Элизабет Джордж
Верь в мою ложь
Инспектор Линли – 17
Элизабет Джордж
Верь в мою ложь
Октября
Флит‑стрит, Лондон
Зеда Бенджамина никогда прежде не вызывали в кабинет редактора, и он обнаружил, что испытывает одновременно и замешательство, и сильное волнение. Результатом замешательства стало обильное выделение пота под мышками. От волнения сердце Зеда забилось сильнее, то есть на самом деле так сильно, что он ощущал его ритм в кончиках пальцев. Но поскольку с самого начала он был уверен, что на Родни Аронсона следует смотреть просто как на одного из парней, служащих в «Сорс», он приписал оба явления – и потливость, и биение пульса в пальцах – тому факту, что слишком рано, не по сезону, поменял летний костюм на зимний. И сделал мысленную заметку на тот счёт, что нужно будет утром снова надеть летний костюм, если, как он понадеялся, матушка ещё не сдала его в чистку сразу после того, как заметила перемену. Это было бы совершенно в её духе, подумал Зед. Его матушка была очень услужлива и энергична. Слишком услужлива и слишком энергична.
Зед постарался найти что‑нибудь такое, что отвлекло бы его, – и это было совсем нетрудно в кабинете Родни Аронсона. Пока редактор газеты продолжал читать заметку Зеда, тот принялся просматривать заголовки старых статей их газеты, висевших в рамках на всех стенах. Он нашёл их отвратительными и идиотскими, потому что они обращались к самым низменным сторонам человеческой натуры. «Продажный мальчик нарушает молчание» – так называлась статья о грязных отношениях между шестнадцатилетним парнишкой и неким членом Парламента, чьи встречи проходили поблизости от станции Кинг‑Кросс; их непристойное свидание оказалось, к несчастью, прервано появлением полицейских из местного участка. Перед этой заметкой красовалась другая – «Секс втроём с подростками», а дальше Зед увидел заголовок «Жена кончает с собой». «Сорс» возглавлял издания, публикующие подобные истории, его репортёры всегда первыми оказывались на месте событий, первыми раскапывали подробности, первыми успевали заплатить информаторам за самые смачные детали, чтобы предать гласности то, что любая законопослушная газета либо опубликовала бы с большими купюрами, либо вообще постаралась бы скрыть. Но их газета была самым подходящим местом для горячих историй вроде «Скандал в спальне принца», «А в дворцовых конюшнях‑то нечисто» или «Ещё один королевский развод?» и прочее в этом роде. И именно такие статьи, как Зед знал из сплетен, услышанных в буфете, доводили тираж «Сорс» до ста тысяч экземпляров. Именно это приносило славу их таблоиду. И каждый в отделе новостей прекрасно понимал, что тот, кому не хочется марать руки, копаясь в грязном белье людей, не может работать репортёром‑расследователем в «Сорс».
И это, безусловно, относилось к Зедекии Бенджамину. Он определённо не хотел вести журналистские расследования для «Сорс». Он видел себя обозревателем «Файнэншл таймс» или кем‑то в этом роде, то есть человеком, чья работа обеспечивает ему достаточно уважения и создаёт имя, а заодно приносит и столько денег, чтобы он мог предаваться своей истинной страсти, каковой являлось сочинение нежных стихов. Но найти работу уважаемого обозревателя было так же трудно, как… дамские панталоны под шотландским килтом, а человек должен делать хоть что‑то, чтобы иметь на столе еду, раз уж сочинение великолепных стихов денег не приносит. Так что Зед прекрасно знал, что обязан всегда действовать как человек, который считает вполне соответствующим профессиональной журналистской этике выискивание разных оплошностей со стороны знаменитостей и членов королевской семьи. И всё же ему нравилось верить, что даже газетка вроде «Сорс» могла бы найти выгоду в том, чтобы хоть слегка приподняться над своим положением издания, сидящего в сточной канаве, откуда, надо сказать, никто не смотрит на звёзды.
И та статья, которую сейчас читал Родни Аронсон, как раз и демонстрировала эту его веру. По мысли Зеда, статьи в таблоиде вовсе не были должны плавать лишь в гуще грязных фактов, чтобы захватить внимание читателя. Они вполне могли бы быть и духовными, спасительными, как вот эта его статья, – и всё же содействовать при этом продаже тиража. Конечно, по правде говоря, подобные опусы вряд ли годятся для первой страницы, но в воскресных журналах такое печатают, хотя статья на две полосы в ежедневном издании, пожалуй, выглядит длинноватой, тем более что сопровождающим её фотографиям придётся перебраться на вторую страницу… Но Зед потратил целую вечность на эту статью, и она вполне заслуживала куска газетной бумаги. В ней имелось всё то, что любили читатели «Сорс», только это было изложено в изысканной форме. Здесь были показаны грехи отцов и их сыновей, исследовались разрушенные взаимоотношения, не были обойдены и алкоголь с наркотиками, упоминалось и о возможности освобождения и искупления… Зед написал и о некоем никудышном человеке, который в последнюю минуту – более или менее последнюю – сумел повернуть в другую сторону и начать жизнь сначала, найдя вдохновение в том, что посвятил себя падшим на дно общества. Это была история со злодеями и героями, с достойными противниками и бессмертной любовью. И надо всем этим…
– Снотворное.
Родни Аронсон отшвырнул статью Зеда в сторону и поковырялся пальцем в своей бороде; выковырнув из неё кусочек шоколада, бросил его в рот. Читая, он прикончил целую плитку орехового «Кэдбери», и теперь его беспокойный взгляд шарил по письменному столу, как будто в поисках ещё какого‑нибудь сладкого утешения, в котором он на самом деле совершенно не нуждался, если учесть его живот, с трудом скрываемый просторной курткой «сафари», которую он предпочитал в качестве рабочей одежды.
– Что?..
Зед подумал, что он чего‑то не расслышал, и уже шарил в памяти, пытаясь найти что‑то такое, что рифмовалось бы со «снотворным», в надежде утешить себя мыслью, что его редактор вовсе не обругал только что его творение из двадцати печатных страниц…
– Снотворное, – повторил Родни. – Я чуть не заснул. Ты мне обещал горячее расследование, сенсацию, если я отправлю тебя туда. Ты мне гарантировал сенсацию, насколько я помню. И если я дошёл до того, что позволил тебе жить в каком‑то отеле бог знает сколько дней…
– Пять, – перебил его Зед. – Потому что дело было запутанным, и там были люди, которых необходимо было расспросить, чтобы получить полностью объективную…
– Ладно, ладно! Пять. И, кстати, мне бы хотелось получить твои объяснения насчёт выбора отеля, потому что я видел счёт и мне интересно, не сдавался ли этот чёртов номер вместе с танцовщицами? Если кого‑то посылают чёрт знает куда, в Камбрию, на целых пять дней за счёт газеты, то от него ждут сногсшибательной статьи… – Родни схватил статью и взмахнул ею. – Но скажи поточнее, какого чёрта ты там расследовал? И что это за название, чёрт побери? «Девятая жизнь»! Что это такое, где ты такого нахватался – на каких‑нибудь литературных курсах? Или на курсах творческого письма, а? Вообразил себя романистом, что ли?
Зед знал, что его редактор университетов не заканчивал. Об этом тоже сплетничали в буфете. И Зеду вскоре после того, как он оказался в штате «Сорс», вполголоса посоветовали: «Бога ради и ради собственного благополучия, никогда не говори Роду чего‑то такого, что напомнит ему о том, что у тебя есть степень или ещё что‑нибудь; ничего такого, что хотя бы туманно намекало на высшее образование, приятель! Даже и не пытайся как‑то дать ему понять, что у тебя знаний больше; просто помалкивай, если вдруг ситуация так повернётся».
Поэтому Зед очень осторожно выбирал слова, отвечая Родни на вопрос о названии статьи.
– Вообще‑то я думал о кошках.
– А… ты думал о кошках.
– Ну… у них ведь девять жизней?
– Да без тебя понял. Но мы ведь не пишем о кошках, так?
– Нет. Конечно, нет. Но… – Зед не был уверен в том, что понял, чего хочет от него редактор, поэтому взял в сторону и углубился в объяснения. – Я имел в виду, что тот парень восемь раз был на реабилитации, понимаете, в трёх разных странах, и ничто ему не помогло, то есть вообще ничто. Ну, он мог держаться месяцев шесть или восемь, или однажды даже целый год, но всё равно через какое‑то время он возвращался к метамфетамину. А потом он оказался в Юте, и там встретил очень необычную женщину, и вдруг стал совершенно новым человеком, и уже не оглядывается назад.
– Вот оно, значит, как? Спасён силой любви, а? – Голос Родни прозвучал очень любезно.
Зед воспрянул духом.
– Да, Родни, именно так! Это всё просто невероятно! Он полностью излечился. Он возвращается домой не ради жирного тельца, но…
– Жирного чего?
Зед мгновенно дал задний ход. Библейская аллюзия. Явно очень неудачный ход.
– Да просто глупое слово сорвалось. В общем, он возвращается домой и начинает программу помощи безнадёжным. – «Такое слово годится ли?» – подумал Зед. – И он стремится помочь не тем, о ком можно было бы подумать, вроде молодых ребят и девчонок, у которых вся жизнь впереди. Нет, он берётся за отверженных. За старых людей, живущих за обочиной, социальные отбросы…
Родни бросил на него быстрый взгляд.
Зед торопливо продолжил:
– Он занимается общественным мусором, теми, кто добывает еду в мусорных баках, у кого и зубов‑то не осталось… И он их спасает. Он считает, что они заслужили спасение. Он даёт им занятие. И они откликаются на заботу. Они излечиваются. Они всю жизнь пили, накачивались наркотиками, существовали в нищете, – и они излечиваются!
Зед глубоко вздохнул. И умолк, ожидая ответа Родни.
Ответ прозвучал достаточно быстро, вот только тон редактора говорил о том, что его совсем не захватил тот энтузиазм, с которым Зед защищал свой репортаж.
– Они просто строят такую башню, которая может в любой момент рухнуть, Зед. Никто ни от чего не излечивается, и когда башня будет закончена, большинство из них вернутся на улицу.
– Я так не думаю.
– Почему?
– Потому что это на самом деле защитная башня. И именно это придаёт всей истории силу. Это метафора. – Зед знал, что сама идея метафоры уже заставляет его вступить на опасную почву, и потому заторопился: – Подумайте о том, как используется военная башня‑пеле, и станет понятно, как работает вся система. Такие башни строили для защиты от разбойников, нарушавших границы, вторгавшихся в Англию из Шотландии, так? А в нашем случае нарушителей границы представляют наркотики, так? Метамфетамин. Кокаин. Гашиш. Героин. Марихуана. Что угодно. Защитная башня символизирует освобождение и исцеление, и каждый её этаж содержит в себе нечто другое. Я хочу сказать, что первый этаж предназначался для животных, на втором находились кухни и всякие хозяйственные помещения, на третьем жили и спали, а потом – крыша, с которой стреляли по бандитам, пускали в них стрелы и что уж там ещё делали, не знаю… лили кипящее масло или что‑то в этом роде, и когда посмотришь на всё это в целом, то видно, какое это может иметь значение для человека, который провёл на улице… сколько лет? Лет десять, пятнадцать… И потом…
Родни уронил голову на стол. И махнул рукой, веля Зеду уйти.
Зед не знал, как ему это воспринять. Его как будто выгоняли, но он не желал уползать, зажав хвост между… «Чёрт, опять метафора», – подумал он. И ринулся вперёд:
– Именно это и делает историю убойной. Делает её воскресной. Я просто вижу её в журнале, полных четыре страницы с фотографиями: башня, восстанавливающие её люди, те же люди до и после, и всё такое.
– Это снотворное, – повторил Родни. – Что, кстати говоря, тоже метафора. И ещё есть секс, которого нет в этой истории.
– Секс… – повторил Зед. – Ну, жена этого человека просто очаровательная, только она не хочет, чтобы статья была о ней или об их взаимоотношениях. Она сказала, что именно он должен быть…
Родни поднял голову.
– Я не говорю о сексе как о просто сексе, глупец! Я имею в виду секс как СЕКС! – Он щёлкнул пальцами. – Огонь, напряжение, то, что заставляет читателя чего‑то желать, вызывает в нём беспокойство, желание, пробуждает волнение, от чего она становится влажной, а он отвердевает, хотя они и сами не понимают, откуда взялись эти ощущения! Я понятно выражаюсь? В твоей статье этого нет!
– Но в ней этого и не должно быть. Она предназначена для того, чтобы поднять дух, дать людям надежду…
– Мы тут не занимаемся чёртовым поднятием духа, и мы уж точно, чёрт побери, не занимаемся надеждами. Мы тут продаём газеты. И поверь мне, вся эта околесица продаж не сделает. Мы подрядились печатать определённый тип расследований. Ты мне сказал, что это понимаешь, когда я с тобой разговаривал. Разве не за этим ты ездил в Камбрию? Так вот и веди репортёрское расследование! Рассле‑чёрт‑побери‑дование!
– Я и вёл.
– Чушь собачья. Где любовный сценарий? Кто‑то там соблазнил тебя…
– Это невозможно!
– …и ты постарался это не афишировать.
– Этого не было!
– Так, значит, вот это, – Родни снова показал на статью, – и представляет собой крутую работу, да? Так ты видишь серьёзную работу?
– Ну, я, в общем, понимаю… Не совсем, наверное. Но я хочу сказать, когда узнаёшь этого человека…
– Кто‑то уже теряет терпение. А кто‑то расследовал дырку от бублика.
Зед подумал, что подобный вывод кажется уж очень несправедливым.
– Так вы говорите, что рассказ об опасности наркотиков, о потерянной жизни, о страдающих родителях, которые всё испробовали, чтобы спасти своего ребёнка, который в итоге спасся сам… что история человека, который едва не погиб… это не расследование? Это не сексуально? Ну, в том смысле, который вы считаете сексуальным?
– Сын некоего Хораса Генри подсел на наркотики. Потом якобы вернулся к жизни. – Родни демонстративно зевнул. – В этом есть что‑то новое? Хочешь, назову тебе ещё десяток имён таких же бесполезных мешков мусора, которые занимаются тем же самым? Это всё ненадолго.
Зед чувствовал, как желание сражаться покидает его. Время потрачено впустую, все усилия были бесполезны, все интервью бессмысленны, и все – Зед был вынужден это признать, – все его коварные планы изменить направление «Сорс» и превратить её в газету хотя бы минимально достойную, и далее сделать себе имя, и, откровенно говоря, попытаться перейти в «Файнэншл таймс», – всё рухнуло в один момент. Всё было зря. Но это же неправильно… Зед обдумал варианты и наконец сказал:
– Ладно. Я понял вашу точку зрения. Но что, если я сделаю ещё одну попытку? Что, если вернусь туда и покопаюсь ещё немного?
– О чём ты, чёрт побери?
Это определённо был вопрос. Зед подумал обо всех тех людях, с которыми общался: вернувшийся к жизни наркоман, его жена, его мать, его сёстры, его отец, те жалкие пьяницы, которых он спасал… Не было ли там кого‑то, кто делал что‑то такое, чего Зед не заметил? Ну, должен быть, по той простой причине, что всегда остаётся что‑то незамеченное.
– Я не уверен, – заговорил он, – но если я там ещё пошарю… У всех есть тайны. Каждый о чём‑то лжёт. И прикиньте, сколько мы уже потратили на эту статью. Это будет хотя бы не напрасным, если я получу ещё один шанс.
Родни отодвинул свой стул от письменного стола и, казалось, принялся так и эдак вертеть в уме предложение Зеда.
Ткнув пальцем в кнопку на своём телефоне, он рявкнул, обращаясь к секретарше:
– Вэллис! Ты там? – И, услышав ответ, продолжил: – Принеси мне ещё одну «Кэдбери». Такую же, ореховую. – Потом он повернулся к Зеду: – Твоё время, твои деньги. Согласен только на такой вариант.
Зед моргнул. Всё представало в совершенно другом свете. Он ведь стоял в самой нижней части служебной лестницы в «Сорс», и соответственным было его жалованье. Он попытался подсчитать, на чём можно сэкономить – на трамвайных билетах, на взятом напрокат автомобиле, на гостинице… может, найдётся какая‑нибудь старая леди, которая сдаёт комнаты где‑то на глухой улочке… где? Только не рядом с одним из озёр. Поездка обойдётся ему слишком дорого, даже в это время года, а значит, это должно быть… А заплатят ли ему за то время, которое он проведёт в Камбрии? Зед в этом сомневался. И он сказал:
– Могу я подумать немного? Я хочу сказать, вам ведь эта статья нужна не сию минуту? Мне надо подсчитать свои финансы, если вы понимаете, о чём я.
– Подсчитывай что угодно. – Родни улыбнулся, и это выглядело странно: он неестественно растянул губы, что говорило о том, как редко ему приходилось использовать их подобным образом. – Как я уже сказал, твоё время, твои деньги.
– Спасибо, Родни.
Зед и сам не слишком понял, за что поблагодарил редактора, так что после этого кивнул, встал и пошёл к двери. Когда он уже взялся за ручку, Родни добавил дружелюбным тоном:
– Если решишь всё‑таки поехать туда, предлагаю тебе оставить дома свою шапочку‑кипу.
Зед заколебался, но, прежде чем он успел что‑либо сказать, Родни продолжил:
– Дело не в религии, малыш. Мне наплевать на твою веру и на чью‑то там ещё. Этот совет даёт тебе парень, который крутится в деле с тех дней, когда ты был ещё в пелёнках. Ты можешь последовать ему или нет, но я это вижу так: тебе не нужно ничего такого, что отвлекает людей или даёт им повод думать, что ты представляешь собой нечто кроме их исповедника, лучшего друга, плеча, на котором можно поплакать и так далее. Так что, когда у тебя есть нечто, что отвлекает их от истории, которую они хотят рассказать… или, учитывая наши цели, они не хотят рассказывать, у тебя возникают проблемы. И я подразумеваю любые отвлекающие факторы: тюрбаны, чётки, которые болтаются на шее, вот такие шапочки, или длинные бороды, покрашенные хной, или кинжалы у пояса. Ты меня понимаешь? Я говорю о том, что ведущий расследование репортёр должен сливаться с толпой, а в такой вот шапочке… Послушай, ты ведь ничего не можешь сделать со своим ростом и волосами… ну, разве что покрасить их, и я не прошу тебя этим заниматься; но шапочку снять ты можешь.
Зед совершенно машинально коснулся своей ермолки.
– Я её ношу, потому что…
– Мне наплевать, почему ты её носишь. Мне вообще наплевать, носишь ты её или нет. Это просто совет опытного человека. А ты решай сам.
Зед понимал, что последнюю фразу редактор добавил для того, чтобы избежать судебной тяжбы по поводу дискриминации по религиозному признаку. И знал также, что всё сказанное о его кипе имеет смысл. «Сорс» вовсе не представлял собой образец политкорректности, но суть крылась в другом. Родни Аронсон отлично знал, с какой стороны его профессионального куска хлеба намазано масло.
– Просто прими к сведению, – сказал Родни, когда дверь кабинета открылась и вошла его секретарша, держа в руке огромную шоколадку.
– Приму, – кивнул Зед. – Ещё и как.
Лондон, Сент‑Джонс‑Вуд
Время подгоняло, и потому Зед не стал его терять. Он намеревался спуститься в метро, а потом пересесть на автобус на Бейкер‑стрит. Конечно, быстрее и лучше было бы доехать до Сент‑Джонс‑Вуд на такси, но он не мог себе этого позволить. Поэтому он дошёл до станции «Блэкфрайерс», бесконечно долго ждал поезда на кольцевую линию, а когда тот прибыл, набитый под завязку, ему пришлось ехать прижатым к двери вагона, да ещё и ссутулив плечи и прижав подбородок к груди, на манер кающегося грешника.
С ноющими мышцами шеи Зед остановился у банкомата, прежде чем сесть в автобус и проделать последнюю часть путешествия. Его целью было проверить свой банковский счёт в тщетной надежде на то, что он в чём‑то ошибся, когда в последний раз подводил баланс по чековой книжке. У Зеда не было сбережений, все его деньги находились на этом единственном счёте. Он увидел цифры баланса и почувствовал, что падает духом. Поездка в Камбрию полностью опустошит его счёт, так что он должен был подумать, стоит ли дело того. В конце концов, это ведь была всего лишь статья. Бросить всё и получить другое задание… Но история истории рознь, и именно эта… Зед знал, что в ней кроется нечто особенное.
Всё ещё не придя к окончательному решению, он явился домой на девятнадцать минут раньше обычного и из‑за этого позвонил в звонок от входа в здание, чтобы сообщить о своём прибытии и чтобы мать не перепугалась, услышав звук ключа в замке в такое время дня, когда никто не должен прийти.
– Это я, мама, – сказал он, и она чуть ли не пропела в ответ:
– Зедекия! Замечательно!
Это озадачило его, но когда он вошёл в квартиру, то сразу увидел причину материнского восторга.
Сюзанна Бенджамин заканчивала приготовления к скромному дневному чаепитию, но она была не одна. В самом удобном из кресел, стоявших в гостиной, – в кресле, которое мать Зеда всегда предназначала для гостей, – сидела молодая женщина, которая очаровательно порозовела и на мгновение склонила голову, когда мать Зеда представляла их друг другу. Её звали Яффа Шоу, и, по словам Сюзанны Бенджамин, она состояла в том же книжном клубе, что и сама Сюзанна; последняя не преминула добавить, что это просто чудесное совпадение. Зед ожидал продолжения, и оно не замедлило последовать.
– Я как раз только что говорила Яффе, что мой Зедекия просто не отрывается от книг. И не одну читает, а сразу четыре или пять. Расскажи Яффе, что ты сейчас читаешь, Зед. Яффа как раз читает новый роман Грэхэма. Ну, мы все его читаем. Чтобы потом обсудить. Садись, садись, дорогой. Выпей чаю. Ох, боже мой, да он остыл! Я налью тебе свежего, да?
Прежде чем Зед сумел ответить хотя бы слово, мать уже вышла. Он услышал, как она чем‑то старательно звякает в кухне. Потом она ещё и включила радио. Зед знал, что мать намеренно проведёт в кухне не менее четверти часа, потому что всё это уже было. В последний раз была девушка, работавшая кассиром в «Теско». До неё в доме появлялась престарелая племянница их рабби, которая приехала в Лондон на летний курс, проводимый каким‑то американским университетом, названия которого Зед не запомнил. А после Яффы, сейчас с сомнением поглядывавшей на него в ожидании разговора, будет ещё кто‑нибудь. И мать не оставит своих усилий, пока он не женится на какой‑нибудь из этих девушек, а тогда начнутся беседы о внуках. Уже не в первый раз Зед мысленно проклял свою старшую сестру, её стремление к карьере и решение не только не обзаводиться детьми, но даже и не выходить замуж. Она занялась наукой, чего вообще‑то ожидали от Зеда. Тот совсем не стремился сделать научную карьеру – просто думал о том, что если бы сестра подарила их матери зятя и внуков, то сам он мог бы спокойно возвращаться домой, и его не ждали бы то одна, то другая претендентка на роль его супруги.
Он вежливо обратился к Яффе:
– Вы с моей мамой… вы состоите в одном книжном клубе, да?
Яффа порозовела гуще.
– Не совсем так, – призналась она. – Я работаю в книжном магазине. И даю консультации членам клуба. Ваша мама и я… ну, мы много разговаривали… Я хочу сказать, как все другие люди, вы понимаете…
Ох, как он понимал! И, кроме всего прочего, он отлично понимал и то, как именно действовала Сюзанна Бенджамин. Зед легко мог представить беседу двух женщин: робкие вопросы и доверительные замечания… Он гадал, сколько лет этой девушке и успела ли его мать выяснить, насколько та способна к зачатию.
– Могу поспорить, вы даже не знали, что у неё есть сын, – сказал он.
– Она не говорила… Это немножко странно, потому что…
– Зед, милый! – пропела его мать из кухни. – Чай нравится? Это из Дарджилинга. Печенье как, хорошее? А лепёшек хочешь, дорогой? Яффа, вам налить ещё чаю, да? Знаю‑знаю, вам, молодым, хочется поболтать.
Вот как раз этого Зеду и не хотелось. Ему хотелось спокойно обдумать все «за» и «против» и решить, стоит ли залезать в долги ради поездки в Камбрию на такое время, чтобы довести до ума статью. А в Камбрии, если он действительно туда отправится, Зед намеревался точно определить, что именно составляет заманчивую для читателей «Сорс» сексуальность… для читателей, которые, судя по всему, в целом обладали интеллектом могильной плиты. Как взволновать могильную плиту? Дать ей труп. Зед мысленно хихикнул от такой нелепой метафоры и лишь порадовался тому, что не сказал ничего подобного при встрече с Родни Аронсоном.
– А вот и я, мои дорогие! – В гостиную вернулась Сюзанна Бенджамин с подносом, на котором стояли чайник со свежим чаем, лепёшки, масло и джем. – Мой Зедекия довольно крупный мальчик, а, Яффа? Не знаю, в кого он такой вымахал. В кого, милый, а?
Зеду пришлось призвать на помощь всю свою выдержку. Да, его рост был шесть футов и восемь дюймов, но его мать отлично знала, в кого он таким уродился, потому что его дед по отцу был всего на три дюйма ниже. Когда Зед ничего не ответил, Сюзанна беспечно продолжила:
– А ноги у него какие? Вы только взгляните на эти ноги, Яффа! А руки? Кулаки? Как мячи для регби! Ну, вы знаете, что обычно об этом говорят… – Она подмигнула. – Молока и сахара, Зедекия? Да? – И тут же повернулась к Яффе: – Два года провёл в кибуце мой сын, да. А потом – два года в армии.
– Мама! – негромко произнёс Зед.
– Ох, не надо быть таким застенчивым! – Она долила чаю в чашку гостьи. – Служил в израильской армии, Яффа! Что вы об этом думаете? Но ему нравится всё скрывать. Такой скромный мальчик! Он всегда таким был. И Яффа тоже такая, Зедекия. Из неё просто вытягивать всё приходится. Родилась в Тель‑Авиве, отец – хирург, двое братьев занимаются исследованиями рака, а мать – дизайнер одежды, мальчик мой! Модельер! Разве это не удивительно? Ну конечно, я бы не смогла позволить себе ни единой вещи, созданной ею, потому что такая одежда продаётся в… как вы это называете, Яффа, милая?
– Бутики, – ответила Яффа, хотя она уже так покраснела, что Зед испугался, как бы с ней не случился инсульт или судороги.
– В Найтсбридже, Зед! – продолжала свой речитатив его мать. – Ты только подумай! Она создаёт свои вещи в Израиле, а продаются они здесь, в Англии!
Зед пытался найти способ остановить этот потоп и потому обратился к Яффе:
– А что привело вас в Лондон?
– Учёба, – ответила за неё Сюзанна Бенджамин. – Она приехала в университет. Чтобы заниматься наукой, Зедекия! Биологией.
– Химией, – поправила её Яффа.
– Химия, биология, геология… это всё равно, потому что требует мозгов, а они есть в этой хорошенькой головке, Зед! Ведь она хорошенькая? Ты вообще видел здесь кого‑то более хорошенького, чем Яффа?
– В последнее время – нет. – Зед бросил на мать многозначительный взгляд и добавил: – По крайней мере, месяца полтора.
Он понадеялся, что такое откровенное упоминание о намерениях матери заставит её наконец угомониться. Но это не помогло.
– Он любит посмеяться над своей матушкой, Яффа, – сказала Сюзанна. – Очень любит поддразнивать мой Зедекия. К этому вам придётся привыкнуть.
Привыкнуть? Зед посмотрел на Яффу, неловко ёрзавшую в кресле. Ему стало ясно, что он ещё не всё знает, и его мать тотчас открыла всё остальное.
– Яффа займёт старую спальню твоей сестры, – сообщила Сюзанна сыну. – Она зашла посмотреть комнату и уже сказала, что это как раз то, что ей нужно, поскольку ей нужно освободить прежнее жильё. Разве это не чудесно – что в квартире появится ещё одно молодое лицо? Она переезжает к нам завтра. И вы должны мне сказать, что любите на завтрак, Яффа. День следует начинать с хорошей еды, это поможет вам в работе. Зедекии помогает, ведь правда, Зед? Он первоклассный литератор, мой сын. Я вам говорила, что он пишет стихи, Яффа? Что‑то мне подсказывает, что он готов написать стихотворение в вашу честь.
Зед резко поднялся. Он забыл, что держит в руке чашку, и чай из Дарджилинга расплескался. К счастью, большая его часть попала Зеду на ботинки, так что ковёр почти не пострадал. Но вообще‑то Зед предпочёл бы вылить весь чай прямо на аккуратно причёсанную седую голову своей матушки.
Он мгновенно принял окончательное решение, как будто это было крайней и последней необходимостью, и сказал:
– Я еду в Камбрию, мама.
Она растерянно моргнула.
– В Камбрию? Но разве ты только что не…
– Нужно ещё поработать над статьёй, из‑за которой я туда ездил. Так уж вышло, что время не терпит.
– Но когда ты уезжаешь?
– Как только уложу сумку.
Что, как он прикинул, займёт у него минут пять, а то и меньше.
По дороге в Камбрию
Поскольку Зед удирал из дома сломя голову, пока мать не успела возвести в гостиной хупу (свадебный балдахин), он поспевал только на тот поезд, который повёз бы его в Камбрию весьма окольным путём. Но это было неважно. Быстро уложив сумку и запихнув ноутбук в футляр, Зед отбыл из дома, спасаясь от очередной невесты. Автобус, метро, вокзал Юстон; покупка билета, четырёх сэндвичей, «Экономиста», «Таймс» и «Гардиан»… После этого Зед принялся размышлять, сколько времени может уйти на поиск чего‑нибудь – чего угодно, – способного оживить историю; и ещё он думал о том, какими средствами можно заставить мать прекратить тащить в дом девушек, как будто она настоящая сводница… К тому времени, когда он садился в поезд, Зед уже готов был погрузиться в работу, чтобы выбросить из головы всё лишнее. Он открыл ноутбук и, как только поезд отошёл от вокзала, начал просматривать заметки, которые делал весьма тщательно во время каждого интервью, а потом ночами не менее тщательно заносил в компьютер. Зед прихватил с собой также и записи от руки. Их тоже нужно было внимательно прочитать, потому что где‑то что‑то должно быть, и он обязательно должен это найти.
Сначала Зед освежил в памяти основную историю: Николас Файрклог, тридцати двух лет от роду, ещё недавно беспутный сын Бернарда Файрклога, первого лица в Айрелете, графство Камбрия. Он родился в богатстве и с привилегиями – как говорится, с серебряной ложкой во рту – и всю свою юность проматывал состояние, дарованное судьбой. Он был человеком, одарённым внешностью ангела, но с совсем другими склонностями. Ряд программ реабилитации, которые к нему применялись, показали его полное нежелание что‑то менять – начиная с четырнадцати лет и далее. Всё это выглядело как фильм о путешествиях во всё более экзотические – и отдалённые – места, которые выбирали его родители в попытках соблазнить сына прелестями здоровой жизни. А Николас, нигде не излечиваясь окончательно, пользовался отцовскими деньгами, чтобы просто скитаться там и сям, причём он всегда был уверен, что ему все и всем обязаны, и это снова и снова возвращало его к наркотикам. И в конце концов, все просто умыли руки, отказались от этого парня – отец, мать, сёстры, даже какой‑то там двоюродный брат…
Вот о чём он совершенно не подумал, осознал вдруг Зед. Тот самый двоюродный брат. На первый взгляд сие выглядело неинтересно, да и сам Николас постоянно подчёркивал это во время их разговора, но всё равно оставался шанс на то, что Зед пропустил нечто такое, что мог бы теперь использовать… Он быстро пролистал блокнот и нашёл имя: Ян Крессуэлл, сотрудник «Файрклог индастриз» на какой‑то вполне серьёзной должности, двоюродный брат Николаса, на восемь лет старше его; родился в Кении, но уже в детстве был привезён в Англию, чтобы поселиться в доме Файрклога… Похоже, что‑то тут и вправду было, что‑то такое, с чем стоило поработать.
Зед поднял голову и задумчиво уставился в окно. Снаружи царила чернильная тьма, так что он увидел только собственное отражение в стекле: рыжий гигант, на лбу которого прорезались беспокойные морщинки из‑за того, что его мать пыталась женить сына на первой же согласной на брак женщине, какую только могла найти, а его босс был готов выбросить отлично написанную статью в мусор, а сам он просто хотел написать нечто хоть в малой мере стоящее… А значит, надо найти то, что есть в этих заметках. «Но что это такое? – спросил себя Зед. – Что?»
Он достал один из своих четырёх сэндвичей и принялся жевать его, продолжая просматривать записи в блокноте. Он искал какую‑нибудь зацепку, способ раскрутить историю или по крайней мере намёк на то, в каком направлении копать дальше, чтобы отыскать ту самую искру, которой требовал Родни Аронсон. Двоюродные братья? Возможно, возможно… Однако, читая заметки, Зед обнаружил, что в голове у него крутятся разные истории из Ветхого Завета, что уводило его на территорию библейских аллюзий и метафор, в которых он не мог позволить себе блуждать. Но, по правде говоря, было действительно очень трудно читать то, что он записал во время интервью с основными действующими лицами, и не задуматься при этом о Каине и Авеле, и не пытаться угадать, кто же занимает место бога в этой истории, хотя, конечно, это должен быть – скорее всего – лорд Файрклог, барон Айрелетский. Но если уж всерьёз продолжать библейские сравнения, то пэр должен быть Исааком, разбиравшимся с Исавом и Иаковом и их претензиями на право первородства; хотя как, чёрт побери, можно обмануть кого бы то ни было шкурой дохлого барана, или что там было, как можно принять баранью шерсть за волосатые руки, оставалось за пределами понимания Зеда. Но сама по себе идея наследного права заставила его серьёзнее сосредоточиться на заметках в поисках каких‑то сведений о том, кто на самом деле становился наследником в случае несчастья с лордом Файрклогом, а главное – кто должен был управлять «Файрклог индастриз».
Вот это уже похоже на историю, не так ли? Бернард Файрклог загадочно… что? Ну, скажем, погибает или исчезает. Он падает с лестницы, становится недееспособным, у него случается удар или что‑нибудь ещё. Небольшое расследование выявляет, что за несколько дней до его безвременной кончины, или чего‑то там, он встречался со своим адвокатом, и… что? Написано новое завещание, его намерения относительно семейного бизнеса предельно ясны, земные дела завершены, слова оформлены в письменную волю, и его состояние, ценные бумаги перечислены в качестве наследства… что там ещё может быть? И заявлено, что некто ничего не наследует в результате… чего? Например, его сын на самом деле ему не сын. А племянник – не настоящий племянник. Что есть другая семья на Гебридах, что есть некий безумный и искалеченный потомок, долгое время скрываемый на чердаке, или в погребе, или в лодочном домике… Да, это было бы нечто взрывное. Нечто убойное. Нечто сексуальное.
Вот только проблема состояла в том, что если Зед хотел трезво взглянуть на вещи, ничего не сочиняя, то единственным хотя бы отдалённо сексуальным моментом в истории девятой жизни Николаса Файрклога оставалась его жена, и уж она‑то точно была сексуальна на все сто. Зед не хотел слишком сосредотачиваться на этом факте при разговоре с Родни Аронсоном, потому что отлично знал, как бы Родни отреагировал, едва взглянув на фотографию… Зед честно умолчал об этой женщине, потому что сама она хотела остаться в тени, но теперь призадумался – нельзя ли всё‑таки как‑то её использовать? Он снова пролистал заметки и увидел слова вроде «Карамба!» и «Уау!» – так он совершенно бессознательно выразил свою реакцию, когда увидел её. И ещё он машинально написал: «Южноамериканская сирена!» – это было описание её внешности, потому что каждая частичка её женского естества взывала к вниманию мужчины. Зедекия пришёл к выводу, что если Ева хоть отдалённо напоминала Алатею Файрклог, то не приходится удивляться тому, что Адам вцепился в яблоко. И оставалось только спросить, почему он не сожрал весь урожай вместе с самой яблоней. Итак… Можно ли было слепить историю из Алатеи? Есть ли тут секс? Искра? Эта женщина была ошеломляющей во всех отношениях, но как превратить это в статью? «Только благодаря ей я до сих пор жив», – сказал её муж, но что дальше? Она ведь заявила: «То, что сделал Ник, он сделал самостоятельно. Я его жена, но я не играю особой роли в его настоящей истории».
«А не было ли это намёком?» – подумал Зед. Его настоящая история. Может, там есть ещё в чём покопаться? То есть он‑то думал, что уже всё раскопал, но, возможно, он был слишком очарован предметом исследования, к тому же ему слишком хотелось верить, что всё это возможно: освобождение, сп<