— Нам нужна Лирика, — говорю я Кристиану, когда он просеивается в Честер в ответ на моё сообщение.
Мы с Бэрронсом уютно устроились на диванчике в переделанной версии Клуба Синатры, который теперь является Клубом Джимми Дуранте и предлагает единственную сдержанную атмосферу в мрачном чарующем месте, а также лучшие порции рыбы в гиннессе с картошкой фри, что я пробовала со времён своего приезда в Дублин.
В дальнем углу певичка завывает про то, что увидится с нами во всех давних знакомых местах, тогда как за баром сидят шестеро людей, которые опрокидывают в себя стопки и завороженно таращатся на нас. В момент, когда просеивается Кристиан, они едва не падают со стульев от восторга.
Когда мы с Бэрронсом пришли, они громко выражали своё неудовольствие из-за закрытия фейри-клуба Элириум.
Теперь четыре мужчины и две женщины жадно переводят взгляды с меня на Кристиана, затем на Бэрронса и обратно, и я знаю, что лишь вопрос времени, когда они наберутся смелости подойти.
— Это никогда не меняется, да? — бормочу я. — Они знают, что фейри охотятся на людей; и всё же они идут стадом как овцы на бойню.
— Они думают, что они влюблены в смерть. Им нравится стоять рядом с ней, флиртовать с нею, — говорит Кристиан тихим голосом. — Затем они осознают, что на самом деле смотрят ей в лицо, и внезапно Смерть становится пугающим существом, которым она была с самого начала. Но до того момента они чувствуют себя как никогда живыми. Их привлекает не смерть, а экстаз от перспективы обыграть её. Проблема в том, что как только ты привлекаешь внимание Смерти, он редко отворачивается. Пока не получит то, за чём пришёл.
Я бросаю на него взгляд. Его слова звучат без капли горечи и с лёгкими нотками сожаления. Он спокойно говорит:
|
|
— Я такой, какой я есть, Мак. Я примирился с тем, что я сделал. Теперь я это контролирую. Я не стану убивать вновь, если в этом нет необходимости — то есть, если это не явный враг, для которого нет другой приемлемой судьбы, — он кивком головы указывает на бар. — И я никогда не стану развлекать таких идиотов.
Я с лёгкой обидой осознаю, что я как королева оказываю на посетителей бара далеко не такой сильный эффект, как Кристиан. Они куда сильнее очарованы его возвышающейся тьмой и чернильными крыльями, чем моим бескрылым эфемерным хладнокровием фейри. Почему мне крыльев не дали? Я также осознаю, что они куда сильнее очарованы Бэрронсом. Что это у людей за помешанность такая на высоких, тёмных и доминантных мужчинах?
Я выгибаю бровь с сухой улыбкой. Я могу ответить на этот вопрос. Меня к ним тоже влечёт. Давным-давно я находила Кристиана убийственно привлекательным. Но на самом деле таков лишь Бэрронс.
— Куда ты хочешь принести Лирику? Уж явно не сюда. Эти идиоты в любой момент направятся к нам.
— Риодана нет в клубе, — говорит Бэрронс. — Мак закончит есть. Мы встретимся с тобой в его офисе.
Люди на стульях наконец-то набрались смелости после далеко не умной беседы и слишком большого количества выпивки. Накачавшись алкогольной храбростью, они соскальзывают со своих стульев и начинают вальяжно шагать в нашу сторону.
Закатив глаза и обратившись к своим знатно сократившимся запасам энергии, я просеиваю Бэрронса, себя и свою тарелку рыбы с картошкой фри в офис Риодана.
|
|
— Что ты можешь рассказать мне о ядах? — спрашиваю я без преамбул, когда Кристиан просеивается с Лирикой.
Её брови взлетают вверх.
— Ты хочешь кого-то отравить?
— Видимые отравили моего отца. Я ищу противоядие. Ты можешь носить какой-то другой облик помимо меня или Дэни? Странно смотреть на себя, когда я говорю с тобой.
Она хмурится.
— В данный момент я стараюсь не привлекать внимания моего отца. Принятие другого облика может привести к обратному. Тебе известно название яда?
— Иксай мне не скажет.
— Ох, Иксай, — восклицает Лирика, заметно расстроившись. — Она одна из неприятных, часто фигурирует во многих историях о Светлом Дворе. Озлобленная и жестокая женщина, которая тысячелетиями пыталась захватить контроль над королевством Зимы.
— Сейчас ей это удалось.
— Это ужасно! Она ненавидит людей и большинство фейри. Когда-то она была любовницей Азара из Осеннего Двора. Он выбрал более привлекательный вариант, сошёлся с одной из придворных Летнего Двора Фейри... как там её звали... — она умолкает, хмурясь. — Серафина?
— Северина, — мрачно поправляю я.
— Точно! Они вдвоём подставили Иксай, свалили на неё всю вину перед королевой, хотя я понятия не имею, что они сделали. Её приговорили к пятистам годам заключения в горе. Далеко недостаточно, чтобы убить её, но более чем достаточно, чтобы сделать её откровенно безумной. Когда королева наконец-то выпустила её, Иксай ещё примерно сто лет пробыла словно одурманенной, являясь лёгкой добычей для любого садистского фейри при дворе. В итоге она вернула рассудок, но осталась навсегда травмированной. Она так и не простила их всех. Говорят, у неё есть список врагов, которых она одного за другим запечатывает в чудовищные застывшие скульптуры в лабиринте по мере того, как набирается сил. Между ними троими шла откровенная война, пока королева не устала от этого и не заставила их выпить из Котла, чтобы воцарилось какое-то подобие перемирия.
|
|
Боже милостивый, неудивительно, что между ними столько враждебности. Древняя любовь, древняя вражда, всё это разом вспомнилось.
— Откуда тебе это известно? Я слышала, что фейри не очень-то любят всё записывать.
— У королевы всегда есть несколько писцов, кто-то из них люди, кто-то фейри. Они подробно записывают события, возможно, на случай, если какой-то предатель или изменник заставит их выпить из Котла, — она морщит нос. — И это глупо, потому что как только они утратят воспоминания, они забудут, что вообще делали такие записи. Я предпочитаю человеческие изложения, но если хочешь получить самую правдивую версию, приходится воспринимать эти истории с ноткой скепсиса, поскольку обе стороны не стесняются приукрашивать, предлагая однобокую точку зрения.
— Ладно, давай вернёмся к Иксай и яду.
— Она никогда не скажет тебе его название, — говорит Лирика. — Вековечные обиды и бесконечные наказания — это тема и мотив Иксай практически в каждой истории, написанной о ней.
Я меняю тему.
— Охотники. Что ты можешь рассказать мне о них?
— Что ты желаешь знать? И можно я скажу: я так благодарна, что ты решила позволить мне помочь, — радостно добавляет она. — Думаю, ты посчитаешь меня весьма полезным активом, и я просто в восторге от перспективы быть частью команды. Я сильно беспокоилась, что ты больше никогда меня не выпустишь. Круус, может, и мой отец, но... — она умолкает и отворачивается. Мгновение спустя она продолжает: — Ты была права. Он не питает ко мне любви. Он запер меня от мира и использовал, пока сам продолжал жить. Он построил себе новый двор. Он сделал себе новую дочь, — черты её лица ожесточаются. — Мудрый мужчина никогда бы не выпустил меня и не позволил мне узнать истинную природу реальности.
Мне только что убедительно наврали два фейри, и мне сложно поверить, что Лирика от них как-то отличается. Я бросаю взгляд на Кристиана.
— Правда, — он смотрит на Лирику. — Что ты чувствуешь к своему отцу?
Её руки сжимаются в кулаки.
— Я его презираю.
— Правда. Что бы ты хотела сделать с ним?
— Я бы хотела засунуть его в бутылку на миллион лет, — говорит она низким голосом. — Но я не стану этого делать, потому что я знаю, как это ужасно. Так что, наверное, я хочу видеть его в положении, где он больше никогда и никому не навредит, — она умолкает на секунду, затем говорит: — Боюсь, это возможно лишь в том случае, если он мёртв.
— Правда, — пылко утверждает Кристиан.
— Охотники, — я возвращаю Лирику обратно к теме разговора. — Охотники удерживают двоих моих людей в клетках среди вакуума космоса. Охотники могут выживать в космосе. Люди и фейри нет. Как нам к ним добраться?
Глаза Лирики на несколько секунд делаются отрешёнными и остекленевшими.
— Я не могу просто извергнуть всё содержимое Библиотеки, и я также не знаю, является ли прочтённое мною правдой или знатно приукрашенной реальностью. Авторы часто врут, чтобы сделать свою историю более привлекательной и драматичной, и рассказчики, ох, даже не начинайте! Такие коварные ублюдки. Даже сам король не может вместить всю информацию из Библиотеки, поэтому он её и создал. Я организовала это место, чтобы сделать поиски по запросам как можно более быстрыми, но, — она награждает Кристиана испепеляющим взглядом, — Смерть совершенно разрушил мою систему организации! Теперь часть Библиотеки в Шотландии, а часть, полагаю, всё ещё в Белом Особняке.
— В данный момент мы никак не можем попасть в Белый Особняк, — говорю я ей.
— Круус разбил Зеркала.
Лирика продолжает:
— Король ездил верхом на самом могущественном и древнем из Охотников. Он был известен как К'Врак, чьё огненное дыхание обрушивало смерть на всех существ. Он — конец всего, Омега. Чем бы ни являлся король, он может выжить в космосе. Окружающая среда на него не влияет. Но ему нравилось брать свою любовницу в небеса, чтобы показать свои творения. Говорят, что К'Врак мог как-то сохранить её в живых, чтобы она не задохнулась, не замёрзла и не раздулась, как это бывает с людьми.
Бэрронсу я говорю:
— Нам надо найти К'Врака. Он может защитить Дэни и Шазама в их истинном обличье, — его телефон оказался в руке, и он уже писал сообщение Риодану.
Я хмурюсь, глядя на библиотекаря. Есть одна вещь, которая уже какое-то время не давала мне покоя. Не такой срочный вопрос, как другие, но мне всё равно хотелось бы знать.
— Когда король оставляет силу и выбирает преемника, этот преемник становится таким же, как король?
— Не уверена, что понимаю, о чём ты спрашиваешь.
— Его преемник станет огромным и... странным и... полубезумным... и, ну, ты понимаешь, типа таким огромным, что существование в его присутствии сюрреалистично, и планеты вращаются вокруг его крыльев, и он настолько огромен, что ему пришлось разделить себя и поместить во множество человек, чтобы общаться с нами?
Лирика смеётся и восторженно хлопает в ладоши.
— Ого, ты встречала короля Невидимых! Божечки, вот это наверное был восторг!
Я едва ли выбрала бы такие слова, но я бодро киваю, потому что отчаянно хочу услышать её ответ.
— Говорят, что король стал таким существом из-за пренебрежения, беспечности и жадности. Он сделал выбор и продолжил расширяться и меняться, всегда желая большего, пока он не увеличился сверх контролируемых пропорций. Легенда гласит, что когда-то он был совсем другим. Не фейри, не смертный, нечто совершенно иное. Кто бы ни унаследовал его силу, он вырастет в то, чем он/она являются по сути. Умеренность приводит к стазису в большинстве аспектов. Жадность приводит к изменениям и излишеству.
— То есть, если тот, кто станет королем, не жаден по своей природе...
— Вполне вероятно, что он/она останутся относительно неизменными. Со временем они тоже отрастят крылья, но, — она бросает взгляд на Кристиана, — подозреваю, скорее такие, как у Смерти.
— У королевы Видимых есть крылья?
Её смех напоминает звон серебряных колокольчиков.
— У королевы есть всё, что она пожелает. Ты контролируешь свою внешность. Призови крылья.
— А я от своих могу избавиться? — с любопытством спрашивает Кристиан.
— О боже, с чего бы тебе это делать? Они мне весьма нравятся. Они очаровательны, — мне она говорит: — У всех членов королевской знати есть крылья. Даже у Видимых.
— Я никогда не видела крылатого принца или принцессу Видимых, — возражаю я.
— Они их скрывают.
— Зачем?
— Их можно отрезать, — мрачно отвечает Лирика. — В прошлом такое делалось, чтобы свергнуть правителя королевского дома. Члены королевской знати научились их прятать. Никогда не использовать. Они им и не нужны. Они же могут просеиваться. А отрезание крыльев существенно ослабляет их силы.
Я фыркаю. Неудивительно, что Круус так настаивал, чтобы я восстановила его крылья.
— Есть ли способ призвать Охотника? Именно К'Врака?
— Я не знаю. Мне нужно поискать.
— Тебе что-то известно о законах Охотников?
— Полагаю, где-то есть книга, где это упоминается, хотя не очень детально. Когда дело касается Охотников, преимущественным рассказчиком был король, и божечки, эти тома — просто суматошный поток сознания. Вот сейчас ты читаешь напряжённую, подробно описанную сцену активных действий, а потом он уже переходит к какому-то сложному философскому диалогу, который я потом обдумываю несколько дней, хотя ожидала совсем не этого. Он не интересовался законами и подобным. Его мотивами, даже по его собственной оценке, были кроткое пренебрежение и весёлая беспечность.
Кристиану я говорю:
— Забери её обратно в замок и начинайте искать способ найти и призвать К'Врака. Так мы вернём Дэни.
Лирика раздраженно возражает:
— Возможно, ты могла бы попросить меня помочь, вместо того чтобы говорить мужчине отдать мне приказ? В конце концов, я стою прямо перед тобой, и я отвечала на твои вопросы так полно и честно, как только могла. Я веду себя вежливо и услужливо, жажду быть полезной. Ты можешь попытаться ответить на это добротой. Это та ситуация с уксусом и мёдом, о которой вы, смертные, постоянно говорите. И я не возражаю, если меня в этом примере посчитают мухой.
— Лирика, ты не могла бы поискать в книгах информацию, о которой я просила? — сухо произношу я.
Её улыбка ослепляет.
— Я так рада предоставить помощь! Большое спасибо, что попросила!
Через несколько часов я лежу на диване, где ранее урвала всего сорок минут сна и видела сны о Круусе, Бэрронсе и короле. Я моргаю и тру глаза, признавая, что я совершенно измотана. Мама должна прибыть сюда через несколько часов, и я не хочу приветствовать её в таком виде. Я хочу быть отдохнувшей и бодрой, иначе я расплачусь сразу же, как только она войдёт.
Я не спала нормально два столетия и неизвестное количество дней, и клянусь, что два века без сна начинают на мне сказываться. Я не смогу функционировать и дальше, если в ближайшее время не прикорну в каком-нибудь тихом и тёмном месте как минимум на шесть часов.
Защитив комнату моего отца чарами настолько полно, насколько это возможно в тесных временных рамках, Бэрронс направился к Риодану, чтобы найти Охотника, но огромные звери не появлялись в наших небесах уже некоторое время. Если верить слухам в клубе, последний из ледяных чёрных драконов, паривших над Дублином, исчез примерно шесть месяцев назад, в то же время, когда Видимые начали уходить из нашего мира.
Полагаю, мы им наскучили, когда у нас не осталось войн, угрожающих планете, злобных книг, садистских подражателей вампирам, социопатов, Гроссмейстеров и Круусов.
Я хмурюсь, думая: ну, тогда Охотники скоро должны вернуться, потому что всевозможные злодеи лезут из всех щелей.
Внезапно моя кожа потрескивает от слабого электрического заряда, пульс учащается, кровь нагревается, и я знаю, что Бэрронс стоит позади меня. Затем его ладони ложатся на мои плечи, и он говорит:
— Тебе нужно поспать.
— Мне нужно бодрствовать, чтобы поговорить с мамой, когда она сюда приедет.
— Это случится только через несколько часов.
— Я не могу спать. Мой разум не желает затыкаться.
— Поработай над этим. Мне надо возвращаться. Я пришёл сюда лишь за инструментами для татуировки, чтобы нанести связующие заклинания на бок Охотника.
— Вы его нашли! — это облегчение.
— Если не будешь спать, хотя бы подыши свежим воздухом. Прогуляйся, походи по городу, — тихо говорит он. — Восстанови связь с миром, который ты любишь, с Дублином. Это даёт тебе почву под ногами.
Затем он уходит, и я одна, и внезапно я не могу провести в Честере больше ни минуты.
Глава 38
Ты у меня под кожей [49]
Кристиан
Ох, Христос, Лирика такая говорливая и кипучая, её глаза искрят, пока она носится по часовне в Дрохечт, сортируя стопки книг, заглядывая под выцветшие гобелены, за зеркала, шаря в сундуках и бормоча вещи в духе «О нет, не ты, глупышка», и «Вот ты где, мой дорогой старый друг», и «Они попросили меня о помощи, и клянусь Богиней, я их не подведу».
Устроившись на хаотичной стопке огромных, древних, затянутых паутиной томов и подпирая подбородок кулаком, я наблюдаю за ней и к своему изумлению осознаю, что эта женщина чертовски очаровывает меня.
Я хмурюсь, думая, как я благодарен, что она выглядит как Мак, потому что это не даёт мне подпустить её близко и служит постоянным напоминанием, что я понятия не имею, что такое Лирика на самом деле, как она выглядит, и такой корыстный ублюдок как Круус мог трахнуть Кровавую Ведьму, если посчитал, что в результате получит полезный инструмент.
Я мрачнею, осознав, что легенды гласят, будто Ведьма именно это и пытается сделать — зачать отпрыска от принцев Невидимых, а в легендах часто присутствует ощутимый элемент правды. Вот почему Лирика не хочет показывать мне свой истинный облик? Потому что она является более тёмной версией ужасного, злобного существа, которое пришпилило меня к краю утеса и потрошило раз за разом, довязывая своими внутренностями подол своего платья?
Охваченный подозрением, я реву на всю часовню:
— Ты знакома с Кровавой Ведьмой, которую Дэни по неосторожности выпустила?
Лирика согнулась и засунула голову в квадратный сундук шириной с кабинетный рояль, а высотой в два раза ниже. Она отрешённо отвечает:
— Необязательно на меня орать, и я сожалею, но твоим вопросам просто придётся подождать, пока я не найду ответы для королевы. Её потребности важнее твоего любопытства, — затем она резко поднимается и пытливо смотрит на меня. — Если только... Кровавая Ведьма не в числе того изобилия злодеев, которые в настоящий момент угрожают вашему маленькому союзу? — похоже, эта мысль её интригует и чрезвычайно придаёт сил. — Милостивые боги, вот это был бы изумительный и неожиданный поворот сюжета!
— Кровавая Ведьма мертва.
— Ну, это радостные новости! — восклицает Лирика и поворачивается обратно к сундуку.
— Отвечай на мой вопрос.
— А какой был вопрос? — бормочет она в сундук.
— Ты знакома с Кровавой Ведьмой?
Она фыркает.
— А кто её не знает? Она скандально известна.
Это не ответ. Она что-то скрывает. Кто бы мог подумать. Я рычу:
— Кровавая Ведьма была твоей матерью?
Лирика застывает в согнутом положении, затем с оглушительным грохотом роняет стопку книг, которую держала, резко выпрямляется и разворачивается лицом ко мне. Кулаки упёрты в бёдра, глаза полыхают огнём:
— Что в тебя вселилось, если из всех существ, которые могли быть моей матерью, ты считаешь наиболее вероятным кандидатом эту чудовищную безумицу? Я обладаю каким-то семейным сходством с её личностью или характером? Я кажусь тебе психически нестабильной? Отвратительной садисткой? Мой вкус в одежде вызывает у тебя такое омерзение, что ты веришь, будто я тайно мечтаю о платье из липких, влажных, блестящих кишок? Или я кажусь тебе заядлой вязальщицей? Ну типа, серьёзно, в чём твоя проблема? — разъярённо рычит она на меня одним сплошным потоком слов.
Я открываю рот, затем закрываю обратно. Потом натянуто говорю.
— Ни в чём. Я просто поинтересовался.
Она шипит:
— Ну, попробуй поинтересоваться чем-то приятным обо мне, а не гадким! — и разворачивается к сундуку. — Ну, например, — бурчит она в сундук, — какой красивой я могу быть. Или, может, какой уникальной и очаровательной личностью я могу быть внутри, потому что я могу тебе сказать, что если не считать постоянного раздражения из-за того, что меня постоянно недооценивают и мною постоянно командуют те, кто явно не умнее меня (и честно говоря, те, кто даже далеко не настолько умны как я, и да, в данный конкретный момент я имею в виду тебя, О Великий и Идиотский Смерть), я вполне самая очаровательная и самая добрая из всех, кого я когда-либо встречала.
— Ты встречала только горстку людей, так что нельзя сказать, что у тебя много примеров для сравнения, — раздраженно парирую я.
— Я вообще не встречала людей, — взрывается она с такой пылкостью, что пыль маленьким облачком поднимается над сундуком, в котором она копается. — Строго говоря. Даже та ши-видящая, Кэт, которая дала моему отцу новую дочь, не полностью человек, и применяй это примечание ко всем нашим будущим разговорам: я использую слово «люди» в самом широком контекстном смысле. Это предустановленное определение понятий имеет критическое значение для успешной коммуникации. И ты прекрасно понял, что я имела в виду, ты бесячий свиноголовый увалень! — она хватает книгу из сундука и выпрямляется, быстро пролистывая страницы. — Кровавая Ведьма, — рычит она. — Серьёзно! — она перестаёт шелестеть книгой и огорчённо шмыгает носом. — О нет, кто загнул тебе уголки страничек, очаровательная моя? Тебя не читали веками. Как я это пропустила? — она с величайшей заботой кладет книгу на близлежащий столик и ласково бормочет: — У меня пока нет на тебя времени, но я обещаю, что потом приведу тебя в порядок.
Наблюдая, как она разговаривает с книгой, я понимаю, что эти тома, эти сундуки, эти артефакты — её семья, её друзья, весь её мир. Само собой, она говорит с ними. Они — всё, с чем ей приходилось говорить. И я не сомневаюсь, что персонажи в этих книгах тоже стали для неё семьёй, друзьями, миром.
Грёбаный ад, эта женщина пробралась мне под кожу.
Она резко разворачивается ко мне с восторженным выражением на лице:
— Я тебе нравлюсь!
Я резко вскакиваю на ноги и награждаю её гневным взглядом:
— Невежливо копаться в чужих мыслях!
— О, ты можешь кричать «правда» или «ложь» обо всех вокруг тебя, но мне не дозволяется логически сложить два плюс два? Ты беспокоился, что Кровавая Ведьма — моя мать, потому что сидел и задавался вопросом, как я выгляжу на самом деле, и единственная причина, по которой ты задаёшься этим вопросом — это потому, что ты находишь меня достаточно интригующей, и тебе любопытно узнать мой истинный облик. Это говорит мне, что ты подумываешь дать мне секс, но не тогда, когда я выгляжу как королева, и это приводит тебя к вопросу о том, обладаю ли я обликом, с которым тебе понравится секс, и уверяю тебя, тебе совершенно точно понравится. Я великолепна. И всё это, — она тычет в меня пальцем для пущей наглядности, — я определила путём простой дедукции, придя к заключению, что я тебе нравлюсь. Божечки, что за день сегодня. Я завожу друзей, и меня считают интересной.
Затем она суёт голову обратно в сундук и начинает бормотать что-то своим чёртовым книгам, словно со мной она закончила.
Я рычу:
— Ты мельком увидела мысли Мак и уловила образ Крууса из её сознания.
— Это другое, — говорит она сундуку. — Она транслирует свои мысли. Ты — нет. Ты закрытая книга, чрезвычайно приватная. Королева открытая, как я. Возможно, женщины другие. Мне надо больше опыта, чтобы отточить эту мысль. О! — восклицает она, выпрямляясь и бросая на меня восторженный взгляд, — эта может содержать то, что мы... — она бледнеет и ахает. Её глаза делаются пустыми, и она стоит так неподвижно, словно из неё резко высосали всю жизнь.
Я сокращаю пространство между нами тремя полу-летящими шагами и хватаю её за плечи.
— Лирика, — торопливо произношу я. — Что случилось?
Ответа нет. Я осторожно трясу её. Её глаза кажутся зловещими, непрозрачно зелёными, обращёнными внутрь и не несущими ни единого признака жизни.
— Лирика, — я снова и снова повторяю её имя, затем начинаю растирать ладонями её руки, словно пытаюсь восстановить циркуляцию крови, а вместе с тем и жизнь и вернуть её оттуда, куда она отправилась.
Затем она возвращается и с паникой смотрит на меня.
— Мой отец здесь. В моей бутылке. Призывает меня.
— Хорошо. Я разобью эту бл*дскую бутылку и...
Она ожесточенно мотает головой.
— Нет. Ты не должен. Это только сделает всё хуже и не навредит ему. Я должна идти, — она бросает на меня взгляд, полный муки. — Пожалуйста, скажи королеве, что я сожалею. Я не по своему желанию оставила её в час нужды! Это ужасно, она посчитает меня ненадёжной и бесполезной.
— Что случится, если ты не ответишь на зов? — требую я.
Она бледнеет ещё сильнее.
— Он показал мне, что сделает со мной, если я воспротивлюсь. В каком-то ужасном месте существует бездна, в которой есть лишь три цвета: чёрный, белый синий. Там темно и холодно, и там живут монстры.
— Он никогда не поместит тебя туда. Я твой защитник, помнишь?
— Ты прикасаешься ко мне, — изумлённо выдыхает Лирика, глядя на мои ладони на голой коже своих рук. — Это ощущается восхитительно.
— К тебе никогда не прикасались?
Она качает головой, словно ошеломлена нашим контактом.
— Я всегда гадала, как это будет ощущаться. Это ещё приятнее, чем я себе представляла, — её глаза тревожно выпучиваются. — Я должна идти! Сейчас же. Иначе он выйдет, и я не хочу, чтобы он тебя увидел. Пока что нет, — торопливо говорит она. — Ты даже не знаешь, что ты такое, и это несправедливо. Он никогда не играл справедливо. Он лгал, скрывал и использовал. Я его ненавижу, — она хватает мою голову обеими руками, притягивает вниз, прижимается губами к моему уху и произносит лихорадочную череду слов.
Затем она исчезает.
Несколько секунд я стою, огорошенный и не верящий.
Вот что я такое? Бл*дский ад! Неудивительно, что Круус хочет моей смерти! Неудивительно, что он меня ничему не пожелал учить!
К тому времени, когда я разворачиваюсь к бутылке, собираясь потребовать от этого ублюдка, чтобы он отпустил Лирику на моё попечение и больше никогда не осмеливался к ней приближаться, иначе я убью его, и теперь мы оба знаем, что я могу, бутылка исчезла.
А вместе с ней и Лирика.
Глава 39
И я пропала, я пропала [50]
Мак
Хотелось бы мне сказать, что я знаю, сколько в точности лет прошло с тех пор, как я впервые ступила на Изумрудный Остров, но учитывая время, потерянное в Фейри, месяцы в состоянии при-йи, нелогичное искажение времени Белым Особняком, а потом уединение на несколько сотен лет, я понятия не имею, как давно я сюда приехала.
Когда бы это ни было — та ночь, когда я заселилась в Кларин Хаус, вымотанная, голодная и в равной мере решительно настроенная и перепуганная, отодвинула поношенную оранжево-розовую занавеску и посмотрела на освещённые, мокрые от дождя улицы, я была готова презирать страну, которая украла жизнь моей сестры.
Вместо этого я её полюбила.
Моя любовь к стране моего рождения лишь росла, вызывая свирепое желание оберегать её.
Она будет защищена от всех мародёрствующих сил: чёрных дыр и Ледяных Королей, неадекватных отбросов короля Невидимых и Кровавых Ведьм, Серых Мужчин и Женщин, фейри и старых земных Богов. Эта земля для меня священна, как и её люди.
Бэрронс прав. Мне надо было выбраться, соприкоснуться с землёй, почувствовать запах солёного бриза, дующего с океана, услышать милые, певучие голоса уличных музыкантов, наблюдать за нормальными, обыденными людьми, восхищаться неоновыми, яркими отражениями причудливых зданий с ярко разрисованными фасадами в лужах на улицах, мощёных брусчаткой. Как обычно, недавно прошёл дождь, и наступление темноты уже близко; небо переливается градиентом от чёрного к кобальтовому, затем, ближе всего к горизонту, светло-лиловый сливается с насыщенно фиалковыми тонами — поцелованный фейри свет заливает мокрые после дождя окна мерцающей лиловой розовизной. От этого волшебства перехватывает дыхание.
Засунув руки глубоко в карманы куртки, я прогуливаюсь, упиваясь видом.
Я делаю это как минимум десять минут, пока день продолжает уходить во тьму.
Ровно столько мне удаётся удерживать свои тревоги на расстоянии, а потом мысли о маме и папе снова подкрадываются ко мне, и внезапно я иду уже вслепую, потерявшись в тусклом внутреннем ландшафте, представляю лицо моей матери, когда я скажу ей, что Видимые отравили папочку, и у меня нет противоядия.
Слёзы, которые я отрицала, переполняют мои глаза, и я бреду сквозь очаровательное сиреневое свечение, спотыкаясь, опустив голову, ничего не видя, уворачиваясь от проходящих мимо пешеходов, пока внезапно не оказываюсь одна на тихой мощёной улочке.
Я оглядываюсь по сторонам, впитывая это место, решительно настроившись сохранить его внутри и унести с собой в Честер.
Городские дома в григорианском стиле с весёлыми крашеными дверями под окнами-полумесяцами, фасады с украшениями в виде ложных балконов из кованого железа обрамляют самобытную улочку. Поднялась полная круглая и ослепительная луна, окружённая аметистовым кольцом, и её лучи отражаются от мокрых улиц, делая ночь ярче.
Как и дом моих родителей, эти городские дома тщательно ухожены, но... я прищуриваюсь: боже милостивый, все фасады затянуты паутинами.