выросли из дыма огромные, похожие на чудовищ вражеские катапульты. Они были сделаны из прочного дерева и уже заряжены связками дров, чтобы, словно чумой, заразить Далигар пламенем. У Роби не осталось больше флаконов с горючей жидкостью, но они были у ее всадников. Не успела она рассмотреть гигантские катапульты, как увидела тех же гигантов, но уже объятых пламенем, в то время как быстрые копыта Энстриила уносили ее прочь. Роби смотрела, как мириады мелких искр кружились на ветру, подсвечивая его, и рассеивались в ночи. Она двумя руками выхватила меч — меч с плющом на эфесе, принадлежавший когда-то Йоршу. Клинок засиял в ночи серебристым светом, более ярким, чем отблески пожаров.
Энстриил уверенно скакал среди дыма и общей неразберихи. Неожиданно перед Роби возник из темноты загон с лошадьми орков, и она немного замедлила бег коня, чтобы рассмотреть их получше. Все лошади противника были одинаковые: темной масти, очень красивые, с блестящей шерстью и с гривами, заплетенными особым образом и скрепленными заколками из чеканного железа. Загон был устроен наскоро, за несколько часов до наступления ночи, когда кавалерия орков подъехала к городу: изгородью служила толстая веревка, сплетенная из конопли и бычьих жил и намотанная на воткнутые в землю жерди. Роби спешилась и занесла меч: ей хватило одного удара, чтобы перерубить веревку. Кони, обезумевшие от огня, бросились в темную ночь. Вражеская кавалерия осталась без лошадей, но для этого Роби пришлось остановиться и вылезти из седла. Перед ней тут же вырос огромный орк и схватил ее коня под уздцы.
Розальба обеими руками сжала золотой эфес, увитый голубым плющом. Клинок старинного эльфийского меча блеснул под луной и обрушился на шею орка.
Лезвие меча вонзилось в его тело. Роби почувствовала, как кровь орка брызнула ей на руки и на лицо, на плащ и на то, что осталось от ее волос. На мгновение ее охватил ужас от того, что она делала, но она смогла отогнать это чувство: если бы ей пришлось обезглавить всех орков между Далигаром и Черными горами, она не задумываясь пошла бы на это ради того, чтобы ее ребенок смог родиться. Если бы ей пришлось нагромождать трупы горами, достигающими верхушек деревьев, чтобы девочка с глазами последнего эльфа продолжала дышать, она сделала бы и это. Она не превратилась бы в фурию, не стала бы блуждающим духом, разрываемым на части болью за своих нерожденных или умерших детей. Она была бы матерью двоих детей и видела бы их живыми.
Орки приближались один за другим. Пятеро кавалеристов Далигара немедленно сомкнулись вокруг Роби кольцом. Королева-ведьма вытерла кровь с лица, высоко подняла в темноте свой меч и принялась вновь и вновь обрушивать его на врагов. Каждый ее удар сопровождался яростными, почти дикими криками, в которых она с изумлением узнала собственный голос.
Роби умела сражаться. Не только потому, что они с Йоршем часто устраивали шуточные дуэли, используя тростинки вместо мечей, но и потому, что она, так же как на охоте, мгновением раньше знала, где окажется враг. Кровь орка на ее лице смылась потом. Плечи ныли, словно по ним били палками. От усталости прерывалось дыхание. Ей не хватало воздуха.
Роби взглянула на последнего орка, стоявшего перед ней, и поняла, что не сможет поднять меч еще один раз.
Она подумала о своих детях.
Об отце.
О матери и о ее сушеных яблоках.
Подумала о Йорше.
Ее плечи как будто налились свинцом. Меч был тяжелым, словно в нем сосредоточилась вся боль мира. Рука ее упала.
Над ней возвышались два орка.
Роби осознала, что это конец.
Два орка, один за другим, рухнули на землю.
Две стрелы, обгоняя одна другую, поразили их в узкую щель между кирасой и латным нашейником. Прекрасные стрелы с наконечниками из тончайшей стали или, может, из серебра, сбалансированные бело-красным оперением. Опираясь на меч в попытке подняться на ноги, Роби обернулась, ища взглядом своего спасителя. Лучник оказался верхом на пепельно-сером коне, красоту которого не могла скрыть даже темнота: под лоснящейся шерстью выступали превосходные мускулы, тело его казалось высеченным из ветра. Меткость стрелка превосходила все мыслимые пределы, сравнимая разве что с меткостью Йорша.
Роби узнала прекрасного скакуна Судьи-администратора.
В течение одного бесконечного мгновения она верила, надеялась, мечтала об абсурдной возможности, что это Йорш поднялся со своего погребального костра и пришел ей на помощь, после того как в насмешку украл у Судьи коня.
Неистовое пламя пожаров и дым не давали ей рассмотреть лучника; а может, причина была в том, что наши глаза часто отказываются видеть невероятное и верить в неправдоподобное. Как бы то ни было, Роби узнала своего спасителя, лишь когда он приблизился к ней. Стрелок был без шлема, и его светлые волосы сияли в свете огня, собранные под изысканные серебряные сеточки с небольшими жемчужинами. Воротничок из светлого шелка волнами ложился на бархат куртки.
Вне всякого сомнения, это была Аврора, дочь Судьи-администратора.
Из всех людей на свете она была последней, кого Роби ожидала увидеть на поле боя и от кого желала получить помощь.
Принцесса Далигара всегда отличалась совершенной, завораживающей красотой. Легкая серебряная вышивка на ее темном, как ночь, бархатном платье сочеталась с нитями серебра в ее волосах. Под платьем виднелись штаны из такого же бархата и темные сапоги, так что открытыми оставались лишь руки и лицо.
Роби резко почувствовала холод ночи и ветра на своей неровно обритой голове, на грязных голых ногах и на худых ободранных коленях, которые выглядывали из-под перепачканного кровью и грязью платья, когда она ехала верхом.
Принцесса Аврора остановила своего прекрасного пепельного коня. Она спешилась, подошла к двум убитым ею оркам и закрыла обоим глаза, застыв ненадолго в скорбном молчании, словно они принадлежали к кругу ее любимых и родных. Это показалось Роби еще более абсурдным, чем все остальное. Аврора коротко кивнула ей и вновь вскочила в седло.
Их увидели с городской стены: огромный тяжелый подъемный мост опустился с шумом и скрежетом железных цепей. Розальба и пятеро ее кавалеристов, шестеро вместе с Авророй, галопом пересекли его и наконец оказались на большой площади перед колодцем. Тяжелая решетка упала за их спиной, и южный мост стал подниматься. Четверо орков-кавалеристов, гнавшихся за всадниками по пятам, успели влететь в город вместе с ними до того, как опустилась решетка, в последнюю минуту остановившая преследовавших их пеших орков. Стараясь удержать равновесие на поднимавшемся мосту, враги зарядили свои арбалеты и начали стрелять. Розальба быстро спешилась, чтобы не быть для них легкой мишенью, но запуталась в плаще и упала на колени. Предназначенная ей стрела ранила ее в правое плечо, открылось небольшое кровотечение. Розальба сняла с головы вуаль и попыталась остановить ею кровь, мгновенно въедавшуюся в белую ткань алыми пятнами. Жаль, подумала она, хорошая была ткань, но под рукой у нее не было ничего другого. Вместе с вуалью она сняла и корону и положила ее себе на колени.
Рядом с ней лежал меч с увитым голубым плющом эфесом и с перепачканным кровью клинком.
Услышав за плечами грохот железа и звон цепей, Роби почувствовала себя в безопасности. Преследовавшие их орки были убиты или сброшены в воды Догона поднимавшимся мостом. Враг остался за стенами города — на эту ночь, на следующую и на последующую тоже.
Кто-то встал прямо над ней. Аврора.
Дочь Судьи тоже спешилась, но в грязи были выпачканы лишь ее сапоги, а не голые ноги или колени, а это совсем не одно и то же. Роби не могла не думать о том, что легкостью своих движений принцесса каким-то образом напоминала ей Йорша. Она поднялась на ноги и осталась стоять с мечом в одной руке и с короной и окровавленной вуалью в другой.
Принцесса Далигара смотрела на нее с любопытством. Для Роби ее взгляд был подобен укусам пчелиного роя. Она желала сбросить его с себя. Та, другая, была дочерью человека, который убил Йорша. По приказу которого были повешены ее отец и мать.
Роби возненавидела ее всей душой, но потом вспомнила, что та, другая, только что спасла ей жизнь.
Аврора была так же красива, как Йорш, и для Роби это была еще одна причина, чтобы ненавидеть ее, даже сейчас, когда Йорш умер и ревность стала бессмысленной. И снова она напомнила себе, что Аврора только что спасла жизнь ей, а следовательно, и ее дочери, и ее еще не рожденному ребенку.
Розальба попыталась взять себя в руки. Она смертельно устала. Чтобы не упасть, ей пришлось опереться одной рукой на Энстриила, другой на меч, пользуясь им как тростью. Ее ноги погрузились в грязь, но хотя бы колени были прикрыты платьем. Роби вспомнила о темно-голубом бархатном плаще, расшитом золотом, — куда он подевался? Она огляделась и увидела его на земле, недалеко от копыт Энстриила.
Вокруг них собиралась толпа. Их встречали все: воины, женщины, дети, горожане, беженцы и, конечно же, церемониймейстер. Не хватало лишь коменданта, который, видимо, не посмел оставить свой пост у кровати Эрброу, даже заслышав крики победы.
Принцесса графства все еще разглядывала ее. Она казалась растерянной. Роби вновь подумала, что должна поблагодарить девушку за то, что та спасла ей жизнь, но ненависть к дочери Судьи была сильнее. Наконец глаза Авроры просветлели.
— Роби! Розальба. Роза Альба? — тихо произнесла она с радостью и триумфом человека, только что разгадавшего сложную загадку.
Роби кивнула, и в тот момент произошло второе невероятное происшествие этого вечера. Точнее, третье, если считать их победу, которую по праву можно было назвать невероятной.
Принцесса Далигара преклонила голову и опустилась перед Роби на колени, пачкая в грязи свое бархатное платье и штаны.
— Моя госпожа, — громко произнесла она, поднимая голову, — Роза Альба, наследница Ардуина, та, в чьем имени звучит свет нового дня и надежда, которая рождается каждое утро для Мира Людей, правительница Далигара, которая пришла сражаться за свой город и за его жителей.
Розальба так и осталась стоять неподвижно, бесконечно уставшая и не менее удивленная. Она не знала, что делать, и у нее ни на что не было сил. Ей удалось кивнуть. Она выжила. Окружение орков было прорвано. Ее дочь была жива, и, быть может, Роби смогла бы спасти ее будущее. У нее появилась союзница, не самая желанная, это так, но наделенная безошибочной меткостью, только что спасшей ей жизнь.
Аврора поднялась, подобрала голубой плащ с золотой вышивкой и с легким поклоном подала его Розальбе.
Правительница Далигара набросила плащ на плечи. Почувствовала его мягкое тепло. Встретившись взглядом с всадниками, последовавшими за ней этой ночью, она заметила, что в них что-то изменилось. Они пошли за ней от отчаяния, как уличные мальчишки слушаются самозваного главаря, — теперь они смотрели на нее так, как смотрят на королеву. Тот же взгляд был и у остальных людей на площади. Многие становились на колени.
— Моя госпожа, — продолжила Аврора, — у меня нет слов, способных выразить весь тот стыд, что я испытываю за жестокое убийство вашего супруга, совершенное по приказу моего отца. Он ответствен не только за это ужаснейшее из преступлений, но и за то, что обезоружил Мир Людей, лишив единственного защитника в эти суровые времена, когда никто не может поручиться за собственную жизнь. Мой отец отправился в Алил, где и укрылся со своим двором и большей частью нашей армии. Мной же овладел бескрайний ужас, когда я услышала, как он похвалялся тем, что убил вашего супруга, которого считал последним препятствием на пути к своему величию. Столь же бескрайней была и моя радость, когда он жаловался, что вы, наследница Ардуина, смогли от него ускользнуть. Я поняла, что для Мира Людей не все еще потеряно, ведь у него есть королева, и поспешила к вам, желая вступить в ряды вашей армии и сражаться за вас.
Розальба снова подумала, что нужно поблагодарить Аврору, и вновь ей это не удалось.
Она стояла, опираясь на свой меч и на Энстриила. Посмотрела на прекрасного скакуна сивой масти. Самый красивый конь из всех, каких она когда-либо видела. Даже Энстриил не мог выдержать сравнения с ним.
— Хороший конь, — выдавила она из себя. Это были первые слова, которые она произнесла в присутствии Авроры.
Та кивнула.
— Лучший во всем королевстве, — подтвердила она.
Когда все убедились, что беседа закончена, над небольшой толпой вновь пронеслись радостные крики. Народ окружил группу кавалеристов, забрасывая их цветами. Кто-то даже подкинул в воздух маленькие булочки с изюмом и медом. Роби вспомнила, что умирает от голода, и ей пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы не забыть о том, что она королева, и не кинуться подбирать сладости из-под копыт лошадей.
Присутствие Авроры придало мужества городу, а демонстрация ее подданства Розальбе укрепила веру в новую правительницу.
У них была настоящая королева.
Они не были покинуты.
Если дочь Судьи находилась в Далигаре, значит, город не был приговорен к смерти, и если она скакала следом за этой сумасшедшей с обритой головой, то это была не сумасшедшая, а и вправду наследница Ардуина.
Под аккомпанемент радостных криков случилось третье абсурдное происшествие за этот вечер, точнее, четвертое, если считать их победу.
Аврора упала на колени перед оборванкой, державшей за руки двоих детей. Все это было настолько бессмысленным, что мгновенно наступило молчание: никто не желал упустить возможность первым понять, в чем дело.
— Госпожа, — проговорила Аврора, поднимаясь с колен и вкладывая в руку женщины золотую цепочку с двумя подвесками; Розальба, стоявшая неподалеку, заметила, что подвески были в форме желудей. — Ваш супруг, начальник охраны Мандрайл, был несправедливо обвинен в предательстве и казнен десять лет назад. Когда было конфисковано все ваше имущество, эта цепочка попала ко мне в руки. Я ничем не могу исправить несправедливость, совершенную моим отцом, который подписал смертный приговор человеку, прекрасно зная о его преданности и невиновности. Я хочу лишь вернуть вам эту цепочку.
Женщина не сводила глаз с того, что Аврора вложила в ее ладонь, разъеденную водой от бесконечной стирки.
Плечи ее расправились, голова поднялась, и взгляд наполнился гордостью.
Она была вдовой человека, казненного Судьей по ложному обвинению в предательстве. Теперь благодаря Авроре ее никто больше не назовет женой предателя.
Честь ее мужа, отца ее детей, была восстановлена.
Ей не придется больше утешать их после очередных камней, которыми мальчишки забрасывают детей предателей.
Самая темная часть ее ада осталась позади.
— Если бы ценой моей жизни, — продолжила Аврора, окидывая взглядом толпу, — я могла искупить все преступления моего отца, то я отдала бы ее не задумываясь. Я могу лишь сказать, что боль и память о них останутся со мной навсегда и что я пришла просить о чести сражаться и умереть за город Далигар и за его повелительницу.
Последовало недоуменное бормотание. Роби поняла, что теперь уж с нее точно хватит. Потом все мысли исчезли, и осталась лишь дикая радость, что она жива и что ее дочь рядом с ней.
— Нужно что-то сказать. После победы всегда что-то говорят, — зашептал Джастрин, появившийся возле нее неизвестно откуда.
Розальбе не пришлось долго думать. После того как она увидела Аврору на коленях перед жертвой жестокой несправедливости ее отца, Роби вспомнила, что в обязанности короля также входило воздавать честь и наказывать за бесчестие.
Она осталась жива, но не всем повезло так же.
Последним напряжением воли она собрала то, что осталось от ее сил, и возвысила голос над толпой:
— Лодки орков уничтожены, катапульты сожжены. Северный берег очищен огнем. Выжившие орки вынуждены спасаться вплавь, бросив свое оружие. Мост, по которому они могли вновь отвоевать свои позиции, сожжен. В настоящий момент город неприступен, и один из берегов Догона освобожден от орков.
Ее слова вновь вызвали радостные крики, но в этот раз Розальба жестом остановила их.
— Я отправилась с шестью всадниками. И вернулась с пятью, — продолжила она. — Мы потеряли одного воина, который пролил свою кровь за то, чтобы город увидел завтрашний день.
Розальбе не пришлось спрашивать, кто был родственником погибшего. Сдавленные рыдания направляли ее взгляд: пожилая мать, молодая жена и оглушенный шумом ребенок у нее на руках. Толпа проследила за взглядом королевы. Роби не знала, что сказать. Она задумалась, что говорят в таких случаях, и попыталась подобрать слова, которые звучали бы не слишком глупо и бессмысленно. Она вспомнила лицо юноши, его темные глаза, веснушки.
— Он отдал жизнь за вас, — с трудом проговорила она. Роби далеко не была уверена в правильности выбранных слов. Больше всего ей хотелось молчать. — Так он доказал вам свою любовь, — добавила она.
Народ смотрел ей в рот, не пропуская ни одного слова. Роби подумала, что обязанностью короля было еще и утешать своих подданных.
— Пожертвовав собой, он спас город, — неуверенно проговорила она.
Должно быть, это было сказано правильно, потому что во взгляде родных наряду с болью появился оттенок гордости. Ее слова, звучавшие, как ей казалось, неуверенно, все остальные воспринимали как медленную и торжественную королевскую речь.
— Настоящие короли вручают награды, — прошептал Джастрин. — Что-то, что дарует честь семье погибшего и будет передаваться из поколения в поколение.
Взгляд Розальбы упал на золотую цепь, которую вручил ей перед смертью граф Далигара. Уставшими руками она отцепила одну из пластинок с гербом графства. Церемониймейстер снял со своего плеча ленту и передал Роби. Продев ленту в отверстие пластинки, она подошла к вдове убитого, надела ей на шею этот наскоро учрежденный орден и слегка кивнула, на что женщина ответила глубоким поклоном.
Многие из присутствующих не смогли сдержать слез.
Роби вернулась к церемониймейстеру, забрала у него свой меч и, не имея сил даже вложить его в ножны, направилась к своим покоям.
Белая вуаль, пропитанная кровью, упала на землю. Чтобы поднять ее, нужно было сделать слишком большое усилие, да и плечо больше не кровоточило — Роби оставила вуаль там, где она упала.
Комендант королевского дворца поклонился при ее появлении.
— Госпожа, — пробормотал он и исчез.
Когда она подошла к постели, Ангкеель уже сидел возле Эрброу.
— А ну, подвинься, глупая курица, — прошептала Роби и, по-прежнему сжимая эфес, упала на кровать. Затем выпустила меч из рук и, обняв Эрброу, заснула.
Глава четвертая
Эрброу проснулась задолго до рассвета. По ту сторону высокого и узкого окна, разделенного пополам тонкой колонной, взошла луна и осветила ветреную ночь. Эрброу огляделась в поисках сияния волос отца или зеленых крыльев дракона, но ее окружала лишь строгая и зловещая белизна незнакомых стен.
Ночью, должно быть, случилось что-то ужасное: в воздухе стоял дым и множество других жестоких запахов, таких как ярость или боль. Вечно она не знала, что происходит вокруг.
И папы, который объяснял ей разные вещи, тоже больше не было.
Она видела, как он улетал на крыльях дракона, и теперь она тоже знала ощущение полета. Чудесное чувство, но ей нужен был папа. Еще ей хотелось плакать, но мама сказала, что нельзя. Если бы она поплакала, то этот ледяной ком у нее в груди растаял бы. Ей хотелось, чтобы мама взяла ее на руки, тогда она услышала бы биение сердечек братиков — может, и от этого ледяной ком хоть чуть-чуть растаял бы. Но мама не могла взять ее на руки: она постоянно должна была делать что-то другое.
Окончательно проснувшись, Эрброу заметила, что мама спала рядом с ней. На мгновение она утешилась, но тут лунный свет озарил комнату, и Эрброу увидела кровь. Кровь на мамином лице, на платье, на волосах, то есть на том, что от них осталось. Мама была ранена. Девочка положила руку на мамино плечо, на небольшую рану под разорванным платьем, из которой все еще сочились капли крови, и залечила ее. На нее нахлынула усталость, и Эрброу снова захотелось плакать. Она проглотила слезы и всем сердцем пожелала, чтобы папа был рядом.
Ей захотелось писать. Дома, в том месте, где она родилась, нужно было всего лишь выйти за дверь и пойти на берег моря. Эрброу задумалась, как ей выбраться из этого странного места к морю. Мама наверняка знала это, но она спала. Эрброу почувствовала, насколько бескрайней была мамина усталость даже во сне, и не посмела ее разбудить.
Она соскользнула с кровати. Бледный лунный свет заливал комнату, и Эрброу увидела рядом с мамой меч с побегами плюща, на котором они всегда жарили яичницу. На мече виднелась запекшаяся кровь. Эрброу зажмурила глаза и бросилась прочь: она не хотела этого видеть, это было слишком страшно. Бродя по коридорам в поисках берега моря, она думала, как же они теперь будут жарить яичницу, если, конечно, им повезет найти здесь гнезда с яйцами чаек.
Она шла куда глаза глядят — и не нашла ни берега, ни моря. Ее дом был простым местом, ограниченным стенами: внутри стен — дом, в нем спали; снаружи — морской берег, где можно было пописать даже ночью, не уходя далеко от мамы и папы. У нее дома меч с плющом всегда был чистым, и на нем жарили яичницу. У нее дома папа рассказывал сказки и пел колыбельные, когда приходила ночь и темнота приносила с собой страх.
Сейчас же она находилась в странном доме, который нигде не заканчивался: за дверью была еще одна дверь, за ней — другая и так далее. Эрброу не понимала, куда мог деться морской берег. И тут она очутилась в большом саду с зеленой травой и большими, блестящими от ночной росы цветами, и ей по крайней мере больше не пришлось беспокоиться о том, где справить свою нужду.
Девочка поняла, что заблудилась. Насколько бы ужасной ни была мысль вернуться назад к окровавленному мечу рядом с мамой, совсем не вернуться было бы еще хуже.
Эрброу все больше и больше хотелось плакать, но мама сказала, что нельзя. Малышка села на землю, обхватила руками коленки и положила на них голову. Потом она вытащила из кармана куклу и стала укачивать ее, гладя пальцами поцарапанное дерево. Но и это не принесло успокоения. Ее папа улетел на драконе с зелеными крыльями, и она осталась одна. Она не знала, что происходит. Все вокруг было страшным. Все вокруг было ужасным. Меч для яичницы был испачкан кровью. Мама тоже была испачкана кровью, и вдобавок она, Эрброу, заблудилась. Все вокруг было холодным.
Мама сказала, что нельзя плакать.
Мама сказала, что хотела быть матерью двоих детей и видеть их живыми.
Братиков было двое, и они были живыми.
Она, Эрброу, была больше не нужна. Она могла оставить их.
Свернувшись на земле калачиком, Эрброу мечтала о том, чтобы папа прилетел за ней на драконе. Она подумала, что ей стоило лишь остановить свое сердце, чтобы это произошло. У мамы все равно были в животе братики, а она, Эрброу, потеряла дорогу… Девочка знала, как можно остановить собственное сердце. Ее папа этого не сделал, но, когда он смотрел на нее, когда его глаза тонули в ее глазах, он думал об этом, и Эрброу все поняла.
Кто-то дотронулся до нее. Эрброу подняла голову и в тусклом свете увидела силуэт высокого человека с легким сиянием в волосах. На мгновение она подумала, что ее папа все-таки пришел за ней, но дракона не было видно.
Это оказался не папа, а молодая женщина в мужской одежде, с луком за плечами и с мудреной, украшенной жемчугом серебряной сеточкой в волосах. Женщина опустилась на одно колено, чтобы заглянуть ей в глаза.
— Могу я вам чем-то помочь, моя маленькая госпожа? — спросила она.
Эрброу растерялась. Такой трудный вопрос. Пока она соображала, как на него ответить, незнакомка снова заговорила.
— Меня зовут Аврора, — с поклоном представилась она.
Девочка кивнула. Поспешно проглотив свое отчаяние, она вновь попыталась понять, что ей нужно делать. Может, тоже представиться? Она ужасно стеснялась, но не хотела показаться невежливой.
— Эббоу, — выдохнула она, указывая на себя.
— Это прекрасное имя, моя маленькая госпожа. Я рада, что имею честь узнать его, — проговорила Аврора.
Эрброу кивнула.
— Дакон, — поспешила объяснить она, все еще указывая на себя пальцем.
— Это имя дракона. Все понятно. Вы названы именем последнего из драконов, которого в юношеские годы сопровождал в полете ваш отец.