Когда они решили отложить собственные планы ради того, чтобы на несколько дней отправиться в Камбрию и помочь Томми, Дебора Сент‑Джеймс тут же начала воображать, как они с Саймоном поселятся в отеле, увитом ошеломительной красоты диким виноградом, окрашенным в осенние краски, выходящем окнами на озёра. Она бы даже не отказалась от зрелища маленького водопада, поскольку в тех местах этого добра вообще было достаточно. Но в итоге они очутились в старой гостинице, называвшейся «Ворона и орёл» и расположенной точно так, как и следовало располагаться гостинице: на перекрёстке двух дорог, по которым всю ночь напролёт катили грузовики. Этот перекрёсток находился в центре торгового городка Милнторп, так далеко к югу от собственно озёр, что этих самых озёр как будто и вовсе не существовало, а единственным водоёмом, которым мог похвастать городок, оказалась река Бела (которую вообще не было видно), и это явно была одна из тех бесчисленных речушек, что впадали в залив Моркам.
Саймон заметил, как изменилось выражение лица Деборы при взгляде на это местечко, и сказал:
– А, ну… мы ведь не отдыхать приехали, любимая, так? Но мы и отдохнём денёк‑другой, когда справимся с делом. Устроимся в роскошном отеле с видом на Уиндермир, и у нас будет огонь, ревущий в камине, и горячие лепёшки, и чай, и всё, что угодно.
Он бодро улыбнулся жене.
Дебора посмотрела на него и сказала:
– Тебе придётся сдержать слово, Саймон.
– Я ничего другого и не предполагал.
Вечером в день приезда на её мобильный пришёл звонок, которого она ждала. Дебора ответила так, как отвечала все последние сутки, просто для практики:
– Фотостудия Деборы Сент‑Джеймс.
И кивнула Саймону, когда звонивший представился как Николас Файрклог. Им не понадобилось много времени, чтобы обо всём договориться; Файрклог хотел встретиться с ней и обсудить проект, по поводу которого она звонила. Однако он сказал:
– Вся эта документальность… это ведь не коснётся лично меня, нет? Моей личной жизни.
Дебора заверила его, что речь пойдёт исключительно о его проекте реабилитации наркозависимых. Это пока будет предварительное интервью, сказала она. Потом она составит доклад для продюсера «Куайэри продакшн», а уже он будет принимать окончательное решение о том, включать ли тему в план.
– Всё зависит от спецов, – пояснила она. Ей нравились жаргонные словечки. И она старалась произвести впечатление искренне заинтересованного человека. – Я вообще‑то понятия не имею, будет ли в итоге в фильме упоминание лично о вас, ну, вы понимаете.
Похоже, его это успокоило. И он уже более жизнерадостным тоном сказал:
– Ладно, договорились. Когда встречаемся?
И вот теперь Дебора готовилась к встрече. Саймон говорил по мобильнику с коронёром, рассказывая собственную сказочку о лекции, которую он должен читать в колледже при Лондонском университете. Дебора обнаружила, что Саймон куда как более речист, чем она сама. Это её удивило, потому что хотя муж, конечно, всегда был весьма уверенным в себе человеком и его положение в обществе и образование давали ему возможность быть уверенным, всё же эта уверенность всегда выглядела так или иначе связанной с истинностью его утверждений. И то, что Саймон так убедительно лицемерил, озадачило Дебору. Вряд ли кому‑то понравится, что муж умеет весьма ловко врать, когда ему это нужно.
Она как раз складывала вещи, когда зазвонил её мобильник. Дебора посмотрела на номер. Так, сейчас ей не нужно было называться «студией». Звонил брат Саймона Дэвид.
Дебора сразу поняла, зачем Дэвид звонит ей. Она была более или менее готова к этому звонку.
– Я просто подумал, что могу ответить на все твои вопросы, – так Дэвид приступил к теме. Он говорил бодро, но в то же время явно старался её задобрить. – Девочке очень хочется встретиться с тобой, Дебора. Она заглянула на твой сайт, посмотрела фотографии и всё такое. Саймон говорил, что тебя немного тревожит то, что она ищет в Лондоне, хотя сама живёт здесь, в Саутгемптоне. Осмелюсь сказать, она вообще об этом не задумывалась, но ей известно, что Саймон – мой брат, а её отец работает в нашей компании уже лет двадцать. В отделе бухгалтерского учёта, – поспешил добавить он.
Это прозвучало как синоним выражения «она из приличной семьи», как будто Дэвид чувствовал: то, что девочка произвела на свет младенца от рабочего в доках, может заставить заподозрить в ней дурную кровь.
Они все ждали от неё решения. Дебора понимала это. И Дэвид, и Саймон видели в этой ситуации возможность идеального решения проблемы, возникшей уже давно. Оба они были людьми того типа, которые разрешают все возникающие в жизни сложности по мере их возникновения, как можно быстрее и как можно более эффективно. Ни один из них не был похож на Дебору, заглядывавшую в будущее и видевшую, насколько запутанным и потенциально тяжёлым для чувств был предлагаемый ими вариант.
Она сказала:
– Дэвид, я пока просто не знаю. Не думаю, что это как‑то поможет. Я не представляю, как именно…
– Значит, ты отказываешься?
И это тоже было частью проблемы. Сказать «нет» значило сказать «нет». Попросить дать ей ещё немного времени означало, что решение ещё не принято. Но почему, почему, гадала Дебора, она никак не могла принять окончательное решение? «Последний шанс» и «единственный шанс» – разве это не звучало убедительно? Но она по‑прежнему стояла на месте, не желая высказываться окончательно.
Дебора сказала, что позвонит потом. В этот момент ей нужно было заниматься другим. Тяжёлый вздох в трубке сказал Деборе, что Дэвид не рад её ответу, но спорить он не стал. Саймон молчал, хотя, безусловно, слышал, что она говорила, поскольку сам уже закончил разговор. Они разъехались в разные стороны на арендованных автомашинах, пожелав друг другу удачи.
Дебора выбрала для себя машину поменьше. Николас Файрклог жил на дальней окраине деревни Арнсайд, а она находилась к юго‑западу от Милнторпа, и ехать туда было недалеко. Дорога бежала вдоль грязных песчаных россыпей по берегу Кентского канала. Вдоль дороги сидели рыбаки, хотя Дебора не понимала, где они ловят рыбу. Из машины она не видела никакой воды, только грязь и песок. Зато видела, как поднимавшаяся вода залива Моркам быстро поглощала песок, рождая буруны и воронки, выглядевшие очень опасными.
Владение Николаса Файрклога называлось Арнсайд‑хаусом. Оно замыкало собой целый ряд особняков, представлявших собой нечто вроде выставки строений Викторианской эпохи – можно было не сомневаться, что в своё время эти особняки служили летними домами для промышленников из Манчестера, Ливерпуля и Ланкастера. Но теперь большая часть этих особняков была превращена в многоквартирные дома, и обитатели квартир имели прекрасный и беспрепятственный вид на канал, на железнодорожный мост, что перекинулся через воду к Грэндж‑овер‑Сэндс, на собственно Грэидж‑овер‑Сэндс, сегодня едва видимый сквозь лёгкий осенний туман.
В отличие от стоявших перед ним особняков Арнсайд‑хаус был строением ничем не приукрашенным: это было чрезвычайно простое здание, покрытое штукатуркой с добавлением каменной крошки и побелённое, причём штукатурка была явно положена на каменные или кирпичные стены. Оконные ниши были выложены простым песчаником, а над многочисленными коньками сложной крыши возвышались печные трубы, тоже побелённые, как и всё остальное здание. Только навершия водосточных труб нельзя было назвать простыми, это были истинные произведения прикладного искусства. «Похоже на Чарльза Рени Макинтоша», – решила Дебора. А вот внутри этого дома она обнаружила причудливую смесь самых разнообразных предметов, от средневековых до самых современных.
Ей навстречу вышел Николас Файрклог. Он пригласил Дебору войти в отделанный дубовыми панелями холл с мраморными полами, причём их рисунок был весьма сложным. Он помог ей снять пальто и повёл по коридору мимо большой комнаты, похожей на средневековый пиршественный зал с галереей для менестрелей, насколько рассмотрела Дебора, и, как бы объясняя ей то, что она успела заметить, Николас сказал:
– Мы понемножку восстанавливаем старое убранство. Боюсь, это дело долгое, так как нам нужно сначала найти кого‑то, кто умеет обращаться с самыми удивительными обоями. Павлины и петунии! Вроде бы так это называется. То есть насчёт павлинов я уверен, но что касается остального… Прошу сюда, мы можем поговорить в гостиной.
Гостиная была окрашена в солнечный жёлтый цвет, и в ней имелся лепной фриз, изображавший ягоды боярышника, птиц, листья, розы и жёлуди. В любой другой комнате столь сложная лепнина стала бы главным украшением, но в этой гостиной внимание сразу сосредотачивалось на ярком бирюзовом кафельном камине, причём орнамент плитки повторял круги, квадраты и восьмиугольники, изображённые на полу в холле. В камине горел огонь, рядом стояли удобные сиденья, но Николас жестом предложил Деборе пройти дальше, к двум креслам в эркере, из которого открывался вид на воду. Между креслами стоял столик, на нём – кофейные приборы на три персоны, и там же лежали несколько журналов.
– Я хотел переговорить с вами до того, как позову жену, – сказал Николас. – Должен вам сказать, что сам я вполне готов обсуждать проект фильма, если дело до того дойдёт. Но Алли нужно ещё убедить. Я подумал, что лучше предупредить вас.
– Понимаю. Можете подсказать какую‑то идею?..
– Она довольно замкнута, – пожал плечами Николас. – Она из Аргентины и стесняется своего английского. Если честно, мне кажется, что она говорит отлично, но это уж вы сами решите. К тому же… – Он постучал кончиками пальцев по подбородку и задумался на несколько секунд, прежде чем сказать: – Она постоянно хочет защищать меня. Вот так.
Дебора улыбнулась.
– Но фильм не для того, чтобы раскрывать нечто личное, мистер Файрклог. Хотя, если честно, ему бы пошло на пользу, если бы вы как‑то объяснили свои цели… Наверное, мне следует спросить, в самом ли деле вы нуждаетесь в защите по каким‑то причинам?
Дебора произнесла это вполне беспечно, не подразумевая ничего особенного, но сразу заметила, как серьёзно Николас воспринял её вопрос. Он как будто перебрал в уме несколько разных возможностей, и Деборе это показалось очень интересным. Наконец он сказал:
– Я вот о чём думаю. Её беспокоит, как бы меня не постигло какое‑то разочарование. И она тревожится о том, к чему это разочарование может привести. Она этого не выскажет, но такие вещи о собственной жене всегда знаешь, когда уже достаточно долго прожили вместе. Ну, если вы понимаете, о чём я.
– А вы давно женаты?
– В марте два года исполнилось.
– Вы явно очень близки.
– Да, это так, и мне приятно это признавать. Позвольте позвать её и познакомить вас. Вроде в вас нет ничего страшного.
Он порывисто вскочил и ушёл, оставив Дебору в гостиной. Она огляделась вокруг. Кто бы ни оформлял эту комнату, он явно обладал художественным вкусом, вполне соответствовавшим вкусам самой Деборы. Мебель принадлежала к той эпохе, когда был построен дом, но она не бросалась в глаза. После камина самой примечательной деталью здесь были колонны: стройные столбы, увенчанные капителями в форме чаш с птицами, фруктами и листьями на их боках. Колонны возвышались по сторонам эркеров, в них упирались стоявшие у камина скамьи; они поддерживали выступ под фризом, обегавший комнату. Реставрация одного только этого помещения должна была стоить целого состояния, прикинула Дебора. И призадумалась о том, как излечившийся наркоман мог заработать такие деньги.
Потом она посмотрела в окно эркера. Потом на стол и кофейные чашки на нём, ожидавшие, когда за них возьмутся. Потом её внимание привлекли журналы, и она стала их небрежно перелистывать. Архитектура, дизайн интерьеров, садовый дизайн. А потом наткнулась на нечто такое, что её рука замерла. Один из журналов назывался «Зачатие».
Дебора не раз и не два видела этот журнал, посещая бесчисленных специалистов, пока наконец не услышала страшный диагноз, похоронивший её мечты; но она никогда в него не заглядывала. И теперь почувствовала неодолимое искушение. Она быстро пролистала страницы. Наверное, подумалось ей, между ней и женой Николаса есть нечто общее, и ей это могло бы пригодиться.
В журнале было много статей точно такого содержания, какие и должны быть в издании с таким наименованием. Диеты во время беременности, витамины и пищевые добавки, послеродовые депрессии и сопутствующие проблемы, кормление грудью и так далее. Но в конце Дебора обнаружила нечто любопытное. Несколько страниц оказались вырванными.
В коридоре послышались шаги, и Дебора быстро вернула журнал на место. Она встала и повернулась к двери, и Николас торжественно произнёс:
– Алатея Васкес дель Торрес Файрклог. – И тут же он по‑мальчишески рассмеялся. – Извините. Мне просто очень нравится произносить это имя. Алли, это Дебора Сент‑Джеймс.
Дебора сразу подумала, что жена Файрклога обладает, безусловно, экзотической внешностью: оливковая кожа и тёмные глаза, высокие скулы, немного угловатое лицо. На её голове красовалась масса волос кофейного цвета, таких кучерявых, что они просто поднимались во все стороны, а сквозь них при каждом движении головы женщины посверкивали огромные золотые серьги. И она выглядела странной парой для Николаса Файрклога, бывшего наркомана и паршивой овцы в семейном стаде.
Алатея подошла к Деборе, протягивая руку. Кисти у неё были крупными, но пальцы – длинными и тонкими, гибкими, как и вся она.
– Ники мне твердит, что вы выглядите вполне безобидно, – сказала она с улыбкой. По‑английски Алатея говорила с сильным акцентом. – Он ведь вам уже объяснил, что я всё беспокоюсь.
– Из‑за моей безобидности? – спросила Дебора. – Или из‑за проекта?
– Давайте‑ка сядем и поболтаем, – предложил Николас, как будто испугавшись, что его жена не поймёт мягкую шутку Деборы. – Я приготовил кофе, Алли.
Алатея разлила кофе по чашкам. На запястьях она носила золотые браслеты – сродни серьгам, – и они скользнули вниз, когда женщина потянулась к кофейнику. Одновременно её взгляд упал на журналы, и она как будто на мгновение замялась, бросила косой взгляд на Дебору. Гостья улыбнулась, надеясь, что её улыбка выглядит ободряющей.
– Меня удивил этот разговор о фильме, миссис Сент‑Джеймс, – сказала Алатея.
– Просто Дебора. Прошу вас.
– Как скажете, конечно. Проект ведь не так уж велик – ну, то, что делает Николас. Я даже не понимаю, как вы об этом узнали.
К этому вопросу Дебора была готова. Томми хорошо поработал над темой Файрклогов. Он нашёл вполне логичную причину для её появления в их доме.
– Вообще‑то это не я, – сказала она. – Я просто делаю, что велят, и приехала для предварительной разведки для продюсера «Куайэри продакшн». Я, в общем, не знаю точно, почему они выбрали именно вас, – она кивнула в сторону Николаса, – но думаю, что это имеет отношение к какой‑то статье о доме ваших родителей.
Николас повернулся к жене:
– Опять эта статья! – И тут же снова заговорил с Деборой: – Да, была такая публикация об Айрелет‑холле, доме моих родителей. Это такое историческое местечко на озере Уиндермир, при доме там архитектурный сад, которому уже двести лет, и моя мать всё это снова выкупила. Она как‑то упомянула об Айрелет‑холле в разговоре с репортёром, а поскольку речь тогда шла об архитектуре, репортёр тут же помчался посмотреть дом. Не знаю, почему это ему пришло в голову. Ну, и сочинил что‑то о реставрации, оборонительной башне и так далее. А вот этот дом отец подарил нам с женой, так что это своего рода дарёный конь. Хотя, пожалуй, мы с Алли предпочли бы что‑нибудь новое, с действующими коммуникациями и так далее. Примерно так, да, дорогая?
– Дом прекрасный, – возразила Алли. – И я думаю, что мне повезло, раз я живу здесь.
– Это потому, что для тебя стакан всегда наполовину полон, – улыбнулся Николас. – И именно поэтому я считаю себя очень счастливым человеком.
Дебора обратилась к Алли:
– Один из наших продюсеров в самом начале, когда мы только ещё обсуждали всё в Лондоне, предлагал в качестве идеи фильма оборонительные башни в Миддлбэрроу как символ того, на что способен человек, – когда мы только рассматривали варианты. Честно говоря, никто из нас даже не знал, что такое оборонительная башня, зато несколько человек слышали о вашем муже. В смысле, кто он такой. Ну и прочее.
Дебора не стала вдаваться в подробности. И так всем было понятно, о чём идёт речь.
– Значит, – сказала Алатея, – я вам для этого фильма не нужна? Ну, видите ли, мой английский…
Её английский звучал не только отлично, но ещё и очаровательно, подумала Дебора.
– …к тому же то, что вообще сделал Ники, он сделал сам, это только его заслуга.
– Я ничего бы не смог, не появись в моей жизни ты, – вставил Николас.
– Но это вообще другая тема. – Говоря, Алатея повернулась, и её волосы вздыбились. – Оборонительная башня… как я понимаю, на самом деле речь пойдёт о тебе, о том, что ты сумел сделать, чего ты достиг. А я – просто поддержка, Ники.
– Как будто это совсем неважно! – усмехнулся Николас и посмотрел на Дебору так, словно говорил: «Видите, с кем мне приходится иметь дело?»
– И тем не менее я не принимала в этом участия и не хочу принимать.
– На этот счёт можете не беспокоиться, – заверила её Дебора. Она была готова на что угодно ради согласия Алли. – И в любом случае я хотела бы подчеркнуть, что не принимаю решений. Я просто провожу предварительную разведку. Я напишу отчёт, сделаю фотографии, и всё это уйдёт в Лондон. А уж там, в компании, решат, стоит ли вообще делать этот фильм.
– Вот видишь? – сказал Николас жене. – Беспокоиться не о чем.
Алатея кивнула, но не выглядела при этом убеждённой. Но всё же она соизволила сказать:
– Тогда, наверное, тебе лучше познакомить Дебору с твоими идеями, Ники. Мне кажется, именно с этого следует начать.
Камбрия, Арнсайд
Когда её муж ушёл вместе с рыжеволосой женщиной, Алатея несколько мгновений просто сидела, глядя на журналы, лежавшие на столе в эркере. Их явно перелистывали. Но разве в этом могло быть что‑то странное, учитывая, что та женщина некоторое время ждала, пока Николас приведёт жену? Ведь вполне естественно было бы для ожидавшего человека пролистать журнал. И тем не менее этого было достаточно для того, чтобы насторожить Алатею, бывшую в напряжении в последние дни. Она сказала себе, что даже если журнал «Зачатие» лежит теперь наверху стопки, это ровным счётом ничего не значит. Конечно, было немного неловко от того, что посторонний человек мог прийти к выводу, будто Алатея одержима этой темой, хотя вряд ли можно было найти причины именно для такого вывода. Ведь эта женщина приехала из Лондона не для того, чтобы поговорить с Алатеей или порыться в лабиринтах её личной истории. Она явилась из‑за того, чем занимался Николас. И, скорее всего, она бы вообще здесь не появилась, будь Николас рядовым человеком, пытавшимся найти способ помощи наркоманам, дать им возможность изменить жизнь. Но он не был обычным парнем, и ошибки его молодости стали широко известны благодаря имени его отца… Наверняка как раз это и заинтересовало журналистов: сын лорда Файрклога сумел сам отказаться от жизни, ведущей к гибели, и хотел помочь другим…
Когда Алатея впервые встретилась с Николасом, она ничего не знала о Файрклоге, бароне Айрелетском, ничего не знала и о прошлом самого Николаса, а иначе бы сбежала от него сломя голову. Ей было лишь известно, что его отец занимается производством всего того, что только можно увидеть в ванных комнатах, больше Николас ничего ей не сказал. Он не упомянул ни о титуле отца, ни о том, что тот создал центр по борьбе с раком поджелудочной железы; ни слова не сказал и славе своего отца. Поэтому Алатея была совершенно не готова увидеть человека, преждевременно постаревшего из‑за того, что сын практически отнял у него двадцать лет жизни, на не была готова ощутить огромную жизненную силу, исходившую от Бернарда Файрклога. И к тому, как отец Николаса смотрел на неё сквозь очки в тяжёлой оправе. «Зовите меня просто Бернардом, – сказал он, и его взгляд скользнул от её лица к её груди, а потом обратно. – Добро пожаловать в нашу семью, дорогая».
Алатея давно привыкла к тому, что мужчины смотрят на её грудь. Это для неё ничего не значило. Это было совершенно естественно. Мужчины есть мужчины. Но после этого они обычно не смотрели на неё с выражением глубокой задумчивости на лицах. На лице Бернарда Файрклога она видела невысказанный вопрос: «Что такая женщина, как вы, делает рядом с моим сыном?»
И этот же взгляд Алатея видела каждый раз, когда Николас знакомил её с другими родственниками. Для всех них они с мужем совершенно не подходили друг другу, и хотя Алатее хотелось думать, что вся причина только в её физических данных, она всё же понимала, что тут кроется нечто большее. Она была уроженкой чужой страны, они ничего о ней не знали, их брак с Николасом последовал слишком быстро после знакомства… Для них это значило, что Алатея чего‑то ищет, скорее всего семейного богатства. И в первую очередь так думал Ян, двоюродный брат Николаса, потому что именно он занимался деньгами Бернарда Файрклога.
И никто из родных Николаса не подумал, что Алатея может просто любить своего мужа. Она до сих пор изо всех сил старалась убедить их в своей преданности. Она не дала им ни единого повода усомниться в её любви к Николасу и в конце концов начала верить, что ей удалось погасить их опасения.
Но ведь на самом деле ей и незачем было это делать, потому что она действительно любила своего мужа. И действительно была преданна ему. Видит бог, она была не первой женщиной на земле, полюбившей мужчину, совсем не такого красивого, как она сама. Такое случается постоянно. Так почему же все они рассматривают её так задумчиво?.. Нет, это нужно было как‑то прекратить, только Алатея не знала, как это сделать.
Хотя, в общем, она понимала, что должна как‑то разобраться со своими тревогами и по этому поводу, и по другим. Ей нужно было перестать прятаться в тени. Ничего дурного не было в том, чтобы наслаждаться той жизнью, которую Алатея теперь имела. Она ведь не добивалась всего этого нарочно. Всё само пришло к ней. А это значило, что она вышла на тот путь, для которого и была предназначена.
И всё‑таки был ещё один журнал, который недавно прятался под другими, а теперь оказался на самом верху… И всё‑таки была ещё женщина из Лондона, которая смотрела на неё… Откуда им знать, кто эта женщина на самом деле, зачем она явилась сюда, какие у неё намерения? Они ничего не знали. Им нужно бы подождать и выяснить…
Алатея собрала на поднос кофейные чашки и понесла их в кухню. Рядом с телефоном она увидела листок бумаги, на котором записала недавно сообщение от Деборы Сент‑Джеймс. Тогда Алатея не обратила внимания на название компании, которую представляла Дебора, но теперь женщина сама его упомянула, слава богу, так что Алатее было с чего начать.
Она поднялась на второй этаж дома. Вдоль коридора располагались комнаты, некогда принадлежавшие слугам, и одну из этих крохотных спален Алатея превратила в свою мастерскую, когда они с Николасом начали работы в доме. Но она также использовала эту комнату как своё убежище и именно здесь держала свой ноутбук.
Выход в Интернет был здесь чрезвычайно медленным, но Алатея дождалась своего. Некоторое время она смотрела на монитор, а потом коснулась пальцами клавиатуры.
Камбрия, Брайанбэрроу
Отвертеться от школы было нетрудно. Поскольку ни одному человеку с мозгами не могло действительно захотеться везти его в Улверстон и ещё дальше и поскольку у Кавеха были мозги, всё становилось просто. Лечь в постель, схватиться за живот, сказать, что он, похоже, за ужином у кузины Манетт съел что‑то не то, наврать, что ему дважды за ночь приходилось вставать в туалет, – и выразить признательность, когда Грейси отреагирует так, как и должна отреагировать. Конечно, она тут же помчалась в спальню Кавеха с криком: «Тимми заболел! Тимми заболел!» – и он даже почувствовал лёгкий укол вины, потому что слышал по голосу Грейси, насколько та испугана. Бедный глупый ребёнок. Не нужно быть гением, чтобы понять: она очень боится, что кто‑то ещё из её родных внезапно исчезнет.
Ей нужно было бы научиться держать себя в руках, малышке Грейси. Люди то и дело умирают. И это невозможно предотвратить никакими хлопотами, как ни следи за тем, как они дышат, едят, спят и так далее. Кроме того, у Грейси теперь на самом‑то деле были куда более серьёзные причины для тревоги, чем воображаемая смерть кого‑то из родных. Ей следовало бы беспокоиться о том, что будет с ней после смерти отца, притом что их мать не выражала ни малейшего желания забрать детей к себе.
Ну, по крайней мере, не им одним есть о чём побеспокоиться, думал Тим. Потому что было лишь вопросом времени то, когда именно Кавеха вышибут за дверь и он очутится просто‑напросто на улице. И придётся ему искать место, где можно будет жить, и нового дурака, к которому можно будет забраться в постель. «Возвращайся в ту дыру, где ты сидел до того, как папа тебя подобрал, – думал Тим. – Возвращайся в помойку, Кавех, дружок!»
Тим просто дождаться не мог этого момента. И, судя по всему, не только он один.
В это утро Джордж Коули остановил Кавеха, когда тот шёл к машине, сопровождаемый Грейси. Коули выглядел дерьмово, насколько мог видеть Тим из окна своей спальни, но он всегда так выглядел, так что для него было нормально то, что он забыл надеть подтяжки, что его рубашка выбилась из‑под пояса и развевается, как клетчатый флаг. Должно быть, Коули увидел Кавеха и Грейси из окна своей лачуги и помчался им наперерез.
Конечно, Тим не слышал, о чём они говорят, но полагал, что может без труда догадаться. Потому что Коули поддёрнул свои мешковатые штаны и встал в такую позу, которая говорила о желании поскандалить. А скандалить с Кавехом Коули мог только по одной причине: он желал знать, когда Кавех намерен освободить помещение. Он желал знать, когда ферма Брайан‑Бек вернётся в его распоряжение.
Грейси стояла у машины, опустив свой рюкзачок на землю, и ждала, когда Кавех откроет для неё дверцу машины. Её взгляд метался от него к Коули и обратно, и по выражению лица сестры Тим видел, что ей очень страшно. Страх Грейси пробудил в Тиме угрызения совести; ему подумалось, что надо бы выйти из дома и выяснить, что там происходит между Кавехом и Коули, или хотя бы увести Грейси. Но это значило бы привлечь к себе внимание Кавеха, и тот, решив, что Тим вполне здоров, мог надумать отвезти его в школу Маргарет Фокс, а уж этого Тиму хотелось меньше всего, потому что ему нужно было разобраться кое с какими делами здесь.
Тим отвернулся от окна и вернулся к кровати. Улёгшись, он стал ждать, когда заурчит мотор машины Кавеха, давая знать, что Тим наконец остался один на целый день. Когда он наконец услышал этот звук – Кавех, как обычно, слишком сильно жал на акселератор, – то сразу потянулся к своему мобильнику.
Итак, вчерашний день прошёл впустую. Тим вышел из себя и набросился на кузину Манетт, и это было очень плохо. Но в этом плохом хорошо было то, что он не зашёл настолько далеко, чтобы причинить ей серьёзный вред. Он пришёл в чувство в тот самый момент, когда уже был готов упасть на неё и вышибить дух из этого чёртова тела, и сделать это с наслаждением, чтобы заставить её наконец перестать уж так‑то заботиться о нём. У него потемнело в глазах, и он даже не видел эту глупую корову, лежавшую на земле перед ним. Он упал на колени и стал колотить кулаками по деревянному причалу вместо Манетт, он проклинал всё на свете, и он бы продолжал это без конца, если бы Манетт не обняла его и не попыталась успокоить. Тим представления не имел, как двоюродная сестра его отца могла научиться вот так прощать и забывать; но это явно говорило о том, что винтиков у неё в голове не хватало.
Но в любом случае возвращение в Уиндермир теперь не могло быть отложено. Тим долго всхлипывал. А потом наконец успокоился. Потом они ещё с полчаса сидели на причале, и кузина Манетт обнимала его и бормотала всякую ерунду насчёт того, что всё будет хорошо, и что они всё равно отправятся в поход, только нужно немножко подождать, и кто знает, что может случиться, и вдруг его отец возьмёт да и вернётся к жизни, потому что кому‑то этого очень хочется, и вдруг его мать станет совсем другим человеком… что было точно так же невозможно. Но Тиму было на всё наплевать. Его ждало важное дело, он не мог остаться на ночь в Грейт‑Урсвике, и он своего добился.
«Где ты, – набрал он на телефоне. – 2 дня годится».
Ответа не было.
«Не мог», – отправил он второе сообщение.
Незачем было вдаваться в подробности насчёт Манетт, палатки и прочего. Суть была в том, что он не имел возможности оказаться в Уиндермире, потому что Манетт отвезла его в Грейт‑Урсвик, и ему понадобилось несколько часов, чтобы выбраться оттуда.
Ответа по‑прежнему не было. Тим ждал. Он начинал уже чувствовать себя так, как будто и в самом деле съел что‑то плохое, как соврал Кавеху, и то и дело сглатывал набухавшие в горле комки отчаяния. Нет, твердил он себе, никакого отчаяния. Ничего подобного.
Он сполз с кровати и бросил телефон на прикроватную тумбочку. Подошёл к ноутбуку, открыл электронную почту. Никаких писем.
Похоже, пора было подтолкнуть процесс. Невозможно, чтобы кто‑либо вот так нарушил заключённую сделку. Тим выполнил свою часть, и пора было выполнять вторую половину.