Отец кивнул: уж этот конкретный случай, хотя бы свой собственный из сотен, он помнил отлично. Ничего нового: у каждого на кончике языка было по полдесятка таких же или похожих примеров. Случившихся с ними самими, с их родственниками, знакомыми или друзьями знакомых. Со справедливостью в нашей стране было гораздо хуже, чем со всем остальным. Тем не менее пожертвований «Партии Справедливости» (еще раз — не путать с не достигшей особой популярности розовой и в рюшечках «Справедливой Россией») действительно не могло хватать на все, что вдруг стало заметным, если поглядеть вокруг. Требующие справедливости люди обычно не слишком богаты: оторвать от себя сотню рублей, чтобы послать их куда-то по почте, мог не всякий. Между тем в городах хватало и плакатов на застекленных тумбах, и растяжек над уличной электросетью, и листовок по почтовым ящикам. Все это вместе взятое стоило немалых денег, значит, они явно были. Так что такая деталь не слишком согласовывалась с бесполезностью «раскручивания» партии и собственно харизматичной Катерины Тэтц. Кощунственно употреблять этот термин в таком контексте, но так уж выходит. Без нее эта партия так и осталась бы чем-то маргинальным, вызывающим недоумение у хозяев жизни и равнодушие у среднего класса. Теперь «Справедливость», с ее простыми лозунгами и миллионами злых, голодных и жилистых кулаков, вызывала опасение первых и злорадную поддержку вторых: стать «клиентом» милицейского или чиновничьего произвола мог любой из нас в любую минуту, и, как уже сказано, народ знал это отлично. Может быть, в этом и суть? Какие-то остающиеся в тени общедоступных обзоров и анализов владельцы заводов и держатели пакетов акций пытаются обезопасить себя? Причем именно так, заигрывая еще сегодня с потенциальным победителем будущих парламентских выборов? Покупают себе некую пайцзу, ярлык на княжение в будущем? Нет, вряд ли. До следующих выборов, до 2015 года, и тем более до президентских, Тэтц вполне может забыться, выветриться из короткой памяти людей, оставшись каким-то смазанным политическим символом без деталей. Как разбившийся генерал Лебедь или еще несколько человек его поколения. Тогда зачем? Но если эта вводная исходно неверна — тогда кто? Опять же зачем именно и кто конкретно спонсирует хотя бы одну полиграфию: листовки, постеры и все такое прочее? Эфирное время ладно, сейчас оно питает само себя. Несчастная женщина стала такой популярной, что телеканалы дерутся за ее лицо, но в начале какое-то вливание потребовалось почти наверняка. «Тайм» и прочие? Нет, это тоже неверно: «Тайм» и десяток других зарубежных издательств сравнимого масштаба подключились позже, когда имя Тэтц уже вовсю муссировали здесь, в России. Государство сейчас следит за происхождением денег в карманах политиков — после громких скандалов годичной давности деятельность большинства фондов и обществ по борьбе с кровавым тоталитаризмом заметно угасла. На пустой желудок профессионально бороться с нежеланием русского народа обильно и искренне каяться как-то, наверное, грустновато. Один довольно свежий пример — это Британский Совет, но эта история на редкость невнятна, и она такая одна. Откуда деньги у «Справедливости»?
Николай поднялся с места и покрутил головой в разные стороны, разминая затекшие сидением мышцы. Отец раздраженно давил кнопки пульта, пытаясь пробиться через засилье йогуртов, жевательной резинки и «нам с друзьями нравится веселая жизнь. А еще нам очень нравятся кириешки… » Название бренда Николай не слышал ни разу; реакция отца была всегда одинаковой, — прямо как сейчас. Лицо перекашивает от злости, и палец давит кнопку. Сам он поступал обычно так же, хотя и более равнодушно: берег оставшиеся нервы.
Ну что, есть время или нет? На улице заметно дуло и даже мело: прямо под окном натужно буксовал чей-то автомобиль. Свитер, поясная сумочка с мелкими купюрами и документами, шарф, теплая куртка. Он не прощался: родители уже привыкли, что его никогда нет дома в середине каждой субботы. Более того, они прекрасно знали, куда именно он ходит. И даже думали, что знают, зачем. Это действительно было сравнительно недалеко: минут двадцать пять пешком — так, чтобы ветер и снег в злое лицо. До Австрийской площади, которую Николай еще прекрасно помнил под названием «Безымянная». В книжный магазин, расположенный на месте салона игровых автоматов: не «одноруких бандитов», а еще тех, советских. Тех, где за 15 копеек можно было пальнуть торпедой в плывущий мимо маяков транспорт (мультик «Великолепный Гоша» помните?) или нажать на кнопку, заставляющую скачущую лошадку на отраженном в зеркале телеэкране прыгнуть через препятствие. Это место было интересным и особенным до сих пор. Вам никогда не приходило в голову, что занявший году так в 1993-м или около того помещение бывшего салона автоматов «Книжный клуб» заметно отличается от нормальных книжных магазинов? Именно поэтому он и не назывался магазином, конечно. Прежде всего, там не слишком-то большой оборот. Примерно дважды в год (в последнее время несколько реже, чем раньше) магазин закрывают «на ремонт», завешивая окна замазанной мелом рваной полиэтиленовой пленкой. Но и в оставшееся от многомесячного ремонта время продавцы, пара крепких молодых мужчин в серых костюмах, с достаточно заметной иронией в глазах пожимают плечами и отвечают «нет» на большую часть задаваемых им вопросов. Впрочем, купить какую-то из вразнобой стоящих тут и там книг не возбраняется. В основном это петербурговедение и словари, чуть меньше здесь детских книг. Но в любом случае их действительно немного: максимум сотня наименований на весь «Книжный клуб», из них где-то четверть в сплюснутых нелепыми драпировками окнах. Остальное место занято креслами, журнальными столиками, в углу почему-то стоит (или раньше стоял, потом его убрали) старый телевизор, часть пространства занято бильярдным столом.
— День добрый!
Как обычно, в темноватом помещении было двое, оба знакомые. Один совсем молодой, быстрый и веселый, и второй, который чуть помладше уже самого Николая — спокойный, как носорог на пастбище, где «трава по пояс». Николай уже знал, что старший из ребят не здоровается никогда, и ответа не ожидал. Сегодняшний день не был исключением — тот молча протянул руку. Выражение его глаз при этом не изменилось, лицо не выражало ничего, кроме внимания. Запоминалась такая манера сразу и вначале впечатляла, потом это начало раздражать. В конце концов, привыкнуть оказалось возможно и к такому. Парню было лет 28–30: он явно не видел ничего лучшего, чем эта работа, и потому отдавался ей целиком. Ну и молодец.
В протянутую ладонь Николай вложил паспорт: можно подумать, что-то в нем могло измениться за семь дней. Прибавилось штампов, к примеру, или фотография вдруг поменялась. Взгляд «носорога» суров, как у контрразведчика при допросе изловленного в подвале «Газпрома» шпиёна. Глаза честны, а лоб упрям. Нет, товарищи: это не любовь к делу, которому ты служишь. Это называется «эго».
— Проходите.
«Проходите, товарищ», — произнес Николай про себя. Это слово тоже было неизменным. Впрочем, так сразу оно звучало тоже не каждый раз. Иногда ритуальной проверки документов приходилось ждать минут по пять. Если в непопулярном (мягко говоря) «Книжном клубе» был какой-то посетитель, то процедура сдвигалась. Пришедший разглядывал книжки, спина его сутулилась все больше и больше, потом он задавал какой-нибудь лишний вопрос и уходил, так ничего и не купив. Книжный магазин должен приносить радость, и если ее нет, а есть сплошное неудобство от непрерывного неодобрительного взгляда в спину, — то ну их, эти книги. Поэтому, столкнувшись с подобным приемом, такой «потенциальный покупатель» уходит в то место, где есть яркое освещение и приятные очкастые девушки, а сюда не возвращается. Николай не сомневался в том, что часть ушедших уносит с собой смутное подозрение в том, что в «Книжном клубе» подторговывают наркотиками. Или людьми. Реальность оказывалась прозаичнее, но об этом говорили не всякому.
— Я сказал «проходите».
Интонация не изменилась тоже. Ни малейшего раздражения: спокойствие, как у робота. Забавный парень. Интересно, что с ним будет, когда все начнется? Со вторым-то ему все было ясно: молодой, уверенный в себе, чуть более резкий в движениях, чем может быть «продавец-консультант». Типаж — совершенно стандартный, отлично прописанный десятками писателей: Николай знал много таких. Резкий из-за молодости, понятно. Потом это пройдет. Этот этап явно был для него проходным: после занудной, неинтересной работы оптимистичного парня явно ждало что-то нескучное — это было написано у него на лице. Зачем он здесь и почему получает от работы удовольствие — причем отличное от первого, от того, которое испытывает старший в дежурной паре? Николай предполагал, что пребывание в мрачноватом «Книжном клубе» может быть для «консультантов» (или, как вариант, только для младшего) какой-то учебной практикой, пособием, формальной имитацией нелегальщины, но проверить предположение никакой возможности не имел. Это тоже было нормальным: жизнь вообще содержала в себе не слишком много конкретных ответов на напрашивающиеся вопросы. Он уже привык.
Перед тем как нажать на рукоятку завешенной зеркалом двери, Николай оглянулся на младшего из дежурящей пары, и в сердце ему кольнул тот же самый вопрос. «Что с ним будет, когда все начнется?» В последние недели он слишком часто задавал себе этот вопрос — с минимальными вариациями. «Что с ним будет?» «Что он будет делать?» Сердце ныло. Дело было не в ответах. Простейший, хотя и раз за разом обрываемый на полуслове анализ показывал, что этот вопрос туповатый доктор Ляхин каждый раз пытался задавать себе самому. Отвечать на него не хотелось раньше — не хотелось и теперь.
Среда, 13 марта
Враждебные режимы от Венесуэлы и Ирана до России используют поставки энергии в качестве средства давления на своих соседей… Мы привыкли думать в терминах, касающихся ведения обычных войн между государствами, но энергия сейчас становится предпочтительным видом оружия для тех, кто ею располагает… Необходимо избавиться от геополитических угроз со стороны богатых нефтью режимов… США сохраняют массивное военное присутствие за рубежом, частично для того, чтобы защитить жизненно важные для нас нефтяные поставки…
Ричард Лугар, Председатель Сенатского комитета США по международным делам, 29.08.2006
Российская власть, руководствуясь советскими стереотипами, по-прежнему считает НАТО враждебным блоком. Это глубокая ошибка, потому что совершенно очевидно, что уже никто на Россию не собирается нападать, а тем более НАТО.
Борис Немцов, 19.05.2006
— Многоцелевая атомная подводная лодка типа «Лос-Анджелес» — это самоходное и смертоносное произведение искусства.
Фраза была пафосной, но каждый из услышавших ее не мог не улыбнуться с полным пониманием: она была при этом абсолютно верной. Впрочем, непонятливых в центральном посту «Сан-Хуана» быть не могло — их не пускали туда, даже когда лодка находилась в порту приписки, надежно пришвартованная, — семь с лишним тысяч тонн стали, сплавов и электроники. И всего остального, что делало ее столь хорошим аргументом в международных политических разногласиях. Тем более таких людей не могло быть здесь, в море. «Глубоком синем», как гласит расхожий штамп, — а на самом деле черном, как ночь, и лишь на невидимой поверхности белом от обрывков разметанной ветром пены.
Ни лодка, ни сам ее тип не были новыми: закрывшая огромную серию субмарина «Шайен» вошла в строй еще в 1996 году. Тип не мог считаться и лучшим в мире: это звание было прочно завоевано сериями «Сивулфа» и «Вирджинии». Однако «Сивулф» был слишком дорогим для нашего времени, а «Вирджинии» начали строить до обидного поздно. В результате и тех, и других, пусть и действительно лучших в мире ударных атомоходов, было слишком мало. Собственно, именно поэтому «Лос-Анджелесы» и оставались становым хребтом Флота, его настоящей «рабочей лошадью». И будут оставаться: возраст не сделал их менее смертоносными. И менее красивыми — для понимающих скрытое значение этого параметра людей.
— Боюсь, мне не кажется слишком удачным слово «произведение».
Командир подводной лодки посмотрел на произнесшего эти слова офицера и широко улыбнулся. Он на редкость много для подводника улыбался и вообще на не слишком проницательного человека производил впечатление провинциального бакалейщика или даже пастора, надевшего военно-морскую форму случайно, по ошибке. Эдакий добряк: недалекий, но отзывчивый и готовый помочь ближнему. Как бы. Забавно, что служившие с Майклом Даблъю Мартином по многу лет предпочитали не разубеждать в этом заблуждении новичков или чужаков. Наблюдать за тем, как до молодых матросов, старшин или получивших первое назначение в жизни младших офицеров медленно доходит действительное положение дел — это и вправду было по-настоящему смешно.
— Да?
В короткое слово было вложено многое: ирония оказалась лишь самым внешним слоем интонации.
— Майкл, «произведение искусства» подразумевает что-то одно, единственное. Некую единицу. Оглянись на 120 вправо.
Было видно, что первым побуждением Мартина действительно было оглянуться, — движение пробежало по лицам стоящих перед ним офицеров, как ветер по пруду. Потом, так и не обернувшись, он широко улыбнулся: искренне и с удовольствием. Это послужило сигналом, — скрываемые многие часы улыбки вырвались наружу. Планшет оперативной обстановки за спиной командира «Сан-Хуана» выглядел декорацией из полуфантастических фильмов времен «холодной войны»: зеленые силуэтики покрывали его так густо, что места для записей переставало хватать, и планшетисту приходилось опускать индексы. Не «SSN 769», а «769»; не «SSN 757», а «757», и так далее. Даже само распределение силуэтов, примитивных пиктограмм на планшете могло сказать опытному взгляду многое. Редкая цепочка восточнее «крыши» Скандинавского полуострова, спины прыгающего через Ботнический залив «тигра», с детства знакомого каждому по картам из «Нэшнл Джеографик». Широкий веер «рабочих пар» по всей вертикали Атлантики, почти точно вдоль проекции Срединно-Атлантического хребта: «бумер» и прикрывающий его «охотник» в каждой. И устремившийся вперед, как брошенное умелой рукой копье, растянутый на многие сотни миль, асимметричный ромб ударных субмарин: все, что мог выслать в море Атлантический флот. Угадайте, кто был в основе ромба? «Лос-Анджелесы», разумеется. «Толидо», «Александрия», «Сан-Хуан», «Мемфис» — если перечислять их названия не по алфавиту, а по датам вступления в строй, считая от самой современной — как принято во флоте. «Мемфис» вошел в строй в 1977 году: он был старше, чем большинство членов его экипажа. «Толидо» — в 1995-м: лишь четыре «Лос-Анджелеса» из шестидесяти двух (или сорока пяти, если считать только находящиеся в строю) были «моложе» его. Сорок пять субмарин типа «Лос-Анджелес», вы можете представить эту мощь? Три «Сивулфа». Пять «Вирджиний». Вместе они стоили в разы больше, чем планируемый на следующее десятилетие пилотируемый полет на Марс. Вместе они могли уничтожить все флоты всех стран мира за всю историю человечества от изобретения пара: от броненосных фрегатов и паровых таранов до новейших типов, — десятки классов, сотни вымпелов. Всех, имеющих право существовать только потому, что это разрешается ими — сильнейшим флотом мира сейчас, на текущую секунду. Флотом державы, в одиночку способной справиться с любым врагом: где бы он ни находился и что бы он о себе ни мнил.
— Сэр?
Чернокожий старшина подошел из-за спины так тихо, что командир атомохода удивился. Не в первый, впрочем, раз. Парень двигался с грацией, подошедшей бы кугуару или рейнджеру, — не подводнику. Было такое ощущение, что в несущейся в толще черной воды стальной капсуле он не на своем месте, но парня это, похоже, не тревожило. Десяток лишних фунтов жира и чуть больше спокойствия на лице — и он был бы похож на остальных.
— Да?
Старшина протянул листок пластика и улыбнулся. Нет, уверенности в нем хватало, с этим все было нормально. Но спокойствия в парне не было — за зрачками его больших черных глаз сидел готовый к мгновенному укусу хищник. Зачем? Это коммандер Мартин угадал уже несколько лет назад, и своя догадливость до сих пор доставляла ему удовольствие.
— Спасибо, Вилл.
Они улыбнулись друг другу: рыхлый и краснощекий коммандер, мановением пальца повелевающий концентратом смерти миллионов людей, и одинокий юноша с простым спаренным шевроном на плече и глазами убийцы.
Несколько секунд, пока парень отходит, командир подводной лодки продолжает улыбаться уже в его спину. Что ж, такие ребята найдутся за спиной каждого человека, облеченного столь невероятной властью. Но не каждому везет их опознать. Впрочем, везение не имеет здесь никакого значения и, как ни странно, не приносит ровно никакой пользы. Да, командир атомохода знает, кто именно на борту «Сан-Хуана» обязан его контролировать «окончательно»: то есть сыграть свою роль тогда, когда рухнет вся многослойная система контроля целиком, сверху и донизу. Скажем, сошедший с ума коммандер Мартин неожиданно получит поддержку офицеров, основанную на общем членстве в дорожном клубе «ААА». Дескать, именно поэтому друзья-офицеры не повиснут на нем с трех сторон, как пираньи, когда, пустив обильную пену изо рта и подвывая от энтузиазма, он начнет тыкать командирским ключом на стальной цепочке в пульт с красными кнопками. А, наоборот, будут поддерживать его флотскими кричалками, знакомыми каждому еще по училищу. И вот именно тогда корабельный старшина 2-го класса его и убьет.
Майкл Даблъю Мартин усмехнулся — мягкой, чуть смущенной улыбкой доброго человека. Он не собирался сходить с ума, не собирался рваться к гнезду запуска ракет, расшвыривая вцепившихся в свои плечи товарищей и выкрикивая маоистские лозунги либо девизы Ку-клукс-клана. Он всю жизнь честно выполнял свой долг и собирался честно выполнять его и теперь — в самой важной миссии своей жизни. Миссии, о которой они все мечтали с юношества. Которая и определила собственно — обречь себя на каторгу подготовки к вступительным тестам училища, с небольшими, в общем-то, шансами, или остаться в родном городе и стать, скажем, водителем муниципального автобуса с прилагающейся спокойной, размеренной жизнью и неплохой медицинской страховкой. Миссии, о которой они говорили со свежеприобретенными друзьями, только-только надевшими тогда на коротко стриженные головы новенькие форменные фуражки. Но… Тогда все было иначе. Путь до трех золотых шевронов на рукаве кителя не сказать чтобы был короток. Тогда они были уверены, что путь к рубежам пусков ракет для «бумеров» им придется прокладывать с боем, теряя и теряя вымпелы. Ежесекундно обливаясь холодным потом от «пингов» сыплющихся с небес буев русской противолодочной авиации. Обмениваясь короткими, жестокими уколами с наваливающимися со всех румбов, сверху и снизу «Викторов» и «Альф», а потом даже «Сьерр», а потом даже «Акул». Таясь от рыскающих по поверхности надводных сил среднего тоннажа, команды которых отлично знают, что от их боевой эффективности напрямую зависит, превратятся ли тысячи квадратных миль между Архангельском и Баку в засыпанную хрустящим пеплом пустыню с яркими вкраплениями стеклянных лужиц. Теперь… Теперь все было иначе. Пока он учился, пока зубрил технические характеристики будущих противников и шевелил губами, запихивая в свою память сомнительные сведения о командирах «Гриш» и «Удалых», пока просто учился правильно произносить эти названия, наконец, — все это почти кончилось. Голодающие русские начали резать корпуса субмарин, начали продавать на металлолом и на «объекты экстремального подводного спорта» свои фрегаты и крейсера. И не просто начали — сочли это настолько выгодным, что ввергли в шок военных моряков всего мира, мучительно пытающихся примерить происходящее на себя. Каково это, интересно, — когда важнейшую вещь в твоей взрослой жизни отнимают и продают или просто выкидывают? Как можно пережить это — и продолжить служить, готовясь честно исполнять то, чему тебя учили десять, пятнадцать или двадцать лет? На чем исполнять? На компьютерном джойстике? И зачем, если твое собственное государство четко объяснило тебе, что защищать его не нужно?
Русских коммандеру не было жалко — жалость вообще глупое чувство. Одна капля спокойного профессионального сочувствия, — это было то, что совершенно не мешало исполнять долг. Свой собственный, обусловленный давно оформившимися представлениями о том, что такое правильно, а что такое неправильно. Что такое польза для своей страны и что такое ее благодарность людям, приносящим пользу. Забавно, что какие-то признаки понимания этой простой системы представлений начали после десятилетия полного маразма демонстрировать и сами русские — пусть и поздно, буквально несколько лет назад. Они «затормозились», если это так можно назвать, даже ввели в строй пару новых единиц, но у профессионалов это вызывало уже только усмешку. Поздно. Два крейсера и один авианосец на огромный театр военно-морских операций, от того же Архангельска до Исландии — это не сила, это просто драгоценная мишень. Шесть «Акул», одна «Альфа», одна «Сьерра» первого поколения, четыре «Виктора»? Теперь у русских просто не осталось достаточно вымпелов, чтобы хоть как-то прикрыть свои границы даже от пары десятков «Лос-Анджелесов» и идущих за ними «Бумеров». Теперь поздно.
Коммандер с неохотой оторвал взгляд от планшета оперативной обстановки и недовольно покачал головой. Три месяца назад до его сведения впервые довели тактическую концепцию применения 12-й эскадры подводных лодок специального назначения в целом, и тогда он был как минимум удивлен чужой глупостью. В то же время за неожиданно короткий срок командиру «Сан-Хуана» стало ясно, что его собственное мнение в отношении этого вопроса интересует очень ограниченный круг лиц. План был откровенно странным — в нем было слишком мало логики. Эскадру разворачивали нешироким фронтом для перехвата одной-единственной русской лодки, находящейся в конкретном квадрате моря, на полигоне. Это подразумевало, что лодка находится под прикрытием надводных сил русских, включая несколько специальных кораблей. Однако при этом логичная последовательность действий, диктуемая в первую очередь именно нарядом выделенных сил, просто отметалась. Перехват был не учебным, а боевым, но действовать по надводным единицам запрещалось категорически, императивно. «Саратов» должен был быть перехвачен и уничтожен со стопроцентной гарантией — на это нацеливались четыре «Лос-Анджелеса», но прикрывающие русского «охотника» корабли отряда обеспечения нельзя было контратаковать даже в случае их фактического противодействия[21]. При этом на собственно обнаружение субмарин 12-й эскадры русскими смотрелось «сквозь пальцы», — на совещании было официально объявлено, что этот фактор считается не слишком значимым. Где во всем этом бреде хоть какое-то подобие смысла, коммандер тогда не понимал и от этого нервничал. Однако позже его несколько «отпустило». Это произошло спустя неделю, когда на специальном совещании командиров субмарин эскадры появился незнакомый капитан с ленточкой «Военно-морского креста» на кителе. Именно тогда, выслушав несколько новых вводных, Майкл Даблъю Мартин впервые осознал, что за известным ему куском плана наверняка все же подразумевается некий имеющий смысл фон.
12-ю эскадру подводных лодок специального назначения ставили во «второй эшелон» 2-й группы, за двенадцатью вымпелами 4-й и 6-й эскадр, выходящими к русскому побережью изогнутым «крюком» или «серпом», в «рукояти» которого и находилась их эскадра. Смысл этого маневра был ясен, но это не объясняло вопиющую разницу в классификации «Саратова» как легитимной цели, а охраняющих и сопровождающих ее фрегатов, торпедолова и приборного судна как чего-то в высшей степени неприкасаемого. Не объясняло, почему убивать русский «охотник» посылают не «Сивулф», заблаговременно перегнав хотя бы один вымпел с Тихого океана. Но коммандер Мартин перевел взгляд на лицо капитана с «Военно-морским крестом» и задержал в легких готовый вырваться вопрос, хотя еще минутой раньше твердо решил не стесняться выразить свое мнение о плане. Эту чудесную, неповторимо красивую ленточку в наши дни увидишь не часто. Ее не было у командира эскадры капитана Берка, ее не было у командующего всей 2-й группой контр-адмирала Грума, гордости чернокожей Америки. Однако нельзя сказать, чтобы надевший форму в 1983 году и дослужившийся от помощника механика до командира ударной атомной субмарины в звании коммандера Мартин никогда не видел ее цветов «вживую». Офицеры-подводники — достаточно узкая каста, и если ты занимаешь офицерскую должность лет пятнадцать, то почти наверняка знаешь о сотнях своих коллег очень немало. «Военно-морской крест» был у бывшего командира «Мемфиса», — правильно, коммандер Гленн Даблъю Пендрик пришел на эту должность из Норфолка только летом 2006-го. Он был у старшего помощника командира того же «Мемфиса». Откуда одна из высших наград Флота, Корпуса морской пехоты и Береговой охраны США может взяться в колодках по крайней мере двух старших офицеров-подводников в самый разгар всеобщей борьбы за мир и международной разрядки? Извините, на этот вопрос ни разу не было дано хоть сколько-нибудь официального ответа. Неофициальных было полно, как и кажущихся теперь такими знакомыми загадочных полуулыбок, но они ничего не значили, потому что вскоре вопросы задавать перестали. Тугодумов вообще на атомных субмаринах не держат, об этом уже говорилось выше.
В общем, после очередных часов очередных совещаний и восприятия все большего объема ставшей доступной для них информации коммандер Мартин кое-что четко осознал. Будут там потом какие-то официальные разъяснения интересующимся представителям благодарной нации или не будут — если он хочет, чтобы темно-синяя с белым ленточка «Военно-морского креста» украсила его собственный синий китель, «Саратов» должен потопить он. И вот тут начинались проблемы. Не с боевой готовностью, разумеется: экипаж его лодки был готов справиться с любым противником, вплоть до «Кузнецова» со всей его свитой. Но в важнейшей боевой операции в своей долгой карьере «Сан-Хуан» оказался просто в худшей из возможных позиций. Приказом капитана Берка его шансы встретиться с «Саратовом», находясь в пятнадцати милях позади «Толидо», были сведены к нулю. Разумеется, коммандер Мартин понимал: десятки «Лос-Анджелесов» и четыре «Вирджинии» на русский Северный флот — это много. И четыре «Лос-Анджелеса» на один «Оскар-II» — более чем. Но то, что решением какого-то идиота с серебряными звездами на воротнике лучшая по тактической готовности субмарина эскадры поставлена в «мертвый угол» строя эскадры — это просто обидно. И как профессионалу, и как человеку. Если сравнивать — как четырехлетнему ребенку, которому подарили шикарный набор фломастеров, но настрого запретили трогать свежеокрашенные стены дома. Не слишком большим утешением было то, что «Мемфису» в свое время пришлось не лучше. Коммандер Пендрик уже высказался по этому поводу так, что превзойти его было сложно: в его родной Флориде есть, оказывается, такие слова, которые мог не знать к его годам и чистокровный американец, имевший возможность попутешествовать с папашей-морпехом по всей стране, слава Иисусу. Да вообще это не утешало, зачем перед собой хитрить? Четыре «Лос-Анджелеса» — это две пары, идущие в один и тот же квадрат с четко определенных курсовых углов и с заданным временным интервалом. Другие варианты обсуждались, разумеется, но ни один не был сочтен более удачным. Результат на одной чаше весов, риск на другой, и хаос при малейшем нарушении баланса. В такой обстановке нет места личным амбициям, каким-то желаниям или потребностям. Чего уж тут спорить. О цене знают все.
Момент, когда в центральном посту «Сан-Хуана» вдруг стало необычно тихо, случился несколько вахт спустя, когда коммандер Мартин и каждый другой, наверное, человек на борту прошел с десяток обычных плавных циклов, ошибочно именуемых «биоритмами». Смен бодрствования и фаз сна. Смен действий бездействием и обратно — и смен настроения: от мелкой обиды на судьбу — на удовлетворение собственной молодостью или зрелой силой. Как у всех. Три или четыре секунды, на которые без видимой причины обрывается негромкий обмен словами и фразами. Тишиной это назвать сложно — никуда не делись ни приглушенное сдержанное дыхание механизмов под ногами, ни шорох и попискивание многих десятков приборов. Но голоса из этого всего выпали, — а подобное чувствуется сразу. На суше про такие секунды говорят «ангел пролетел» и улыбаются; у подводников есть собственное, малоприличное выражение. Потому что если ты находишься глубоко под поверхностью моря и всего в сотне морских миль от русских, неожиданная тишина не расслабляет. За секунду напряжение в центральном посту сгустилось на порядок. Моряки вжали головы в плечи, одновременно разворачиваясь в стороны, окидывая взглядами десятки экранов, снимая показатели с сотен датчиков, определяющих жизнеспособность и боеспособность могучего стального зверя, продирающегося через толщу ледяной воды с людьми в брюхе. Секунды, пока струйки холодного пота скатываются между лопаток, впитываясь в тонкую ткань форменных футболок. Потом сразу несколько человек разворачиваются к старшему оператору главного гидроакустического комплекса, в просторечии сонара. Разворачиваются к широкому экрану перед ним, ориентируя остальных. Экран — это мешанина пятен и полосок нескольких цветов: нужно иметь очень узкую специализацию, чтобы научиться вычерпывать информацию из этого мельтешения напрямую, без интерпретаций, предлагаемых мощнейшим компьютером из имеющихся на борту. Но согнутая спина лейтенанта буквально излучает настолько густую смесь чувств, что тела делают все сами: по мускулам проходит первая разминающая стенки сосудов дрожь, невидимо-тонкая пленка влаги окутывает кожу, мышцы радужной оболочки подстраивают размер зрачков до идеального при данном освещении.