Оглядываясь, эти люди превратно поняли намерения своих предков. Послезнание сбивает их с толку. Фундаменты новых зданий испокон веков становились хранилищами надписей, монет и реликвий, и теперь, когда при сносе зданий строители натыкаются на подобные вещи, они принимают их за капсулы времени и собирают журналистов и музейщиков. Так, в январе 2015 г. многие новостные агентства США и Великобритании сообщили об «открытии» того, что они охарактеризовали как «старейшую в США капсулу времени», которую будто бы оставили нам Пол Ревир[148]и Сэм Адамс[149]. На самом деле это был краеугольный камень здания Законодательного собрания Массачусетса, заложенного в 1795 г. на церемонии с участием Адамса, бывшего тогда губернатором штата, Ревира и Уильяма Сколлея, строителя и подрядчика. Реликвии, заложенные в краеугольный камень, были завернуты в кожу, которая за время хранения, естественно, сгнила. В 1855 г. заложенные вещи были найдены при ремонте фундамента и захоронены вновь, на этот раз в латунной коробке размером с небольшую книгу, причем в коробку на счастье добавили еще несколько монет. В 2014 г. рабочие, искавшие в подвале источник протечки, обнаружили эту коробку. На этот раз ее приняли за капсулу времени. «Каналы радиогазет и мировых телепередающих систем» очищены не были, но несколько репортеров все же показались на месте находки, и видеокамеры зафиксировали, как музейные хранители исследовали содержимое коробки: пять газет, горстка монет, печать штата Массачусетс и табличка о закладке здания. Какие выводы можно сделать из подобных вещей? Агентство Associated Press интерпретировало их так:
Если можно судить по содержимому капсулы времени, заложенной вскоре после Войны за независимость, то давние обитатели Бостона ценили свою грубоватую прессу не меньше, чем свою историю и деньги.
«Насколько это круто?» — сказал, по рассказам очевидцев, один из работников архива. Не особенно. Корреспондент сайта Boston.com Люк О’Нил добавил в общий восторженный хор нотку скептицизма: «Узрите великие чудеса прошлого! — заявляет сегодняшняя пресса, — широкоформатную газету и металлическую мелочь ». Эти вещи ничего не могут рассказать нам ни о Поле Ревире, ни о Сэме Адамсе, ни о жизни и обстановке послереволюционного Бостона. Да они и не предназначались для этого. Кураторы решили вновь замуровать их под штукатуркой.
Закладки в камнях фундамента появились почти так же давно, как сами фундаменты. Они были вовсе не посланиями людям будущего, а всего лишь своеобразными жертвоприношениями, формой магического или священного ритуала. К этой же категории относятся монетки, бросаемые в фонтан, и благопожелания при встрече. Люди неолита клали в могилы каменные топоры и глиняные фигурки, жители Месопотамии закладывали в фундамент дворца Саргона амулеты, а ранние христиане бросали талисманы в реки и замуровывали их в стены церквей. Они верили в волшебство. Мы, очевидно, тоже верим.
Когда же вечность, или царство небесное, — посмертная жизнь вне времени — уступила место будущему? Это произошло не сразу. Некоторое время то и другое существовало параллельно. В 1897 г., в бриллиантовый юбилей королевы Виктории, пять штукатуров, отделывавших новую Национальную галерею британского искусства на месте старой Миллбэнкской тюрьмы, оставили внутри стены надпись карандашом:
Это написано здесь четвертого июня 1897-го юбилейного года штукатурами, работающими над стеной, с надеждой на то, что когда это будет найдено, Ассоциация штукатуров по-прежнему будет процветать. Пожалуйста, дайте нам знать в ином мире, когда найдете это, чтобы мы могли выпить за ваше здоровье.
Надпись была обнаружена в 1985 г., когда Британская галерея Тейт (так она теперь называется) проводила ремонт. Теперь это послание, сохраненное на пленке, находится в архиве галереи.
Капсулы времени не только работают как археология наоборот, но и пробуждают своеобразную ностальгию наоборот. Это сладкое ощущение близости и тяги к прошедшим временам — при некоторой мысленной настройке мы можем ощущать ностальгию и по отношению к собственному времени, не дожидаясь, пока оно станет прошлым. К примеру, мы можем создавать новенькие антикварные автомобили. В 1957 г., в год полувекового юбилея штата Оклахома, новенький автомобиль Plymouth Belvedere со сверкающими ребрами на хвосте был заключен в бетонный склеп возле здания Законодательного собрания в городе Талса. К нему прилагалась пятигалонная канистра бензина, некоторое количество пива Schlitz и кое-какие полезные мелочи в перчаточном ящичке. Автомобиль следовало эксгумировать через 50 лет и вручить победителю какого-нибудь конкурса. Так и произошло. Но для сохранения древних автомобилей существуют способы и получше. В склеп просачивалась вода, и то, что получили в качестве приза 93-летняя Кэтрин Джонсон и ее сестра Левада Карни 88 лет, представляло собой ржавый остов. Штат это нисколько не смутило. В 1998 г. в Талсе заложили на хранение на 50 лет следующий автомобиль, Plymouth Prowler.
Безумие превратилось в бизнес. Возникла целая индустрия «упаковки будущего». Компании предлагают капсулы времени самых разных стилей, расцветок, материалов и ценовых категорий — примерно как похоронные компании предлагают гробы на любой вкус. За гравировку надписей и заваривание контейнеров берут дополнительные деньги. Компания Future Packaging and Preservation рекламирует цилиндры под названиями «Персональная Салли», «Персональный Арнольд», «Мистер Фьючер» и «Миссис Фьючер». «Вы стеснены в средствах? Наша цилиндрическая капсула времени может оказаться самым практичным выбором. Эти капсулы всегда имеются в наличии, сделаны из нержавеющей стали, заранее отполированы и помечены на днище надписью „Капсула времени“». Смитсоновский институт предлагает целый список производителей и дает профессиональные советы: заполнение аргоном и силиконовый герметик — это хорошо, а пластмасса и легкоплавкие припои — плохо. И кстати, «электроника — это проблема». Разумеется, у Смитсоновского института имеется на этот случай собственная бизнес-модель. Музеи консервируют и сохраняют наши ценности и безделушки для будущего. С некоторой разницей, конечно: музеи живут в культуре. Они не прячут все лучшее в землю.
Надо сказать, что захоранивают гораздо больше капсул, чем находят. Поскольку занятие это, как правило, не афишируется, «официальных» данных и записей нет, но в 1990 г. группа энтузиастов капсул времени организовала так называемое Международное общество капсул времени в надежде создать единый регистр. Почтовый адрес и сайт общества принадлежат Университету Оглторп. В 1999 г. активисты общества произвели оценку, согласно которой по всему миру было захоронено 10 тысяч капсул, и девять тысяч из них уже утрачено — но утрачено для кого? Понятно, что информация появляется в основном анекдотическая. Так, в списке общества содержится закладка, замурованная, как считается, в фундамент Блэкпульской башни в Англии, в графстве Ланкашир, и отмечается, что ни «аппаратура дистанционного зондирования», ни «ясновидящий» не сумели эту закладку обнаружить. Предполагается, что город Линдон (штат Вермонт) в 1891 г., при праздновании своего столетия, заложил на хранение железный ящик, однако через 100 лет линдонские чиновники напрасно обыскивали городские склады и другие места — найти закладку не удалось. После окончания съемок телесериала «МЭШ» члены съемочной группы попытались спрятать кое-какой реквизит и костюмы в «капсуле времени» на автостоянке киностудии 20th Century Fox в Голливуде. Капсулу, однако, почти сразу нашел строительный рабочий, который попытался вернуть вещи актеру и режиссеру Алану Алде. Адепты капсул времени пытаются использовать землю, ее фундаменты, кладбища и пустоши как огромный беспорядочный картотечный шкаф, но они, похоже, не усвоили первый закон архивного хранения: б о льшая часть того, что закладывается в архив, никогда больше не увидит света.
Житель Нью-Йорка, перенесенный на тысячу лет в прошлое, не понял бы ни слова в языке людей, которые бы ему встретились. То же справедливо и в отношении жителя Лондона. Как же можно ожидать, что люди 6939 г. поймут нас? Создателей капсул времени, как правило, лингвистические перемены беспокоят не больше, чем авторов научно-фантастических романов. Но команда «Вестингауза», к ее чести, все же побеспокоилась о том, чтобы сделать содержимое своей капсулы времени понятным для получателей сообщения, которых мы сегодня с трудом можем себе вообразить. Было бы преувеличением сказать, что они решили эту проблему, но, по крайней мере, они об этом подумали. Они знали, что археологи продолжали биться над древнеегипетскими иероглифами даже через столетие после счастливой находки Розеттского камня и связанных с ним прорывных открытий. До сих пор на поверхность иногда всплывают глиняные таблички и резные камни с надписями на утраченных языках, которые не поддаются расшифровке, — это и протоэламское письмо[150], и ронго-ронго[151], и другие, не получившие даже названий.
Так что авторы «Книги записей капсулы времени из купэлоу» (Book of Record of the Time Capsule of Cupaloy) включили в нее «Ключ к английскому языку» (A Key to the English Language) доктора Джона Харрингтона, этнолога из Бюро этнологии Смитсоновского института в Вашингтоне. В него входит схема человеческого рта, помогающая разобраться с произношением «33 звуков английского языка 1938 г.», список тысячи наиболее распространенных английских слов и диаграммы с элементами грамматики.
Включена туда и загадочная история, состоящая из одного абзаца, — «Сказка о Северном Ветре и Солнце» (The Fable of the Northwind and the Sun), повторенная на 25 различных языках, — этакий маленький Розеттский камень, призванный помочь археологам 6939 г.
Любые усилия такого рода неизменно наталкиваются на проблему вытаскивания самого себя за волосы из болота. A Key to the English Language написан силой обстоятельств по-английски. Для объяснения произношения в нем используются печатные слова, а звуки описываются в понятиях человеческой анатомии. Что гипотетические люди будущего смогут понять из этого: «В английском языке восемь гласных (или звуков, при звучании которых воздух свободно проходит через рот)»? Или этого: «И — гласный звук с наибольшим поднятием спинки языка, то есть наиболее близкий к положению при произнесении согласного k; гласный звук i произносится с наибольшим поднятием средней части языка, то есть наиболее близко к положению при произнесении согласного y »? Вообще, кто знает, где у получателей будет располагаться голосовая щель и не исчезнет ли она к тому моменту вовсе вслед за жабрами?
Авторы «Вестингауза» также воображали, что библиотекари могли бы непрерывно ретранслировать их книгу, позволяя ей идти в ногу с эволюцией языка. И почему нет? Мы до сих пор читаем «Беовульфа». Они умоляли читателя, кем бы он ни был: «Поэтому молим тебя, читающего эту книгу, беречь и сохранять ее в веках и переводить ее время от времени на новые языки, которые могут возникнуть после нас, чтобы это знание о капсуле времени из купэлоу передавалось бы из поколения в поколение и дошло до тех, кому предназначено». Они были бы рады узнать, что уже сегодня, в XXI веке, их книга вновь издается, поскольку авторские права на нее сняты: ее можно купить примерно за десять долларов у издателей, печатающих книги по требованию, или за 95 центов в электронном виде в варианте Amazon Kindle, или скачать из сети бесплатно. С другой стороны, библиотеки, в которых вечно не хватает места, списывают свои экземпляры. Мой, к примеру, первоначально принадлежал Колумбийскому университету, откуда затем попал к букинисту в Кливленде. Неужели библиотекари отказываются исполнять свой долг перед будущим? Нет, именно во исполнение этого долга они постоянно разбирают книги, решая, что сохранить, а от чего избавиться. «Мы подбираем и одновременно роняем. Мы путники, которые должны удерживать весь свой скарб в руках, — говорит Септимус в „Аркадии“ Тома Стоппарда. — Выроним — подберут те, кто идет следом. Наш путь долог, а жизнь коротка. Мы умираем в дороге. И на этой дороге скапливается весь скарб человечества. Ничто не пропадает бесследно. Все потерянные пьесы Софокла обнаружатся — до последнего слова. Или будут написаны заново, на другом языке».
Проблема общения с далекими существами, физиогномия и язык которых нам неизвестны, продолжает интересовать ученых. Она вновь привлекла всеобщее внимание, когда люди начали посылать сообщения в глубокий космос — в капсулах, как на первом и втором «Вояджерах», запущенных с мыса Канаверал в 1977 г. Эти аппараты — космические путешественники и одновременно путешественники во времени, поскольку пройденное ими расстояние измеряется в световых годах. Каждый из них несет в себе копию золотой пластинки — диска диаметром 12 дюймов с аналоговой информацией, выгравированной на нем посредством технологии, которая была известна как фонография (1877 — ок. 1987) и сегодня уже не используется. Там содержится несколько десятков закодированных фотографий, а также звуки Земли, отобранные Карлом Саганом и его командой (проигрывать их предполагается со скоростью 16 2/3 оборота в минуту. Точно так же, как в капсуле «Вестингауза» не нашлось места для устройства чтения микрофильмов, в «Вояджерах» не поместился проигрыватель фонографических записей. Зато туда вложена граммофонная игла, а на диске выгравированы пояснительные диаграммы. Такая же головоломка возникает в теме захоронения ядерных отходов: можно ли сегодня придумать предупреждающие сообщения, которые были бы по-прежнему понятны через несколько тысяч лет? Питер ван Вик, канадский специалист по коммуникациям, описывает эту проблему так: «Всегда существует молчаливая уверенность в том, что можно сконструировать какой-то знак, который содержал бы инструкции для своей интерпретации, — пленку, показывающую, как пользоваться проектором, схему рта для демонстрации произношения, письменные инструкции по использованию граммофонной иглы и поворотного столика». Если они смогут во всем этом разобраться — расшифровать информацию, выгравированную микроскопическими волнами на единственной длинной спиральной бороздке на металлическом диске полмиллиметра толщиной, — то обнаружат схемы ДНК и деления клетки, фотографии анатомии под номерами от 1 до 8 из «Всемирной энциклопедии», половые органы человека и схему зачатия, и еще какую-нибудь фотографию реки Снейк в Вайоминге, сделанную Анселем Адамсом, и смогут «услышать» приветствия на 55 языках («шалом», «бонжур ту ле монд», «намасте»), звуки сверчков и грома, образчик азбуки Морзе и музыкальные отрывки, такие как прелюдия Баха в исполнении Гленна Гулда и болгарская народная песня[152], спетая Валей Балканской. Во всяком случае это единственное сообщение, отправленное одновременно в глубокий космос и в далекое будущее.
Создатели капсул времени упускают из виду одну из важнейших особенностей человеческой истории. За тысячи лет — поначалу медленно, а затем постепенно набирая скорость — мы развили у себя коллективный способ сохранения информации о нашей жизни и времени и передачи этой информации в будущее. Для краткости мы называем этот способ культурой.
Сначала появились песни, глиняные горшки, рисунки на стенах пещер. Затем — таблички и свитки, картины и книги. Узелки на нитях из шерсти альпака, при помощи которых инки записывали календарные данные и сведения об уплате налогов. Все это устройства внешней памяти, расширители нашего биологического естества. Ментальные протезы. Затем появились склады для хранения всех этих предметов: библиотеки, монастыри, музеи; театральные труппы и оркестры. Люди, которые занимаются такими вещами, могут считать своей миссией развлечение публики, духовные практики или поклонение красоте, но в процессе всего этого они передают следующим поколениям нашу символическую память. Эти институты культуры можно рассматривать как распределенные транспортно-накопительные системы. Механизмы в них ненадежны — плохо упорядочены и прерывисты, склонны к ошибкам и пропускам. Информация в них закодирована и требует расшифровки. С другой стороны, технологии культуры, с какими бы носителями — камнем, бумагой или кремнием — они не были связаны, обладают долговечностью, о которой биологические оригиналы могут только мечтать. Именно с их помощью мы сообщаем нашим потомкам о том, какими мы были. Напротив, недавнее увлечение капсулами времени — всего лишь эксцентричная интермедия.
Адепты капсул времени считают наивным полагаться на столь уязвимые и преходящие человеческие институты, как музеи и библиотеки, особенно в нашу эпоху микросхем и облачных сервисов. Какая польза будет в «Википедии», когда исчезнет свет — а то и музей искусств Метрополитен целиком? Они убеждены, что планируют на далекую перспективу. Цивилизации возникают и рушатся — с ударением на «рушатся». Современная цивилизация, в которой мы живем, не испытала непосредственного влияния ни культур бронзового века, ни минойской и микенской цивилизаций — в данном случае не было ни непрерывности, ни коллективной памяти. Это острова в океане времени. Поэтому мы полагаемся на наконечники стрел, кости и битые горшки, которые находим в погребальных ямах. Они построили дворцы, создали фрески и растворились в безвестности. Вновь наступает тьма. Мы раскапываем их руины, но то, что находят археологи, — это случайные кусочки мозаики. В Помпеях потребовался природный катаклизм, чтобы картины повседневной жизни, оборвавшейся столь трагически, как будто оказались заморожены и дошли до нас в целости. Создатели капсул времени предпочитают не ждать, пока небо обрушит на нас огонь и вулканический пепел.
Однако шли тысячелетия, и люди изменились. Сегодня они не похожи на тех страдающих амнезией существ, которые жили в рассеянных поселениях дописьменной эры. Мы — отлично связанные между собой крысы, живущие в ворохах информации. Сегодня куда больше памятных вещиц хранится в музеях, чем в фундаментах зданий. Еще больше всевозможных предметов сохраняют в своих собраниях коллекционеры. Старые машины более эффективно сохраняются в гаражах собирателей антикварных автомобилей, чем в замурованных бетонных хранилищах. Игрушки? Старое пиво в бутылках? Существуют специальные музеи и для этого.
Что же касается знания как такового, то это наша специализация. Сгоревшая Александрийская библиотека была единственной в своем роде. Теперь библиотек сотни тысяч, и все они забиты под завязку. Мы выработали память вида. Мы оставляем свои метки повсюду. Апокалипсис действительно может наступить — наша благодушная технократия колеблется между глобальной пандемией, ядерным холокостом и саморазрушением глобальной экосистемы, — но, когда он наступит, руины нашей цивилизации будут чудесны.
Наполняя капсулы времени, люди пытаются прервать его ход — подвести итог, остановить мгновение, заблокировать неумолимое беспорядочное паническое бегство в будущее. Прошлое кажется неподвижным, стабильным, но память — и как факт, и как процесс — всегда в движении. Это относится не только к биологической версии памяти, но и к нашей искусственной глобальной памяти. Когда Библиотека Конгресса обещает хранить в своем архиве каждый твит, что она порождает: борхесовский парадокс в реальном времени или гигантскую строящуюся гробницу?
«Но продолжаться история может лишь в пепле, — писал генуэзский поэт Эудженио Монтале[153]. — Но постоянство — одно только угасанье». Когда археологи будущего начнут читать наше наследие в пресловутой куче пепла, которую представляет собой история, они не будут оглядываться на подвальное хранилище Университета Оглторп или на капсулу времени, зарытую в грязи на месте парка Флашинг в нью-йоркском районе Квинс. Да и вообще, мы до самого конца будем упорно переписывать это свое наследие. Станислав Лем представил это очень живо в своем постапокалиптическом комическом романе «Рукопись, найденная в ванне» (Memoirs Found in a Bathtub), изданном в Польше в 1961 г. Ванна здесь служит своеобразной капсулой времени. Она мраморная, «похожа на саркофаг» и находится в путаном переплетении коридоров (спроектированных, очевидно, Кафкой) глубоко под землей[154]. Она захоронена по более или менее апокалиптическому сценарию и примерно через тысячу лет раскопана археологами будущего. В ней обнаруживается пара человеческих скелетов и рукопись: «Голос, заговоривший с нами через бездну столетий, голос, принадлежавший одному из последних обитателей потерянной земли Аммер-Ка».
Псевдонаучное предисловие от лица этих будущих археологов (или историогносторов) объясняет ситуацию. Каждый знает о поворотном пункте истории Земли, известном как Великий распад: «Катастрофическое событие, уничтожившее всего за несколько недель культурные достижения столетий». Толчком к Великому распаду послужила химическая цепная реакция, которая вызвала почти мгновенное разрушение во всем мире этого странного материала — «эту непрочную белую субстанцию, производную целлюлозы, скатывали в рулоны, а затем разрезали на четырехугольные листки» — так называемой бумагги. Бумагга была почти единственным средством для записи знаний: «Самую разнообразную информацию наносили на нее посредством темной краски». Конечно, сегодня (напоминают историогносторы своим читателям) у нас есть метамнестика и техника кристаллизации данных, но этой примитивной цивилизации современные технологии были неизвестны.
Правда, существовали уже зачатки механической памяти, но то были огромные и сложные в обслуживании машины, используемые, впрочем, лишь в узкоспециальных целях. Их называли электрическими мозгами в силу преувеличения, понятного лишь с исторической дистанции.
Мировые экономические системы целиком зависели от бумаги, ни регуляция, ни контроль без нее были невозможны. Образование, работа, путешествия и финансы — все погрузилось в хаос, когда вся бумага превратилась в пепел. «В городах воцарилась паника; люди, лишившиеся всего, что удостоверяло их личность, теряли разум». После Большого распада наступила долгая темная эпоха хаоса. Орды кочевников покинули города. Строительство прекратилось (исчезли чертежи). Повсеместное распространение получили неграмотность и суеверие. «Чем выше цивилизация, — отмечают археологи, — тем важнее для нее бесперебойное обращение информации, тем чувствительнее она к любому его нарушению». На несколько следующих веков воцарилась анархия.
Этот космический археологический обзор далекого будущего обрамляет рассказ о не столь далеком будущем, написанный, как нам дают понять, в последние дни царства бумаги. Рассказчик, судя по всему, — ошеломленный штатский человек, пытающийся разобраться в каком-то параноидальном военном бюрократическом заведении. Мы, читатели, знающие кое-что о грустной судьбе, ожидающей в ближайшее время письменный мир, можем только улыбаться мрачно, пока клерки ставят на каталожные карточки штамп «секретно», пока документы падают из почтовых желобов, конверты носятся по пневматическим трубам, потрепанные папки исчезают в недрах металлических сейфов, а бумажные ленты змеями вылезают из компьютеров. Конечно, мы узнаем во всем этом собственный мир.
Проникая все глубже и глубже в этот лабиринт, рассказчик натыкается на комнату, полную книг: «серые ломкие» книги на пыльных прогнутых полках. Это библиотека. Распоряжается здесь, кажется, лысеющий косоглазый очкарик с шаркающей походкой. У него имеется каталог из зеленых, розовых и белых карточек, расположенных в непонятном порядке и распиханных по «бесконечным рядам ящиков с ярлычками в латунных рамочках». На одном из столов рассказчик находит энциклопедию из тяжелых черных томов, один из которых раскрыт на статье «Грех первородный — разделение мира на информацию и дезинформацию». Рассказчик спотыкается, чувствуя себя неуверенно в этой темноте, нарушаемой лишь светом нескольких голых лампочек. Он ошеломлен исходящим от книг запахом плесени, «тяжелыми тошнотворными испарениям векового тления». Старик библиотекарь предлагает ему один пыльный том за другим: «Основы криптологии», «Автоматизированное самосожжение»; «Ах, вот „Гомо сапиенс как corpus delicti“, превосходная, уверяю вас, превосходная вещица…» Когда рассказчику удается наконец вырваться из этого параноидального кошмара, именуемого библиотекой, он чувствует себя так, будто ему удалось вырваться с бойни.
Он устал и потерял цель. Он не сдается, он продолжает искать приказы или инструкции. Но их нет. «Будущее для меня закрыто, — рассуждает он, — словно и нет его в документах». Но мы-то знаем, что его ждет ванна и конец. Скоро ему предстоит превратиться в капсулу времени.
Назад во времени
Для путешествия во времени не существует компасов. Если говорить о чувстве направления в этом измерении, которое невозможно нанести на карту, то мы там как потерявшиеся путники в пустыне.
Грэм Свифт (1983)
Если бы вы могли совершить одну поездку на машине времени, в какую сторону вы бы направились?
Будущее или прошлое? Нестись вперед или повернуть назад? («Ну хорошо, Роуз Тайлер, скажите мне, — говорит Доктор. — Куда вы хотите направиться? Назад или вперед во времени? Это ваш выбор. Каков он будет?») Что вы предпочитаете? Костюмированное представление истории или технологические чудеса грядущего? Судя по всему, существует два типа людей. В том и другом лагере есть свои оптимисты и свои пессимисты. Всех тревожат болезни. Для женщин и темнокожих путешествия во времени таят дополнительные опасности. С другой стороны, некоторые видят в них способ обогатиться на лотереях, биржах и скачках. Некоторые просто хотят еще раз пережить любовь, оставшуюся в прошлом. Многие из тех, кто отправляется назад во времени, движимы сожалением — это могут быть как совершенные ошибки, так и упущенные возможности.
Возможно, вас заинтересовали правила этой игры. Гарантируется ли безопасность? Можно ли взять что-нибудь с собой?[155]Предположительно, вы берете с собой если не смену одежды, то, по крайней мере, свое сознание и память. Будете ли вы пассивным наблюдателем или сможете изменить ход истории? Если вы меняете историю, то меняетесь ли при этом вы сами? «История делает тебя тем, кто ты есть, — говорит философ-домосед в романе Декстера Палмера 2016 г. „Управление версиями“ (Version Control). — И если ты путешествовал назад во времени, ты больше уже не будешь собой. У тебя будет другая история, и ты станешь кем-то другим». Судя по всему, правила все время меняются.
Уэллсу, хотя позже он и напечатал даже не одну, а две истории мира, было неинтересно отправлять своего Путешественника во Времени в прошлое. Он стремился вперед, потом еще дальше вперед, и так далее, до самого конца времени. Но другим авторам не потребовалось много времени, чтобы разглядеть в этом жанре новые возможности. Эдит Несбит, дружившая с Уэллсом, была прогрессивной и свободомыслящей женщиной и социалисткой, но, когда речь зашла о путешествиях во времени, она устремилась в прошлое. Она подписывалась нейтральным с гендерной точки зрения именем Э. Несбит и считалась автором детских книг. Несколько поколений спустя Гор Видал не согласился с такой оценкой: он сказал, что, хотя героями ее книг были дети, не стоит обманываться, вовсе не они были ее идеальными читателями. Он сравнил Несбит с Льюисом Кэрроллом: «Подобно Кэрроллу, она умела создавать собственные миры волшебства и перевернутой логики». Он считал, что она заслуживала большей известности.
Уэллс часто бывал в доме, где распоряжалась Несбит вместе со своим мужем, Хьюбертом Бландом. «Живая, как ртуть, жена, рядом с более простым, логичным и жестким мужем» — такими видел супругов Уэллс. Он считал Хьюберта немного аферистом, не таким умным, как Эдит, и неспособным содержать семью (это делала она на писательские заработки), а кроме того, «соблазнителем»: «Пораженный гость со временем понимал, что большинство детей в доме были не детьми Э. Несбит, а результатом побед Бланда…»[156]Э. Несбит одной из первых среди британских писателей исследовала новые возможности путешествий во времени. Она никогда не заморачивалась с наукой. У нее в романах не было никаких машин, только волшебство. И там, где Уэллс смотрел вперед, она смотрела назад.
Ее странная сказка «История амулета» (The Story of the Amulet), написанная в 1906 г., начинается с того, что четверо детей — Сирил, Роберт, Антеа и Джейн — скучают и маются от безделья во время долгих летних каникул. Их оставили в Лондоне одних со старой няней. Отец — в Манчжурии, мать — на Мадейре. Они лишены свободы и настроены на приключения.
Их дом в Блумсбери был «удачно расположен между песчаным и меловым карьерами», что означает, что дети могли ходить пешком в Британский музей[157]. В Лондоне рубежа веков это было учреждение, не похожее ни на что в мире: сокровищница для древностей отовсюду, куда Англия посылала корабли своих колонизаторов и грабителей. В нем хранились мраморы Элгина, названные так в честь шотландского лорда, сумевшего вывезти их из афинского Акрополя. В его коллекции хранился единственный уцелевший оригинал «Беовульфа». Посетители могли пройти в галерею и изучить Розеттский камень на постаменте. Музей был настоящим порталом в прошлое, вратами во времени, через которые древние артефакты могли просунуть свои изъеденные временем поверхности в современность: бронзовая голова из Смирны, египетские саркофаги с мумиями, крылатые сфинксы из песчаника, кубки, украденные из ассирийских гробниц, и иероглифы, хранящие в себе тайные знания на забытом языке.
Если Сирил, Роберт, Антеа и Джейн, можно сказать, получали образование в путанице времен — прошлое и настоящее там были свалены в беспорядочную кучу, разные культуры интерпретировали друг друга через разделяющую их пропасть веков самым странным образом, — то ведь и английские взрослые делали то же самое. Помимо музеев, существовали лавки, торговавшие предметами старины и реликтами прошлого — диковинками и древностями; больше всего таких лавок было на Вардур-стрит, Монмут-стрит, Олд-Бонд-стрит и Нью-Бонд-стрит. Эти реальные предметы, истертые или сломанные годами, были подобны выловленным в море бутылкам с письмами, которые писали наши предки, чтобы рассказать нам о себе. «Древности — это деформированная история, иначе — обломки истории, случайно уцелевшие от кораблекрушения в бурях времен», — сказал в свое время Роджер Бэкон. К 1900 г. Лондон превзошел Париж, Рим, Венецию и Амстердам и занял лидирующее место среди мировых центров торговли древностями. Детская команда Несбит проходит мимо лавки диковинок возле вокзала Чаринг-Кросс и находит маленькую красную подвеску-амулет из блестящего камня. Он пытается что-то сообщить детям. Он обладает волшебными свойствами. Они не успевают даже понять это, как оказываются на пути в другую страну — в прошлое.