― Дэвид здесь не при чем, ― сказала я истощенно. ― Мы разводимся.
― Ох, так вот какой план? ― фыркнула Эстель. ― Пытаешься обвинить моего сына! Моего семнадцатилетнего сына! Думаешь, я позволю тебе вовлечь его в свой развод? Ты думаешь, что мы даже на мгновение позволим намек на скандал, чтобы запятнать нашу репутацию? Или может, ты думаешь, что можешь вымогать из нас деньги таким путем? Только через мой труп, ты, высокомерная маленькая шлюха. Предполагаю, что сейчас ты скажешь, что он напал на тебя? Не так ли? Обвинишь кого-то другого? Притворишься, что ты намного лучше, чем все остальные, когда ты на самом деле таскаешься со всеми парнями, не сомневаюсь, что ты трахнула половину Базы к этому моменту. Ну, нет, мисси! Ты не разрушишь наше имя!
― Заткнись, Стел, ― сказал Дональд холодно. ― Я главный в этом шоу.
Эстель замолкла, ее глаза сощурились на мне, ее выражение лица было злобным.
Откуда было столько ненависти? Я чувствовала, как тону в уродливых обвинениях. У меня не было сил подумать об этом: все, что я могла делать ― это попытаться защитить себя. Я должна уйти ― сейчас.
― В любом случае, я ухожу, ― сказала я тихо, наклонившись вперед и пытаясь встать с дивана, хотя я опасалась, что меня вырвет. ― Я не побеспокою вас. Вы больше не увидите меня.
Голова Дэвида дернулась. Я видела выражение боли на его лице, которое смешалось с чем-то еще. Это бы страх?
Мне нужно уйти, я и так достаточно пострадала.
Я могла отправиться прямиком в Нью-Йорк, а Себастьян мог присоединиться ко мне позже. Осталось только три месяца ― всего три месяца.
Я смутно слышала звук хлопнувшей двери автомобиля снаружи и гневный голос.
|
|
― Ох, это слишком легко! ― выплюнула Эстель.
Она подошла и со всей силы ударила меня по лицу. Моя голова откинулась назад, и слезы навернулись на глаза. Она снова подняла руку. Я не пыталась остановить ее.
― Мам! Оставь ее в покое!
Внезапно Себастьян оказался в комнате, встав между мной и своей матерью, которая все еще поднимала руку, чтобы ударить меня. Я не поняла, откуда он появился. Меня тошнило, и я была в замешательстве и испытывала головокружение, боясь упасть в обморок.
Сначала я подумала, что Эстель собирается ударить Себастьяна, но она отступила, когда увидела потрясенное лицо Чеса, его родителей и Донны, которые стояли у входа в комнату, наблюдая за ужасной драмой, разворачивающейся перед ними.
Себастьян сел рядом со мной и притянул меня в свои объятия.
― Все в порядке, детка. Теперь я здесь.
Я прислонилась к нему, всхлипы вырывались из моей груди. Было хорошо ощущать его поддержку, защиту, безопасность.
― Как... как ты узнал?
― Моя мама, ― глумился он, ― позвонила Ширли, чтобы рассказать хорошие новости.
― И как она...
Он опустил голову.
― Бренда рассказала ей. Она видела нас... прошлым вечером в ресторане. Она следила за нами.
Блондинка в окне.
― Да, видимо вам было очень уютно в отеле прошлой ночью, ― добавила Эстель триумфально. ― И он отсутствовал две ночи, не сказав ни слова. А ты, ― она указала на Ширли, ― лицемерная сука ― ты лгала мне в лицо, чтобы покрыть это! Я не удивлюсь, если ты давно знала об этом.
Ширли ахнула, а Митч выглядел злым.
― Не упоминая упаковку презервативов, которую я нашла в его спальне, ― продолжила Эстель, наслаждаясь своим моментом в центре внимания. ― И женский бюстгальтер ― твой, я полагаю. В спальне моего сына! Шлюха!
|
|
Себастьян уставился на нее. Его выражение лица было странно пустым.
Тишина распространялась по комнате как лед. Я начала дрожать и, казалось, не могла остановиться.
На лице Дэвида была маска шока.
― Мальчишка? ― прошептал он. ― Ты оставляешь меня ради этого мальчишки?
Себастьян послал ему взгляд полный ненависти, пока я вытянула руку ко рту, пытаясь остановить слова, что были у него на губах. Митч покачал головой, а Ширли сделала шаг вперед, пытаясь дотянуться до нас. Чес выглядел так, что казалось, он хотел бы быть где угодно, но не здесь ― я понимала это очень хорошо. Я как будто наблюдала, как моя жизнь проходит в замедленной съемке.
― Все в порядке, Каро, ― напевал Себастьян, снова и снова целуя мои волосы. ― Теперь все в порядке. Я люблю тебя, детка.
Дональд разрушил тишину.
― Ничего, черт побери, не в порядке, ― сказал он низким голосом полным ненависти. ― Ничего не в порядке. Она трахнула половину Базы, а теперь вонзила когти в тебя. Ты настолько наивен, что даже не можешь увидеть это. Иисус! Почему мне достался сын с дерьмом вместо мозгов?
Через секунду Себастьян был на ногах.
― Не смей говорить о ней так! Ты так сильно ошибаешься! Ты думаешь, что все такие же, как ты, но это не так! Ты думаешь, это тайна, что ты трахаешь ту молодую медсестру все те ночи, что задерживаешься на работе допоздна, пап? Ты просто гребаный шут и даже не видишь это!
|
|
Дональд ударил его так сильно, что Себастьян пролетел через всю комнату и ударился об пол. Он попытался встать на ноги, кровь хлынула из его носа, и бросился на отца.
Чес и Митч побежали вперед, пытаясь оттащить его. Себастьян нанес несколько хороших ударов, прежде чем его оттащили. Он гневно кричал, ругаясь на отца.
Дональд потирал свои ребра, и казалось, становился спокойнее, пока ярость Себастьяна возрастала.
― Себастьян! ― выдохнула я. ― Пожалуйста, нет.
Он повернулся ко мне и, смотря на меня, его лицо смягчилось. Его тело обмякло, но Чес и Митч держали его.
― Tesoro, пожалуйста!
Я вытянула руку к нему, а он свою ко мне, осторожно Митч отпустил его и кивнул Чесу сделать то же самое.
Себастьян сгреб меня в объятия и притянул к своей груди.
― Не слушай этого гребаного придурка, Каро, ― пробормотал он, из-за кровоточащего носа его голос был гнусавым. ― Они никто. Никто.
― Вот как? ― сказал Дональд с отвращением. ― Я снабжаю тебя всем, что у тебя есть: одеждой, крышей над твоей гребаной головой. Я тот самый несчастный парень, у которого сын ― недоумок, но в этом есть смысл, верно? Ты все еще мой сын ― и эта шлюха трахала несовершеннолетнего. Все, что я должен сделать ― это позвонить в полицию, и эта шлюха окажется в тюрьме так быстро, что даже не успеет помолиться.
Наступила ужасающая тишина, и я закрыла глаза, страх и отвращение загорелись внутри меня.
― Эй, да ладно, мужик, ― сказал Митч тихо. ― В этом нет необходимости.
― Нет, в самом деле, ― сказала Донна потрясенно. ― Нет никакой необходимости привлекать полицию. Я уверена, мы можем разобраться во всем этом, не прибегая ни к чему такому... серьезному.
Но Дональд зашел слишком далеко в своей агрессии и ненависти, чтобы слушать. Или, может, он, наконец, сказал то, что хотел, нашел еще один способ третировать своего сына, чтобы контролировать его.
― И ты знаешь, что? ― сказал он злобно. ― Она получит тюремный срок ― я прослежу за этим. Развращение несовершеннолетнего в ее возрасте ― это не проступок, это преступление. И еще она давала ему алкоголь, знаете? И после того, как она выйдет из тюрьмы, когда будет оттрахана каждой мужеподобной лесбиянкой в тюрьме, на ней будет клеймо педофилки. Попытайся найти работу с таким ярлыком, сука! Я заставлю тебя заплатить!
Весь мир рухнул. Все мои худшие кошмары воплотились в реальность в одном сквернословящем и говорящем напыщенные речи злобном человеке, который издевался и избивал своего сына в течение многих лет.
Лицо Себастьяна было бледным под его загаром.
― Ты не можешь сделать это! ― прошептал он.
― Вот увидишь! ― выплюнула Эстель, ее глаза блестели. ― Твоя маленькая подружка-шлюха получит то, что заслужила.
Я опустила голову, не в силах избавиться от веса ее слов.
― Только потому, что вы ненавидите меня, ― сказал Себастьян, его голос был напряженным от эмоций, ― нет необходимости отыгрываться на ней.
Он вытер кровь с лица рукавом куртки.
― Ох, послушай себя! ― выплюнула Эстель. ― Думаешь, ты какой-то рыцарь, который может прискакать и разрешить ситуацию? Ты такой жалкий! Ты разрушил мою жизнь, когда появился на свет, хныкая и срыгивая, повиснув на моей шее, жалкий ребенок! Ты ничего не понимаешь!
Ширли ахнула, а Митч схватил ее за руку. Донна была бледная от шока и злости, ужас признания Эстель поразил их обеих.
― Я не ребенок! ― закричал Себастьян. ― Я сам слежу за собой с тех пор, как мне исполнилось восемь, потому что ты всегда была слишком пьяной, чтобы ухаживать за своим собственным ребенком. Как много раз я помогал тебе подняться по лестнице, потому что ты была не в состоянии идти, мам? Как много раз незнакомцы бросали тебя у двери, потому что ты даже была не в состоянии вызвать такси? И как отец, ты просто гребаный шут. Всем здесь известно, что он просто жалкий охотник до дырок с алкоголичкой-шлюхой вместо жены. Каро ― это лучшее, что было в моей жизни, мы уедем вместе, и вы никогда не увидите нас снова.
Себастьян с триумфом уставился на своих родителей. Эстель выглядела загнанной в ловушку и посмотрела на Дональда.
― Нет, ты этого не сделаешь, ― сказал отец Себастьяна холодно. ― Ты никуда не поедешь с этой шлюхой.
― Ты достаточно раз повторил это, приятель, ― прервал Митч угрожающим тоном. ― Нет необходимости повторять это снова. И ты тоже успокойся, Себ.
― Не суй свой нос не в свое дело, сержант! ― рявкнул Дональд. ― Ты ни хрена не имеешь право лезть в это дело. Зависай со своей семьей лузеров, которая начала все это. Он мой сын, и будет так, как я скажу. Поэтому слушай внимательно, парень, если ты куда-нибудь отправишься с этой сукой, я позвоню в полицию, и ее арестуют.
Себастьян пытался броситься на Дональда, но Митч и Чес держали его за запястья, а Ширли обернула руки вокруг его талии, пытаясь успокоить.
Донна ахнула.
― Дональд, нет! Подумай о скандале!
Дональд улыбнулся и повернулся ко мне.
― Если ты свяжешься с моим сыном любым способом: электронная почта, смс, письмо, гребаная голубиная почта, мы будем преследовать тебя в судебном порядке. Это уголовное преступление, и ты отправишься в тюрьму. Или, по крайней мере, ты попадешь в реестре сексуальных преступников на остаток своей гребаной жизни ― ты никогда не найдешь работу. И то же самое касается этого гребаного придурка, который зовется моим сыном, если он попытается связаться с тобой. ― Он повернулся к Себастьяну. ― Хоть раз.
Себастьян выкрикивал оскорбления, пытаясь добраться до своего отца. Митч, Ширли и Чес отчаянно сдерживали его.
― А что касается тебя, сын, ― продолжил Дональд, ― ты можешь поцеловать в задницу любую мысль о колледже, я не потрачу ни одного пенни на тебя. ― Но скажу тебе, что ты сделаешь, ― как только тебе исполнится восемнадцать, ты поступишь на военную службу. Ты сделаешь это, или твоя сука получит тюремное заключение.
Я все еще сидела на диване с бледным лицом, шокированная, тело дрожало, я едва могла осмыслить все это.
Донна сказала дрожащим голосом.
― Дональд, хватит! В этом нет необходимости. Уверена, если Кэролайн пообещает уехать тихо, мы не должны никому об этом рассказывать. Себастьяну будет восемнадцать через несколько месяцев и...
― Ты такая гребаная лицемерка, Донна. Ты правда сделаешь что угодно для репутации этой дерьмовой Базы?
Рот Донны открылся и закрылся несколько раз, казалось, она больше не могла говорить.
― И еще одно, ты, гребаная шлюха, ― сказал Дональд, смотря на меня. ― Срок давности три года. Ты окажешься рядом с моим сыном за это время, и ты знаешь, что случится с тобой. То же самое, если он свяжется с тобой. Я узнаю! Я прослежу, что ты получишь по заслугам!
Три года. О, боже.
Я повернулась к Себастьяну, любовь и чувство потери наполнили меня, когда мои глаза начали заполнять слёзы.
― Не слушай его, Каро! ― ахнул Себастьян в отчаянии. ― Он не сделает этого, не сделает! Он не заботиться обо мне настолько, чтобы беспокоиться. Не слушай его!
― Ты прав, маленький кусок дерьма, ― усмехнулся Дональд, снова потирая свое ребро. ― Мне совершенно плевать на тебя, но поверь мне, это доставит мне огромное удовольствие ― отправить твою маленькую суку в тюрьму, если только это сотрет самодовольный взгляд с твоего лица.
Ширли ахнула, а на лице Донны было отвращение.
Дэвид выглядел потерянным и разбитым, его взгляд блуждал по комнате, как будто он не мог никого узнать.
Но я не могла оторвать взгляд от лица Себастьяна. Вся борьба ушла из него, и он осел в руках Митча.
Я сделала это. Я сделала это с ним. Все мои оправдания, которые я повторяла столько раз, улетучились: я презирала себя. И пришло время отпустить его.
― Нет, Каро! ― выдохнул Себастьян, когда прочитал решение на моем лице. ― Не позволяй ему выиграть.
Как будто отправляясь на Судный день, я встала.
Митч опустил свои руки, отпуская его, и Себастьян оказался в моих объятиях последний раз. Он вцепился в меня так крепко и зарылся своим лицом в мои волосы, что я едва могла дышать.
― Я должна уйти сейчас, tesoro, ― сказала я нежно, погладив его по щеке.
Его хватка вокруг меня усилилась.
― Нет! ― он ахнул, как будто испытывал ужасную боль.
― Да, Себастьян, послушай меня. Я хочу, чтобы у тебя была хорошая жизнь, tesoro, насыщенная жизнь. Я хочу, чтобы ты был счастлив, влюбился...
― Нет, боже, нет, Каро! Не делай этого!
― Да! Сделай это ради меня!
― Я всегда буду любить тебя Каро. Не отказывайся от нас. Пожалуйста, не отказывайся. Я буду ждать тебя. Это всего три года. Я люблю тебя!
Но ведь это были не просто три года, да? Сейчас я понимала это.
― Я тоже люблю тебя, ― прошептала я так тихо, что даже не поняла, услышал ли он меня. ― Ti amo tanto, Себастьян, sempre e per sempre. (прим. с ит. Я люблю тебя, Себастьян, всегда и навсегда).
Я пыталась отцепить его руки от своего тела, но он не позволял мне.
― Нет! ― кричал он снова и снова. ― Нет!
― Ох, ради всего святого! ― в отвращении фыркнул Дональд.
Каким-то образом Митчу и Чесу удалось оттащить Себастьяна, он пытался бороться с ними, но его дух был сломлен.
Я повернулась к Ширли и Донне. На их лицах была жалость.
― Присматривайте за ним, ― сказала я тихо. ― Чес, я... просто будь его другом.
Чес кивнул, не в состоянии говорить.
― Ох, мое дорогое-дорогое дитя, ― сказала Донна со слезами на глазах.
Я посмотрела на своего мужа, чье молчание было красноречивее, чем тысяча слов.
― Прощай, Дэвид, ― прошептала я. ― Мне жаль...
Он уставился на меня безучастно, затем опустил голову на руки.
Я повернулась, чтобы уйти, мои глаза скользнули по злобе Эстель, замешательству Дэвида, триумфу Дональда, печали во взглядах Ширли и Донны и злобы, что исказила лица Чеса и Митча.
Затем мой взгляд переместился на мужчину, которого я любила, на мужчину, которого я поклялась никогда не видеть снова, потому что ему и так причинили много боли ― я причинила.
― Каро, нет, ― закричал он снова, слезы катились по его лицу, смешиваясь с кровью.
― Я люблю тебя, Себастьян. Так сильно, tesoro.
И затем я ушла, оставляя позади все хорошее и прекрасное, что когда-либо знала в своей жизни.
Несмотря на то, что случилось в тот день, несмотря на то, что случилось после, я не сожалела о событиях того лета, потому что Себастьян научил меня любить.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ…
Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.
Автор: Джейн Харвей-Беррик
Название: «Становление Кэролайн»
Переводчик: Matreshka (пролог – 13 глава), Карина К (с 13 главы)
Редактор: Ирина Чистякова
Вычитка: ЛенчикLisi4ka Кулажко
Оформление: ЛенчикLisi4ka Кулажко
Обложка: ЛенчикLisi4ka Кулажко
Перевод группы: https://vk.com/stagedive
18+
(в книге присутствует нецензурная лексика и сцены сексуального характера)
Любое копирование без ссылки
на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!
Пожалуйста, уважайте чужой труд!
Аннотация:
Теперь уже успешный журналист, Кэролайн отправляется освещать войну в Афганистане с линии фронта. Любовь последнее, о чем она думает, когда встречает Себастьяна Хантера, морпеха США.
Разожжет ли эта случайная встреча их былую страсть?
Пролог
Когда женщине исполняется сорок, она больше не молодая, но еще и не старая.
По крайней мере, так мне говорили подруги, которые достигли этого рубежа раньше меня. Меня это не беспокоило, хотя, возможно, должно было: моя работа как независимого журналиста всегда была ненадежной, моя ипотека росла, моя пенсия приближалась вместе с неизвестным будущим. Поэтому да, сорок лет должны были тревожить меня, или, по крайней мере, вызывать мой интерес, но ты не можешь заставить себя чувствовать, верно?
Я никогда не мечтала, что мое прошлое настигнет меня, и что я буду втянута в эротическое безумие десятилетней давности.
Но с другой стороны, возможно, в жизни что-то случается, когда ты меньше всего этого ждешь.
Глава 1
Я осмотрела стол, глядя на своих друзей и утопая в их любви ко мне.
Николь улыбнулась мне и подняла свой бокал.
― Ну, сегодня тот самый день, ― сказала она, подмигивая. ― Большие 40! Не то чтобы ты выглядишь на них, сучка! С днем рождения!
Джинна и Элис подняли свои бокалы с коктейлями и чокнулись со мной через стол.
Я криво улыбнулась.
― Ну, когда-нибудь я буду чувствовать себя на сорок. Но не сегодня. Спасибо за то, что вы все пришли.
― Ты издеваешься? ― сказала Николь. — Конечно, мы пришли, хотя я никогда не езжу в Бруклин, поэтому ты должна реально понимать, какая это честь, Вензи!
― Вот, ― пробубнила Элис, ― Я не покидаю Манхэттен, даже чтобы послушать речь простолюдинов.
― Выкуси, Элис, ― фыркнула Николь.
Я рассмеялась, радуясь их перепалке, которая была такой же обычной и невинной, как воздух.
Они были моими друзьями, но я думала о них как о семье. И они все пришли в мой любимый итальянский ресторан в Бруклине, чтобы отпраздновать со мной.
― Итак, ты снова нас покидаешь, ― вздохнула Элис. ― Все дальше и дальше в своих путешествиях.
― Это совсем не отдых, ― ответила Николь.
Она бы приподняла бровь, но недавно ей вкололи ежемесячный укол ботокса, и верхняя часть ее лица была неподвижна.
Это была правда, речь шла не об отдыхе, ― я уезжала по работе. Воплощала в жизнь свою мечту.
Я проделала долгий путь с тех пор, когда десять лет назад приехала в Нью-Йорк, спасаясь бегством от неудачного брака и обреченного романа на стороне, несчастная и без денег.
Было нелегко, хотя я сомневаюсь, что переезд в Большое Яблоко легок для кого-либо. Но для меня это означало жить самостоятельно, своими собственными силами, впервые в жизни. Я была напугана и находилась в городе, который не понимала и где никого не знала.
Поначалу я жила в ужасном общежитии с низкой арендной платой, прежде чем нашла крошечную квартирку в Бруклине в маленькой Италии ― месте, которое стало моим домом на следующие восемь лет. Я убиралась в квартирах людей, чтобы зарабатывать деньги на еду и арендную плату, и копила то, что могла, на колледж, чтобы изучать журналистику и фотографию.
Я была в Нью-Йорке меньше двух месяцев, когда произошла трагедия 11 сентября. С того дня мир изменился: жизни стали другими, как будто мы потеряли свою невинность. Смог и пепел висели в воздухе еще несколько дней после этой даты, чувство шока и отчаяния длилось гораздо дольше. И затем появилась злость, она была такой сильной, как будто ночной кошмар воплотился в реальность, ты не мог видеть ее, но мог чувствовать, она мелькала в лицах людей вокруг тебя ― выражение гнева на лицах, которое ты ловил уголками глаз, всегда было с людьми.
Но также было чувство единения, может быть, из-за полученного опыта. Как будто весь город собрался вместе, чтобы заботиться друг о друге. Мы горевали вместе, пытались собрать друг друга по кусочкам. Как будто мы были одной большой семьей, которая вместе переживала кризис. Атмосфера была другой. Каждый хотел прийти на помощь всем, кто хоть как-то был связан с этими небоскребами.
Хоть это и эгоистично, но это вписывалось в мое чувство потери: не только моей жизни в Калифорнии, но и себя прежней.
Прошел год, прежде чем я открыла глаза, встряхнула свое оцепенение и нашла способ жить заново.
Старый знакомый из Сан-Диего помог мне получить кое-какую работу в местной газете, и я смогла стать внештатным журналистом. Поначалу это были мелкие заметки: фестиваль еды в Бруклине, музыкальный фестиваль в Квинсе, но постепенно сфера моих статей стала более обширной, даже авантюрной.
Вскоре после этого я написала статью "Новые иммигранты" о людях, ищущих убежище, и она попалась на глаза редактору национальной газеты, и неожиданно я оказалась на пути к своей мечте. Последние шесть лет я была достаточно удачлива и зарабатывала свои средства к существованию в качестве иностранного корреспондента, работая внештатно в нескольких крупных газетах.
Два года назад я скопила достаточно, чтобы внести задаток за небольшое бунгало 1920-х годов в Лонг-Бич. Моя ипотека была пугающе большой, но я хотела что-то свое: дом, куда я могла прийти как хозяйка своей собственной судьбы и королева своего замка.
Я любила жить в Бруклине, и мне было жаль расставаться с любимыми кофейнями и ресторанами. Среди соседей всегда был дух коллективизма, а само место гудело от постоянно проходящей и часто меняющейся жизнерадостной толпы.
К этому времени я работала в основном из дома ― "дом" ― место, где был мой ноутбук, ― поэтому мне не нужно было беспокоиться об изменении маршрута проезда из дома на работу, и я была готова к очередным переменам. Большую часть своей жизни я прожила у океана, очень значимое время, и я любила то чувство умиротворения, что дарила жизнь у воды. В первую очередь я любила ходить по пляжу и наблюдать за серферами. Иногда летом я брала свою доску и присоединялась к ним. Это возвращало меня к счастливым воспоминаниям, и в течение часа я чувствовала себя беззаботно.
Рядом с моим новым домом в Лонг-Бич были очаровательные и разнообразные соседи. Я любила разных людей, и проводила много счастливых часов, просто наблюдая за окружающим миром, часто находя вдохновение для новых историй. Со мной по соседству жила пожилая еврейка миссис Левенсон, которая имела обыкновение прогуливаться со своей подругой Дорис ― латиноамериканкой и матерью троих детей. Также были подростки, бездельничающие на пляже, они спокойно курили косяки в течение всего дня, тусовались на пирсе или в торговом центре. Все они были частью разнообразной культуры и колорита жизни в большом городе.
В последние годы среди жителей Манхэттена Лонг-Бич стал популярным местом, чтобы провести выходные. Без сомнения, они находили его дружелюбнее и дешевле, чем Хэмптонс. Возросшая популярность Лонг-Бич могла быть связана со спадом экономики, конечно, но мне нравилось думать, что это из-за уникальности места и чувства свободы.
Мой новый дом был окружен гастрономами, булочными и небольшими ресторанчиками. Завтрак был моим любимым приемом пищи в течение дня, а в выходные красочное разнообразие ресторанов пестрило людьми, которые делали заказы или ждали, когда освободится столик, чтобы позавтракать. Даже по будням было не протолкнуться, но все же было реально получить столик и провести час, смотря в окно или работая за ноутбуком. Итальянская кофейня ― во всех отношениях ― была моим вторым домом, старшие члены семьи болтали со мной на итальянском языке с сильным акцентом, а молодежь, конечно же, по-английски.
Одна из главных железнодорожных пригородных веток проходила из Лонг-Бич в Манхэттен, поэтому это было удобно, когда у меня были встречи в городе, которые, казалось, стали происходить чаще, когда я переехала из Бруклина. Ну, конечно же.
Но все выходные были связаны с пляжем. Даже зимой, когда погода явно была не для того, чтобы валяться на пляже, люди любили приходить туда. Казалось, что на променаде у пляжа собирался весь город, и каждый человек устраивал себе воскресную прогулку, хотя, наверное, я была единственной, кто все еще наслаждался прогулками под дождем.
В прекрасные дни спортивные семьи брали перерыв от переполненных и потных спортивных залов, чтобы побегать или покататься на велосипеде на открытом воздухе. Пожилые пары сидели на лавочках, глядя на воду. Мне нравилось фантазировать, что они обдумывали свою молодость и вспоминали о прошлых деньках, когда бегать и прыгать было также естественно, как и дышать, но возможно, они просто планировали, что готовить на обед.
Возможно, они думали о своих семьях: детях, которые жили в других штатах, или странах, давно потерянных друзьях, любимых, умерших родственниках.
Я была близка с отцом, но мой дорогой папа умер больше двенадцати лет назад. Я не была близка с матерью. Она не любила свою дочь.
Я не любила часто думать о прошлом.
Мои самые драгоценные воспоминания были усердно охраняемы секретами, и иногда я обдумывала их, доставая из ящика Пандоры своего прошлого, чтобы дорожить и наслаждаться ими, а затем осторожно возвращала и запирала. Шли годы, и я думала о них все меньше и меньше, потому что, возможно, я чувствовала все большее желание смотреть в будущее. И это было новым.
Несколько моих друзей задавались вопросом, что же произошло в моем прошлом. Они узнали, что я предпочитаю не говорить об этом, и уважали мое желание, или просто понимали, что лучше не спрашивать.
Я отказалась от фамилии мужа, как только ушла от него, и даже изменила один слог в своем имени: новая личность для новой жизни. Вместо Кэролайн Уилсон я стала Каролина Вензи ― итальянское произношение, ― но среди своих новых друзей я была известна как "Ли".
И хоть и забавно, но это оказалось очень кстати: люди часто предполагали о том, что "Ли Вензи" был мужчиной. Был один редактор, который покупал мои статьи в течение пяти месяцев, прежде чем узнал, что это женщина пишет о преступности в городе. Я не была уверена, получила бы я свои комиссионные, если бы он знал правду, но к тому времени было уже поздно, он должен был признать, что ему нравилась моя работа, ― а это все, что, по моему мнению, имело значение.
Это забавляло меня, но также очень мне подходило. Я очень хотела сохранять анонимность в своей работе, точнее сказать, отстраниться от своего прошлого.
Сейчас мне было сорок. Я была увереннее, чем когда-либо в своей жизни, верила в свои способности, и мне было комфортно в своей собственной коже, а также у меня была карьера, которой я наслаждалась. По правде говоря, у меня был странствующий образ жизни, я могла уехать из дома на несколько недель или месяцев, но это устраивало меня. Я провела тридцать лет своей жизни в состоянии покоя: сейчас мне нравилось движение. Кроме того, дома было не так уж много того, к чему возвращаться, кроме полки с книгами и полного шкафа одежды из моей старой жизни, которую я больше не носила.
Было несколько мужчин в течение этих лет ― можно по пальцам пересчитать, но не было никого значимого, это вообще было незначимо, ― и я была счастлива так это и оставить. У меня была компания подруг, и этого было более чем достаточно.
В частности, Николь было трудно понять мое воздержание. Она всегда пыталась познакомить меня с "милыми парнями". Это стало чем-то вроде игры между нами: ее торжественное заявление, что когда-нибудь я встречу того, кто покорит меня, и мое заверение, что этого никогда не случится.
Я не говорила ей, и не собиралась говорить, что однажды кое-кто уже покорил меня, и след разрушения, что я оставила позади себя, все еще был слишком болезненным.