Что за фишка в последнее время с таким количеством паутины? Можно было бы ожидать целые полчища пауков, шастающих туда-сюда, если судить только по количеству паутины на всём подряд.
И вон та! Грёбаный ад, это не может быть паутиной, ошеломлённо думаю я, спеша вперёд по улице.
Она огромная! Она спускается шелковистым водопадом с крыши почти до самой земли и скрывается за торцом дома.
Торопливо сворачивая за угол, я резко останавливаюсь, и по моей спине пробегают мурашки.
Блестящая серебристая паутина тянется от одного здания на восточной стороне улицы вплоть до другого дома на западной стороне улицы; её усеивают крупные дождевые капли, она тянется через всю дорогу и простирается почти на двадцать метров.
Я знаю паутинки. Я нахожу их изумительными, когда они искрят в лучах раннего утреннего солнца, мерцают с наружной стороны окон нашей лоджии в Эшфорде, украшенные жемчужинами росы. Здесь же передо мной тщательно сплетённая, стандартная круглая паутина с похожими на колесо концентрическими узорами спиц, расходящихся от центра, а в самой её середине находятся необычные геометрические узоры. Она настолько огромная, что полностью затягивает проход по улице, если только прохожий не пожелает проталкиваться сквозь колышущиеся вязкие нити, и одна лишь мысль об этом вызывает атавистическую дрожь, пробегающую по моей коже.
Может, я и люблю паутины, но я не в восторге от их обитателей. Мой мозг понимает, что пауки-волки едят тараканов, но это не мешает моему нутру реагировать примитивным ужасом, когда я нахожу одного из них, устроившегося между сложенных простыней в шкафу. И я уж молчу про обилие пауков-отшельников и каракуртов в глубинке южных штатов!
|
|
Паутина всегда означает присутствие пауков, а паутина таких размеров означает, что я ищу паука, который не мог появиться на свет на Земле, и я задаюсь вопросом — неужели Круус создал касту фейри-пауков?
Я едва не хлопаю себя по лбу, когда у меня в голове загорается лампочка.
Папа Таракан был для Риодана гениальным методом подслушивания, проникновения в труднодоступные места, использования существ, которые мастерски выживали в самых крохотных щёлках и способны проворно убежать в самые узкие трещинки; он предоставлял полный отчёт обо всём, что слышали и видели почти несокрушимые тараканы.
Я знаю Крууса. Он абсолютный плагиатор, копирующий действия других, которые оказываются успешными, и добавляющий к ним свои фишки, и это реально бесит меня, потому что куда сложнее придумать оригинальную идею, чем украсть чью-то чужую и слегка приправить её.
Но я готова поспорить на собственную жизнь, что Круус, позаимствовав идею Риодана, создал касту фейри-пауков, и вот почему эта липкая бурда всюду. И эти паукообразные ублюдки таились в наших уголках и трещинках, шпионя за всем, что мы делаем. Вот почему Круус всегда умудрялся быть на десять шагов впереди нас. Логика моей теории неизбежна. Раньше у нас никогда не было проблем с паутиной. Он создаёт новых Невидимых, и такая проблема внезапно появляется.
Они есть даже в моём книжном магазине, на зеркале, на кассовом аппарате, в лифте. Ещё больше в конференц-зале в Честере, даже в спальне моего отца на столбиках его кровати. Я одновременно восхищаюсь и презираю сообразительность Крууса.
|
|
Я вытаскиваю свой телефон и строчу гневное сообщение Бэрронсу, пересказывая всё, что я узнала, а также прикладываю фото паутины и призываю его давить каждого паука, который встретится ему на пути, и рушить их шёлковые ловушки.
Затем я засовываю телефон обратно в карман, с досадой осознавая, что единственный способ избавиться от них — это бродить по Дублину, выслеживая пауков и пронзая их моим копьём.
Как я вообще могу сделать какие-то свои дела, если мне придётся гоняться за пауками-Невидимыми? Сколько их создал Круус? Они прибыли недавно? Они охотятся на людей, или это ещё впереди?
Я хмурюсь. Может ли вообще моё копьё убить их?
Коварный принц Войны создал новых Невидимых, которых даже ши-видящие не могут распознать. Кто сказал, что Дары на них сработают?
Подавив нарастающую панику и раздражение, гадая, как мой мир настолько вышел из-под контроля, я аккуратно приближаюсь, бдительно высматривая паука. Мне надо найти огромного фейри-арахнида и убить его. Быстро. Я не могу допустить, чтобы гигантский, несомненно смертоносный и ядовитый паук бродил по нашим улицам. Судя по масштабам паутины, он должен быть размером с небольшую машину.
Когда меня от паутины отделяет три метра, внезапный ветерок бросает мне в лицо аппетитный запах, и я поражаюсь (и всерьёз раздражаюсь, потому что дети соберутся толпами вокруг этих чёртовых штук), что Круус умудрился пропитать паутину этой новой подслушивающей касты Невидимых идеальным опьяняющим ароматом хрустящих тортиков «муравейник» с городской ярмарки, когда они ещё горяченькие и только что присыпаны сахарной пудрой.
|
|
Запах — это воспоминание, и посещение ярмарки штата Джорджия с мамой и папой, когда мы с Алиной были детьми, держались за руки и бродили по атмосфере карнавала, пробуждает бесчисленные успокаивающие воспоминания в духе мы-семья-и-мы-любимы-всем-сердцем. Аромат вкусного десерта — это приглашение податься вперёд и вдохнуть глубже.
Так я и поступаю.
В конце концов, паука нигде не видно, и я осуществляю разведку, и я всё равно собираюсь сорвать паутину. Заставлю паука начинать сначала, когда он вернётся — хотя бы ради того, чтобы ему пришлось тратить время на плетение новой паутины.
Я никогда не усваиваю урок.
Предположения ставят меня в идиотское положение.
Но некоторые вещи так крепко отложились в голове, что мы рефлекторно полагаемся на них, сами того не осознавая, ибо то, что мы думаем, нормально, логично и правдиво. Так устроен мир.
В мире людей.
Паутина означает, что твой враг — паук, верно?
Но не тогда, когда ты имеешь дело с фейри.
Гигантская паутина обрушивается с неба с внезапностью грома и молниеносно окутывает меня, полностью окружает стальным неизбежным коконом ещё до того, как я осознаю происходящее.
Здесь нет шелковистых нитей, они болезненно обжигают, прикасаясь к коже и сплетаясь так же плотно, как кручёная рыболовная леска, рассчитанная на 250 кг. Паутина облепляет меня крепче и крепче, прижимая руки к бокам и не давая мне дотянуться до своего копья, хотя я даже не уверена, что сумею это убить.
Я мгновенно просеиваюсь в Честер.
Точнее, пытаюсь.
Какой-то элемент нового творения Крууса блокирует даже эту силу, не даёт мне просеяться и продолжает сжиматься, стискивать мои рёбра, вынуждает весь кислород со свистом вырваться из лёгких.
Сильнее, сильнее, сокрушая меня.
В то последнее мгновение перед тем, как я отключаюсь от нехватки кислорода, на меня накатывает ужасающее осознание, что Круус не создавал новую касту пауков-Невидимых, чтобы шпионить за нами.
Сыграв на наших слишком-человеческих предположениях, начинив свою ловушку любимым людьми запахом, этот пронырливый мудак создал новую касту паутины.
Глава 40
Выхода нет [51]
Иксай
Иксай сделала шаг назад, окидывая свою работу удовлетворённым взглядом.
Здесь, в королевстве Лета, она тоже приглушила звуки, но лишь за стенами замка. Шум сражения действовал ей на нервы, напоминая о растерзанном, сломленном Зимнем Дворе, который она подвела, но что более важно, он мешал её способности основательно насладиться опьяняющими криками Северины, от которых кровь стыла в жилах.
Когда-то скудоумная изменническая принцесса Лета была могущественнее неё, но это начало меняться с тех пор, как была пропета Песнь, восстанавливавшая более древнюю магию Иксай, обращавшая вспять урон, который был нанесён пятьюстами адскими годами пыток в одиночестве холодной тёмной горы. Пыток, которые она не заслужила, и Северина с Азаром это знали.
В день, когда королева наконец-то освободила её, Иксай уже не осознавала, что такой момент может наступить, и она в смятении спотыкалась, ослеплённая натиском света, в котором ей давно отказывали. Она побрела обратно ко двору, безумно бормоча, пуская слюни, сделавшись наполовину нематериальной, и её магия необратимо иссохла. Она слишком долго царапала внутренности горы, каждой унцией своих сил искала способ сбежать, выскабливала глубокие, бесполезные расселины в миллионах тонн сплошного камня, поначалу даже вызывая лёгкие землетрясения.
Но это продлилось недолго. Изоляция иссушила её силу так же быстро, как утренняя роса испаряется под солнцем пустыни.
Иксай так и не вернула силу. Полное восстановление от такого наказания невозможно. Вот почему королева так поступала. Она ослабляла тех, кто восставал против неё, но всё же оставляла их в Фейри в качестве вечного напоминания другим придворным.
Но как только древняя мелодия начала восстанавливать их, стирать изменения вплоть до самого начала, она также отменила потерю силы, перенесённую Иксай, и поскольку она была на сто семьдесят три тысячи лет старше Северины, теперь её магия стала сильнее — этот факт она скрывала даже от Азара. Который, к сожалению, был старше и неё, и Северины, и поэтому его присутствие было не очень выгодным.
Когда-то он выбрал Северину вместо неё, и Иксай никогда не простила их обоих. Хоть бессмертная, хоть обречённая умереть через пять-шесть веков, она проведёт остаток своей жизни, оттачивая постоянные муки Северины, доводя её до новых высот боли.
— Но не меня? — тихо спрашивает Азар позади неё.
Иксай резко разворачивается.
— Уходи прочь, дурак! Это не имеет никакого отношения к тебе. Ты видел, что она пыталась сделать со мной. Если бы я выпила её якобы «Эликсир Жизни», он выжег бы меня изнутри, навеки. Непрекращающаяся и неизбежная агония. Противоядия нет. И это не обратить вспять. Тот клочок травы в Роще будет пылать вечно, даже в её священном мире.
Она поворачивается к Северине с жестокой улыбкой.
— Я лишь возвращаю услугу, делая с ней то, что она пыталась сделать со мной, — принцесса Лета пригвождена к стене собственного безвкусно яркого бального зала с помощью бритвенно острых ледяных пик, вонзённых в её ступни, руки, живот и голову. Её некогда очаровательное лицо превратилось в месиво разорванной плоти и кости вокруг ледяного копья примерно 12 сантиметров в диаметре. Иксай старательно пронзила только её голову, чтобы рот продолжал кричать и кричать.
Затем она начала замораживать её по кусочку, по дюйму её обнажённой кровоточащей плоти, применяя самый безжалостный, самый глубокий, самый жгучий лёд, который она могла призвать. Поднимаясь вверх по её бёдрам, вонзая ледяные пики в её утробу, которой эта изменническая сука соблазнила Азара! Она могла вечно слушать музыку криков Северины. Подпевать божественной мелодии. Добавлять изобретательные лейтмотивы скулежа и мольбы к гортанным, разрывающим плоть крикам. Немного отступить, заставить Северину думать, будто боль может утихнуть.
Никогда.
Снова ударить по ней совершенно новыми способами.
— Когда-то ты писала мир совсем другими красками, — тихо говорит Азар. — Ты помнишь, как тебя называли в королевстве Зимы раньше, до того как я тебя предал, когда мы были молоды?
Как она могла забыть? Это тоже часть проблемы. Воспоминания. В сочетании с эмоциями. Неразрывно связанные со смертностью. Она знала, кем была когда-то, до того, как её изувечили те двое, которых она любила сильнее всего. Азар, её любовник, и Лето, её дражайшая подруга. Они с золотой принцессой были очарованы отличиями друг друга, их влекло к противоположностям.
Gh’luk-sya drea. Крошечный снежный бутон, возлюбленный цветок зимы.
Они называли её так, потому что она ходила по королевству, созидала его красоту своей растущей силой, покрывала ковром изящных бутонов, превращала небо из холодных грифельно-серых оттенков в поразительно голубые, когда солнце отражалось от слепящих сугробов снега. Она бродила по лесам, напевая себе под нос, морозя ветки деликатным кружевным инеем, покрывая тяжёлые сосновые стволы бриллиантовыми хрусталиками сосулек.
— Ты убил зимний цветок, Азар. Вы с Севериной сделали это вместе, — горько говорит она.
— Я знаю, — печально отвечает он. — И нет этому ни оправдания, ни прощения. Но Икс, обдумала ли ты, что может готовить нам будущее?
— Каждый возможный вариант воплощения. И во всех них я вечно пытаю эту суку.
— Королева никогда не даст нам Эликсир. Она не собирается использовать его на своём отце. Она позволит ему умереть, но не допустит, чтобы он стал таким, как мы, — он умолкает на мгновение, затем говорит: — Не могу сказать, что виню её. С ходом времени моя страсть к тебе угасла. Власть была единственным, что пробуждало во мне чувства. Я попробовал всё. Я больше не чувствовал ничего, если не считать самых сильных ощущений. Остались лишь игры. Нами двигала неуёмная, неутолимая жажда чего-то, хоть чего-нибудь. Но теперь я вспоминаю, какими мы были когда-то, и что я чувствовал к тебе.
Когда он погружается в очередное долгое молчание, ей хочется зажать руками уши, закричать, чтобы он перестал говорить. Она не хочет слышать больше ни слова.
И всё же ей кажется, будто она половину вечности ждала, когда услышит такие слова.
Он говорит:
— Я больше не хочу это терять.
Она разворачивается к нему, испытывая неверие и ужас:
— Ты добровольно останешься таким, какие мы сейчас?
— Нет. Если это возможно, я бы снова стал бессмертным. Но не таким пустым, какими мы были. Я никогда не любил её, Икс. К тому времени я не был на это способен. Она была всего лишь камнем на пути, на который мне хотелось бы никогда не ступать. И теперь я больше никогда на него не ступлю.
— Ты просишь меня простить тебя? — изумлённо спрашивает она.
— Я просто говорю, что если королева не даст нам Эликсир (а она этого не сделает), то нас осталось всего трое. Ты, я и Северина. Все наши подданные обезумели. На следующие пять-шесть веков друг у друга есть лишь мы. И вот как ты хочешь провести остаток своего времени?
Её глаза прищуриваются, и она впивается заострёнными ногтями в ладони, резко вдыхая. Во имя Д'Ану... он прав! Какая же жестокая судьба под конец оставила её одну с теми, кого она презирает сильнее всего?
Но да, да, и ещё тысячу раз да, провести это время вот так, пытая Северину до самого конца, станет её шедевром.
Азар говорит:
— Это весьма похоже на ту работу смертного драматурга, как там его звали?
— Понятия не имею, — рычит Икс. — Смертные драмы всегда нравились тебе больше, чем мне, — она предпочитала драматургию фейри, в трагедиях которой она вершила одну месть за другой.
— Жан-Поль Сартр. «За закрытыми дверями». Три человека навеки заперты в одной комнате, и это причиняет более чем достаточно муки, чтобы служить их вечной карой. Ад — это другие люди. Это мы, Икс. Это всё, что у нас теперь есть. Мы трое. Но всё могло быть иначе.
— Нет, до тех пор, пока эта сука живёт и дышит! — она бросает взгляд обратно на Северину.
— Позволь мне провести следующие пять сотен лет, компенсируя тебе те годы, что ты потеряла в горе.
— Ты слаб и жалок, и я тебя презираю!
Внезапно он оказывается позади неё, крепко смыкает руки вокруг её талии. Затем они в другом месте.
Он просеял её в Зимнее Королевство.
— Убери от меня свои руки! — она резко разворачивается к нему и ревёт с такой яростью, что на небе взрывается гром, грохочущий и раскатистый, как кости в цепях, и начинает валить густой, морозный снегопад.
Азар проводит рукой по её волосам.
— Когда-то я говорил, что снег — это вуаль бриллиантов, сотворённая Природой, чтобы украшать тебя, ибо ничто, созданное фейри или людьми, не может даже надеяться на то, чтобы соперничать с красотой твоих волос.
— Я же сказала, не трогай меня!
Он не слушает, лишь опускает ладони обратно на её талию и разворачивает её в противоположную сторону, лицом к двору за открытыми вратами.
Она ахает. Её двор был восстановлен. Каждый подданный вновь цел и невредим, замер в разгаре сражения.
Они уже не страдают. Просто застыли в момент перед нанесением или получением удара, уже не терпя боли.
И если Азар прав, то они умрут именно такими, через пять или шесть сотен лет.
— Это сделал ты? — выдыхает она. Он теперь такой могущественный? Само собой, нет!
— Это сделала королева.
Она открывает рот, закрывает, и наконец изумлённо требует:
— Но с чего бы ей делать такое? Это не имеет смысла! Что за игру она ведёт? Объясни это мне! — муки её двора, очаровательных зимних подданных в её подчинении, пожирали её изнутри. Она бесчисленные тысячелетия воевала за право носить Зимнюю Корону, заботиться и защищать её подданных.
И она их подвела.
— Я не понимаю, — протестует она. — Я не выполнила свою часть сделки. Я ей ничего не дала. Я стремилась разрушить её душу. Я приговорила её отца к медленной и адской смерти.
Азар отвечает:
— Она не хотела допускать, чтобы твои подданные страдали за твои действия. Мудрое решение. Эмоции, Икс. То, от чего мы отказались. Они необходимы.
— Никогда. Я найду способ обратить вспять содеянное и сделать нас такими, какими мы были когда-то. Даже если мне придётся сделать это в одиночку.
— Тогда можешь рассчитывать и на меня. Но я не буду вновь пить его, даже если ты его найдёшь.
Ошеломлённая Иксай поворачивается и смотрит на него, изучает его взгляд, пытается решить, может ли он говорить правду, или же это очередной жестокий замысел в очередной бесконечной игре фейри. В игре, в которую она будет играть вечно, если ей будет дозволено.
— Я негодую из-за потери моего бессмертия, — говорит он ей. — Но теперь я знаю цену, которую заплатил за его приобретение. Мы теряли эмоции такими малыми крупицами, что почти не ощущали утраты. Мы потихоньку костенели, становились более пустыми и лишались возможности быть наполненными. Сколько бы мне ни осталось, я хочу от жизни две вещи. Вновь ощущать все эмоции, а не только поверхностные впечатления, которых мы умудряемся добиться через всё более изощрённые махинации. Искренние эмоции, и неважно, какими бы мучительными и невыносимыми они ни были.
— А вторая вещь, которой ты хочешь? — она понятия не имеет, почему спросила. Она ненавидит его и всегда будет ненавидеть.
Он смахивает прядь волос с её лица и тихо говорит:
— Однажды вновь увидеть, как Gh’luk-sya drea покрывает своё королевство ковром цветов и украшает молодые веточки хрустальным льдом, тихонько напевая, пока бродит между стволов. Тогда я буду знать, Иксай, что хоть ты никогда не простишь меня, но урон, который я нанёс зимнему цветку, был залечен.
Глава 41
Ничто в мире не сравнится с возвращением домой [52]
Лирика
Мы с моим отцом стоим на высоком холме, напоминающем мне холм Тара[53], который я видела в бесчисленных книгах, и смотрим на бескрайнее полночное королевство, простирающееся по холму и долине так далеко, как видит глаз.
Дома возвышаются, здания воспаряют к небесам, силуэт скачет от низких крыш к высоким пикам, и алебастр белеет на фоне чёрного бархатного неба, которое ошеломляет бесконечностью звёзд.
— Что ты думаешь о моём Королевстве Теней, Лирика? — спрашивает мой отец, улыбаясь мне.
Он улыбался мне с тех пор, как я вернулась в бутылку, ответив на его неумолимый зов и оставив Смерть стоять в часовне — он выглядел основательно остолбенелым после того, что узнал. То, что принц Смерти до него никогда не знал, то, чего ему не говорили. Как только он проверит том, к которому я его направила, и в котором я спрятала последнюю нужную ему частицу информации, он обретёт полные силы.
Тогда мы посмотрим, кого из возможных кандидатов выберет сила короля Невидимых.
Круус, которого я с уверенностью считаю злодеем в этой истории, ведёт себя мило со мной.
Балует меня знаками внимания, берёт под руку, иногда даже сжимает мою ладонь. Усиленно угощает меня едой и напитками, потчует историями и анекдотами, которые демонстрируют самонадеянную уверенность в его превосходном остроумии и силе. Полный энтузиазма и обаяния, он показывает мне одно чудо за другим, говорит, что привёл меня в долгожданный «дом».
Дом.
Я пытаюсь переварить это слово.
Решить, хочу ли я вообще находиться здесь.
Или же я уже нашла для себя дом, в другом месте, с другими людьми, в более широком концептуальном смысле слова.
Как только Круус узнает, что я сделала, что я сказала Кристиану, он больше не будет мне улыбаться.
Изгонит ли он меня из этого мира?
Схлестнётся ли он в войне со Смертью?
Как минимум теперь это будет равная битва — два принца в расцвете своих сил.
В любом случае, мой отец никогда меня не простит. И несмотря на красоту его королевства, несмотря на то, что когда-то я жаждала жить с такими интригующими и изумительными компаньонами, как его новые Невидимые, я не та женщина, которой была ранее. Моим знакомым здесь никогда не будут рады.
Я стою на грани двух очень разных миров.
Часами или, как знать (может, мы пробыли здесь несколько дней, я видела столько поразительных вещей, что потеряла счёт времени), Круус водил меня по ошеломительным улицам и переулкам полночного королевства, которое он создал в пещерах под замком короля Невидимых. И всё же здесь нет ощущения, что ты находишься под землёй. Город столь обширный, сводчатые потолки простираются намного дальше, чем видно моему глазу, что далёкое небо с планетами, тремя очаровательными лунами и миллионом звёзд кажется таким же реальным, как небо на настоящей планете.
— Давным-давно я наблюдал, как король внедрил кармашек реальности в мир. Я проложил туннели вниз, под замком старого короля, и сделал то же самое здесь, посадив семена и позволив им прорасти, — рассказывает он мне. — Люди и Видимые считали меня мёртвым, и я поддерживал это заблуждение, выиграв себе время, чтобы построить свой двор как королевство, которого они заслуживают.
Он поведал мне, что на столетия уединился в лаборатории короля, создавая сотни тысяч тёмных фейри, бесчисленные касты, каждая из которых была очаровательнее, могущественнее и одарённее предыдущей. Он оставил меня так надолго, потому что ему надо было обеспечить достаточную численность, которая могла служить как армия, защитить их мир, воевать против Видимых и Людей, если придётся, а также дать им время акклиматизироваться к их новой жизни.
— Но я могла бы помочь тебе, — протестую я. — Почему ты не привёл меня сюда намного раньше?
Он одаривает меня любящим взглядом, который ошарашивает и, вопреки моим претензиям, коих предостаточно, вызывает восторг. Я никогда прежде не получала от него таких взглядов.
— Ты всегда такая милая и готова помочь. Ты правда помогла, Лирика. Именно твои исследования бесконечной коллекции хаотичных заметок и книг короля предоставили мне необходимые знания; твои поиски и твои ответы помогли мне довести до совершенства моё королевство и Невидимых, которые населяют мой город.
И вот оно опять: моё. Иногда он говорит «наше», но чаще всего он использует притяжательное местоимение в единственном числе.
Если его слова правдивы, то это и моё королевство тоже. Моя работа заложила его фундамент.
— Где нам жить? У нас есть дом?
Он смеётся, знатно развеселившись.
— Всего лишь дом для короля? Нет, Лирика. Я построил замок. Идём, я покажу тебе, — он берёт меня за руку.
Спустя несколько часов, после роскошного пира с моим отцом, во время которого я стоически воздерживалась от расспросов о моей сводной сестре, не желая сообщать ему, что я в курсе, я лежу на кровати в комнате, в которую он меня проводил (и, полагаю, запер; я ещё не проверяла, но слышала подозрительный щелчок; словно он забыл, что я могу просеиваться теперь, когда свободна от той адовой бутылки), где шторы развеваются на прохладном, но приятном ветерке идеальной температуры.
Я откладываю в сторону книгу, которую нашла на верхней полке в комнате (она посвящена великим деяниям принца Видимых, известного как В'Лэйн) и через распахнутые стеклянные двери смотрю на искрящие огни города, гадая, кто это существо, которое сказало мне, что я свободна после вечности заточения, но тем не менее запрещает мне показывать свой истинный облик; которое поделилось со мной многими чудесами своего королевства, и тем не менее оставило меня неувиденной, скрытой от взора множества Невидимых, мимо которых мы прошли.
«Я их король, — говорил он мне, когда я настаивала, — и если они увидят меня, они подойдут с деловыми вопросами, спорами и всем подобным. Я хочу, чтобы это время было лишь для тебя и меня».
Я хотела поспорить, запротестовать: но я так чертовски долго была одна, и всю вечность мне приходилось скрывать, кто я такая, и мне пора быть поистине, полностью свободной!
Но я мудро держала язык за зубами. Потому что вопреки его внешней теплоте и демонстрации его потрясающего мира, я не могла отделаться от чувства, что с этой внезапной вылазкой в счастье что-то не так.
Истории не развиваются в такой приятной манере. Давно страдающая героиня, заточённая её отцом, не может просто так быть выпущена, чтобы счастливо жить бок о бок с ним.
Испытывая раздражение из-за моей нынешней ситуации, хотя когда-то я только об этом и мечтала (быть в доме моего отца, развалиться на кровати, достойной принцессы, в замке, достойном короля), я приподнимаюсь и торопливо пересекаю комнату, чтобы проверить дверь.
Как я и подозревала, заперто.
Фыркнув, я разворачиваюсь и быстро выхожу через стеклянные двери на балкон, подумывая принять свой истинный облик и воспарить на моих уникальных, очаровательных крыльях над городом внизу.
Словно я спровоцировала какой-то невидимый сигнал тревоги на пороге, мой отец появляется рядом со мной на балконе, улыбаясь мне, и я понятия не имею почему, но выражение в его глазах не совпадает с изгибом его губ, и от этого моя кровь стынет в жилах.
— Идём. Я хочу показать тебе ещё одно место.
Я пытаюсь засунуть руки в карманы платья, но он действует быстро и уверенно и хватает одну мою ладонь; затем мы...
...стоим вместе на краю утёса высотой в тысячи футов, и резкий ветер треплет мои волосы, спутывая их.
Мне требуется пара секунд, чтобы сориентироваться.
— Здесь ты когда-то жил? — восклицаю я, глядя по сторонам с шоком и неверием. Я узнаю это место по картинкам и описаниям в книгах. Все Невидимые когда-то были заточены здесь.
Вновь я вижу то, о чём лишь читала в книгах, и хотя у меня неплохое воображение, никакие написанные слова никогда не смогут передать осязаемые страдания, ужасы и отчаяние этого места.
— И это была адская пародия на жизнь. Я хочу, чтобы ты понимала меня, осмыслила, почему я сделал то, что я сделал. Почему я так упорно трудился над созданием превосходного двора, превосходного королевства. Я добился успеха, ведь так, Лирика? — он ошарашивает меня вопросом, словно ему важно, что думаю я или кто-то другой. — Ведь так? — настойчиво повторяет он, и я осознаю, что ему неважно, но во имя Богини, он хочет аплодисментов. Он хочет похвалы, и мне намекают на это.
Вот какова истинная цель экскурсии по его королевству. Меня подталкивали восклицать и хвалить его множественные достижения, благоговейно смотреть на него, пока он водил меня мимо творений, призванных продемонстрировать его превосходство как короля; я уверена, что провалила этот тест.
— Как долго ты здесь прожил? — когда я дрожу, он обхватывает меня одной рукой, давая тепло за счёт жара его крыла. В древней, безжалостно холодной тюрьме Невидимых сплошные утёсы морозного, губительного чёрного льда торчат под тошнотворно неправильными углами, разделённые глубокими узкими расселинами и впадинами. Входы в тысячи жилищ высечены в холодном неподатливом льду, и тошнотворное синее свечение исходит из ущелья под нами, которое кажется бездонным и извергает серный сине-чёрный туман. Арктический ветер обрушивается на нас сверху, пронизывая меня до костей.
Я запрокидываю голову. Здесь никогда не взойдёт луна. Здесь не увидеть проблесков звёзд. Никакой свет не снизойдёт на это пустынное, заброшенное место. Это венец жестокости первой королевы. Она создала чудовищное уродство, хотя могла сотворить множество чудес или хотя бы найти время, чтобы передать преемнице мелодию древней Песни Созидания.
Я ошеломлена тем, что она создала такой ужас. Сам воздух кажется тяжёлым и горько холодным, он пропитан останками боли, голода и бездонной нужды тех, кто когда-то обитал в ледяных кельях, и всё это окрашивается подспудными нотками сокрушительной правды — в этом месте никогда не найти удовлетворения.
Тщётность здесь вместо кислорода. И в воздухе нет больше ничего, если сам воздух вообще существует.
И я осознаю, что тюрьма Невидимых — это моя противоположность, несмотря на то, что я наполовину Невидимая. Это противоположность жизни для такой, как я. Я чувствую, как она кормится от энергии Светлого Двора в глубине меня, ненасытным языком лижет мою плоть и кости, пытается поглотить меня, и я инстинктивно знаю, что не проживу здесь долго. Задрожав, я гадаю, зачем он в действительности привёл меня в это место. Я должна ахнуть от ужаса, выразить сожаление и восхвалить многие грандиозные вещи, которых он добился? Это намёк на очередные аплодисменты?