Подобно Уэллсу, который тоже не стал полностью описывать свою машину времени, Азимов использует литературные уловки и пытается внушить читателям, что они представляют себе то, что невозможно зрительно представить, поскольку, в конце концов, это несуществующая чепуха. «Бархатистая бездонность». Ловко выкрутился[140]. И еще симпатичная тонкость: принцип неопределенности расцвечивает первобытную тьму световыми точками.
Сюжет тоже не обходится без проблем. Люди живут в вечности и чем-то занимаются: делают одно, затем другое, чтобы придать сюжету остроту, — и вскоре становится уже невозможно не замечать, что они (вечные) тоже действуют во времени. Они помнят прошлое и тревожатся о будущем, как все и всегда. Они не знают, что произойдет дальше. Что бы ни означало на самом деле пребывание вне времени, это магическое состояние, судя по всему, в принципе не поддается описанию. Здесь же время тоже идет. «Человеческие тела старели, и это было неизбежной мерой времени». Они называют годы «биогодами», а часы — «биочасами». Они говорят друг другу: «Увидимся завтра». Даже в вечности они носят наручные часы, и с этим ничего невозможно поделать.
Поскольку эта вечность создана не богословами, а технократами, у нее есть начало и конец. Начинается она в XXVII веке, после изобретения соответствующей техники (темпоральные поля и всякое такое), и заканчивается в «непознаваемой энтропийной смерти впереди». А пока они развлекаются вовсю, беря на себя роль богов! Социологи описывают общества и предлагают «изменения реальности», призванные создать развилку хода событий и изменить историю. Расчетчики просчитывают судьбы людей, затронутых изменением. Вычислители вырабатывают необходимую «психоматематику». Наблюдатели выходят во время, чтобы собрать данные, а техники делают грязную работу, то есть выжимают сцепление какой-то машины и запускают цепочку событий, призванных предотвратить войну. Когда в дело вступает техник, реальностью становится новая ветвь возможного развития событий. И получается, что прежнего варианта событий просто не было. Он превращается в альтернативу, а память о нем сохраняется только в архивах вечности.
Они убеждены, что творят добро.
Мы осуществляем величайшую миссию [объясняет техник Харлан]. Мы изучаем до малейших подробностей все времена с основания вечности и до последних дней рода человеческого и рассчитываем неосуществленные возможности, а число их бесконечно, но среди них нам надо отыскать самые лучшие, а затем мы ищем момент времени, когда ничтожное действие превратит эту возможность в действительность, но и лучшая действительность не предел, и мы снова ищем новые возможности, и так без конца.
Итак, к примеру, Харлан выходит из своей капсулы, входит во время и переставляет некую коробку с одной полки на другую. (Очевидно, он нашел склад канцтоваров.) В результате какой-то человек не находит того, что ему нужно, злится, принимает неверное решение, некая встреча отменяется, некая смерть откладывается — изменение расходится все шире, как круги по воде, и через несколько лет оказывается, что то, что могло бы стать оживленным космопортом, исчезло из реальности. Задание выполнено. Если кто-то должен умереть, чтобы другие жили, — что ж, да будет так. Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц, Вечные давно в этом убедились. Это очень нелегко — чувствовать ответственность за «счастье всех людей, которые когда-либо жили или когда-либо будут жить».
Что же они ценят, эти хозяева Вселенной? Как сравнивают одну возможную реальность с другой, на каких весах взвешивают? Это не всегда очевидно. Ядерная война — плохо. Наркомания — плохо. Счастье — хорошо, но как его достичь? Кажется, вечные не любят крайностей. В одном столетии наблюдается излишний гедонизм, и Харлан обдумывает улучшение: «Реальностью стала бы другая ветвь вероятности, ветвь, в которой миллионы женщин, гоняющихся за удовольствиями, оказались бы преображенными в настоящих чистосердечных матерей». (Да, если мы забыли: это Америка 1950-х гг.) По большей части они без конца ковыряются в реальности с целью устранения «ядерных технологий» — антивоенная мера, у которой есть один побочный эффект: она не дает человечеству разработать механизмы для межзвездных путешествий. Читатель догадывается, что подлинный властелин этой Вселенной, Айзек Азимов, выбрал бы космические путешествия.
Азимов, не читавший Борхеса, создал свой сад расходящихся тропок, управляют которым бюрократы и счетоводы. Стертая ветвь реальности может означать, что Шекспир или Бах задним числом не родились, но техникам нет до этого дела. Они извлекают пьесы или музыку из времени и хранят их в своих архивах.
И все же теперь, стоя перед полками с книгами Эрика Линколлью, называемого обычно самым выдающимся романистом 575-го [века], Харлан думал именно об этом. Он насчитал пятнадцать полных собраний сочинений, взятых, несомненно, из разных реальностей. Все они, он был уверен, чем-то отличались друг от друга.
Все так тщетно, но почему, непонятно. У аппаратчиков вечности имеется собственный вариант борхесовской Вавилонской библиотеки; ее роль играет склад.
У вечных, перед глазами которых развернута вся панорама истории, мало причин думать о прошлом. Все есть будущее — или, может быть, все есть настоящее? Что вообще может означать в этом месте разговор о «настоящем»? Мы, читатели, этого так и не узнаем. Там просто продолжаются игры с реальностью. Кипит работа.
Однако немногочисленные чудаки — к ним относится и наш герой Харлан — все же испытывают интерес (для них это своеобразное хобби) к столетиям, миновавшим до изобретения темпоральных полей и создания вечности. Эти древние столетия называют первобытной эпохой. Ни одно столетие не занимает этих любителей сильнее, чем двадцатое. Харлан собирает первобытные книги, почти все напечатанные на бумаге.
Там был томик, написанный человеком по имени Уэллс, и еще один, автора которого звали В. Шекспир, — все какие-то допотопные истории. Но подлинной жемчужиной его коллекции было полное собрание переплетенных томов первобытного еженедельника, которое занимало невероятно много места, но которое он просто из сентиментальности никак не решался заменить микропленкой.
Первобытная история заблокирована: вечные не могут вносить в нее изменения. «История там как будто застыла, смотришь, а она неподвижна!» Харлану очень нравится стихотворный фрагмент о знаках, которые один за другим чертит перстом бессмертный рок. Битва при Ватерлоо имеет всего один исход, и изменить этот исход невозможно. «В этом вся прелесть. Что бы мы ни делали, все мы, она существует в точности в том же виде, в каком существовала всегда». Она так причудлива. И в техническом отношении тоже: «В первобытные времена источником энергии служили продукты перегонки природной нефти, а колеса примитивным образом покрывались слоем резины». Самыми интересными — и самыми смешными — были представления древних о времени. Естественно, от их философов смешно было ожидать понимания. Старший вычислитель обсуждает с Харланом философские вопросы:
— Для нас, Вечных, путешествия во времени — привычное дело, и это обстоятельство накладывает свой отпечаток на все наши размышления о времени. А вот милые вашему сердцу первобытные существа ничего не знали о путешествиях во времени.
— В первобытную эпоху люди не задумывались над вопросами путешествий во времени, вычислитель.
— Не считали их возможными, а?
Представьте только — люди, не имеющие понятия о путешествиях во времени! И правда первобытные. Редкие исключения принимали форму «спекуляций», и высказывали их не серьезные мыслители и художники, а всего лишь авторы некоторых разновидностей эскапистской литературы, объясняет Харлан. «Я не очень хорошо знаком с ней, но, по-моему, излюбленной темой были приключения человека, который попадает в прошлое и убивает там собственных дедушку или бабушку до того, как появились на свет его родители». Да, снова эта тема.
Вечные знают о временн ы х парадоксах все. У них есть поговорка: «Во времени нет ничего парадоксального, но только потому, что само время всячески избегает парадоксов». Проблема дедушки возникает лишь у тех, кто достаточно наивен, чтобы считать реальность неизменной, и пытается ввести в нее путешествия во времени дополнительно, как бы сверх всего прочего. «Но ведь вашим первобытным существам даже в голову не приходило, что реальность способна изменяться. Не правда ли?»
Харлан не слишком в этом уверен. В игру вновь вступает эскапистская литература. «Моих знаний недостаточно, чтобы ответить вам более или менее определенно, сэр. Я полагаю, что они допускали возможность существования взаимоисключающих путей развития или же различных плоскостей бытия».
Ба, говорит вычислитель. Это невозможно. «Нет, нет, не познав на опыте возможность путешествовать во времени, человеческий мозг не в силах постигнуть всю сложность понятия реальности».
В том, что он говорит, есть смысл. Но он недооценивает нас, первобытных людей. Мы уже приобрели богатый опыт путешествий во времени — поистине столетний опыт. Путешествия во времени раскрывают нам глаза.
Возможно, Азимов, начиная писать свою историю, испытывал оптимизм и воображал, что братство мудрых контролеров могло бы подтолкнуть человечество на лучший путь здесь и там и увести нас от ядерной угрозы, которая в 1950-е гг. была у всех на уме. Подобно Уэллсу, он был рационалистом, изучал историю и верил в социальный прогресс. Кажется, он разделяет удовлетворение своего героя, техника Харлана, по поводу «Вселенной, где реальность — это что-то гибкое и податливое, что человек, подобный ему самому, может подержать в ладонях и перетряхнуть, придав ему лучшую форму». Если так, то Азимову не удалось сохранить свой оптимизм до финала. История поворачивается темной стороной. Мы начинаем видеть в вечных не добрых филистимлян, а чудовищ.
Без женщины не обходится и здесь. Как у уэллсовского Путешественника во Времени была девушка из будущего — Уина, так и Харлан находит Нойс, «девушку из 482-го». («Нельзя сказать, что Харлану никогда не доводилось видеть в вечности женщин. Никогда — это чересчур. Редко, крайне редко — так будет вернее… Но встретить такую девушку!») У нее блестящие иссиня-черные волосы, округлые ягодицы, молочно-белая кожа и какие-то позвякивающие драгоценности, привлекавшие внимание к «совершенной форме ее груди». В вечности она делает временную секретарскую работу. На первый взгляд, она не слишком умна. Харлану приходится объяснять ей кое-какие простейшие концепции времени. Она в свою очередь занимается его сексуальным образованием, поскольку в этой области он наивен, как и требуется в данном случае от главного героя.
Некоторое время Нойс служит одной из движущих сил сюжета (не главной); ее присутствие создает мотив для столкновений и интриг среди вечных. Потерявший голову Харлан срывается с катушек и затаскивает ее в капсулу. Они вместе уносятся прочь. «Мы движемся по течению времени, Нойс. Это значит, в будущее, ведь так?» Он приводит ее в одно из самых странных любовных гнездышек литературы — пустую комнату в пустом коридоре 111 394-го столетия — и посвящает немало времени дальнейшим объяснениям. Ему приходится объяснять, что такое изменения реальности, кто такие вычислители, что представляет собой биовремя и чем оно отличается от реального времени. Нойс с интересом слушает. «Не думаю, что я когда-нибудь пойму все это», — вздыхает она, и глаза ее блестят «откровенным восторгом».
Со временем Харлан объявляет ей о намерении взять ее с собой назад во времени в эпоху до создания вечности — в первобытную эпоху, где они окажутся на слабозаселенном юго-западе Соединенных Штатов Америки. «Скалистый пустынный мир, освещенный яркими лучами заходящего солнца. В слабом дуновении ветерка уже чувствовалась легкая свежесть наступающей ночи. Ни один звук не нарушал тишины… скалы, голые и величественные, тускло расцвеченные… во все цвета радуги… безлюдная и почти безжизненная местность».
Харлан считает, что его задача — защитить вечность: замкнуть круг, чтобы обеспечить ее создание в будущем. Но его ожидает сюрприз: у Нойс тоже есть своя миссия. Нойс — не Уина. Она агент, присланный из будущего, невообразимого даже для вечных, — из времени, в которое им так и не удалось проникнуть и которое они называют скрытыми столетиями.
Пришел черед Нойс объяснять. Ее народ — люди скрытых столетий — видит историю целиком и, более того, видит ее как лоскутное одеяло совокупных возможностей. Они видят альтернативные реальности, как если бы они были настоящими. «Нечто вроде волшебной страны теней, где „может быть“ играет в прятки с „если“». Что же касается почитаемых вечных Харлана, то Нойс называет их всего лишь кучкой психопатов.
— Психопатами?! — взорвался Харлан.
— А разве нет? Ты ведь хорошо знаешь их. Подумай сам!
Их нескончаемые мелкие вмешательства все погубили, считают мудрые люди будущего из скрытых столетий. Они «изгнали необычное». Предвосхищая и предупреждая катастрофы, они не оставили места для триумфов и успехов, которые вырастают только из сомнений и опасностей. В частности, вечные упрямо не допускали развития ядерного оружия — но ценой этого было исключение всякой возможности межзвездных путешествий.
Итак, Нойс оказывается путешественницей во времени, задание которой — изменить историю; получается, что Харлан невольно стал пешкой в ее игре. Она организовала для них путь в один конец, в первобытную эпоху, чтобы произвести одно-единственное изменение реальности, призванное покончить с изменениями реальности в принципе. Она считает, что нужно позволить человечеству произвести свой первый ядерный взрыв в 1945 г., и убеждена, что необходимо предотвратить создание вечности.
Тем не менее для техника Харлана это счастливый конец: хотя Нойс вовсе не простушка, какой притворялась, она искренне любит его. Дальше они будут жить счастливо, заведут «детей и внуков, и человечество останется, чтобы полететь к звездам». В итоге у читателя остается только одна загадка: почему Нойс — сверхчеловек из скрытых столетий, — выполнив свою миссию и твердо поставив человечество на путь к межзвездному величию, готова с радостью остаться и жить с незадачливым Эндрю Харланом.
Вот вам и вечность. Была высокая, можно сказать священная, концепция: воплощенный идеал вне времени, место веры. На нескольких сотнях страниц Азимов превращает его просто в место — вне не очень понятного «времени», но зато снабженное лифтовыми шахтами и кладовыми и охраняемое стражами в форменной одежде; новенькие попадают туда только по приглашениям. Полное падение. Но если нет веры, что еще там есть? Кто обладает подобной властью над временем? Дьявол.
Мы временем не связаны. Я вечность
Могу вместить в единое мгновенье
И превратить мгновенье в вечность[141].
Это, если верить лорду Байрону — а он в этих делах авторитет, — говорит Люцифер. В Евангелии от Луки читаем: «И, возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени»[142]. Курт Воннегут, должно быть, вспоминал это, создавая своих тральфамадорцев — симпатичных зеленых инопланетян, воспринимающих реальность в четырех измерениях: «Все моменты прошлого, настоящего и будущего всегда существовали и будут существовать. Тральфамадорцы умеют видеть разные моменты совершенно так же, как мы можем видеть всю цепь Скалистых гор». Вечность не для нас. Мы можем стремиться к ней, мы можем воображать ее, но получить ее мы не можем.
Если говорить буквально, то ничто не может быть вне времени. Азимов завершает свою историю тем, что обнуляет такую возможность. Кто обладает властью изменять историю? Вовсе не техники, а один лишь автор. На последней странице весь предыдущий сюжет — люди, с которыми мы познакомились, истории, за развитием которых следили, — одним росчерком пера стирается из реальности. Те, кто много раз переписывал историю, списываются в архив.
Погребенное время
Так что в будущем, которое приходится прошлому сестрой, я, возможно, увижу себя сидящим здесь теперь, но в отражении от себя такого, каким буду тогда.
Джеймс Джойс (1922)
В ноябрьском номере 1936 г. журнал Scientific American переносил своих читателей в будущее:
Время — 8113 г. от Рождества Христова. Каналы радиогазет и мировых телепередающих систем очищены для важного объявления… известия международной важности и значения.
(Очевидно, тогда казалось, что мировые каналы связи и правда можно «расчистить» по команде.)
Телевизионные приемники изображения и звука по всему миру разносят суть сообщения. В Аппалачских горах возле восточного побережья Североамериканского континента находится тайное хранилище, запечатанное в 1936 г. и с тех пор не открывавшееся. Его содержимое тщательно охранялось все это время, и сегодня настал срок открыть этот хранилище. Видные деятели со всего мира собрались на месте, чтобы стать свидетелями вскрытия печати, которая должна раскрыть ожидающему миру цивилизацию древнего и почти забытого народа.
Под древним и почти забытым народом, если вы не поняли, подразумевается народ Америки 1936 г. Этот шедевр был озаглавлен «Сегодня — завтра» (Today — Tomorrow), а написал его Торнвелл Джейкобс, в прошлом проповедник и рекламщик, а теперь президент Университета Оглторп — пресвитерианского колледжа в Атланте, штат Джорджия. Оглторп стоял пустым со времен Гражданской войны, и Джейкобс при помощи одного пригородного застройщика воссоздал его. Теперь же он продвигал свою идею, в защиту которой «с удовольствием выступил» Scientific American, — идею хранилища цивилизации, под которое предлагалось задействовать подвал административного здания в университетском кампусе. Для этого подвал необходимо было изолировать от влаги, а затем и запечатать. Помимо всего прочего, Джейкобс был преподавателем: на старших курсах Университета Оглторп его курс космической истории был обязательным. Не предполагая, что Университет Оглторп будет существовать вечно, он предлагал передать хранилище «в доверительную собственность федеральному правительству, его наследникам, преемникам и назначенным ими лицам». Содержание хранилища? Тщательное описание «науки и цивилизации» эпохи. Кое-какие книги, в особенности энциклопедии, и газеты, хранимые в вакууме, или в инертном газе, или в виде микрофильмов («сохраняемые в миниатюре на пленке для кинофильмов»). Повседневные предметы, такие как продукты и «даже наша жевательная резинка». Миниатюрные модели автомобилей. И еще: «Туда следует включить также полную модель столицы Соединенных Штатов, которые в ближайшие полдюжины столетий, вероятно, полностью исчезнут».
Журналы Time и Reader’s Digest подхватили эту историю, а Уолтер Уинчелл прорекламировал ее в одной из своих радиопередач, и в мае 1940 г. хранилище было заполнено и запечатано на специальной церемонии. Публике понравилась идея «тайника» и «хранения». Дэвид Сарнофф из Американской радиокорпорации объявил: «Мир в настоящее время занят тем, что хоронит нашу цивилизацию навсегда, а в этом хранилище мы оставляем ее вам». United Press сообщало:
АТЛАНТА (штат Калифорния), 25 мая. Сегодня здесь захоронили ХХ век.
Микки-Маус и бутылка пива, энциклопедия и журнал для киноманов были заложены в хранилище вместе с тысячами других предметов, отображающих жизнь такой, какой мы знаем ее сегодня.
Захоронили нашу цивилизацию? Захоронили ХХ век? Век продолжался еще долго после 1940 г., появлялись и новые вещи, и новые идеи. На самом деле Джейкобс заложил на хранение коллекцию безделушек. Там был набор детских строительных кубиков, лист алюминиевой фольги, женские чулки, модели поездов, электрический тостер, записи для фонографа с голосами Франклина Рузвельта, Адольфа Гитлера, короля Эдуарда VIII и других мировых лидеров. Некоторые пункты в списке содержимого не могут не поставить читателя в тупик: «1 крышка распределительной головки», «1 образец катлинита», «1 форма женской груди». Все это аккуратно разложено по полкам, дверь из нержавеющей стали накрепко заварена; хранилище — тихая комната в подвале здания, известного в настоящее время как Мемориальный зал Фебы Херст[143], — выполняет свою функцию.
Представьте, как возбудится мир, когда вожделенный день — 28 мая 8113 г. — наконец наступит[144].
Тем временем другое событие на севере страны затмило собой происходящее в Джорджии. Сотрудник отдела связей с общественностью фирмы Westinghouse Electric and Manufacturing Corporation по имени Эдвард Пендрей — энтузиаст ракетной техники и даже автор нескольких научно-фантастических рассказов — обошел подвальное хранилище, придумав более быстрый и удобный способ передачи посылки в будущее. Послание предполагалось погрузить в землю во время Нью-Йоркской Всемирной выставки 1939 г., известной как «Мир завтрашнего дня» и проходившей в парке Флашинг в Квинсе. Вместо целой комнаты Westinghouse придумала блестящую торпеду весом в полтонны и длиной семь футов с внутренней стеклянной трубкой и внешней оболочкой из купэлоу — специального нового сплава на основе нержавеющей уплотненной меди. Поначалу Пендрей хотел назвать это устройство бомбой времени, но этот термин уже имел другое значение. Поэтому со второй попытки он предложил название «капсула времени». Закапсулированное время. Время в капсуле. Капсула для всего времени.
Газеты лучились энтузиазмом. New York Times называла эту штуку «знаменитой капсулой времени» уже через несколько дней после анонсирования проекта летом 1938 г. «Ее содержимое, несомненно, покажется чрезвычайно странным ученым в 6939 г. от Рождества Христова[145]— не менее странным, вероятно, чем обстановка гробницы Тутанхамона сегодня кажется нам». Сравнение с Тутанхамоном было вполне уместным. Погребальная камера этого фараона XVIII династии была обнаружена в 1922 г. и вызвала настоящую сенсацию: саркофаг царя оказался нетронутым; британские археологи нашли там драгоценные цветы из бирюзы, алебастра, ляпис-лазури и сохранившиеся настоящие цветы, которые рассыпались при первом прикосновении. Во внутренних комнатах нашлись статуэтки, колесницы, модели речных судов и винные чаши. Погребальная маска фараона, изготовленная из золота и украшенная голубым стеклом, получила всемирную известность и стала настоящим символом. Не меньшую известность получила и идея погребенного времени.
Археология помогает людям думать не только о прошлом, но и о будущем. Исписанные иероглифами таблички — настоящий символ тайного знания — время от времени обнаруживались в песках пустыни. Еще одна икона — Розеттский камень — обосновалась в Британском музее, где несколько десятилетий никто не мог прочитать ее послание — послание будущему, как говорили, хотя никто не планировал сообщать что-либо потомкам таким образом. Послание на камне предназначалось для немедленного распространения: это был указ царя своим подданным, и говорилось в нем о помилованиях и налоговых льготах. Не забывайте, у древних не было будущности. Очевидно, мы интересовали их куда меньше, чем нас интересуют люди 8113 г. Египтяне приберегали свои сокровища и накопления для перехода к загробной жизни, но не ждали наступления будущего. Они думали совсем о другом месте. Но каковы бы ни были их намерения, по прошествии времени их законными наследниками стали археологи. Поэтому, когда американцы в 1930-х гг. начали собирать свои сокровища и закладывать их на хранение, то вполне осознанно рассматривали себя в качестве этаких археологов наоборот. «Мы первое поколение, способное выполнить наш археологический долг перед будущим», — сказал Торнвелл Джейкобс.
«Вестингауз» на Всемирной выставке сэкономила место в своей капсуле, заложив в нее 10 миллионов слов в микрофильме. (В текст была включена, в частности, инструкция о том, как изготовить устройство для чтения микрофильмов. Места для него в капсуле не хватило, пришлось ограничиться небольшим микроскопом.) «Конверт для письма в будущее начинает свое эпическое путешествие», — говорилось в официальной «Книге записей капсулы времени из купэлоу»[146], которую компания «Вестингауз» подготовила, напечатала и раздала на хранение в библиотеки и монастыри. В этой книге, написанной странным псевдобиблейским языком — как будто ее создатели обращались к средневековым монахам, а не к историкам будущего, — рекламировались достижения современной техники.
По проводам изливаются потоки невидимой электрической энергии, обузданной и укрощенной, чтобы освещать наши дома, готовить нашу пищу, охлаждать и очищать наш воздух, двигать машины в наших домах и на фабриках, облегчать ношу нашего повседневного труда, извлекать из воздуха и хранить голоса и музыку — и, кроме того, осуществлять большую часть всей сложной магии наших дней.
Мы заставили металлы служить нам и научились изменять их свойства по собственному желанию. Мы говорим друг с другом по проволочной сети и при помощи излучений, которые опутывают земной шар; мы слышим друг друга за тысячи миль так же ясно, как если бы расстояние составляло лишь несколько футов…
Все эти вещи, а также их секреты и кое-что о гениях нашего времени и прошлых дней, без участия которых ничего этого не было бы, можно найти в капсуле времени.
Если говорить о предметах, то капсула могла вместить лишь несколько тщательно отобранных вещей, среди которых были логарифмическая линейка, монеты США суммарным достоинством в доллар и пачка сигарет «Кэмел». И один головной убор:
Поскольку мы, как все люди во все времена, уверены, что наши женщины — самые красивые, самые умные и самые ухоженные женщины всех времен, мы включили в содержимое капсулы времени образцы современной косметики и одно из выдающихся творений нашего времени, имеющих отношение к одежде, — женскую шляпку.
Кроме того, там было некоторое количество отснятой кинопленки, или как любезно поясняла «Книга записей», «картинки, которые двигаются и говорят, размещенные на посеребренных целлюлозных лентах».
Нескольким известным людям было предложено написать что-нибудь непосредственно людям будущего — кем бы или даже чем бы те ни оказались. Выдающиеся люди были настроены пессимистично. Томас Манн сообщил своим отдаленным потомкам: «Мы в настоящее время понимаем, что идея будущего как „лучшего мира“ была ошибкой доктрины прогресса». Альберт Эйнштейн в своем послании охарактеризовал человечество ХХ века так: «Люди, живущие в разных странах, убивают друг друга через неравные промежутки времени, так что, в частности, по этой причине всякий, кто думает о будущем, должен жить в страхе и ужасе». Он, правда, добавил оптимистично: «Надеюсь, что потомки прочтут эти заявления с чувством гордости и оправданного превосходства».
Разумеется, эта первая из капсул времени, удостоившаяся такого названия, не была первым случаем, когда кто-либо решил спрятать подальше кое-какие памятные вещи. Люди, как сороки, от природы склонны все собирать, коллекционировать и прятать. В конце XIX века, посреди растущего осознания будущего, проходили многочисленные «столетние» ярмарки, пробуждавшие в людях импульсы, подобные тем, что двигали изобретателями капсулы времени. В 1876 г. Анна Дим — состоятельный нью-йоркский издатель и вдова героя Гражданской войны — завела специальные альбомы в кожаных переплетах, в которых расписались тысячи посетителей Филадельфийской столетней выставки, а затем заперла эти альбомы в железный сейф вместе с золотым пером, которым расписывались посетители, и фотографиями себя и других, и составила послание для потомства: «По желанию миссис Дим этот сейф должен оставаться запертым до 4 июля 1976 г., а затем открыт главой исполнительной власти Соединенных Штатов»[147]. Но капсула времени «Вестингауза» и хранилище Оглторп стали первыми осознанными попытками сохранить культуру целиком ради воображаемого будущего — попытками сыграть в археологию наоборот. Они отмечают начало того, что ученые назвали золотым веком капсул времени: эпохи, когда люди, во все большем количестве и в самых разных частях мира, зарыли в землю тысячи посылок, предназначенных будто бы для информирования и образования будущих неизвестных существ. Уильям Джарвис в исследовании «Капсулы времени: культурная история» (Time Capsules: A Cultural History) называет их «опытом переноса „время — информация“». Подобные действия представляют собой особый вариант путешествий во времени. Кроме того, они представляют собой особый тип глупости.
Капсула времени — характерное изобретение ХХ века, трагикомическая машина времени. Она не имеет двигателя и никуда не перемещается, она просто стоит на месте и ждет, посылая всякую всячину нашей культуры в будущее со скоростью улитки, то есть с нашей скоростью. Капсулы времени перемещаются во времени параллельно с нами, с нашей обычной скоростью — секунда за секунду, один день за день. Вот только мы занимаемся своими делами, живем и умираем, тогда как капсулы времени пытаются, как страусы, спрятаться и избегнуть энтропии (не потерять своей структуры).
Строители капсул времени действительно проецируют кое-что вперед в будущее, но в основном это их собственное воображение. Подобно людям, покупающим лотерейные билетики ради недолгой мечты о богатстве, они получают мечту о времени, когда они, хотя и давно умершие, окажутся в центре всеобщего внимания. «Известие международной важности и значения». «Видные деятели со всего мира собираются». Освободите радиоканалы: доктор Торнвелл Джейкобс из Университета Оглторп 1936 г. хочет сделать сообщение.