это в значительной степени выдумки, переработки, сдвинутые повествования, упрощения, искажения, замены лиц фотографиями и т. п. Более того, нет никаких причин полагать, что первоначальное впечатление существует нетронутым где-то у нас в головах. Мы не владеем прошлым, даже тем, что минуло лишь несколько мгновений назад, и это едва ли повод для сожалений, поскольку это сильно затруднило бы нам восприятие настоящего.
Кроме того, здесь участвует процесс, дополнительный к забыванию, — еще-не-знание. Даже всезнающий читатель помнит еще-не-знание, иначе в чем удовольствие? Неважно, сколько раз мы перечитываем книгу, мы жаждем прошлого незнания, сомневаемся в будущем или читаем без предвкушения, без разочарования, без тревоги и удивления — всего комплекса человеческих эмоций, зависящих от времени и забывания. В набоковской «Аде» кто-то (всезнающий автор или его забывчивый рассказчик) говорит о героях: «Время обвело их вокруг пальца, заставив одного задать запомнившийся вопрос, заставив другую дать забытый ответ». Они силятся «выразить нечто, влачившее до выражения лишь сумеречное существование (а то и вовсе никакого не имевшее, оставаясь иллюзией попятной тени этого неотвратимо зреющего выражения)». Время всех нас обводит вокруг пальца, даже педантичных читателей с машинами времени.
Так что даже в книге, как в жизни, финал — всего лишь уловка. Кому-то нужно создать его. Именно автор берет на себя функцию Бога и по мере того как нарратологические варианты становятся все более запутанными, усложняются и вызовы, связанные со строительством мира. «Писательство чрезвычайно сложная работа, — говорит Жозе Сарамаго[218], — это огромная ответственность, достаточно вспомнить об изнуряющей работе, необходимой для организации событий в хронологическом порядке: сначала это, потом то, или, если это представляется более удобным для достижения нужного эффекта, сегодняшние события помещаются впереди вчерашнего эпизода, и прочая не менее рискованная акробатика, с прошлым обращаются так, как если бы оно было новым, к настоящему — как к непрерывному процессу без всякого „сейчас“ или завершения». В свою очередь, читатели — и кинозрители — становятся все более квалифицированными, узнают стандартные ходы и приемы. Мы стоим на плечах всех путешественников во времени, действовавших прежде.
|
|
Вот человек с машиной времени. Может быть, мне лучше сказать «человек в машине времени». Его зовут Чарльз Ю. Он рассказывает нам, что работает в индустрии путешествий во времени. Он зарабатывает на жизнь тем, что ремонтирует машины времени. Он не ученый — всего лишь механик. «Точнее, — говорит он, — я сертифицированный сетевой механик по ремонту персональных хронограмматических экипажей T-класса». В настоящий момент (весьма проблемное выражение в этой книге) он живет в одном таком экипаже — любительском устройстве для путешествий во времени TM-31,
построенном по архитектуре на основе прикладной темпоралингвистики, позволяющем свободную навигацию в пределах отображенной среды, такой как, к примеру, пространство литературного произведения и, в частности, вселенная научной фантастики.
Иными словами, мы находимся в книге. Это пространство литературы, целая вселенная. «Ты в нее попадаешь. Нажимаешь какие-то кнопки. Она перемещает тебя в другие места, в другие времена. Нажмите на этот переключатель, чтобы попасть в прошлое, потяните за этот рычаг, чтобы попасть в будущее. Потом выбираешься наружу и надеешься, что мир изменился». Да, мы давно уже знаем об этом все. И здесь тоже можно ожидать возникновения парадоксов.
|
|
Чарльза можно, пожалуй, назвать неудачником. Его главные компаньоны — компьютер UI с личностной оболочкой по имени МИВВИ (сексапильная программа с проблемами самооценки) и «что-то вроде пса» по кличке Эд. Пса этого «выкинули из какого-то космического вестерна». Выкинули в ретконе — это постпостмодернистский нарратологический термин, сокращение от retroactive continuity (ретроактивная непрерывность): переписывание общей истории выдуманного мира постфактум. На самом деле Эда не существует, хотя он издает сильный запах и лижет Чарльзу лицо. «Такая вот странная закавыка бытия, нарушающая все законы сохранения, — столько привязанности в этом позабытом всеми и никогда не существовавшем создании… Ну и слюней тоже». Очевидно, мы должны просто принять этот факт как данность. Чарльз принимает. Его работа предполагает одиночество: «Среди ремонтников много таких, кто тайком пытается накропать роман». По странному совпадению книга, которую мы читаем, — это первый роман автора по имени Чарльз Ю, и называется он «Как выжить в НФ-вселенной» (How to Live Safely in a Science Fictional Universe).
Жизнь в машине времени формирует у Чарльза необычный взгляд на мир. Иногда он чувствует, что существует в определенном грамматическом времени: настоящем неопределенном. Это своего рода тюрьма, и это вовсе не сейчас. «Во всяком случае, что мне нужно от сейчас? Мне кажется, сейчас сильно переоценивают. Для меня, по крайней мере, сейчас не слишком подходит». Хронологическая жизнь — когда все просто движутся вперед, глядя при этом назад, — уже не в моде. «Это, по существу, ложь. Поэтому я больше так не делаю».
|
|
Поэтому Чарльз спит один, в «одном и том же укромном закутке пространства-времени». Это самая бессобытийная точка хронопотока, которую ему удалось найти, серая дата без числа и названия, и здесь он чувствует себя в безопасности. У него есть собственный мини-генератор квантовых туннелей, при помощи которого можно заглядывать в другие Вселенные. Иногда ему приходится объяснять жизненные факты своим клиентам — тем, кто арендует капсулу, чтобы вернуться и изменить историю, или тем, кто тоже арендует капсулу, но боится случайно изменить историю: «Мол, я отправлюсь в прошлое, а там бабочка как-нибудь не так махнет крылышками и так далее — и мировая война, и все такое, и я не рожусь и вообще». Правила таковы, что историю изменить невозможно. Люди обычно не хотят этого слышать, но изменить прошлое никому не под силу.
У вас просто не получится — не настолько важна наша роль в структуре мироздания… Слишком много всяких факторов и переменных. Время не течет ровно и однородно, и оно не стоячее озеро с безмятежной гладью, навеки запечатлевающей мельчайшую рябь от нашего пребывания на ней. Время — тягучая, густая масса, мгновенно затягивающая любой разрыв, любое возмущение в своей структуре, не оставляя практически никаких следов.
Чарльз усвоил и еще кое-какие правила. Если ты вдруг замечаешь самого себя, выходящего из машины времени, сразу бери руки в ноги и уматывай оттуда как можно быстрее. Из встречи с самим собой не может получиться ничего хорошего. Старайся никогда не заниматься сексом с человеком, который может оказаться родственником. («Один мой знакомый вообще теперь своя сестра».) Перед вами метанарратив XXI века: петляющий, рекурсивный, автореферентный (самоссылающийся) в n -й степени. Настоящая наука («настоящая» наука) смешивается в нем с научно-фантастической наукой, которая представляет собой одновременно и пародию на настоящую науку, и настоящую науку научной фантастики. Если вы понимаете, о чем я. Пример: «Ни действующее лицо, ни даже сам рассказчик в общем случае не способен понять, действительно ли он пребывает внутри повествования, ведущегося в прошедшем времени, либо остается в настоящем (насколько оно настоящее — вопрос другой) и лишь воспроизводит прошлое».
Превыше всего Чарльз тоскует по отцу — по отцу, который научил его всему, что касается путешествий во времени и часто говорил что-нибудь вроде: «Сегодня мы отправимся в пространство Минковского». Чарльз уважает и любит отца в своей памяти. Если подумать, то чуть ли не все путешествия во времени представляют собой поиск родителей. В фильме «Назад в будущее»[219]Марти МакФлаю[220]нужно выяснить прошлое своих родителей. В этом его судьба. Да и в фильме «Терминатор» весь сюжет крутится вокруг того, чтобы найти (убить, защитить) мать, хотя герои там куда меньше говорят о своих чувствах. «Кому не хотелось бы вернуться во времени и встретить своих родителей до того, как они стали их родителями? — спрашивает Уильям Бойд в романе „Ласка“ (Sweet Caress, 2015). — Прежде чем „мама“ и „папа“ превратили их в персонажей домашнего мифа». Мы переживаем детство по-разному — когда мы реально дети, оно одно, а когда мы заново переживаем его в памяти — другое. А когда мы сами становимся родителями, то иногда заново открываем и собственных родителей, и собственное детство, как будто в первый раз. Вообще этот механизм — самое близкое к машине времени, что нам доступно.
«Как можно отличить настоящее от прошлого? — Отец Чарльза говорит, что это ключевой вопрос путешествий во времени. — Как удается нам двигать бесконечно малое окно настоящего через видоискатель с такой постоянной скоростью?» Это, кстати говоря, может оказаться ключевым вопросом и сознания тоже. Как мы строим собственное «я»? Может ли память существовать без сознания? Очевидно, нет. Или, очевидно, зависит от того, что вы подразумеваете под памятью. Крыса научается проходить лабиринт — запоминает ли она этот лабиринт? Если память — это сохранение информации, то памятью обладает даже наименее сознательный из организмов. И компьютеры, память которых мы измеряем в байтах. И надгробие. Но если память — это акт вспоминания, акт памятования, то это подразумевает способность удерживать в сознании два конструкта, один из которых представляет настоящее, а другой — прошлое, и сравнивать их между собой. Как мы научились отличать воспоминание от текущего опыта? Когда что-то не срабатывает и мы переживаем настоящее так, словно это было воспоминание, то называем случившееся дежавю. Рассматривая дежавю — будь то иллюзия или патология, — можно лишь изумляться этому привычному явлению — памяти.
Может ли сознание существовать без памяти? «Мы суть наша память, — сказал Борхес, — миражный музей отголосков, груда битых зеркал».
Наше сознание изобретает концепцию времени вновь и вновь, выводя ее из памяти и экстраполируя из перемен. А время неотделимо от нашего осознания себя. Как и автор, мы строим собственное повествование, выстраиваем сцены в правдоподобном порядке, делаем выводы о причинах и следствиях. Чарльзова программа-компаньон объясняет: «Эта книга — нечто такое же ненастоящее, как само понятие „настоящее“. Но ненастоящее не значит „нереальное“, „несуществующее“. Она так же реальна, как и все в этом НФ-мире. Так же реальна, как ты сам. Лестница в доме, выстроенном фирмой „Эшер и сыновья“».
Вы упорядочиваете срезы своей жизни. Редактируете пленку прямо в процессе записи. «Мозгу приходится идти на разные ухищрения, чтобы домысливать остальное, чтобы жить во времени», — говорит программа-компаньон. Путешествия во времени добавляют скорости и мощи обычному процессу формирования сознания.
Столетием раньше, когда рассказывание историй казалось более простым занятием, а Э. М. Форстер считал, что в каждом романе непременно присутствуют часы, он придумал историю о будущем. «Вообразите, если сможете, — писал он в 1909 г., — маленькую комнатку шестиугольной формы». В центре этой комнаты стоит кресло. В кресле сидит женщина — «бесформенная спеленутая туша… с лицом серым, как плесень». Она находится в счастливом плену и снабжена всеми современными удобствами:
Кнопками и выключателями были утыканы все стены — кнопки для получения еды, одежды, для включения музыки. Если нажать вот на эту, из-под пола поднимется мраморная (из искусственного мрамора) ванна, наполненная до краев горячей дезодорированной водой. Для холодной ванны — другая кнопка. Кнопка для получения литературы и, разумеется, множество кнопок для общения с друзьями. В этой комнате, совершенно пустой, можно было получить все что угодно.
Его современники в большинстве своем по-прежнему были оптимистами и видели прогресс в развитии техники. Так должно было оставаться еще целое поколение, но Форстер в странном рассказе «Машина останавливается» (The Machine Stops) показал мрачную перспективу. Позже он признавался, что это была «реакция на одно из ранних описаний райской жизни у Герберта Уэллса». Некий неназванный апокалипсис, случившийся, как нам намекают, по вине людей, загнал человечество под землю, где люди теперь живут в одиночестве в камерах. Они превзошли свою природу и отказались от нее. Все их потребности и желания выполняет глобальный аппарат, именуемый машиной. Машина заботится о людях, и она же — если бы они только знали — является их тюремщиком.
Вокруг нее — наверху, внизу, со всех сторон — непрерывно гудела машина, но она не замечала этого гула: с рождения он стоял у нее в ушах. И Земля гудела, вращаясь в безмолвном пространстве, поворачивая ее то к невидимому Солнцу, то к невидимым звездам.
Назревает второй апокалипсис (название рассказа выдает его природу), но большинство людей этого не замечают. Только один человек понимает, что люди, по существу, находятся в заключении. «Ты ведь знаешь, что мы утратили чувство пространства, — говорит он. — Мы говорим „пространство исчезло“, на самом же деле исчезло не пространство, а только наше восприятие его. Мы утратили часть самих себя».
Эпоха литературы миновала. Остается только одна книга, «Книга машины». Сама машина — это коммуникационная система. У нее есть «нервные центры». Она децентрализована и всесильна. Человечество поклоняется ей. «Через нее мы говорим друг с другом, через нее мы видим друг друга, в ней мы влачим свое существование».
Ничего не напоминает?
Нынче
Мы давно миновали конец века, когда время в первый раз искривилось, изогнулось, скользнуло, скакнуло вперед и назад — и при этом продолжало катиться по-прежнему. Сегодня мы знаем все это, наши мысли путешествуют со скоростью твита, а наши 140 символов заняты поисками абзаца. Мы — пост-история. Мы — пост-загадка.
Али Смит (2012)
Зачем нам нужны путешествия во времени, если мы уже путешествуем в пространстве так далеко и быстро? Ради истории. Ради загадки. Ради ностальгии. Ради надежды. Чтобы испытать свои возможности и исследовать воспоминания. Чтобы побороть сожаление о жизни, которую мы прожили, о нашей единственной жизни, одномерной, от начала до конца.
Уэллсова «Машина времени» отразила поворот дороги, серьезное изменение во взаимоотношениях человека со временем. Новые технологии и идеи усиливали друг друга: электрический телеграф, паровоз и железная дорога, наука о Земле Лайеля и наука о жизни Дарвина, рождение археологии из собирательства антикварных диковинок и наконец совершенствование часов. Когда XIX столетие сменилось XX, ученые и философы были готовы воспринимать время по-новому. К этому были готовы и мы все. В культуре расцвели путешествия во времени, его петли, изгибы и парадоксы. Все мы эксперты по времени, все мы его ревностные поклонники. Для нас время летит. Мы теперь все знаем, а наши мысли, как полуиронично замечает Али Смит, путешествуют со скоростью твита. Мы путешественники во времени и движемся в собственное будущее. Мы властелины времени.
В настоящее время начался новый темпоральный сдвиг, скрытый на самом видном месте.
Люди, наиболее погруженные в продвинутые технологии связи, считают само собой разумеющейся свою постоянную связь с другими людьми: они привычно носят с собой мобильные телефоны и заполняют каналы связи отчетами о своем состоянии, слухами и бесполезной информацией сомнительной достоверности. Они, то есть мы, занимают новое место, или обитают в новой среде (никуда не деться от неуклюжих словесных конструкций). По одну сторону находится виртуальное, связное, скоростное царство, именуемое по-разному: киберпространство, интернет, онлайн-мир или просто сеть. По другую сторону — все остальное, прежняя среда обитания, реальный мир. Можно было бы сказать, что мы живем одновременно в двух непохожих формах общества и жизни[221]. Киберпространство — другая страна. А время? Время там течет по-другому.
Прежде общение волей-неволей происходило в настоящем. Вы говорите, я слушаю. Ваше «сейчас» — это и мое «сейчас». Хотя Эйнштейн показал, что одновременность — лишь иллюзия, здесь важна скорость сигнала, а свету требуется время, чтобы пройти от улыбки одного человека до глаза другого, — все же в основном человеческое взаимодействие представляло собой смесь всех имеющихся в грамматике вариантов настоящего времени. Но письменное слово расщепило время: ваше настоящее стало моим прошлым или мое будущее — вашим настоящим. Даже простая отметка краской на стене пещеры уже позволяла асинхронную коммуникацию. Телефоны принесли нам новую одновременность, протянув настоящее через разделяющее пространство. Голосовая почта создала новые возможности для сдвига времени. Мессенджеры вновь сделали обмен мгновенным. Так и идет. Устройства, проводные и беспроводные, все время посылают сообщения и все время слушают. Постоянное пребывание на связи вызывает спутанность времени. Невозможно отличить краткое повторение пройденного от приквела. Отметки о времени сообщений приходится изучать как знаки на кофейной гуще. Звучащая в наушниках запись кажется более важной и срочной, чем с трудом пробивающиеся в сознание внешние голоса. Река информации образует «ленту», или «временн у ю шкалу»: «Ты у меня в ленте», «Я слышал это в ленте» — но последовательность сообщений в ней произвольна. Хронологическому их порядку едва ли можно доверять. Прошлое, настоящее, будущее ходят кругами и сталкиваются между собой, как игрушечные машинки в аттракционе отвлекающих факторов. Если расстояние отделяет гром от порождающей его молнии, то киберпространство вновь соединяет их.
Темная ночь, гроза. Молодая женщина бродит по заколоченному дому и фотографирует. Она не обращает внимания на объявление на стене: «Внимание! Не входить! Опасность обрушения!». Из-под облезающих обоев появляются буквы, нацарапанные на стене под ними. «Будь осторожна…» Она отдирает от стены еще кусок обоев. Надпись продолжается. «О, и нагнись!» — читает она.
«Правда, нагнись!»
«Салли Спэрроу, нагнись сейчас же».
Салли Спэрроу (а зовут женщину именно так) нагибается как раз вовремя, чтобы брошенный предмет не попал в нее, а разбил окно позади. Очевидно, мы имеем дело со случаем асинхронной коммуникации.
Это Лондон, год 2007-й, и надпись на стене подписана: «С любовью, Доктор (1969)». Вы, зритель, знаете, что Доктор — главный герой длинного и многократно возрождавшегося в разных обличиях телевизионного сериала «Доктор Кто». Эта программа впервые появилась на BBC в 1963 г., а вдохновение ее создатели черпали отчасти из «Машины времени» — не столько из книги Уэллса, сколько из вышедшего три года назад фильма Джорджа Пала. Доктор — уцелевший представитель древней инопланетной расы властелинов времени. Он путешествует во времени и пространстве в машине под названием TARDIS, которая по причинам, понятным только самым преданным поклонникам сериала, имеет постоянную внешнюю форму и выглядит как британская полицейская телефонная будка XX века. Хотя Доктор — инопланетянин из далекой-далекой системы и в его распоряжении вся Вселенная, все его путешествия концентрируются вокруг Земли, а его приключения во времени напоминают исторический туризм в стиле волшебного амулета Э. Несбит и машины WABAC Мистера Пибоди. Он встречается с Наполеоном, Шекспиром, Линкольном, Кублай-ханом, Марко Поло и многими английскими королями и королевами. Он обменивается опытом с Эйнштейном. Он обнаруживает у себя темпорального «зайца» по имени Герберт, на визитке которого надписано имя Г. Дж. Уэллс. Путешествия во времени, показанные в «Докторе Кто», — всегда прекрасный повод для шуток. Но иногда на передний план выходят проблемы и парадоксы таких путешествий — и нигде они не проявились более ярко, более остроумно, чем в истории Салли Спэрроу (эпизод под названием «Не моргай» (Blink), автор сценария Стивен Моффат, вышел в 2007 г.).
Ошеломленная надписью на стене, Салли вновь приходит в заброшенный дом с подругой по имени Кати Найтингейл. Салли, по ее словам, обожает старинные вещи[222]. Мы уже знаем, что старые дома буквально пропитаны путешествиями во времени. Кати бродит по дому где-то за кадром. Раздается звонок в дверь. Салли открывает. Молодой человек вручает ей письмо от своей покойной бабушки Кати Найтингейл: «Моя дорогая Салли Спэрроу. Если мой внук сделал то, что обещает мне сделать, значит, когда ты читаешь эти слова, с момента нашего с тобой последнего разговора прошло несколько минут — для тебя. Для меня прошло более 60 лет».
Нам — и зрителям, и Салли — предстоит решить загадку. Мы получаем подсказки. Вокруг полно чудовищ. Их жертвы рискуют перенестись в прошлое, волей-неволей, без шанса на возвращение.
Если бы вы оказались заперты в прошлом, как бы вы связались с будущим? В общем случае можно сказать, мы все заперты в прошлом и все стараемся связаться с будущим при помощи книг, эпитафий, капсул времени и прочего. Но нам редко требуется отправить сообщение конкретному будущему человеку в конкретный будущий момент времени. Письмо с доставкой доверенным курьером могло бы, в принципе, сработать, как и надпись на стене старого дома. В фильме Терри Гиллиама 1995 г. Twelve Monkeys («Двенадцать обезьян»), вольном ремейке «Взлетной полосы», путешественник во времени поневоле, которого играет Брюс Уиллис, набирает загадочный телефонный номер и оставляет сообщение на голосовой почте. Все это средства односторонней коммуникации. Можно ли придумать что-нибудь получше?
Ларри, брат Кати, работает в магазине DVD — то есть он специалист по конкретным короткоживущим носителям информации («новые, подержанные и редкие»). Взгляд выхватывает в кадре экран телевизора и изображение на нем. На многих кадрах видно лицо мужчины, в котором поклонники сериала легко узнают Доктора. Почему его показывают по телевидению? Кажется, он хочет сказать что-то важное. «Не моргай!», к примеру. Он говорит несвязными фрагментами. Слышно, как он объясняет что-то в традиции путешественников во времени: «Люди не понимают время. Время — это совсем не то, что вы думаете».
Ларри нашел записи с этим человеком в забытой стойке на 17 разных DVD-дисках. «Всегда спрятано, всегда тайна, — говорит он Салли. — Как какой-то призрачный дополнительный диск». Иногда у Ларри возникает ощущение, что он слышит лишь половину какого-то разговора, реплики одного из участников.
Вновь появляется экран телевизора. Доктор, судя по всему, отвечает на самый важный вопрос. «Люди полагают, что время — это прямой путь от причины к следствию, — объясняет он, — но на самом деле с нелинейной, несубъективной точки зрения оно больше похоже на большой шар неустойчивого… туда-сюда… вперед-назад… чего-то».
«Начало хорошее, в этом предложении», — саркастически замечает Салли (кому из нас не приходилось разговаривать с телевизором?).
Доктор на экране отвечает: «Ну да, потом оно куда-то от меня убежало».
Салли: О’кей, как странно это звучит. Как будто вы можете меня слышать.
Доктор: Ну да, я действительно слышу вас.
В этом месте в разговоре начинаются осложнения. Доктор должен убедить Салли (и нас), что он путешественник во времени, что он оказался лишен своей машины времени (голубой телефонной будки) и заброшен в 1969 г., что он пытался отправлять свои сообщения через старый дом и использовать людей-долгожителей в качестве курьеров и что теперь они говорят друг с другом посредством записи, скрытой на 17 DVD-дисках, которые (все 17) имеются у нее в 2007 г. До этого Ларри много раз слышал запись этого разговора или, вернее, его части с репликами Доктора. Для него все это предопределено: биты информации, нанесенные лазерной гравировкой на пластиковый диск. Теперь же наконец он слышит стереофоническую версию. Салли говорит с экраном, Доктор говорит с экрана, а Ларри все это записывает.
Салли: Я этот кусок уже видела.
Доктор: Вполне возможно.
Салли: 1969 год, вы оттуда говорите?
Доктор: Боюсь, что да.
Салли: Но вы отвечаете мне. Вы не можете знать наверняка, что я собираюсь сказать, за сорок лет до того, как я это говорю.
Доктор [педантично]: За тридцать восемь.
Как такое возможно? Рассмотрим правила путешествий во времени. Салли права: он не может ее слышать. Это иллюзия. На самом деле все просто, объясняет он. В его распоряжении имеется стенограмма всего разговора целиком, и он читает свои реплики, как актер[223].
Салли: Откуда у вас может быть копия полной стенограммы? Она еще только пишется!
Доктор: Я вам говорил. Я путешественник во времени. Я получил ее в будущем.
Салли: О’кей, дайте мне в этом разобраться. Вы читаете вслух стенограмму разговора, который еще продолжается.
Доктор: Ну да. Туда-сюда, вперед-назад.
Машина TARDIS пока еще не воссоединилась с Доктором. Доктору еще только предстоит заполучить в свои руки стенограмму разговора. Прежде чем хитрая механика сюжета полностью сложится и заработает, Салли, которая теперь понимает всю историю, придется встретиться с одним из вариантов Доктора, который еще не понял сути происходящего. Теперь ее прошлое стало одновременно и его будущим. «Не моргай» — это все парадоксы сразу, закрученные лентой Мебиуса. Это предопределенность и свобода воли беседуют в реальном времени посредством технологии, новой для одной стороны и устаревшей для другой.
К 2007 г. успел уже расцвести интернет, но в этой истории он не играет очевидной роли. Киберпространство присутствует где-то за сценой — это пресловутая собака, которая никак себя не ведет. В этом необычном эпизоде «Доктора Кто» отразилось усложнение наших взаимоотношений со временем. В наши дни электронная почта Салли Спэрроу была бы засыпана тысячами писем, смешивающих прошлое и настоящее, которые можно было бы просматривать, сортируя по адресатам или по датам, и количество писем только росло бы. Она легко могла бы вести одновременно несколько разговоров и не терять нити, обмениваться SMS и MMS, смайликами и видео, одновременно и асинхронно, с двумя собеседниками и более, а пока, в наушниках или без них, она слышит голоса и видит экраны всюду, в приемных и на столбах, а если она остановится подумать, ей, возможно, трудно будет расставить всю информацию в надлежащем временн о м порядке — туда-сюда, вперед-назад, — но кто в наше время останавливается, чтобы подумать?
Когда в 1890-х гг. братья Луи и Огюст Люмьеры придумали cinématographe, они не начали сразу же снимать актеров, одетых в костюмы. Они не снимали художественных фильмов. Они обучали новой технике съемки операторов и отправляли Клемента и Константа, Феликса и Гастона, а также многих других в разные концы света снимать — фиксировать — кусочки реальной жизни. Естественно, они сняли рабочих, выходящих из ворот их собственной фабрики, — кто устоял бы перед La sortie de l’usine Lumière à Lyon?[224]— но к 1900 г. они снимали уже петушиные бои в Гвадалахаре, пешеходов на Бродвее и курильщиков опиума в стране, которая сегодня называется Вьетнамом. Толпы народа собирались посмотреть на живые сцены далекой экзотической жизни. Создание движущихся изображений отмечает горизонт событий. Когда мы оглядываемся, выясняется, что годы до 1900 г. видны намного хуже. Хорошо еще, что есть книги.
Сегодня очень значительную часть своих впечатлений от мира мы получаем с экрана, причем звук там по качеству не уступает картинке. Экран способен показать больше, чем любой человек увидит невооруженным глазом. И кто скажет, что эти устройства не врата времени? Другие люди передают нам потоком музыку и видео, а теннисный матч, который мы смотрим, может идти как в прямой трансляции, так и в записи. Кстати, люди на стадионе тоже видят мгновенные повторы на большом экране — те самые, которые мы видим на своем. А если мы находимся в другом часовом поясе, то этот матч мы можем посмотреть даже «вчера». Политики записывают свои ответы на выступлениях, которые еще не видели, и мгновенно выдают их в эфир или выкладывают в сеть. Если мы начинаем путать реальный мир с многочисленными своими виртуальными мирами, так это потому, что значительная доля реального мира тоже виртуальна. Многие уже не помнят лично времени без вездесущих экранов. Так много окон, так много разных часов.
Понятие «интернет-время» стало специальным термином. Эндрю Гроув, президент компании Intel, сказал в 1996 г.: «Мы живем по интернет-времени». Первое время современные подростки употребляли его просто в значении «быстрее», но наши взаимоотношения со временем вновь менялись, хотя никто не понимал до конца, как и в какую сторону. По интернет-времени прошлое перетекает в настоящее. А будущее? Кажется, возникает ощущение, что будущее уже здесь. Моргни — и готово. Так исчезает будущее.
«Вынужденно наши представления о прошлом, настоящем и будущем все сильнее меняются, — писал в 1995 г. Джеймс Баллард (научная фантастика, больше чем когда-либо, играла роль канарейки в угольной шахте). — Будущее прекращает существование, пожранное всеядным настоящим. Мы присоединили будущее к настоящему как всего лишь один из множества доступных для нас альтернативных вариантов».
Прошлое мы тоже потихоньку присоединяем. Различные организации, от Scientific American до The Bridge World, копаются в своих архивах, чтобы показать читателю, что было новым 50 лет назад. Первая страница онлайновой версии New York Times перепечатывает первые репортажи газеты, посвященные бубликам и пицце. Глобальный разум качнулся назад. В тот момент, когда одержимость новизной казалась более яростной, чем когда-либо, теоретик ностальгии Светлана Бойм[225], умевшая закручивать время, заметила: «Первое десятилетие XXI века характеризуется не поиском новизны, но быстрым распространением ностальгий, которые часто противоречат одна другой. Ностальгические киберпанки и ностальгические хиппи, ностальгические националисты и ностальгические космополиты, ностальгические любители природы и ностальгические метрофилы (любители городов) обмениваются пиксельными выстрелами в блогосфере». Всей этой цветущей и изменчивой ностальгией мы обязаны путешественникам во времени. «Объект романтической ностальгии должен находиться вне пределов нынешнего пространства опыта, — писала Бойм, — где-то в сумраке прошлого или на острове утопии, где время, как на старинных часах, счастливо остановилось».