Можно ли превзойти этот шедевр? В чисто количественном смысле — конечно. В 1973 г. Дэвид Герролд, участвовавший в качестве одного из молодых сценаристов в создании телевизионного сериала «Звездный путь», выпустил роман «Дублированный» (The Man Who Folded Himself), в котором студент колледжа по имени Дэниел получает от загадочного дяди Джима пояс времени вместе с необходимыми инструкциями. Дядя Джим настоятельно рекомендует герою вести дневник, и это очень хорошо, потому что жизнь Дэниела быстро усложняется. Вскоре мы уже с трудом удерживаем в голове список действующих лиц, который стремительно расширяется, как меха аккордеона: Дон, Дайана, Дэнни, Донна, ультра-Дон и тетя Джейн. Все они — один и тот же человек (как будто вы этого не знаете), азартно катающийся на замкнутых темпоральных (временн ы х) американских горках.
Многочисленные вариации на одну и ту же тему. Парадоксы множатся почти так же быстро, как путешественники во времени, но если присмотреться, то парадоксы на самом деле все те же. Существует всего один парадокс, который в разных обстоятельствах рядится в разные одежды. Иногда его называют парадоксом Мюнхгаузена — по Хайнлайну, герой которого Боб Вилсон вытащил, подобно Мюнхгаузену, сам себя за волосы в собственное будущее. Или онтологический парадокс — головоломка бытия и возникновения, известная также как «Кто твой отец?». Люди и предметы (карманные часы, блокноты) существуют без всякого источника или причины. Джейн из «Все вы зомби…» приходится самой себе матерью и отцом, и возникает вопрос: откуда вообще взялись ее гены? Или: в 1935 г. некий американский брокер находит уэллсову машину времени («отполированная слоновая кость и тускло мерцающая латунь»), укрытую пальмовыми листьями в камбоджийских джунглях («земля тайн», что вы хотите). Он нажимает на рычаг и оказывается в 1925 г., где машину как следует полируют и укрывают пальмовыми листьями[186]. Так и складывается ее жизненный цикл: замкнутая временеподобная кривая длиной в десять лет. «Но откуда она взялась первоначально? » — спрашивает брокер у буддиста в желтой рясе. И мудрец объясняет ему, как тупице: «Никакого „первоначально“ никогда не было»[187].
|
|
В некоторых наиболее остроумных петлях времени задействуется чистая информация. «Мистер Бунюэль, у меня есть для вас отличный сюжет». Книга о том, как построить машину времени, появляется из будущего (см. также «Парадокс предопределения»). Попытка изменить события, которые должны произойти, каким-то образом помогает этим событиям произойти. В «Терминаторе» (The Terminator, 1984) киборг-убийца (его играл в тот момент 37-летний бодибилдер Арнольд Шварценеггер, отличавшийся специфическим австрийским акцентом) отправляется назад во времени, чтобы убить женщину, прежде чем она успеет родить человека, которому суждено возглавить будущее движение сопротивления; неудача киборга оставляет после себя побочные последствия, которые делают его создание возможным, и т. д.
В каком-то смысле парадокс предопределения старше путешествий во времени на несколько тысячелетий. Лаий, надеясь отвести от себя проклятие и пророчество о гибели от руки сына, оставляет младенца Эдипа умирать в глуши, но его план срабатывает наоборот и порождает трагедию. Идея самосбывающегося пророчества возникла в глубокой древности, хотя термин этот придуман недавно; в 1948 г. социолог Роберт Мертон использовал его для описания очень знакомого явления: «ложное определение ситуации, которое порождает новое поведение, в результате которого первоначально ложная концепция становится истинной». (К примеру, предупреждение о возможной нехватке бензина вызывает паническую скупку бензина, в результате которой и возникает дефицит.) Люди всегда задумывались, можно ли избежать предначертанной судьбы. Разница в том, что сейчас, в эпоху путешествий во времени, мы спрашиваем себя, можно ли изменить прошлое.
|
|
Все парадоксы представляют собой петли времени, и все они вынуждают нас задуматься о причинности. Может ли следствие предшествовать своей причине? Конечно, нет. И это очевидно. «Причина — это объект, предшествующий другому объекту», — постоянно повторял Давид Юм[188]. Если ребенку делают прививку от кори, а потом у него начинаются судороги, то прививка может быть, а может и не быть причиной этих судорог. Но одно можно сказать наверняка: прививку вызвали не судороги.
Но мы не слишком хорошо разбираемся в причинах. Первым человеком, попытавшимся проанализировать причину и следствие силой разума и оставившим нам отчет о своих трудах, был Аристотель. Он создал многослойную сложность, путавшую всех его последователей. Он различал четыре рода причин, которые можно назвать (со скидкой на невозможность точного перевода через тысячи лет) формообразующими, материальными, деятельными и целевыми. Некоторые из них нам трудно признать причинами. Так, формообразующая причина скульптуры — скульптор, но материальная причина той же скульптуры — мрамор. То и другое необходимо прежде, чем скульптура может появиться. Целевая причина — это цель, ради которой она делается, скажем, ее красота. Если рассматривать хронологически, то целевая причина, судя по всему, появляется потом. Что есть причина взрыва? Динамит? Искра? Грабитель банка? Взлом сейфа? Нашим современникам подобные размышления, как правило, кажутся буквоедством. (С другой стороны, некоторые профессионалы считают словарь Аристотеля прискорбно примитивным. Им не хотелось бы обсуждать причинно-следственные отношения без упоминания имманентности («внутренности», замкнутости в себе), трансцендентности («внешности», за пределами себя), индивидуации, валентности, гибридных причин, вероятностных причин и причинных цепочек.) Так или иначе, полезно помнить, что ничто, если всмотреться внимательно, не имеет одной-единственной ясной и неоспоримой причины.
|
|
Примете ли вы уверение в том, что причина скалы — та же скала мгновением раньше?
«Все рассуждения, касающиеся вопросов факта, основаны, кажется, на отношении причины и следствия », — сказал Юм, но вскоре обнаружил, что рассуждения эти никогда не бывают простыми или определенными. Служит ли солнце причиной нагревания камня? А оскорбление можно считать причиной гнева? Одно можно сказать наверняка: «Причина — это объект, предшествующий другому объекту». Если следствие не обязательно следует из причины, то, может, это вовсе и не причина? Жаркие споры долго отдавались эхом в философских коридорах — и продолжают звучать, несмотря на попытку Бертрана Рассела разрешить этот вопрос в 1913 г. раз и навсегда при помощи современной науки. «Как ни странно, в продвинутых науках, таких как гравитационная астрономия, слово „причина“ вообще не употребляется», — писал он. Так, пора вмешаться философам. «Причина, по которой физика прекратила заниматься поиском причин, заключается в том, что на самом деле никаких причин не существует. Мне кажется, что закон причинности, как и многое из того, что среди философов считается образцовым, представляет собой реликт ушедшей эпохи, уцелевший, подобно монархии, только потому, что его ошибочно считают безвредным».
Рассел имел в виду гиперньютоновский взгляд на физику, описанный столетием раньше Лапласом, — ту самую жесткую (детерминированную) Вселенную, в которой все, что существует, замкнуто в жесткую машинерию физических законов. Лаплас говорил о прошлом как о причине будущего, но если вся машина в целом медленно, но верно движется вперед, то почему мы должны считать, что какая-то конкретная шестеренка или, скажем, рычаг более причинны, чем любая другая деталь? Мы можем, конечно, считать лошадь причиной движения повозки, но это всего лишь предрассудок. Нравится вам это или нет, но лошадь тоже полностью детерминирована. Рассел заметил, что когда физики говорят о своих законах на языке математики, время у них не имеет изначальной направленности. «Физический закон не различает прошлое и будущее[189], — писал он. — Будущее „определяет“ прошлое в точности так же, как прошлое „определяет“ будущее».
«Но, — говорят нам, — прошлое изменить невозможно, тогда как изменить будущее до некоторой степени можно». Такая точка зрения основывается, как мне кажется, на тех же ошибках в отношении причинности, какие я ставлю своей целью устранить. Невозможно сделать прошлое иным, чем оно было, — это правда… Если вы уже знаете, каким было прошлое, то бесполезно, очевидно, желать, чтобы оно было другим. Но вы также не можете сделать будущее не таким, каким оно будет… Если сложилось так, что вы знаете будущее — к примеру, в случае приближающегося затмения, — то столь же бесполезно желать, чтобы оно было иным, как и желать иного прошлого.
И все же, что бы ни говорил Рассел, ученые точно так же, как все остальные, не могут отказаться от причинности. Курение вызывает рак вне зависимости от того, вызывает ли какая-то конкретная сигарета какой-то конкретный рак. Сжигание нефти и газа влечет за собой климатические изменения. Мутация в одном-единственном гене вызывает фенилкетонурию. Коллапс выгоревшей звезды порождает сверхновую. Юм был прав: «Все рассуждения, касающиеся вопросов факта, основаны, кажется, на отношении причины и следствия». Иногда мы больше ни о чем и не говорим. Линии причинности всюду, они бывают длинными и короткими, прочными и не очень, невидимыми, переплетенными и неизбежными. Они все идут в одном направлении, из прошлого в будущее.
Скажем, что однажды в 1811 г. в городе Теплице на северо-западе Богемии человек по имени Людвиг записывает в своей тетради ноту на нотном стане. Однажды вечером в 2011 г. в Бостонском симфоническом зале женщина по имени Рейчел дует в свою валторну и получает измеримый результат: воздух в зале колеблется с преобладающей частотой 444 колебания в секунду (444 Гц). Кто может отрицать, что запись на бумаге вызвала, по крайней мере отчасти, колебания воздуха два столетия спустя? Путь влияния от молекул в Богемии до молекул в воздухе было бы очень непросто рассчитать при помощи законов физики, даже с учетом мифического лапласова «разума, способного осмыслить все взаимодействия» (демона Лапласа). Тем не менее мы видим здесь неразрывную причинную цепь. Цепь если не вещества, то информации.
Объявив представления о причинности реликтами минувшей эпохи, Рассел не положил конец дискуссии на эту тему. Философы и физики не просто продолжают сражаться по поводу причины и следствия, время от времени они добавляют в список новые возможности. В настоящее время темой стала ретропричинность, известная также как обратная, или ретрохрональная причинность, ретроказуальность. Начало этой ветви дискуссии положил, видимо, Майкл Даммит — видный английский логик и философ (и читатель научно-фантастической литературы) — статьей 1954 г. «Может ли следствие предшествовать своей причине?» (Can an Effect Precede Its Cause?), за которой десятью годами позже последовала другая, менее осторожная статья «Реализуя прошлое» (Bringing About the Past). Среди поднятых им вопросов был и такой: предположим, он слышит по радио, что корабль его сына затонул в Атлантике. Он молится Богу, чтобы его сын оказался среди выживших. Не кощунство ли такая просьба — ведь он просит Бога изменить уже свершенное? Или эта молитва функционально идентична высказанной заранее просьбе о том, чтобы плавание для его сына прошло благополучно?
Трудно представить, что может побудить современных философов вопреки всяким прецедентам и традициям всерьез рассматривать возможность того, что следствия, в принципе, могут предшествовать причинам. Стэндфордская философская энциклопедия предлагает такой ответ: путешествия во времени. В самом деле, все парадоксы путешествий во времени, связанные хоть с рождением, хоть со смертью, вырастают из ретропричинности. Следствия разрушают свои причины.
Первый серьезный аргумент против того, что причинный порядок соответствует порядку временн о му, состоит в том, что темпорально обратная причинность возможна в случаях, связанных, к примеру, с путешествиями во времени. Представляется метафизически возможным, что путешественник во времени входит в машину в момент времени t 1, давая таким образом себе возможность выйти из машины в более ранний момент t 0. В самом деле, это кажется номологически (то есть с точки зрения физических законов) возможным, поскольку Гедель доказал, что существуют решения эйнштейновых уравнений поля, разрешающие замкнутые петлеобразные траектории.
Не то чтобы путешествия во времени решали вопрос. «Здесь можно предположить самые разные несогласованности, — предостерегает энциклопедия, — включая противоречие, связанное с изменением того, что уже зафиксировано (изменением прошлого), с одновременной возможностью и невозможностью убить собственных предков, с образованием причинной петли». Храбрые писатели всегда готовы рискнуть противоречием-другим. Филип Дик в романе «Время, назад!» (CounterClock World) заставил часы идти обратно, и то же самое сделал Мартин Эмис в «Стреле времени» (Time’s Arrow).
Мы и правда, кажется, ходим кругами.
«Недавний ренессанс физики кротовых нор ведет к очень тревожному наблюдению», — писал Мэтт Виссер, новозеландский математик и космолог, в 1994 г. в Nuclear Physics B (одной из ответвившихся тропок Nuclear Physics, посвященной «теоретической, феноменологической и экспериментальной физике высоких энергий, квантовой теории поля и статистическим системам»). Очевидно, ренессанс физики кротовых нор был вполне понятен и ярко выражен, несмотря на то что эти предполагаемые туннели сквозь пространство-время на тот момент оставались (и до сих пор остаются) чисто гипотетическими. Тревожное наблюдение сводилось к следующему: «Если проходимые кротовые норы существуют, то их, кажется, можно без большого труда преобразовать в машины времени». Это не просто внушало тревогу. Это внушало сильную тревогу: «Это чрезвычайно тревожное состояние дел заставило Хокинга выдвинуть гипотезу защиты хронологии (порядка течения времени)».
Хокинг — это, конечно, физик из Кембриджа Стивен Хокинг, ставший к тому моменту самым знаменитым из всех живущих ученых (отчасти благодаря отчаянной и драматичной борьбе с неумолимо парализующей мышечной атрофией, продолжающейся уже много лет, а отчасти благодаря своему умению популярно излагать самые запутанные вопросы космологии). Неудивительно, что его внимание привлекли путешествия во времени.
«Гипотеза защиты хронологии» (Chronology Protection Conjecture) — название статьи, написанной им в 1991 г. для Physical Review D. Свою мотивацию Хокинг объяснил следующим образом: «Предполагалось, что продвинутая цивилизация могла бы иметь технологию, позволяющую сворачивать время, так что при этом появлялись бы замкнутые временеподобные кривые, позволяющие путешествовать в прошлое». Кем предполагалось? Армией писателей-фантастов, разумеется, но Хокинг цитирует физика Кипа Торна[190](еще один протеже Уилера) из Калифорнийского института технологии, работавшего вместе со своими аспирантами над «кротовыми норами и машинами времени».
В какой-то момент понятие «достаточно развитой цивилизации» стало фактически термином. К примеру: «Даже если мы, люди, не в состоянии сделать это, под силу ли это достаточно развитой цивилизации?» Это может пригодиться не только писателям-фантастам, но и физикам тоже. Поэтому Торн совместно с Майком Моррисом и Улви Юртсевером написал в 1988 г. в Physical Review Letters: «Мы начинаем с вопроса, позволяют ли законы физики сколь угодно развитой цивилизации создавать и поддерживать кротовые норы для межзвездных путешествий». И это не совпадение, что 26 лет спустя именно Торн выступил в роли исполнительного продюсера и научного консультанта крупнобюджетного фильма 2014 г. «Интерстеллар»[191]. «Можно себе представить, как развитая цивилизация вытягивает кротовую нору из квантовой пены», — писали ученые в статье 1988 г. Кроме того, они включили в статью иллюстрацию с подписью «Пространственно-временная диаграмма преобразования кротовой норы в машину времени». Они рассматривали кротовые норы с подвижными устьями: космический корабль мог бы, в принципе, войти через одно устье и выйти через другое в прошлом. Как и полагается, в заключение они сформулировали парадокс, но на этот раз умирает не дедушка:
Может ли развитое существо измерить кота Шредингера и обнаружить его живым при событии P (схлопнув таким образом его волновую функцию в состояние «жив»), а затем посредством червоточины вернуться во времени и убить кота (схлопнув его волновую функцию в состояние «мертв») до события P?
Этот вопрос авторы оставили без ответа.
Тут вмешался Хокинг. Он проанализировал и физику кротовых нор, и парадоксы («всевозможные логические проблемы, связанные с возможностью изменить историю»). Он рассмотрел возможность избежать возникновения парадоксов «при помощи некоторой модификации концепции свободы воли», но физики не любят разговоров о свободе воли, и Хокинг нашел более удачный подход: предложил, по его же выражению, гипотезу защиты хронологии. Требовалось провести огромное количество вычислений, и когда все они были проделаны, Хокинг окончательно убедился: законы физики должны защитить историю от предполагаемых путешественников во времени. Несмотря на все сказанное Куртом Геделем, они должны запрещать появление замкнутых временеподобных кривых. «Создается впечатление, что существует некое агентство по защите хронологии, — пишет Хокинг в духе фантастического романа, — которое предотвращает появление замкнутых временеподобных кривых и таким образом делает Вселенную безопасной для историков». А в заключение он гордо заявляет — и в Physical Review это сходит Хокингу с рук, — что у него есть не только теория. У него есть «доказательства»:
Сильным экспериментальным свидетельством в пользу этой гипотезы служит тот факт, что наш мир не наводнен ордами туристов из будущего.
Хокинг — один из тех физиков, кто понимает, что путешествия во времени невозможны, но понимает также, что поговорить о них приятно и интересно. Он указывает, что все мы путешествуем сквозь время со скоростью одна секунда в секунду. Он описывает черные дыры как машины времени, напоминая, что гравитация локально замедляет ход времени. И он часто рассказывает историю вечеринки, которую устроил для путешественников во времени — и приглашения разослал после назначенного срока: «Я долго сидел там, но никто так и не явился».
На самом деле гипотеза защиты хронологии витала в воздухе задолго до того, как Стивен Хокинг дал ей название. Рэй Брэдбери, к примеру, привел ее в своем рассказе 1952 г. о путешествующих во времени охотниках на динозавров: «Время не допускает подобного беспорядка — чтобы человек встретился с самим собой. Когда возникает угроза такой встречи, время отступает в сторону. Как самолет, угодивший в воздушную яму». Обратите внимание, что время здесь одушевляется: время не допускает, и время отступает в сторону. Дуглас Адамс предложил собственную версию: «Парадоксы — это всего лишь шрамы. Время и пространство залечивают раны вокруг них, и люди просто помнят настолько осмысленную версию событий, насколько им нужно».
Наверное, все это кажется немного волшебным. Ученые же предпочитают законы физики. Гедель считал, что жесткая, свободная от парадоксов Вселенная — просто вопрос логики. «Путешествия во времени возможны, но ни одному человеку никогда не удастся убить свое прошлое „я“, — сказал он одному молодому гостю в 1972 г.[192]— На априорные условия часто не обращают внимания. Логика — мощный инструмент». В какой-то момент защита хронологии стала частью базовых правил игры. Мало того, она превратилась в клише. В рассказе 2008 г. The Region of Unlikeness («Область неподобия») Ривка Галхен может уже вводить все эти условия, не задавая вопросов:
Писатели-фантасты пришли к аналогичным решениям парадокса дедушки: внуков-убийц непременно что-нибудь останавливает — неисправные пистолеты, скользкие банановые шкурки, их собственная совесть, — прежде чем это невозможное деяние осуществится.
Область неподобия — это из Августина: «Я ощущал себя далеко от Тебя, в области неподобия» — in regione dissimilitudinis. Он не до конца реален, как и все мы, привязанные ко времени и пространству. «Я созерцал иные вещи ниже Тебя, и я видел, что они и не до конца есть, и их не до конца нет». Помните, Бог — это вечность, а мы не вечны, к большому нашему сожалению.
Рассказчица Галхен заводит дружбу с двумя мужчинами постарше, философами или, может быть, учеными, там все довольно неопределенно. Отношения описываются не слишком конкретно. Рассказчица и себя ощущает какой-то не слишком конкретной. Мужчины говорят загадками. «О, время покажет», — говорит один из них. И еще: «Время — наша трагедия, субстанция, сквозь которую нам приходится брести, когда мы пытаемся приблизиться к Богу». На некоторое время оба исчезают из ее жизни. Она просматривает страницы газет с некрологами. В ее почтовом ящике загадочным образом появляется конверт — диаграмма, бильярдные шары, уравнения. Она вспоминает старый каламбур: «Время летит как стрела [time flies like an arrow], а плодовые мушки любят банан [fruit flies like a banana[193]]». Кое-что проясняется: все действующие лица в этом рассказе многое знают о путешествиях во времени. Судьбоносная петля времени — обычный парадокс — начинает проявляться в тенях. Объясняются некоторые правила: «Вопреки популярным фильмам, путешествие в прошлое не изменяет будущего, или, скорее, будущее уже было изменено, или, скорее, все было намного сложнее». Судьба, кажется, мягко тянет ее куда-то. Может ли человек противиться судьбе? Посмотрите, что произошло с Лаием[194]. Остается только сказать: «Очевидно, правила, которым подчиняется наш мир, по-прежнему недоступны нашему воображению».
Начинаем сначала. Женщина стоит на краю «пирса» — открытой наблюдательной платформы в аэропорту Орли (la grande jetée d’Orly) над морем бетона, на котором отдыхают огромные металлические лайнеры, устремленные, как стрелы, в будущее. Бледное солнце на угольно-сером небе. Мы слышим рев реактивных двигателей, призрачный хор, бормотание голосов. Женщина почти улыбается, когда ветер ерошит ей волосы. Ребенок держится за ограждение, разглядывая самолеты в теплый воскресный денек. Он видит, как женщина в ужасе поднимает руки к лицу, и видит еще краем глаза размытое пятно падающего тела. Позже он понял, что видел смерть человека, объясняет рассказчик. Вскоре после этого начинается Третья мировая война. Ядерный апокалипсис разрушает Париж, да и остальной мир тоже.
Это «Взлетная полоса» (La jetée) — фильм 1962 г., снятый Крисом Маркером (настоящее имя Кристиан-Франсуа Буш-Вильнев). Он родился в 1921 г., изучал философию, сражался во французском Сопротивлении, а затем стал кочующим журналистом и фотографом[195]. Маркер редко позволял фотографировать себя без маски и прожил 91 год. В 1950-е, после того как он поработал с Аленом Рене над его документальным фильмом про Холокост «Ночь и туман» (Night and Fog), Рене сказал: «Время от времени высказывается мнение, и не без некоторых оснований, что Маркер мог бы оказаться инопланетянином. Он выглядит как человек, но он вполне мог бы быть из будущего или с другой планеты». Маркер называл «Взлетную полосу» фотоновеллой: фильм составлен из сменяющих одна другую фотографий, выцветающих и наплывающих друг на друга, сдвигающих точку зрения и создающих, как выразился один критик, «иллюзию пространственно-временного континуума». Нам сообщают, что это история человека, несущего на себе отметину детских воспоминаний. Внезапный рев двигателя, жест женщины, изломанное тело — и крики толпы на взлетке, затуманенной страхом. Это воспоминание — и след от него — делают человека подходящим кандидатом на путешествие во времени.
Теперь мир мертв и радиоактивен. Разрушенные церкви, усеянные воронками улицы. Уцелевшие живут в туннелях и катакомбах под дворцом Шайо. Несколько человек управляют заключенными в лагере. Все в отчаянии. Единственная надежда — найти эмиссара и отправить его в прошлое. Пространство было недоступно. Единственная связь со средствами выживания проходила сквозь время. Создать петлю во времени — а затем, кто знает, удастся, может быть, добраться до пищи, медикаментов, источников энергии. Ученые в лагере проводят жестокие эксперименты. Они используют одного заключенного за другим, доводят их до безумия или смерти, пока не доходят до безымянного человека, «историю которого мы рассказываем». От других этого человека отличает одержимость прошлым — одним конкретным образом из прошлого. Если бы они могли вообразить себе или увидеть во сне другое время, то, возможно, могли бы вновь войти в него. Лагерная полиция следила даже за снами заключенных. Смысл сказанного в том, что для путешествий во времени нужны люди с богатым воображением: эта идея вновь и вновь возникает в литературе, вспомним хотя бы «Меж двух времен» Джека Финнея. Путешествие во времени начинается в сознании. Здесь, во «Взлетной полосе», речь идет не просто о переносе, но о выживании. Человеческое сознание только мешает. Проснуться в другом времени означает родиться второй раз, уже взрослым. Шок может оказаться слишком сильным.
Он лежит в койке. На глазах маска с электродами. Через большую иглу в его вены поступают лекарства, и постоянно звучат голоса, что-то шепчущие по-немецки. Он страдает. Они продолжают. На десятый день из него начинают сочиться образы, как признания. Довоенное утро. Довоенная спальня — реальная спальня. Реальные дети. Реальные птицы. Реальные кошки. Реальные могилы. На шестнадцатый день он оказывается на пирсе в Орли. Пустом.
Иногда он видит женщину, возможно, ту самую, которую ищет. Она стоит на пирсе или ведет машину и улыбается. Безголовое тело высечено на рухнувшем камне. Это образы мира, где нет времени. Он выходит из транса, но экспериментаторы отправляют его обратно.
На этот раз он рядом с ней, он говорит с ней. Она здоровается с ним без удивления. У них нет ни планов, ни воспоминаний. Время просто выстраивается вокруг них, единственные их вехи — настроение момента и отметки на стенах. Они осматривают какой-то музей естественной истории, наполненный животными из других времен. Он для нее — человек-загадка. Он периодически исчезает и носит забавное ожерелье с армейскими жетонами предстоящей войны. Она называет его своим Призраком. Ему приходит в голову, что в его мире и его времени она уже мертва.
Многие из тех, кто смотрит «Взлетную полосу», ничего заранее не зная об этом фильме, не сознают, что видят перед собой ряд неподвижных образов. Затем, через 20 минут после начала фильма, спящая женщина с рассыпанными по подушке волосами открывает глаза, смотрит прямо на зрителя, делает вздох и моргает. Время судорожно вздрагивает — и ненадолго становится реальным. Застывшие образы были вне времени — кристаллизованные воспоминания. Возможно, память и есть цель путешественника во времени. Маркер однажды сказал: «Я посвятил бы свою жизнь попыткам понять функцию запоминания, которая не противоположна забыванию, но является другой его стороной». А еще он любил цитировать Джорджа Стайнера[196]: «Нами правит не прошлое, а образ прошлого». Название фильма (Jetée) — тоже своеобразный каламбур: это слово созвучно французскому j’étais (« я был»).
Герой (если, конечно, это и правда герой) выполняет миссию не по своей воле. Его хозяева посылают его не только в прошлое, но затем и в будущее тоже. Человечество выжило, поэтому, скрыв глаза за солнечными очками милитаристского вида, он умоляет людей сделать все необходимое, чтобы обеспечить их собственное существование. Они должны помочь, говорит он. Они должны: их собственное существование это доказывает. Опять парадокс. Рассказчик говорит: «Этот софизм принимали за замаскированную судьбу». Когда он возвращается в прошлое (а мы знаем, что он должен вернуться) — что-то внутри, воспоминание о дважды пережитом отрезке времени, — местом его назначения становится аэропорт Орли. Воскресенье. Он знает, что женщина должна быть на конце пирса. Ветер ерошит ее волосы. Она почти улыбается. Он бежит к ней, и ему приходит в голову, что где-то здесь держится за перила ребенок, которым он был когда-то. К нему приходит понимание. On ne s’évadait pas du Temps — невозможно убежать от времени. Будущее пришло за ним сюда. И лишь в последнее мгновение он понимает, чью смерть видел ребенком.
Что есть время?
Почему это так трудно — так унизительно трудно — сфокусировать свой разум на понятии времени и удерживать последнее в фокусе на предмет обстоятельного изучения? Сколько усилий, сколько возни, какая угнетающая усталость!
Владимир Набоков (1969)
Люди постоянно спрашивают, что такое время, как будто верная комбинация слов способна сдвинуть засов и впустить солнечный свет. Мы жаждем получить определение в стиле афоризма, идеальную эпиграмму. Время — это «ландшафт опыта», говорит Дэниел Бурстин[197]. «Время есть только память в процессе ее творения», — считает Набоков. «Время — то, что происходит, когда ничего не происходит», — утверждает Ричард Фейнман. «Время — это способ, при помощи которого природа не позволяет всем событиям происходить одновременно», — полагают Джонни Уилер или Вуди Аллен. А Мартин Хайдеггер заявляет: «Время не существует»[198].
Что есть время? «Время» — это слово. Слово это означает что-то или нечто, но удивительно часто разговор отклоняется от темы, когда люди забывают, говорят ли они о слове или о вещах, которые это слово обозначает. Пятьсот лет словарей породили веру в то, что каждое слово должно иметь определение, так что же такое время? Словарь английского языка «Американское наследие» (American Heritage Dictionary of the English Language), пятое издание, приводит следующее определение: A nonspatial continuum in which events occur in apparently irreversible succession from the past through the present to the future («Непространственный континуум, в котором события происходят в очевидно необратимой последовательности от прошлого через настоящее к будущему»). Над этими 20 словами работал целый комитет лексикографов, и эти ученые, должно быть, спорили по поводу почти каждого слова. Непространственный? Вы не найдете этого слова в этом же словаре, но хорошо, время — это не пространство, договорились. Континуум? Предполагается, что время — континуум, но можем ли мы сказать это наверняка? Выражение «очевидно необратимой» кажется пограничным. Чувствуется, что нам пытаются сообщить нечто, что, как надеются авторы, мы и так уже знаем. И задача здесь ставится не столько сообщить нам какую-то информацию, сколько ввести некую дисциплину и предостеречь о необходимости соблюдать осторожность.