Мама говорила, что это потому, что я трачу слишком много энергии во время бодрствования, и мне невозможно получить достаточно сна. Я думаю, всё намного проще. Я просто презираю сон. Это убитое время, бесчисленные несостоявшиеся минуты, складывающиеся в часы, на протяжении которых ты мог бы делать нечто выдающееся и изумительное. Я просыпаюсь каждое утро с отрезвляющим и злящим осознанием, что я потратила впустую несколько часов своей жизни. Теперь, когда я почти бессмертна, я чувствую то же самое. Сон — знатная заноза в моей заднице, и всё только хуже, когда меня без предупреждения затаскивают в мутные воды дремоты.
Лёжа спиной на жёстком полу, я потягиваюсь, и моё настроение на мгновение поднимается от осознания, что мои мышцы больше не ноют. Настроение падает обратно, когда я обдумываю, сколько же для этого потребовалось принудительного сна.
Кто меня похитил? Кто вообще может поймать кого-то вроде меня, ту, что слышит приближение людей с расстояния полумили?
Чистильщик опять схватил меня? После прошлого похищения он понял, что надо держать меня без сознания, иначе я сбегу? И всё же, как он меня вырубает? У меня не сохранилось воспоминания о том, как пожирающие-зомби духи опутывали меня.
Чёрт возьми! Мак где-то здесь в схожей клетке?
Меня всегда нервировало, что Чистильщик просто исчез и больше никогда не пытался нас исправить. Такое чувство, что мы слишком легко отделались. Будь я писателем, я бы заставила этого демона ещё как минимум один раз укусить моих персонажей за задницу — ну знаете, как мёртвый серийный убийца, который возвращается из лужи крови на полу в тот самый момент, когда ты думаешь, что он уже выбыл из игры; моя жизнь постоянно разворачивается таким же странным и травмирующим образом, как фильмы и книги.
|
|
Однако, пожалуй, наши с Мак проблемы были решены вскоре после этого. Её внутренняя Синсар Дабх потерпела поражение, тем самым её мозг стал единым, а Шазам и Риодан сделали едиными моё сердце, соединив Джаду и Дэни в женщину, которая так же бесстрашна в любви, как и во всей остальной жизни. Мы уже не разделённые, как раньше, следовательно, нечего исправлять (не то чтобы нас надо было исправлять изначально), и теперь я ещё сильнее раздражаюсь думая о том, как эта неловко передвигающаяся гора хлама осмеливалась думать, что она лучше меня. Мои руки сжимаются, и я тихо рычу, думая, что когда выберусь отсюда, я выслежу эту гремящую кучу мусора и...
— Йи-йи? — доносится дрожащий шёпот из темноты.
Моё сердце совершает гулкий удар, перестаёт биться, и только когда я заставляю себя несколько раз медленно и глубоко вдохнуть, оно продолжает стучать.
Одно из моих немногих утешений в этой клетке — то, что лишь я увязла в этом загадочном бардаке. Я могу справиться с пребыванием в клетке. Я выберусь. Я всегда выбираюсь.
Прощай, утешение.
Я шепчу:
— Шаззи-мишка?
Он бросается сквозь тьму и приземляется мне на живот как тонна кирпичей, и мой мочевой пузырь как обычно полон. С очередным стоном я обхватываю его руками и крепко обнимаю, пока он утыкается мордой в мою шею и принимается поливать меня щедрым количеством слёз.
Мне ненавистно, что он здесь. Я люблю его больше жизни. Он (и Й'Рилл) — мой лучший друг/товарищ по играм и мать, которой у меня никогда не было.
|
|
Он плачет, как и я, драматично и надрывно, с большим количеством соплей, громкого сглатывания, шмыганья носом, и иногда даже задыхается, потому что слишком накручивает себя, хотя я глажу его по шерсти и бормочу ободряющие слова.
Как Й'Рилл, она сама заботится обо мне; следит, чтобы я не врезалась в метеор, пока проверяю свои навыки полёта; чтобы кувыркаясь в невесомости, я не угодила в испепеляющую атмосферу солнца. Как Шазам, он нуждается в моей заботе; я слежу, чтобы он не сжирал целые цивилизации и не похищал представителей других видов для спаривания.
Мы пара, созданная среди звёзд. Буквально.
— Никто тебе не навредит, Шаз-ма-таз. Я обещаю. Я о тебе позабочусь, я о тебе позабочусь, — говорю я ему раз за разом.
— Ты не можешь обещать!
— Только что пообещала.
— Не можешь сдержать слово. Решётки на нашей клетке. Оба застряли! — завывает он.
— Тогда хорошо, что я профессионально выбираюсь из клеток. И из этой я тоже вытащу нас.
— Нет! — страдальчески кричит Шазам. — Никто не может выбраться из этой клетки! Слишком мощная!
Хмурясь, я говорю:
— Шазам, тебе что-то известно об этой клетке? Ты знаешь, где мы?
Он воет так громко и жалобно, что волоски на моём затылке встают дыбом. Я слышала, как Шазам издаёт практически все звуки, возможные для болезненно унылого Адского Кота, но ни один из них не был так переполнен страхом и обречённостью. Он искренне верит, что у нас нет шанса сбежать. Да, он пессимистичен в своём облике Адского Кота, да, он напыщенный и дико эмоциональный, но в этот раз есть что-то... другое. Я чувствую это костьми. И мне это ни капельки не нравится.
|
|
— Шаззи, где мы? — требую я.
Он растекается по мне лужей жира и ничтожности и невнятно хнычет.
— Шазам Мега-Адский-Кот О'Мэлли, ты ответишь мне немедленно! — сурово приказываю я. — Кто удерживает нас здесь?
— Не скажу.
— Кто? — рычу я.
Он сопит и сильнее утыкается в мои объятия. Наконец, он шмыгает и шипит:
— Охотники!
Ладно, это не то, чего я ожидала.
— С чего бы другим Охотникам сажать нас в клетку?
— Потому что нужно платить!
— За что?
— Вмешательство, — говорит он приглушённо, пока трётся лицом о мою кожу, счищая сопли и слёзы с шерсти.
— Во что именно? — что мы натворили в этот раз?
— Помог тебе стать.
— И что?
— Говорил же. Не разрешается!
Я задумываюсь на мгновение, затем говорю:
— Если так нужно, они могут превратить меня обратно в человека. Нет преступления, нет наказания, — предлагаю я. Мне ненавистно будет стать вновь просто человеком. И мне придётся найти другой способ обрести бессмертие. Но я привыкну, и на моём веку не будет никаких наказаний, штрафов или даже порицаний для Шазама. Он/она сделал(а) то, что он/она сделал(а), из-за любви. Мотив имеет значение.
— Они не всё могут сделать, — он разражается сильными икающими рыданиями, хвост лихорадочно стучит по полу.
— Шаззи, всё будет хорошо.
— Не будет! — плачет он.
— Что ещё они могут сделать? — терпеливо повторяю я.
— Я вмешался во время, когда бросил твою звезду, — бормочет он.
— Мы извинимся и пообещаем больше никогда так не делать, — твёрдо говорю я.
Он испускает прерывистый вздох, который заканчивается хнычущим звуком.
— Не так-то просто, рыжик. Есть правила.
Прежняя я сказала бы «К чёрту правила, они созданы для того, чтобы их нарушать!». Зрелая я говорит:
— Правила надо испытывать и изменять по мере эволюции существ.
— Не для Охотников. Правила. Нерушимы. Неоспоримы. Всегда есть цена.
— Объясни нормально, Шаз. Какая цена?
— Небольшая, — слабо говорит он. — Потому что я теперь маленькое создание, которое никогда не будет вновь Охотником! Я больше не могу обращаться. Они отняли это у меня, — он вырывается из моих объятий и разваливается на полу рядом со мной, животом кверху, накрывает глаза обеими лапами, и космато-лохматое тело содрогается от рыданий. — Обними меня! Держи меня! Мне везде больно!
Боже, я люблю его. Он говорит вслух вещи, которые я, как мне думалось, никогда не произнесу вслух. Сколько раз в детстве я лежала в клетке и думала: «Обними меня, держи меня, мне везде больно». Мама. Пожалуйста. Выпусти меня. Пока я не научилась это отключать. Шазам не может это отключить. Он такой, какой есть, требующий внимания, любящий, хрупкий, сильный и идеальный в моих глазах. Я привлекаю его в объятия, думая: «Я могу с этим справиться». Опять-таки, это не то, что я бы предпочла, но я люблю Шаззи в любой форме и облике, и я буду счастлива до тех пор, пока смогу иметь его рядом всегда.
— Не проблема. Мы позаботимся друг о друге. Всё будет как в старые времена. Мы снова будем Дэни и Шазом. У нас была великолепная жизнь. Помнишь? Шаз, могучий пушистый зверёк жил... — я начинаю петь, но поспешно умолкаю, потому что в данный момент это давление на больную мозоль, раз он больше не будет жить в воздухе, и теперь мне придётся переписать нашу Шаз-песню, что реально меня бесит, ибо она очень заедающая. Почему они не могут просто оставить нас в покое?
— Не будет, — стонет Шазам.
— Не будет что?
— Не будет у нас жизни.
— Почему нет?
— Они вернут тебя на Землю, когда всё закончится.
Моя кровь леденеет.
— Когда закончится что? — спрашиваю я очень тихо.
Он умолкает на несколько долгих секунд, затем говорит:
— Когда я умру, рыжик. Цена — моя жизнь, и ты будешь смотреть, как они меня убивают. Наказание для нас обоих. Я знал, когда сделал это. Сказал им, что всё равно сделал бы это вновь. Я вижу тебя, Йи-йи. Я не хочу умирать и больше никогда тебя не видеть. Я не могу этого вынести!
Я крепко обнимаю его, сама рыча как Адский Кот. Как смеют эти Охотники? Кто они такие, чтобы отнимать жизнь просто потому, что было нарушено несколько правил? Не слишком ли остро реагируют? Разве они не знают значение слова «пропорциональный»: то есть, наказание должно быть соизмеримо преступлению, и ни каплей больше?
Убивать кого-то за нарушение правил, которое никому не навредило — это непропорционально. Я могла бы смириться с тем, что они вернули нас в наше изначальное состояние: это больше похоже на принцип «око за око», но чтобы отнимать жизнь за око? Охотники — чрезвычайно эволюционировавший вид, носители сложных закономерностей вселенной, они видят, как всё взаимосвязано и сплетают эпические красные нити, которые связывают судьбы меж собой.
Шаззи любит меня. И если мне хоть что-то известно о любви, так это то, что она заставляет тебя нарушать правила. И если мне хоть что-то известно о правилах, так это то, что их надо пересматривать и ставить под сомнение, иначе они превратятся в машинальные, устаревшие предписания и законы, которые применимы к обществу, существовавшему когда-то, но уже не существующему сейчас, потому что оно эволюционировало.
Следовательно, правила тоже должны эволюционировать. Вселенная и всё в ней находится в постоянном изменении. Когда кто-либо в последний раз ставил под сомнение правила Охотников?
Как-то раз я пырнула Й'рилл, и это обездвижило её на время. Я пырну их всех, если потребуется, чтобы...
Проклятье, у меня нет моего меча. Или одежды. Или еды.
Риодан найдёт нас. Он войдёт с Мак и Девяткой. Мы надерём их задницы десятью разными способами, это будет эпично и круто, и мы уйдём отсюда.
Если только мы не на планете, которая, типа, находится на расстоянии нескольких галактик и ста тысяч миллиардов световых лет от Земли. Если мы не похоронены в сердце тёмной звезды, окружённой бесчисленными чёрными дырами, охраняемой армией К'Враков, что вполне возможно, учитывая природу Охотников. Это может стать малюсенькой проблемой.
Не волнуйтесь. Я вытащу нас отсюда.
Мои губы изгибаются, но эта не та улыбка, на которую ответил бы адекватный человек.
Это улыбка женщины, которая пережила адское детство, терпела промывание мозгов от монстра-грандмистрисс, безнаказанно перечила и раздражала Риодана на протяжении многих лет, едва не замёрзла насмерть, победила Ледяного Короля, стала ещё сильнее после пяти долгих лет в самых опасных мирах Зеркал, убила двух принцев Невидимых, спасла Мак от целых четырёх принцев, перенесла потерю Танцора, уничтожила Балора и стала могучим Охотником, который бороздит звёздные океаны.
Я чёртова сила самой Природы, бл*дь.
Позволить Охотникам убить Шазама?
Не. Бывать. Этому. Никогда.
Глава 28
В саду Эдема [36]
Мак
— Восстанови мой двор, и я скажу тебе, как спасти твоего отца, — властно повелевает Зима. — Я отравила его. Ты должна последовать за мной, если хочешь получить ответы, — когда она просеивается, её ядовитая улыбка задерживается после исчезновения остального тела, и смех с издёвкой отражается от заиндевевших стен.
— Ты можешь последовать за ней? — мрачно спрашивает Бэрронс.
Я не могу оторвать глаз от своего отца. Обе руки висят под неестественными углами, кожа покрылась коркой кровавого льда. Все его пальцы выгнуты, некоторые вывернуты в противоположную сторону. Эта сука сломала ему руки и уничтожила ладони. Несомненно, это было медленно и болезненно. Бросившись к нему, я падаю на пол и прижимаю пальцы к его запястью, которое ничего не даёт, затем к сонной артерии. Проходит пять секунд прежде, чем я ощущаю удар сердца, и ещё семь секунд до следующего. Его пульс слабый и медленный, но он есть. Если она отравила его (а у меня нет оснований полагать, что она соврала), я не посмею потерять её. Если Зима убеждена, что я могу последовать за ней туда, куда она просеялась, значит, я обладаю этой возможностью, и будем надеяться, что во мне осталось достаточно силы, чтобы перенести нас с Бэрронсом туда. Я нежно приподнимаю голову своего отца, чтобы заглянуть в его лицо. Он сильно избит — оба глаза с фингалами, множество порезов.
— Думаю, да. Ты можешь исцелить его, Бэрронс?
— Я могу ускорить восстановление поломанных костей, — он прижимает ладони к черепу моего отца с обеих сторон и начинает тихонько напевать. Наконец, остановившись, он говорит: — Некоторое время он останется в замершем состоянии. Я понятия не имею, как долго заклинание продлится в Фейри.
Слёзы катятся по моим щекам, застывая в кристаллы, и со звоном падают на заснеженный пол.
— Что насчёт яда? Она говорила правду?
Бэрронс соскребает несколько кристаллов заледеневшей крови с руки моего отца, которая изломана так сильно, что я едва могу на неё смотреть. Кость торчит из разорванной застывшей плоти. Бэрронс несколько секунд перекатывает кристаллы на языке, потом бормочет:
— Я его не узнаю. Благодаря восстановившимся воспоминаниям их знания предшествуют моим.
— Ты можешь это нейтрализовать?
— Нет.
— Что оно делает с ним?
— Токсин нацелился на один-единственный орган — его сердце.
Вот сучка! Сердце Джека Лейна — это самая прекрасная его часть, а ведь он состоит лишь из прекрасных вещей.
— Что это значит?
— Со временем оно сделается жестким и перестанет биться.
И мой отец умрёт.
— Сколько ему осталось?
— Я не в состоянии это определить.
Я пристально смотрю на него, и равные доли ярости, горя и мольбы сверкают в моих глазах.
— Ты не хочешь, чтобы я это делал, — рычит Бэрронс.
— Как по мне, Дэйгис выглядит нормально, — говорю я натянуто.
— А Хлоя? Ей тоже нормально? И каково будет Дэйгису, когда Хлоя умрёт?
Я вздрагиваю. Если Бэрронс превратит моего отца в одного из Девятки, он будет жить вечно. Моя мать умрёт. Мы с Алиной никогда не испытывали нехватки любви, всегда чувствовали себя драгоценными и лелеемыми, но мы также знали, что любовь между мамой и папой — это любовь двух половинок, затмевающая всё остальное, и они хотели, чтобы мы обе познали такую любовь.
— Постарайтесь исчерпать предварительные варианты, прежде чем бросаться в поезд, который идёт к последнему средству, мисс Лейн.
— Ты не считаешь, что быть тобой — ужасно.
— Джек Лейн со мной не согласится, — бесстрастно отвечает Бэрронс. — Дэйгис обладает тьмой, которой недостает вашему отцу. Эта тьма необходима, чтобы жить так, как живём мы. У вас достаточно силы, чтобы просеяться? Вы можете последовать за ней?
— Я не могу просто бросить...
— Она чего-то хочет от вас. Если Джек умрёт, она этого не получит. Включите голову, мисс Лейн. Отключите сердце. Ни любви, ни ярости. Это игра. Вы играете с целью победить. Джек ожидал бы от вас именно этого. Уберите это дерьмо куда подальше и просейте нас. Немедленно!
Последнее слово он буквально ревёт, и это производит именно такой эффект, на который он рассчитывал — воспламеняет огонь во мне. Я хватаю его за руку, закрываю глаза, сосредотачиваюсь на Зиме и мы...
Стоим на маленькой зеленеющей поляне посреди высокого леса с влажным ароматным ветерком, который шелестит листвой над нашими головами. Я пошатываюсь и едва не падаю. Бэрронс подхватывает меня, рывком поднимает в стоячее положение и крепко обнимает рукой за талию. К сожалению, как я и подозревала, перенос сюда забрал последние унции силы, имевшейся в моём распоряжении. Где бы мы ни были, мы задержимся здесь на некоторое время. К счастью, при мне есть копьё и прирождённый убийца фейри. Я могу наносить удары из лежачего положения, будучи тяжело раненой. Я уже делала это прежде.
Бэрронс встаёт сзади, спиной ко мне, предлагая свой хребет для опоры, и мы поворачиваемся по кругу, держа оборону и осматривая лес за пределами полянки.
Зимы нигде не видно, но она здесь. Я чувствую близость её ярости, жестокости и жажду мести.
Мой папа один в Фейри, прикован к креслу льда, в замершем состоянии, но умирает. Я крепко сжимаю рукоятку копья, вспоминая, как ранее прощалась с ним в Честере, и меня охватило зловещее предчувствие, что это были последние слова, которые я ему сказала.
Неужели моя королевская сила предвидения настолько пугающе деликатна, что я могу спутать предупреждение о будущем с собственными страхами и воображением? Если Зима убьёт его, сумею ли я сдержаться и не обрушить разрушение на всех фейри? Невозможно править ими, если мой отец умрёт от её рук!
Я хмурюсь. Зима движется не в нашу сторону, а прочь от нас. Почему? Она ожидает, что мы пойдем следом?
«Снимите обувь, — приказывает Бэрронс через нашу связь. — Этот мир буквально трещит от силы».
Я повелеваю ботинкам исчезнуть, но ничего не происходит; я слишком истощена. Мне приходится наклониться, развязать шнурки, затем сесть на землю и стянуть ботинки. Как только мои босые ступни соприкасаются с травой, я убираю копьё в ножны и с облегчением и благодарностью вытягиваюсь, ложась на спину.
В ядре планеты находится настоящая жила силы, мощная, богатая и прекрасная.
Бэрронс смотрит на меня, выгнув одну бровь и словно говоря «Ты собралась встречать своего врага лёжа?»
Я похлопываю по земле рядом с собой.
— Я чувствую её не больше, чем в целом «она существует, и она абсолютная сучка из ада, которая скоро вернётся». Она агрессивно удалялась от нас. Думаю, она ищет кого-то или что-то. Когда найдёт, она вернётся. Меня это устраивает, — я напьюсь этой силы и буду готова. Он усаживается на землю рядом со мной, сохраняя бдительность и осматривая окрестности.
— Я почувствую её приближение, — заверяю я его. — Бэрронс, мой отец...
— В настоящий момент заморожен заклинанием и не чувствует боли, — перебивает он меня.
— Но ты сказал, что это не продлится долго, и яд...
— Я скажу вам в тот же миг, когда почувствую, что заклинание разрушилось. До тех пор беспокойство об его состоянии ничего не даёт. Прекратите это.
— Проще сказать, чем сделать, — ворчу я.
— Ну так постарайтесь усерднее.
Неподатливый, требовательный мужчина. Но он прав. Я знаю, как важно убирать некоторые вещи в ящик и накапливать резерв для следующего испытания. Мне не раз приходилось так делать. Проблема в том, что откладывание беспокойства о моём отце заставляет меня чувствовать себя плохой дочерью и отвратным человеком.
— Ваши чувства. Не реальность. Будь Джек здесь, он выступил бы за то же самое, похвалил бы за внутреннюю силу, способность перестать думать о нём в момент, когда вы ничем не можете ему помочь.
Снова прав. Я позволяю глазам закрыться, играю высокой мягкой травой между пальцами и сосредотачиваюсь на нежном впитывании силы из земли. Я хочу жадно глотать её, высасывать, но чувствую, что это не только будет неправильно, но и вызовет агрессивный укор самой планеты.
— Где мы? — я меняю тему.
— Понятия не имею. Пахнет как на Земле много веков назад. Неиспорченно, чисто. Сомневаюсь, что здесь можно встретить разумное двуногое. Природа в её лучшем виде. Никого, кроме зверей.
— Ты тоже это чувствуешь? Словно это место — единственное в своём роде?
Он притихает на мгновение, затем говорит:
— Если человеческий сад Эдема существует, то это он.
Именно. Я не могу облечь в слова то, какие чувства вызывает у меня пребывание здесь, но в целом можно сказать, что это абсолютная свобода. Ни боли, ни страха, ни горя, ни времени. Лишь надежда, любовь и настоящий момент. Это изумительно. Это ошеломляет. Это невероятно укрепляет. Особенно после бесконечных битв одна за одной, в которых я сражалась.
— Мне нужно послать Риодану сообщение. В замке Зимы не было ни следа Дэни.
— Сначала восполните свои запасы энергии.
Боже, я хочу поговорить с Дэни! Наверстать упущенное, узнать всё об её новой жизни. Но для этого нам сначала нужно её найти. Странно, но я не беспокоюсь о Дэни так, как беспокоилась бы о ком-то другом. Она настолько близка к супергерою, насколько это возможно, и это вдвойне справедливо теперь, когда в её венах Охотник, и я не могу представить никого и ничего, что могло бы надрать ей задницу. Она прошла Зал Всех Зеркал, пять смертоносных лет выживала в Зеркалах, будучи подростком. Находчивая, гениальная, супербыстрая и сильная как десять мужчин, она пережила больше, чем кто-либо другой из моих знакомых. Если что-то навредит ей, моя месть не будет знать границ.
Некоторое время мы молча лежим, греясь на солнышке и восстанавливаясь за счёт силы первозданной планеты. Она намного очаровательнее и осязательнее любой фейри-иллюзии рая. Я словно чувствую чистоту, сочащуюся из каждой унции окружающей меня природы. Здесь нет войны, ненависти, зависти, жадности или дискриминации. Нет уродства, нет жестокости. Здесь все вещи просты, находятся в естественном состоянии и наслаждаются тем, что они есть, ничем не сдерживаемые и не боящиеся гонений.
В итоге я открываю глаза и смотрю вверх.
Высоко в небе птицы и создания с бархатными шкурками резвятся в разноцветных ветвях деревьев, которые возвышаются подобно обширным лиственным небоскрёбам на фоне ослепительно голубого неба. Шум воды по камням где-то вдалеке мелодично зачаровывает, и я воображаю дюжины водопадов, с рёвом обрушивающихся с высоты сотен футов в искрящиеся лагуны внизу. Пение птиц наполняет воздух прекрасными ариями, их многочисленные и различные мелодии не соперничают, а вливаются в тему и мотив роскошного оркестрального празднества.
Я жажду исследовать. Я могла бы поселиться здесь однажды. Бегать с моим зверем. Когда вещи наконец-то вернутся в...
— Нет такой вещи, как норма, — говорит Бэрронс. — Вы продолжаете думать об этом. Вы страдаете от hiraeth.
— Хи-ра-ет? — эхом повторяю я.
— Это валлийское слово, которое означает недостижимую тоску по месту (или, скорее, по состоянию бытия), которого никогда не существовало. Ностальгия по тому, чего никогда не было. Вы испытывали спокойное, счастливое чувство защищённости в детстве и продолжаете думать, что когда исправите всего лишь одну деталь, то вновь ощутите это чувство. Ну, удачи с этим.
Временами он — иголка, которая протыкает мой воздушный шарик.
— Найдите воздушный шарик получше. Тот, что будет реальным. Жизнь беспорядочна, сложна и трудна. Упивайтесь ею в чистом виде. Перестаньте ожидать, что это изменится. Тогда вы можете поймать себя на том, что чувствуете себя, ну, нормально, — насмехается он. — И осознаете, что жизнь никогда не была нормальной. Просто тогда вы были счастливы. Будь снова счастлива. Это твой выбор.
Временами он чертовски сводит меня с ума.
Тихий, тёмный раскатистый смех.
— Лучшим возможным способом.
Я сонно признаю это, вместе с тем ощущая, что я как будто пьянею от планеты. Я впервые за долгие годы чувствую себя такой расслабленной и умиротворённой. Всё будет хорошо. Мы всего в одном шаге от...
Я напрягаюсь и вскакиваю с земли плавным, мощным рывком.
— Она идёт, Бэрронс! — восклицаю я. И она не одна.
Когда Зима появляется на полянке, я знаю, что её сопровождающий может быть лишь принцем Осени. Его кожа цвета каштанов, волосы насыщенного оттенка мокко доходят до пояса, его глаза пылают, а высокое мускулистое тело источает жар огненных кузниц. Он одет в коричневые брюки, низко сидящие на бёдрах, мягкие замшевые ботинки, а верхняя часть туловища обнажена, если не считать золотого ожерелья на шее. Я замечаю, что Зима держится на некотором расстоянии. Полагаю, что если бы она стояла слишком близко, будучи покрытой льдом, то могла бы эхом повторить крик вымышленной ведьмы из страны Оз.
Они противоположности друг друга, хотя, наверное, не враги. Враги — это зима и лето, осень и весна. И всё же, когда они стоят рядом, такая ледяная и бледная Зима, такая смуглая и тёплая осень, это напоминает о том, что фейри стихийны и являются воплощением времён года.
Я в сотый раз гадаю, не были ли они когда-то совершенно иными. Какой творец создал бы таких стихийных существ, чтобы сделать их пустыми садистами? Какое существо удостоило бы столь бесстрастный и бездушный вид бесценного дара Песни Созидания? Это просто не укладывается в голове.
— Что ты сделала с моим отцом? — требую я, пока мы стоим лицом друг к другу на некотором расстоянии. Мы с Бэрронсом на восточной стороне полянки, Зима и Осень на западной.
— Древний токсин, — холодно говорит Зима. — Название не имеет значения. Ты не располагаешь знаниями о нём.
— Потому что Песнь восстановила ваши воспоминания, — говорю я. — А файлы королевы не простираются так далеко в прошлое.
Если они и удивлены моей осведомлённостью, то скрывают это, и Зима невозмутимо продолжает:
— Противоядия не существует.
— Ты сказала, что я могу его спасти.
— Можешь.
— Как, если противоядия не существует?
Принц делает шаг вперёд.
— Я Азар, принц Осеннего Двора. Это Иксай, принцесса Зимы. Ты можешь спасти его, передав силу королевы Икс...
— Никогда, — бесстрастно отрезаю я.
— Тогда он умрёт, — также бесстрастно говорит Азар.
— Тогда он умрёт, — холодно соглашаюсь я, хотя внутри моё сердце бушует. У меня не только не будет гарантии, что они исцелят моего отца, когда я перестану быть королевой, но вдобавок я подвергну опасности всю человеческую расу. Это решение выпотрошит меня заживо, но я пойду на это, и мой отец будет ожидать (нет, требовать) от меня того же самого. Джеку Лейну было бы стыдно за меня, если бы я поступила иначе. Возможно, он даже стал бы презирать меня.
Глаза Иксай сужаются до ледяных щёлочек.
— Ты приговариваешь своего отца к смерти. Мы не остановимся на нём. Мы заберём ещё больше тех, кого ты любишь.
— Попробуй, — тихо говорит Бэрронс. — Хотите бесконечной войны? Бесконечных потерь? Ах нет, подождите, это не будет бесконечным. Я буду уничтожать десятерых из вашего двора за каждого из её близких, кого вы тронете хоть пальцем. Другие из моего вида тоже будут устранять по десять ваших каждый. А Мак, ну... — он прерывает себя фырканьем, — она уничтожила целый двор в одно мгновение, одной лишь силой мысли. Фейри вымрут в мгновение ока, мир будет принадлежать нам.
Иксай поворачивается к Азару и шипит:
— Я же говорила тебе, что она именно этого и хочет!
Он награждает её огненным взглядом:
— Ты нападаешь первой и удивляешься, когда она нападает в ответ?
— Я не нападала первой! — рычит Иксай. — Она уничтожила мой двор!
— После того, как ты похитила её отца.
— Она забрала у нас Истинную Магию! И ты согласился с моим планом!
— Мы должны были похитить мать. Ты даже это не смогла сделать правильно! — рявкает Азар.
— Мы не смогли её найти, и разве это что-то изменило бы, бл*дский ты придурок? — рявкает она в ответ.
— Веди переговоры, Иксай, — рычит Азар. — Она обладает силой королевы. Она не собирается отдавать её тебе. Обуздай свою бл*дскую зависть впервые за всё своё ледяное существование и поставь судьбу нашей...
— Иди ты нах*й, Азар, чрезмерно раздутый мешок горячего воздуха!
— Иди ты нах*й, Иксай! — рычит Азар. — У тебя никого нет. Ты принцесса Ничего. Думаешь, что можешь противостоять мне? Я всё, что у тебя есть, так что предлагаю тебе привести свою киску в порядок и осчастливить меня, если хочешь выжить!
— Привести в порядок? Ты только что сказал мне привести мою киску в порядок? — Иксай взрывается, обнажив зубы, и её глаза резко сверкают, как ледяные бритвы. — Да тебе выпала невиданная для твоего низменного положения честь хоть как-то приблизиться к моей прославленной...
— Ты была такой застывшей и холодной, что ощущалось всё так, будто я трахал ледник. Не знаю, что я вообще увидел в тебе.
Иксай открывает рот, затем спустя несколько секунд закрывает обратно. Она сжимает руки в кулаки и пронзает плоть ладоней заострёнными ногтями. На бледной коже выступает кровь, капли падают на землю. Её ноздри раздуваются, губы расходятся в оскале, и она шипит:
— Я приношу свои извинения, Азар. Твои осенние земли...
— Точно. Всё это бред. Зима тоже очаровательна, — натянуто обрывает её Азар.
Они резко поворачиваются, награждая меня гневными взглядами.
Шок и ужас борются с почти неудержимым желанием расхохотаться.
— О Боже, я была права! — ошеломлённо восклицаю я. Одно дело — подозревать это, и совсем другое — видеть откровенное подтверждение этого. — Воспоминания — не единственное, что восстановила Песнь Созидания. Она вернула вам эмоции! — и это воплощение моего худшего кошмара. Раса затаивших обиды, чрезвычайно нестабильных, бессмертных варваров.