— Сбой! Сбой перерасчета!
Надо было отдать лейтенант-коммандеру должное: рефлексы у него оказались отточены идеально. Бурьянек не потерял ни секунды. Его слова были больше похожи на лай, чем на человеческую речь, но вводные были безошибочными: потерянное время было сведено к минимуму. И все эти секунды разогнавшиеся до 60 узлов девятнадцатифутовые стальные сигары мчались вперед через черноту ледяной воды, пробивая ее пингами действующих в активном режиме систем наведения. Русский выдал полные 20 узлов, когда они покрыли максимум треть разделяющего их расстояния, — наверняка оба его реактора были брошены в экстренный режим. «Оскар» рванул вправо, закладывая широкий восходящий вираж, взбивая слой воды за кормой в невесомую пляску кипящих пузырьков. Уйти от торпед невозможно, уклониться — другое дело: разворот на большой скорости давал русскому шанс резко изменить «ракурс», то есть значение углов встречи с острых до выраженно-тупых. Так действуют истребители в воздушном бою. Через какие-то секунды он сбросил за корму акустическую ловушку — еще одно неопровержимое доказательство того, что к бою русский был готов. Другое дело — не к тому, что за его кормой окажется не замеченный им второй «Лос-Анджелес». Который начнет стрелять без предупреждений.
Визг газовых турбин, гонящих торпеды вперед, был невыносим для уха: только компьютер мог транслировать изменение амплитуды их «звуковой росписи» в сотни ярдов. Через долгие секунды к парному росчерку двух рвущихся к цели Mk 48 mod 5 все же присоединился визг винтов третьей, вышедшей из аппарата № 4, из которого экзек вообще не собирался сначала стрелять. Эта пошла вперед, разматывая за собой тончайший многожильный кабель, как пуповина связывающий ее с лежащими на джойстике руками оператора. Ведущий ее оператор был в другом отсеке, но коммандер прекрасно представлял, что именно сейчас он делает и как выглядит его лицо. Скорость этой торпеды была ниже, чем у первых двух, но все равно: даже натренированный на сотнях и тысячах симуляций и десятках учебно-боевых залпов кадровый офицер едва успевал парировать толчками мелких мышц кисти ее рысканье. Каждый раз неожиданное, обусловленное непредсказуемыми флюктуациями в солености и температуре морской воды. Ее слои и «линзы» визжащая истекающим из сопел газом торпеда проскакивала за доли секунды, все это не могло значить для ее более чем полуторатонной туши ничего. Но все равно эти и другие факторы раз за разом уводили пиктограммку подводной цели из символического, не значащего на самом деле ничего визира на блеклом дисплее, крупном, пишущем одновременно 14 параметров, моделирующем позицию цели по отношению к торпеде, но всеми дорогими электронными мозгами системы не гарантирующем ничего. Они действительно могли промахнуться: всеми тремя торпедами по очереди. Выбери Бурьянек пассивный режим наведения, одобри Мартин его решение — и ловушка в расплывающемся хвосте взбитой пены за кормой пытающегося выжить «Саратова» могла принять на себя обе первые торпеды. С отстающей же третьей «один на один» русский мог и побороться: ее скоростные и маневренные характеристики указывали на телеуправление, и если бы капитан 1-го ранга успел понять это вовремя, то мог бы за несколько энергичных бросков сорвать захват. За этим последовали бы попытка повторить атаку на телеуправлении либо переключение на самонаведение — но их адекватность на этом этапе была бы неизбежно снижена. Если бы они ошиблись в выборе, если бы были хуже подготовлены — так могло бы случиться. Но не случилось.
Русский активно маневрировал, разгоняясь все сильнее и сильнее: на глазах склонившихся над панелью тактической обстановки офицеров «Сан-Хуана» показатель скорости его хода перевалил за отметку «30 узлов». Но на дистанциях до 42 500 ярдов водометный двигатель Mk 48 давал ей все 60, позволяя торпедам нагонять цель с каждой секундой. Пинги двух торпед «подсвечивали» корпус русского ярче, чем светится падающее с нью-йоркского небоскреба зеркальное яблоко в новогоднюю ночь. Командир «Оскара-II» все делал абсолютно правильно, но у него просто было слишком мало шансов в сложившейся ситуации. То, что его очередной энергичный доворот вывел «Саратов» на встречно-пересекающиеся курсы рвущейся к его корпусу смерти, уже не успело сыграть свою роль. Сонар еще успел принять характерную, жуткую «роспись» открытия крышек его 533-мм торпедных аппаратов, — но это было все. Даже если русский во всем этом кошмаре успел получить огневое решение, дать залп он уже не сумел. Через дисплей главного гидроакустического комплекса прошел сметающий символы шквал. Человеческий вой в центральном посту рванулся вверх и в стороны, как перевернутая лавина.
— Достоверная детонация…
Слова были бессмысленными, глупыми, — никому они не были уже нужны. Неполные пять секунд — торпеды наводились и маневрировали независимо, и одна явно потеряла сотни ярдов на каком-то из отворотов. Второй шквал знаков, расцвеченных в удивительно, невиданно яркие псевдоцвета, обозначающие полное насыщение условной шкалы интенсивности звукового сигнала. Куда они попали? Лейтенант мельком отмечает, что не уверен в том, были ли подрывы контактными или все же бесконтактными: что-то в безумной мешанине завитков заставляет его сомневаться, хотя и не слишком сильно. Что это может означать, понять пока сложно. Да, попали. А вот куда, как? Ответить на два этих вопроса оказалось принципиально невозможным, но две детонации есть две детонации, произойди они хоть на обрезиненном борту русского ракетоносца, хоть в десятке ярдов от него. Боеголовка каждой торпеды содержала 650 фунтов сильнейшего взрывчатого вещества, этого хватило бы, чтобы проломить пояс броненосца. В мае 1982 г. британец Рефорд-Браун потопил аргентинский крейсер «Генерал Бельграно» двумя Mk 8 mod 4, в каждой из которых было 466 фунтов тротила, третья прошла мимо. Прошла мимо и их собственная третья, и причины этого так и не были потом установлены с удовлетворительной степенью достоверности. Акустические вспышки перенасытили, перегрузили пиковыми значениями тщательно откалиброванную систему наведения, «проваливающийся» вниз русский был практически замаскирован сложным движением слоев воды — бог его знает. Два попадания вовсе не гарантировали уничтожение современной атомной субмарины, характеристики корпуса которой позволяли ей погрузиться почти на 500 метров, но шансы на это были весьма велики. Ну что, все? 120 или 130 человек, мгновенно убитых детонациями у борта, замурованных в сжимаемых нарастающим давлением отсеках, потом, после долгой паузы, в которую вмещается только собственное хриплое дыхание, — все нарастающие по громкости щелчки, и…
Коммандер Мартин отвернулся от тактического дисплея, от счастливых лиц офицеров и старшин, с которых белозубые улыбки так и не смогли стереть напряжение и пережитый страх. Старший оператор сонара, то и дело глотая окончания слов, скороговоркой комментировал происходящее: русский валился вниз — он явственно читал асимметричные, неравномерные щелчки обжима прочного корпуса. В разбитые отсеки «Оскара» рвалась вода, оба реактора молчали, но русский фонил массой «вспомогательных», смешанных шумов. Десятки порванных трубопроводов в его корпусе свистели, выли, били во все стороны паром, фреоном, радиоактивной водой под давлением. Стальные конструкции, детали набора корпуса и судовых механизмов хрипели и стонали, изгибаясь под действием сил, не предусмотренных никакими нормативами прочности. Крики людей не были слышны. Они подразумевались. Коммандер не хотел об этом думать… Это была просто работа. Сложная, опасная, но нацеленная на благо страны и человечества. Только так. Никто еще не придумал способа топить современные атомные субмарины-«охотники» так, чтобы никто не пострадал.
Старшина, еще один из операторов гидроакустического комплекса, подчиненный того же лейтенанта, сумел подать сигнал на динамик. Невнятное шипение, треск, гул. В этом режиме система не способна была фильтровать фон моря, и сами по себе шумы не говорили и не значили почти ничего. Но потом был далекий, заглушенный и смазанный дистанцией грохот: русский ударился о дно. Шорохи, снова трески и почти рычание мнущейся стали и крошащегося щебня — корпус «Саратова» подминал под себя то, что послала ему судьба в качестве последнего ложа. Еще шорохи, и еще какие-то звуки, совсем уже не пригодные для интерпретации. Finis.
В Баренцевом море глубины очень разные. Средняя — около 110 фатомов, но есть обширные участки с глубинами до 160–220, а местами и до 320–330. «Курск» затонул на 60 фатомах, и русские не сумели спасти из состава его экипажа ни единого человека. В мирное время, с помощью всей своей техники и сначала консультаций, а затем и технической поддержки скандинавов, — не сумели. Вышедший из границ своего полигона «Саратов» лег на дно приблизительно на 90–95 фатомах. Жив ли еще хоть один человек из его экипажа, дравшегося до конца? Жив ли его командир, капитан 1-го ранга, фотография из личного дела которого третью неделю висела у коммандера Мартина в каюте: первое, что появлялось у него перед глазами, когда он просыпался. Жив ли он? И если умер, то как: убитый детонацией, проколотый куском металла, рванувшимся через отсек? Водой, хлынувшей в пробитую в прочном корпусе дыру под таким напором, что даже сама ее струя убивала не хуже стали? Об этом не хотелось думать, но он просто не мог переключиться, даже кивая поздравлениям, даже изо всех сил пытаясь вслушаться в возгласы вокруг, осознавая веселые дружеские толчки в плечи, в широкую спину.
Потом коммандер вспомнил о сторожевике наверху и, будто очнувшись, спокойно и счастливо улыбнулся, вновь поднимая взгляд на приветствующих его товарищей по оружию. Если отсчитывать время и с этой точки тоже, у русских оставалось около четырех суток. Ни он, ни кто другой не будет мешать им спасать тех членов экипажа их «охотника», которые еще могут быть живы. Это, наконец, позволило ему почувствовать себя хорошо.
Четверг, 14 марта
Американский народ никогда не простит советские акты агрессии — начиная с того, когда в 1960 году они сбили Гарри Пауэрса в его шпионском самолете У-2.
Ш. Сонтаг, К. Дрю, А. Л. Дрю, «Блеф слепого человека», 1998 г.
Россия более не может считаться демократической страной по большинству параметров.
Доклад американской правительственной организации «Freedom House», сентябрь 2007 г.
В наши дни новости распространяются быстро. Первые смутные разговоры начались еще в середине дня. Где-то к трем часам по московскому времени в сотнях офисов начали крутить ручки настройки радиоприемников, разыскивая новостные передачи. К четырем люди начали останавливаться у работающих телевизоров — у стойки дежурного охранника, у вахтерской будки с ключами, в кабинетах учрежденческих «служб связи». К половине пятого некоторые начали отпрашиваться с работы, чтобы смотреть телевизоры дома. Эта конкретная группа состояла из людей очень разного сорта, но их отличало одно — блестящие глаза. Они желали видеть.
Дикторы произносили слова, называли имена, что-то разъясняли фоном к примитивной, на скорую руку сделанной анимации. Но на всех каналах было примерно то же самое: карты русского Севера, мрачные офицеры в черном или жизнерадостные дикторы в серых костюмах, короткие видеоролики. «Саратов», «Саратов», «Саратов»…
— Заявление пресс-службы командования Северного флота о том, что в районе полигона было последовательно обнаружено сразу три субмарины неизвестной государственной принадлежности, было с высокой степенью озабоченности воспринято членами Государственной Думы, собравшимися на внеочередное заседание… Как уже отмечалось ранее, это заявление было выдержано в тоне, который председатель демократической партии «Яблоко» уже назвал в своем комментарии корреспонденту нашего канала «недопустимым». По его словам, никакие отговорки не позволят военным переложить с себя ответственность за гибель подводной лодки и экипажа. В комментарии также говорилось, что «в глазах общественности ссылка моряков на какие-то мифические чужие субмарины выглядит в этих обстоятельствах просто бессовестной и циничной»…
На другом канале шла реклама: шикарная женщина размахивала свежевымытыми волосами так, что «наночастицы бриллиантов» вспыхивали в них тысячами ярких огоньков. Однако потом нежный голос заканчивал рассказывать о шампуне, и интерес многих зрителей пропадал, — после паузы снова начиналось занудное: «115 человек», «В территориальных водах Российской Федерации», «По словам капитана 1-го ранга, фамилия которого не сообщается…», «Саратов», «Саратов», «„Курск“ в 2000 году», «Подводная лодка „Комсомолец“ в Норвежском море…» И снова: «Саратов», «Саратов»…
Комментарии были разными. Отличился ведущий программы «Времечко» — весьма умный вообще-то человек, скрывающий на редкость хорошую наблюдательность и острый аналитический ум под антуражем скучающего флегматика. Он отметил, что «тон комментариев идет почти по правильной синусоиде», и это запомнилось многим. Действительно, это было похоже на правду. В определенные часы три четверти «политического» экранного времени (то есть посвященного именно разговорам о происходящем в стране и мире, а не рекламе, комедийным или драматическим телесериалам и шоу разного типа) по отечественным телеканалам в целом вдруг сливались в пользу военных и «ура-патриотов». Тогда можно было видеть, как дергающий щекой капитан 3-го ранга тычет тупым концом карандаша в карту и что-то говорит и говорит о чужих подлодках в нашем, русском море, в какой-то неполной сотне миль от города с 300-тысячным населением. Глупо это выглядело — камера качалась, и то, что в нее то и дело летели брызги, красоты и мужественности низкорослому капитану не добавляло.
— Полученные нами акустические характеристики контакта № 2 абсолютно точно соответствуют известным акустическим характеристикам атомной субмарины типа «Лос-Анджелес», точнее, «Улучшенный 688». Этот контакт наблюдался в течение 22 минут. На 19-й минуте наблюдения контакта № 2 было установлено присутствие в районе еще одной подводной лодки, контакта № 3. Наблюдение за ней…
— То есть вы хотите сказать…
Вопрос корреспондента сбил капитана 3-го ранга с его монолога, и тот зашевелил губами, пытаясь вернуть себе нить мысли. Выглядел он, как полный идиот; очень немалая доля телезрителей, и особенно женщин, в этот момент испытала настоящую брезгливость: холеным героям телесериалов, выглядящих мужественно даже под слоем крови в палец толщиной, этот офицерик уступал на все сто.
— Я хочу сказать, что мы последовательно вели три чужих подводных лодки в юго-восточной части Баренцева моря. Две из трех были достоверно опознаны как тип «Лос-Анджелес»…
— «Достоверно», надо же! — фыркала телезрительница, всего минуту назад напряженно вслушивающаяся в происходящее на экране. Сыну было уже 16 лет, и отпускать его в эти гнусные, не нужные никому «вооруженные силы», где детей убивают, она не собиралась. Мысль, что ее мальчика могут погубить такие люди, как этот косноязычный, неспособный даже просто громко говорить что-то заученное тип с серым лицом, была непереносимой.
— Два из трех контактов, а именно контакты № 2 и № 3, были также обнаружены другим малым противолодочным кораблем бригады и велись в период…
— Каким именно кораблем? — снова перебил офицера корреспондент.
— Извините, я не буду отвечать на этот вопрос…
На этих словах почти четверть зрителей переключили канал. Но осцилляция была на своем «военном» пике, и на другом, на других, оказывалось почти то же самое. Карта Баренцева моря, пухлые руки мордатого вице-адмирала с несвежим лицом, какие-то бессмысленные попытки убедить людей в том, что в гибели очередной российской субмарины с 115 моряками на борту опять виноват кто-то другой.
В отношении кого-то все это срабатывало. За последние 10–15 лет в России появилась довольно заметная прослойка людей, которая с выраженным энтузиазмом поддерживает любую идею о том, что в той или иной проблеме виноваты не они сами, не соотечественники в целом, а американцы. Часть — это существовавшие всегда типажи: именно такие люди в течение многих веков подряд обвиняли в эпидемиях чумы и засухах евреев и затем радостно участвовали в погромах. Представители другой группы просто подсознательно слишком любят все «конспирологическое»: тиражи газет, вещающих о «летающих тарелках над Выборгом», «Большой Крысе московского метрополитена» и «Заворотнюк опять увеличила грудь!», рассчитаны именно на них. И если клиентура «потомственных колдуний» и «народных ведунов» все же несколько сократилась, то людей, уверенных в том, что пройтись грязными сапогами по Красной площади есть мечта любого американца, стало за последние годы заметно больше. В смутные времена всегда много людей со сниженным уровнем адекватности. А в России, с характерной для нее пещерной ксенофобией, это вообще неудивительно. По крайней мере, так считалось.
Президентские выборы, новогодние праздники и крупные чемпионаты были позади, поэтому сетка вещания была почти свободна. Для того чтобы военные и «пропутинские» комментаторы с озабоченными лицами на большинстве телеэкранов сменились на подвывающих апологетов демократии и прав человека, хватало неполного часа. «Возмутительная безответственность», «Так называемая „реформа армии“, выражающаяся исключительно в увеличении числа генеральских должностей», «невероятная по своему цинизму попытка взвалить ответственность за очередную трагедию на какого-то зарубежного дядю» — эти и другие заявления сыпались как из рога изобилия. Страшная гибель 115 моряков, входящих в состав экипажа «Саратова», была к этому времени подтверждена штабом Северного флота. Это служило не просто весомым свидетельством в пользу всего сказанного. Это являлось фактором, который было не просто очень сложно — невозможно перевесить.
— У меня создается такое ощущение, что нас с вами принимают за полностью… неумных людей, скажем так. За идиотов, — если прямо. И в любом случае — за людей, которым можно скормить любую утку. Любую!
Совесть русского народа, скалящуюся с экрана в лица людей, явно трясло. То, как она стучит ногами под столом студии, ни слышно, ни видно не было, — но, глядя на ее лицо, это подразумевалось. Монолог великой правозащитницы длился уже минут десять — ведущему пока не удалось вставить в него ни слова.
— То, почему нам сначала начали рассказывать о «неопознанных» подводных лодках, мне, например, совершенно ясно! Нам об этом рассказывали, и когда погибла подлодка «Курск», — хотя всем прекрасно известно, отчего она погибла на самом деле! Но потом они перестают быть «неопознанными», и вообще вдруг объявляется, что там были якобы американцы! И это якобы неопровержимо! Но кто это нам доказывает? Те самые люди, которые врали нам, что с экипажем «Курска» поддерживают связь, что уцелевших вот-вот спасут? Те же, другие уже? Для нас на самом деле это не имеет никакого значения: они в любом случае не имеют никакого, ни малейшего права нам что-то объяснять и доказывать. Они должны немедленно, тут же подать в отставку, застрелиться в идеале, так я считаю! Погибло 115 человек: кто за это отвечает? Мифические американцы? О да, конечно, это бы наших адмиралов устроило! Это устроило бы президента, фактически укравшего этот пост у народа и с тех пор его занимающего с беззастенчивостью…
Она укусила себя за трясущуюся губу, подбирая слово. Судя по всему, тысячи людей, наблюдающие «прямой эфир», застыли в этот момент в ожидании.
— С беззастенчивостью, вообще присущей выходцам из кормушек КГБ! И премьера это тоже бы устроило. Но его устроит вообще любое развитие ситуации: я не удивлюсь, если потом выяснится, что все это с самого начала и было спланировано как одна большая провокация. Но ведь всем же ясно, что произошло на самом деле! Всем, даже самым тупым!!!
Последние слова были произнесены Валерией Ильиничной с настоящим надрывом, с болью в голосе. Она не собиралась играть голосовыми связками и лицом: она действительно говорила именно то, что думает, и это ощущалось отлично.
— Давно пора признать, что Россия потеряла право владеть сложной, смертоносной техникой. Ну не дают дикарю в руки атомную бомбу! Не дают! Дубины ему для обороны вполне достаточно — и пусть ее носит, если она так утверждает его мужское достоинство! Но этот дикарь не может плавать на подводной лодке, на которой стоит атомный реактор, которая несет атомные ракеты, атомные торпеды и бог знает что еще страшное! Пьяный матрос нажимает не ту кнопку, и все — половина Европы проваливается сквозь землю! Прямо вниз проваливается, представьте себе!.. И хорошо еще, что этого не случилось, что все закончилось достаточно небольшим количеством жертв!
— Вы хотите сказать, что то, что «Саратов» погиб — это хорошо?
Это были первые слова, которые ведущий сумел произнести после вводных фраз в начале передачи. Правозащитницу они подбросили как электрический разряд.
— Я скорблю о каждом о них! Я плачу о каждом вместе с их матерями! Но при этом я должна, вынуждена сказать: да, то, что «Саратова» не стало, — это хорошо! Это хорошо для всех нас! Это пусть немного, но уже уменьшило угрозу миру. Ту угрозу, которую каждый день несут в себе наши ржавые, текущие по швам подводные лодки, которые горе-адмиралы буквально силой выпихивают в море, чтобы…
— Уважаемые телезрители…
Камера отодвинула экзальтированное жабье лицо на периферию картинки. Ведущий передачу журналист на мгновение закрыл глаза; стало видно, как на его скулах набухли два тугих желвака.
— Мы с вами выслушали мнение нашей гостьи. Я не… я полагаю…
Жаба в человеческом обличье продолжала декламировать, но ее было плохо слышно.
— Знаете, — сказал ведущий после паузы, — сейчас я сделаю что-то такое, что пойдет вразрез с принципами толерантности, свободы слова…
В углу экрана Новодворская перешла на крик, но он шел как-то фоном, не мешая слышать тихие, почти шипящие слова журналиста. Как-то это просто было сделано, за секунду: понимающие в звукооператорской работе люди наверняка знают как, но все остальные видят только результат.
— Я считаю, что на этом наша передача должна быть окончена. Я не знаю, что… Я ее просто останавливаю. Что? Да, время осталось. Я объявляю минуту молчания в память о погибших на борту «Саратова» моряках…
Журналист начал срывать с себя микрофон, и в последнюю секунду перед тем, как на экране появилась «слепая» заставка, миллионы оцепеневших перед экранами людей услышали его шипящий, напряженный голос, перебивающий приглушенные крики правозащитницы в метре справа:
— И ты тоже замолчи…
* * *
Двухминутный ролик конца оборванной передачи был выложен в Сеть через полтора часа после ее окончания. На нем было явственно слышно, что замкнувшая «злободневный политический комментарий» фраза мгновенно ставшего известным журналиста звучала как «И ты тоже замолчи, сука». Однако тембр искаженного голоса менялся на последнем слове довольно заметно, и концу второго часа обсуждения (с общим числом комментариев перевалившим за полтысячи) большинство его участников согласились с тем, что это фальшивка. Судя по всему, кто-то просто врезал в оригинальную запись более-менее напрашивающееся слово.
Ролик мелькнул на «Ю-Тьюбе», но ни здесь, ни в нескольких других международных системах распространения видеофайлов он не привлек сколько-нибудь значительного внимания посетителей. Прежде всего никого, разумеется, не волновало, обозвали на самом деле жуткую тетку сукой в прямом эфире или нет. Из России сейчас шли десятки неоткомментированных, не переведенных на английский язык роликов, сотни новостных абзацев. Исходящие из русских доменов блоги нескольких популярных систем и отдельные персональные сетевые страницы качали во всемирную Сеть тысячи и тысячи слов. Разнящиеся как в деталях, так и в принципе, они показывали главное: восприятие произошедшего в самой России и на территории бывшего Советского Союза было весьма неоднозначным.
В Европе, в мире все было ясным. Утонула еще одна русская подводная лодка. Просто еще одна. Атомная, что было опасным. Способная нести атомное оружие и скорее всего его несшая, что было опасным чрезвычайно. Первые упоминания о том, что затонувшая русская подлодка может стать источником атомных боеголовок для террористов любого рода, были «выражением частного мнения». Конечно. Но довольно скоро появилось и первое официальное заявление, коснувшееся этой конкретной темы. Оно исходило из британского кабинета и чуть позже было поддержано несколькими другими. Уже не просто «выражающими озабоченность относительно дальнейшей судьбы расщепляющихся материалов, находящихся на борту затонувшей в Баренцевом море подводной лодки», а требующих от России «незамедлительно пресечь порочную практику». Практику, раз за разом наиболее трагичным, разумеется, для них самих образом компрометирующую сложившуюся систему контроля за нераспространением ядерного оружия и радиоактивных материалов в целом. На этом фоне несколько продемонстрированных Си-эн-эн и Евровидением «блиц-опросов» тех же частных мнений обывателей западных стран в отношении горячей новости выглядели просто глупо. Возможно, что бессмысленные замечания каких-то случайных прохожих о том, что русским нужно запретить иметь подводные лодки, пришлись бы к месту в другом случае: таковых за последний день было много. Но здесь они были поданы фоном к новостям, имевшим скорее трагически-сочувствующий, чем обличающий тон, и оказались «не в лад». Впрочем, эту ошибку редакции не повторили. Во всех последующих видеоэпизодах результаты опросов населения цивилизованных стран о той реакции их правительств на произошедшее, которую они одобрили бы, выдавались уже в обезличенном виде. Как доли процента в столбике «полагаю необходимым предпринять еще более решительные меры» или просевшем «считаю возможным ограничиться политическими заявлениями и/или экономическими санкциями», как пикселы в соответствующем ломте секторной диаграммы. Проекция же русского общественного мнения оказывалась весьма смазанной, и это само по себе явилось фактором, подогревающим стремление в жизни не державших в руках оружия и страдающих избыточной массой тела «ястребов на выходные» требовать от своих правительств принятия жестких мер. Все знали, что русские ни в грош не ставят мировую экологию, мировую безопасность, что их подводные лодки и ядерные ракеты — прямой вызов для хрупкого мира на тонком слое поверх земной коры. Случившееся было бы просто «еще раз», не продемонстрируй десятки аналитических программ то, что весьма заметная доля русских посмела обвинить в произошедшем не себя, а кого-то другого. Этого им прощать не собирались.
К 9 часам пополудни по «восточному стандартному времени», используемому сеткой вещания Си-эн-эн, в эфире впервые прозвучала вводная нового типа. Или та же, но на новом уровне. Это было облеченное в приличествующие случаю выражения заявление известного политического прогнозиста. Оно, в частности, содержало слова о том, что правительства США и Великобритании могли бы проявить и большее внимание к мнению своих избирателей. Формулировки звучали довольно обтекаемо, и не каждый зритель понял на первой же минуте комментария, а что же, собственно, имеется в виду.
— Мы живем в государстве, являющемся признанным примером строгого следования демократическим принципам. Нет большей свободы, чем свобода выражения своих мыслей. За четкое понимание этого простейшего, но такого важного факта была заплачена высокая цена. Мы платим эту цену до сих пор, и мы готовы платить ее и дальше — именно это отличает нас от других. И менять это бесценное моральное отличие на сиюминутное удобство, на выгоду сегодняшнего дня — это недопустимо.
Политический прогнозист был седым, благородным человеком. Говоря, он кивал через каждые несколько слогов, и в унисон ему начала кивать ведущая передачу журналистка: немолодая, но на редкость красивая, чернокожая, с тем оттенком желтизны, который встречается у жителей Полинезии.
— Я позволю себе процитировать слова человека, разумность которого стало хорошим тоном ставить под сомнение. Ведущие себя таким образом люди полагают, что это делает их едва ли не аристократами. Однако послушайте и постарайтесь понять, что именно я имею в виду, приводя эту цитату: «Американцы желают мира во всем мире. Мы мирная нация. Война — это самый крайний ответ на угрозу. Однако временный мир как результат отрицания угрозы, игнорирования ее может быть только прелюдией к более широкомасштабной войне, к большему ужасу. Америка встретит надвигающуюся угрозу рано — еще до того, как доступные нам формы ответа станут ограниченными и отчаянными. Демонстрируя нашу уверенность сегодня, мы строим мирное будущее».
— Да?
Это короткое вводное слово заставило прогнозиста улыбнуться.
— Да. Кто-то вспомнил, кто-то наверняка догадался: стиль этого высказывания вполне узнаваем. Это слова, которые президент Джордж Буш произнес в своем обращении к народу 7 декабря 2002 года. Простые слова, правда? Если бы я искал дешевой популярности, я бы над ними посмеялся. Я знаю, кто-то смеется и сейчас. Но мне не смешно — и не потому, что я большой поклонник интеллектуальных достижений нашего бывшего президента. Наоборот, я был весьма последователен в его критике. Не станет исключением и этот раз, но давайте признаем: процитированные мной слова шли от чистого сердца. Они являются проявлением убежденности не самого плохого человека из всех нас. Не самого большого циника, — вот под этим я готов подписаться хоть сейчас.
Он немного помолчал. Журналистка в этот раз рот не раскрыла, только продолжала наклонять голову, как фарфоровый болванчик.
— Уже несколько лет назад президент полагал, что верность принципам важнее, чем сиюминутный комфорт. Однако у меня создалось впечатление, что с тех пор его позиция и позиция президента, сменившего его на этом посту, несколько поколебалась. Мы живем в интересное время. Время, в которое переоценка ценностей приобретает размах поистине глобального характера. Президент встретился с Владимиром Путиным — и вся его риторика о нерушимости нашего курса на поддержку демократических преобразований в России вдруг угасла. Он встретился с ним второй раз — помните те дни? — и вдруг выяснилось, что преследование политического инакомыслия и убийства прогрессивных лидеров в России имеют гораздо меньшее значение, чем услуги, которые русские готовы нам предоставить в обмен на наше молчание. Совместная борьба с терроризмом — или просто разговоры об этой борьбе. Ведение совместных научных и культурных программ, снижающих напряженность в пульсирующих уже сотню лет «горячих точках» планеты. То, что эти культурные программы, как выясняется, служат лишь прикрытием для массированной атаки на нашу экономику: пусть и в формате почти легитимного в наши дни промышленного шпионажа… Это выясняется позже. Много позже, когда все уже привыкают к сложившемуся состоянию дел. И так происходит раз за разом… А ведь если подойти к происходящему критично, если посмотреть на отдельные эпизоды со стороны, то становится просто непонятно: почему президент столь некритичен? Что знает он, что убеждает его быть некритичным?