— Иди, — говорит он потом бесстрастно. — Я с этим разберусь. Я займусь возвращением Дэни. Ты сосредоточься на своём отце.
— Верни её домой, Риодан, — в моих словах содержится торопливое рвение молитвы.
Его улыбка холодная и опасная, и я осознаю, что если кто-то и может придумать, как сразиться с Охотниками и победить, то это мужчина, который стоит передо мной.
— Клянусь своей бл*дской жизнью, Мак.
— Ты же знаешь, что ты не отправишься туда одна, — говорит Бэрронс, как только мы закрываем за собой дверь и начинаем шагать по коридору.
Я бросаю на него взгляд.
— Я и не намеревалась. Иксай не устанавливает правила.
— Ты поешь перед тем, как мы туда отправимся.
Я призываю протеиновый батончик из заначки, которую держу в книжном магазине на случай визита Дэни, разрываю обёртку, запихиваю содержимое в рот и пару раз жую перед тем, как проглотить. На то, чтобы призвать нечто существующее, требуется меньше энергии, чем на создание чего-либо с нуля.
— И теперь ты питаешься как Дэни, — сухо говорит он.
— Но я же ем.
— Тебе надо поспать.
— Не бывать этому, Бэрронс. Как думаешь, что за игру она ведёт?
— Доешь этот батончик, съешь второй, попей воды, и мы узнаем.
Я закатываю глаза, но следую его совету, затем заскакиваю в ванную, чтобы пописать и сполоснуть лицо водой. На мгновение я изучаю своё отражение, затем фыркаю. Может, я частично фейри, и меня сложно убить, но под глазами у меня всё равно залегают тёмные пятна от измождения. Ну что за херня.
Поскольку я бывала в роще прежде и знаю планировку, я просеиваю нас в уединённое укрытие на краю леса, где можно лучше высмотреть врага. Я ожидаю, что либо нас ждёт армия фейри, либо здесь не окажется никого.
|
|
Я ошибаюсь в обеих гипотезах.
Иксай и Азар уселись в центре поляны как воплощение расслабленной элегантности, перед ними длинный стол со скатертью, хрусталём и фарфором, заставленный огромным количеством еды, закусок, роскошных спелых фруктов, десертов, от которых текут слюнки, а также там имеется рубиново-красная бутылка вина.
Боже, я голодна. Те протеиновые батончики далеко не насытили меня, а просеивание требует энергии.
Я бросаю взгляд на Бэрронса.
«Ничего не ешь. Никому не доверяй».
«Согласна», — отвечаю я.
— Иди сюда. Присоединись к нам, — зовет Азар. — Мы чувствуем, когда ты просеиваешься.
Когда мы покидаем укрытие леса и приближаемся к столу на поляне, я требую:
— Где мой отец?
— Ты знаешь, где он, — говорит Иксай, бросая в рот замороженную виноградинку, и её зимний взгляд блуждает по мне с головы до пят с откровенным презрением. — Ты не можешь просеяться к нему. Это сообщает тебе всё, что тебе нужно знать. Ну, не всё, но это сообщает тебе то, что я удерживаю его в одном из фрагментов, существование которых породил Дэррок, когда он обрушил стену между нашими мирами, и наши реальности схлестнулись воедино, — её взгляд переключается на Бэрронса и мгновенно становится горячее. Она оценивает его с откровенной похотью и бормочет мне: — Я сказала тебе прийти одной.
— И ты знала, что я этого не сделаю.
— Ты всегда приводишь с собой зверя. Я бы тоже так делала. Он весьма пленителен. Я бы хотела заполучить его себе.
— Переходи к чёртову делу, — тихо говорит Бэрронс. — Что ты хочешь в обмен на Джека?
Иксай прищуривает глаза.
|
|
— Манеры важны. Садитесь. Присоединитесь к нам. Мы желаем обсудить наше будущее.
Бэрронс слегка улыбается.
— Мы уже установили, что ваше будущее смертно. И очень непродолжительно.
Она пожимает плечами.
— Если ты считаешь пять сотен лет непродолжительным сроком. Песнь ещё не уничтожила наше бессмертие. Может пройти ещё столетие, прежде чем она достигнет этой точки. Эти шесть долгих веков женщина, которой ты служишь, может провести в мире. Или постоянно оборачиваться через плечо, пока ты пытаешься защитить всех, кого она любит.
— Он мне не служит, — говорю я.
— Конечно, служит. С чего бы иначе ему оставаться подле тебя? — парирует она.
— Твоему виду сложно понять, что в жизни есть не только правители и служители, хищники и жертвы, — говорю я. — Ты хочешь верить в то, что он служит мне, потому что верность слуги можно купить или пошатнуть, и это может дать тебе шанс с ним.
Бэрронс одаряет её улыбкой, которая вся состоит из зубов и свирепости.
— Ни в одной из существующих реальностей, принцесса.
— Теперь ты лишь сильнее интригуешь меня, — урчит Иксай.
— Переходи к делу, — я повторяю приказ Бэрронса.
— Согласен, — рявкает Азар. — Переходи к бл*дскому делу, Икс.
Зима с явной неохотой переводит взгляд с Бэрронса на меня, её глаза прищуриваются и заметно холодеют.
— Мы готовы принять тебя в качестве королевы.
— Удобно, — фыркаю я. — Поскольку я уже королева. Хоть принимаете вы это, хоть нет.
— Иксай хотела сказать, — говорит Азар, награждая её выразительным и яростным взглядом, — мы надеемся, что ты готова править и заботиться о нашем виде. Теперь ты знаешь, что воспоминания и эмоции были восстановлены, и что через пять-шесть сотен лет наш вид вымрет. Ты будешь заботиться о нас до тех пор?
|
|
— Заботиться о вас как? Вы отказались от своих поисков Эликсира?
— Нет. И не откажемся, — говорит Иксай. — Мы надеемся, что со временем ты передумаешь. А пока что мы будем учиться жить вместе, и люди больше не будут страшиться нас. Мы также признаём, что Не видимые, — она усиленно подчёркивает приставку «Не», — уничтожили значимое количество людей. Полагаю, это количество измеряется миллиардами. Хоть Видимые периодически охотились на людей, мы ответственны за часть потерянных жизней. Лишь несколько тысяч можно приписать на наш счёт за многие тысячелетия нашей жизни на этой планете. А Двору Теней приписываются миллиарды. Весьма значительная разница, ты так не считаешь? Мы не монстры. Ты смотришь на нас двоих и видишь смерти миллиардов смертных. И всё же не Двор Света стал причиной этих смертей. Аморфные, клыкастые, ползучие, неуклюжие... — она умолкает, дрожа. — Именно те уродливые и злобные фейри убили стольких из твоего вида.
— Мы были обмануты, моя королева, — настаивает Азар. — Круус сотни тысяч лет притворялся одним из Видимых. Невидимый проник в наш двор. Это он побудил нас стать дикарями, он яростно выступал в поддержку Эобил, втайне ведя кампанию новых, всё более агрессивных нападений на людей, ибо Невидимые имеют куда более сильную склонность перебарщивать, чем Видимые. И это он возобновил Дикую Охоту. Он имел влияние на трон, правил нами через него.
«Точно, валите всё на того, кого считаете погибшим», — саркастически думаю я, но храню молчание, позволяю им говорить, высматриваю подтекст.
— Нас обманывали, нами манипулировали, — утверждает Иксай с высокомерным раздражением. — Неужели так удивительно, что мы злимся? Неужели удивительно, что после Крууса и Эобил мы не доверяем всем людям и предпочли бы править сами собой? Как бы ты чувствовала себя, если бы один из фейри Светлого Двора руководил твоим видом и был ответственен за принятие всех правящих решений? Фейри, который почти ничего не знает о людях? Разве не было бы сопротивления? Разве ты, чувствуя, что твоя жизнь под угрозой (единственная жизнь, которая тебе знакома и нравится), не стала бы искать способ вернуть своим людям права и привилегии, которые им некогда принадлежали?
Что ж. В её словах есть смысл. Определённо.
— Вдобавок, — подкрепляет её слова Азар, — мы прожили сотни тысяч лет, и нами будет править существо, которое прожило сколько? Скудные десятилетия.
Опять справедливо, признаю я, оправданное беспокойство.
— Я понимаю вашу точку зрения. И, как я заявляла ранее (и в первый свой визит ко двору, когда меня встретили лишь обманом и враждебностью), я ищу способ, чтобы наши виды сосуществовали мирно, — я делаю паузу, чтобы подчеркнуть свои следующие слова. — Я также готова однажды вернуть силу королевы кому-то из фейри.
Глаза Азара раскрываются шире, затем быстро сужаются, и он изучает меня через полуприкрытые щёлочки — весьма похоже на ту манеру, в которой Круус часто присматривался ко мне.
— С чего бы тебе это делать?
— Вы действительно думаете, что я хочу вами править? Эобил впихнула мне свою силу с целью нейтрализовать Синсар Дабх. Это практически единственная причина, по которой она это сделала, плюс немалое желание поступить назло. Когда она сделала это, там был Круус, и он требовал, чтобы она передала силу ему. Думаете, вы сердитесь, что вас обманули? Эобил, которую на самом деле зовут Зара, между прочим, когда-то была человеком, любила свою смертную жизнь и семью. Она любила свой мир и любила короля Невидимых. Круус украл её от этого короля, изнасиловал, стёр её воспоминания, врал ей и говорил, что она фейри, затем навязал ей правление видом, который не только не был её расой, но и много раз жестоко обходился с ней. Она тоже была изрядно сердита.
— Отсюда важный урок, что смертных и фейри лучше не смешивать, — резко говорит Иксай.
— Согласна, — отвечаю я не менее резко. — И именно поэтому стены, некогда стоявшие между мирами, служили своей цели. Но если вы желаете, чтобы я признала то, что вас обманывали и вводили в заблуждение, вы должны согласиться, что у обеих сторон есть оправданные обиды, и у обеих сторон есть причины злиться и обороняться. С таким подходом мы можем прийти к соглашению, при котором все мы будем процветать.
— В твоих словах есть правда. Садитесь, — Азар взмахом руки указывает на стулья. — Мы должны это обсудить.
Я бросаю взгляд на Бэрронса, который кивает, затем отодвигаю стул и сажусь. Он остается стоять, слева и чуть позади от меня, оценивая фейри прищуренным напряжённым взглядом.
— Вы знали, — спрашиваю я, — что ради получения второй половины Песни, дабы пропеть её и исцелить планету, которую вы разодрали в клочья, мне пришлось согласиться передать силу королевы Круусу?
Руки Иксай сжимаются в кулаки, глаза прищуриваются от ярости, и она шипит:
— Ты сказала, что однажды вернёшь её нам!
— Я не собираюсь передавать силу ему. В нашем Соглашении есть лазейка.
Азар вяло пожимает плечами.
— Он всё равно мёртв. Песнь убила всех Невидимых.
— Круус не только не мёртв. Мы недавно узнали, что он создал новый Двор Теней, — мои сомнения относительно того, знали ли они, что он жив, мгновенно стираются. Оба несколько секунд таращатся с раскрытыми ртами, затем резко вскакивают со своих стульев и начинают орать друг на друга, на меня, обвинять меня в помощи Двору Теней, обвинять друг друга в знании и сотрудничестве с Круусом, обвинять меня в том, что я не сумела защитить Видимых. Я удивлена, что они не набрасываются друг на друга в своей ярости. Они искренне не имеют ни малейшего понятия, как справляться с эмоциями. Они прожили без них слишком долго. У этого вида, который когда-то был холодным, сдержанным и едва-едва выдавал легчайшие намёки на мотив, теперь всё на лбу написано.
Я откидываюсь на спинку стула, скрещиваю руки на груди, жду, когда они угомонятся, окидываю взглядом ассортимент аппетитных жареных блюд, фаршированные чесноком и сыром оливки, множество приправленных овощей и хрустящих хлебов, три вида рыбы под искусными соусами, самые сочные и спелые фрукты, что я видела в своей жизни, но прежде всего почти немыслимо соблазнительный торт, на котором написано моё имя. Он манит меня почти так же коварно, как зелье из «Алисы в Стране Чудес», которое сверкало словами СЪЕШЬ МЕНЯ.
Я вздыхаю, у меня выступают слюнки.
Это роскошный шоколадный торт из семи коржей, каждый из которых пропитан малиновым компотом, а сверху всё покрыто двухсантиметровым слоем пышной розовой глазури, украшено изящными завитками тёмного шоколада и слегка присыпано какао. Я мысленно хватаю себе торт на тарелку, начинаю пожирать его, уминая один блаженный шоколадный кусок за другим и смакуя.
Когда они наконец-то замолкают, я выдёргиваю себя из мысленных сластей и говорю:
— Двор Теней — наш общий враг, и как вы сами сказали, ответственен за миллиарды человеческих смертей. И хотя двор Крууса ещё не нападал, я уверена, что с ним в роли правителя пройдёт совсем немного времени, прежде чем он попытается захватить власть над нашим миром, — это то, к чему он всегда стремился. Абсолютная власть.
Они всматриваются в мои глаза, оценивая мою искренность.
— Она говорит серьёзно, Икс, — наконец произносит Азар.
Иксай вздыхает, грузно обмякает на своём стуле, роняет лицо в ладони, трёт его нетипично человеческим жестом, и я вновь задаюсь вопросом, не начинали ли фейри и люди своё существование весьма схожим образом. Наконец, она поднимает голову, и в зимних глазах сверкают ледяные кристаллы ярости и страха.
— Они уничтожат нас, как только мы станем смертными! Ты должна снова дать нам Эликсир. Моя королева, ты не можешь оставить нас беспомощными против них. Вот чего ты желаешь? Чтобы Двор Теней жил и процветал, пока Двор Светлых вымирает? Ты предпочитаешь их, а не нас? Если ты вернёшь нам бессмертие, мы отправимся на войну против них. С тобой.
Я бросаю взгляд на Бэрронса, который беззвучно рычит: «Если ты хоть тронешь этот чёртов торт, я и его размажу. Ты не будешь есть в Фейри».
Я едва не издаю фыркающий смешок, вспомнив фиаско той ночи, когда я попыталась преподнести ему шоколадный торт с розовой глазурью в честь дня рождения. «Я не собираюсь его есть. Я просто смотрела на него. Садись, Бэрронс. Они наконец-то готовы к разговору». Я тоскливо смотрю на торт, затем просеиваю его на дальний конец поляны. С глаз долой, из сердца вон.
Нам придётся пробыть здесь какое-то время.
Спустя несколько часов мы вчетвером обговорили наше соглашение. Оно далеко не доведено до совершенства. Нам по-прежнему нужно решить важные вопросы.
Но мы пришли к согласию в достаточном количестве пунктов, чтобы у меня появилась надежда на то, что в итоге мы найдём способ сосуществовать на Земле следующие пять-шесть сотен лет. Разговор с ними заставил меня осознать, что лучший вариант — это разобраться, как пропеть древнюю Песнь и восстановить стены между нашими мирами. Затем я смогу запечатать и Светлый, и Тёмный двор (и мне наверняка придётся снова дать Видимым Эликсир, потому что я не позволю Круусу убить их всех), а они там меж собой разберутся. Теперь я лучше понимаю, почему первая королева заточила Невидимых. Они бешеные, опасные. Я могу лишь надеяться, что Круус создал более рациональный и менее варварский двор.
Иксай и Азар внесли несколько разумных предложений. И я тоже. Хотя в отместку за то, что они сделали с моим отцом, я бы предпочла дать им вымереть, я не готова допустить, чтобы выжил лишь Двор Теней. Честно говоря, я понятия не имею, что готова сделать, чтобы это предотвратить. Мне нужно время, чтобы всё продумать.
— Чтобы скрепить условия, требуется обмен символическими дарами, — говорит Азар.
— Какой дар вы предлагаете? — холодно спрашиваю я.
Иксай говорит:
— Я верну твоего отца. Ты можешь забрать его в мир смертных. Заклинание, которое наложил на него зверь, держится. Ему не стало хуже.
— Однако он всё равно умирает.
— Эликсир это предотвратит.
— Это не вариант для моего отца, — бесстрастно отвечаю я.
Иксай замолкает на мгновение, затем говорит:
— Возможно, антидот существует. Мне нужно время, чтобы поискать.
— Чего ты хочешь взамен?
— Восстанови мой двор. Они страдают, разорванные на фрагменты, дрейфующие по моему королевству, осознающие всё и пребывающие в агонии, и они продолжат страдать до дня, когда их бессмертие не закончится. Столетия страдания.
Внутри я содрогаюсь, но ничего не показываю.
— Как насчёт статуй в твоём лабиринте, Иксай? Разве они не страдают вечно?
Она начинает рычать, спохватывается и говорит:
— Эти статуи — не твоё дело. Они заслуживают находиться там за то или иное прегрешение.
— Ты хотела сказать, за какой-то один выпад или оскорбление в твою сторону. Я согласна восстановить всех обитателей Зимнего Королевства. Это не обсуждается. И только если ты прямо сейчас принесёшь моего отца, чтобы я смогла забрать его домой.
— Сначала восстанови мой двор.
— Нет.
Не сказав ни слова, Иксай исчезает. Вернувшись, она приносит с собой моего отца и грубо бросает на землю. Я вновь отказываюсь выдавать эмоции, лишь осматриваю его, чтобы удостовериться, что она не навредила ему ещё больше, затем кидаю взгляд на Бэрронса, который едва заметно склоняет голову. «Он в таком же состоянии, что и прежде. Моё заклинание до сих пор держится».
Иксай наливает четыре бокала вина и подвигает два из них в нашу сторону.
— Мы ещё не закончили. Мы должны официально заключить наше перемирие. Иначе ему можно изменить.
— И как нам официально заключить его?
Она слегка улыбается, бросая плотоядный взгляд на Бэрронса.
— В былые дни мы требовали публичное совокупление для закрепления соглашения. Я готова принять такой вариант.
Я закатываю глаза.
— Не сомневаюсь.
— Ты же знаешь, что я могу тебя убить. И ты подпустишь меня так близко? — говорит Бэрронс. Его глаза сверкают кроваво-красными искрами, и он сам выглядит плотоядным, но не в сексуальной манере.
Иксай вскидывает голову, награждая его ледяным и самодовольным взглядом.
— Не в этом мире. В Священной Роще Созидания ни одно живое существо не может быть убито, — она сверлит меня выразительным взглядом. — Даже с помощью твоего копья. Именно поэтому мы выбрали это место для встречи.
Я говорю:
— Священная Роща Созидания? Поясни.
— Когда-то это был дом Той, Что Пропела Песнь. Той, что доверила древнюю мелодию нашей первой королеве. Давным-давно мы жили здесь с Богиней. Спирсидхи были зачаты в этой роще, — говорит Азар.
Изумительная часть истории фейри, которую я не знала, и которая объясняет очаровательных спирсидхов.
— Эта планета защищена. Ничто не может быть убито здесь, — продолжает Азар.
— Тогда Двор Света может жить здесь и никогда не умрёт, — замечаю я.
— Ничто не может быть убито, — с издёвкой повторяет Иксай. — Ты так же плоха, как Северина. Смерть от естественных причин не считается убийством. Мы умрём здесь так же быстро, как на Земле. Идёмте, нам надо скрепить наше хрупкое перемирие.
Я выгибаю бровь.
— Никто ни с кем не будет совокупляться, и я думаю, ты это знаешь.
— Тост — это приемлемая альтернатива, — предлагает Иксай и поднимает бокал. — При условии, что наша клятва официально произнесена. Мы все должны повторить одну и ту же клятву перед тем, как выпить. Это необязательно должно быть нечто подробное, просто что-то в духе: за новые начала; вместе мы найдём способ делить Землю и процветать.
Я поднимаю свой бокал, играя рубиновой жидкостью в гранёном хрустале и изучая её. Внезапно какой-то сон или скорее кошмар наяву, какие бывали у меня во время уединения в комнате вне времени, врезается в меня с неожиданностью и свирепостью прибойной волны, сокрушая меня ужасающими деталями.
Я встретилась с врагом, приняла бокал отравленного вина, веря, что перемирие возможно.
Они отравили меня каплей Эликсира Жизни. Я стала такой же холодной и бесстрастной, как фейри. Я разрушила человечество и заточила всю Девятку за исключением Бэрронса в адской преисподней, потому что Бэрронс каким-то образом оказался королём Невидимых и стоял передо мной с бесконечной печалью в тёмном взгляде.
«Мак, ты всё забыла, — сказал он в моём кошмаре. — Позволь мне показать тебе путь обратно».
Но я ничего не забыла, и я ненавидела сам факт того, что я появилась на свет, и в то же время остро осознавала, что вскоре даже это не смогу ненавидеть. Я стану полностью фейри, полностью потерянной.
Навсегда.
Теперь я задаюсь вопросом, был ли этот «кошмар» (на самом деле, у меня их было несколько за время уединения) скорее слишком деликатным проявлением дара предвидения королевы.
Если так, и я собираюсь избежать этого, то это намекает (если страх грядущей гибели моего отца — это тоже предвидение), то его судьбы тоже можно избежать.
Это также намекает на то, что Азар и Иксай безбожно лгали мне всё то время, что мы вели переговоры.
Возможно, здесь ничто не может быть убито. Но мне определённо могли подлить капельку Эликсира Жизни. Это меня не убьёт. Это сделает меня бессмертной.
Но если они действительно нашли эликсир наперёд меня, зачем они пытались сделать меня полностью бессмертной? Что это им даст? Это не имело никакого смысла.
Встретившись взглядом с Иксай, я резко опрокидываю кубок в сторону и выливаю содержимое на землю.
Она вскакивает на ноги, крича:
— Стой! Не трать его впустую! Я выпью это, клянусь Д'Ану, просто отдай его мне! Отдай его мне!
Как только жидкость падает на землю, трава чернеет, от неё поднимается густой ядовитый дым, и мы с Бэрронсом вскакиваем с наших стульев за долю секунды до того, как трава взрывается кровавым пламенем.
Иксай смотрит на землю на протяжении долгого застывшего момента, затем её взгляд резко бросается к Азару, глаза прищуриваются от ярости, лицо напрягается в нечеловеческих пропорциях, кожа натягивается на острых выступающих костях.
— Северина пыталась отравить меня! Если бы я выпила это, пока мы всё ещё были в её замке... я заживо сдеру шкуру с этой сучки! — рычит она с испепеляющей яростью.
Бэрронс успевает подхватить тело моего отца ещё до того, как я замечаю, что он сдвинулся с места.
Я хватаю его за руку, и мы просеиваемся.
Глава 37
Меня сбивают с ног [48]
Мак
Мы поместили моего отца в ту же комнату в Честере, где они с моей матерью останавливались во время той опасной главы в моей жизни, когда материальная Синсар Дабх преследовала меня, пытаясь выкосить всех, кого я любила.
Теперь это вновь делают фейри. Натиск носит личный характер и никогда не заканчивается.
На втором этаже Честера, в сотах коридоров из стекла и хрома, которые щеголяют отражающими поверхностями и создают эффект зеркального коридора, в номере с прозрачными стенами, настроенными на непрозрачность, мы аккуратно кладём моего отца в постель. Я не могу погладить его по волосам. Я вообще не могу к нему прикоснуться. Он выглядит так же, как в замке Зимы — бескровный, бледный и холодный. Заклинание, которое сплёл вокруг него Бэрронс, создаёт между моей ладонью и его телом невидимый барьер, который висит в нескольких дюймах над его кожей. Единственное различие — это то, что кость руки уже не торчит сквозь кожу. Что бы ни сделал Бэрронс, это постепенно залечивает его физические травмы.
Я благодарна за защиту. И я её ненавижу.
Прежде чем вернуться в Честер, мы заглянули в королевство Зимы посреди разгорячённого спора. «Доброта и жестокость, — возразила я. — Это моя доброта, — сказала я Бэрронсу. — Кроме того, я не могу позволить им страдать. Я не такая».
Я едва не осушила себя, восстанавливая двор Иксай, и приберегла достаточно силы для безопасного возвращения обратно в Честер и ещё немного. Я оставила её подданных в подвешенном состоянии, замерших и застывших в сражении. Я изменила каждое существо в лабиринте, освободила их от той адской пытки, в которой заморозила их Иксай, затем оставила их в замершем состоянии, прежде чем они закончили благодарить меня и осознали, что я не совсем их освобождаю.
Однажды я вернусь и заберу множество людей, затем выпущу множество пленников из её застывшей реки.
А сейчас я устало плюхаюсь в кресло рядом с кроватью моего отца и смотрю на Бэрронса.
— Какой смысл пытаться дать мне каплю Эликсира?
— Ах, ты сообразила. С фейри всегда ведётся игра в игре. Северина, должно быть, убедила Иксай и Азара, что она нашла эликсир, и осталась всего одна капелька. Возможно, она думала, что они будут воевать меж собой за неё. Вместо того чтобы выпить её самим, из-за чего один из них проживёт дольше, но в итоге всё равно умрёт в безумии и одиночестве, они неосознанно извратили её план и решили подлить эту каплю тебе в надежде выжечь твою душу и эмоции, превратить тебя в ту королеву, которую они желают, чтобы ты каким-то образом добыла им полную фляжку Эликсира и восстановила их всех.
Я бормочу:
— Это могло бы сработать. Если бы это был настоящий Эликсир.
— Ты не собиралась это пить. Я это видел.
— У меня было... предвестие... пока я находилась в уединении. Такое чувство, будто я видела, как разворачивались эти события, и какое ужасное будущее последовало за этим.
— Какое будущее ты видела? — тихо спрашивает он.
— Я разрушила человечество и заточила Девятку в чистилище ада. За исключением тебя. Ты был королём Невидимых. Ты презирал меня, но всё же предлагал как-то вернуть меня назад. Ты хотел восстановить меня.
Он умолкает на мгновение, затем говорит.
— Ты же это не выпила. И это был не Эликсир. Значит, настоящий Эликсир всё ещё где-то там.
— Всё равно не вариант для моего отца, — я перевожу взгляд на Джека Лейна, про себя думая, что мне реально надо убраться в его комнате. Папа привык к дотошной чистоплотности моей матери, которая делает уборку, смахивает пыль и подметает полы всякий раз, когда на неё накатывают эмоции — то есть, практически постоянно. Даже со столбиков кровати свисают паутинки. Когда я отрешённо смахиваю одну из них, она жадно цепляется за мои пальцы и прилипает, клейкая и отвратительно влажная. Я смазываю её на подлокотник кресла и говорю: — Когда я найду его, я предложу его отцу. Но я его знаю, Бэрронс. Он не выпьет его. И если он будет раздумывать, я сама его отговорю, — я погружаюсь в молчание, затем горько говорю: — Получается, Иксай врала обо всём. Даже когда утверждала, что может существовать противоядие к яду, который она ему дала?
— Скорее всего, — мрачно заключает Бэрронс. — Они озвучили бы любую ложь, чтобы заставить тебя выпить тот бокал вина. Я куда сильнее беспокоился, что они могут настоять и убедить тебя съесть тот адский розовый торт, который они разрезали.
Я кошусь на него, и мои губы подёргиваются, несмотря на нынешнее плачевное состояние моего существования.
Затем он рывком поднимает меня с кресла и накрывает мой рот своими губами с жёстким и горячим голодом. Я растворяюсь в силе его тела, отвечаю на его жажду с неутолимой, отчаянной нуждой. Я понятия не имею, как долго мы целуемся. Я с благодарностью отдаюсь жару и похоти момента. Когда мы наконец-то отрываемся друг от друга, я чувствую себя достаточно восстановившейся, чтобы посмотреть в лицо тому, что я должна сделать.
— Пусть Фэйд и Кастео приведут мою маму в Честер. Риодану надо разобраться, как надёжно оградить эту комнату. Если ему нужно больше крови, он может взять мою. Если ничего больше не поделаешь, я облеплю всё это место кровавыми рунами.
— Они могут сработать. Фейри питают к ним сильное отвращение, и эти руны сумели сдержать Крууса и Кристиана.
— Возможно, — признаю я. — Подозреваю, мне придётся покрыть всю комнату, и я сомневаюсь, что в данный момент смогу призвать так много. Я также не уверена, какое разрушение они могут учинить в клубе, — есть одна дверь и проход, которые я как-то раз запечатала этими рунами, когда оставалась в пентхаусе Дэррока, решительно настроившись заполучить Синсар Дабх и использовать её для собственной мести. С тех пор я проходила мимо этого здания. Оно превратилось в ужасающий ветхий остов с зияющими тёмными комнатами, в которых стены пульсировали красным; поистине дом с призраками, если можно так сказать. — Если Риодан не сумеет оградить комнату, возможно, нам придётся рискнуть, — я бросаю взгляд на своего отца и бормочу: — Когда ты уберёшь заклинание, как быстро он умрёт?
— Я никак не могу знать. Его сердце только начало затвердевать, когда я наложил чары.
— Предположи, — говорю я деревянным тоном.
— Мы понятия не имеем, как быстро распространяется яд. Но опираясь на логику, если такая вещь может быть применима к фейри: Иксай знала, что тебе нужно время, чтобы найти Эликсир. Вопрос в том, сколько времени она готова была тебе дать. Она должна была перестраховаться. Она не хотела бы, чтобы он умер до того, как ты найдёшь искомое; тогда у тебя не осталось бы мотивации. Я не сомневаюсь, что они обыскали весь мир Фейри и ничего не нашли, а значит, она знает, что либо Эликсир у тебя, и нужно время, чтобы тебя убедить (а что может быть лучшим убеждением, чем смотреть, как твой отец медленно и болезненно умирает), либо тебе нужно время для более тщательных поисков, чем провели они. На месте Иксай я бы дал тебе как минимум одну-две недели по смертному времени, а может, и месяц. Но Мак, это при условии, что она рассуждает логично. Я не уверен, что она или Азар на это способны.
Хорошие аргументы, и именно к ним я пришла сама. И всё же я надеялась, что я что-то упустила, или у него найдётся один из его гениальных чудесных ответов.
— Мама будет настаивать на снятии заклинания, чтобы она смогла поговорить с ним. Потом ты сможешь вновь наложить чары?
— Смогу.
Я отворачиваюсь и направляюсь к двери. Нам нужно чрезвычайно много всего сделать до того, как моя мать доберётся сюда, и мир погрузится в кошмар наяву, где я говорю ей, что папа умирает, и это из-за меня.