Анна сидела в стареньком кресле и смотрела, как близнецы уплетают бабушкины блины. Есть в комнате вообще‑то было строго запрещено, но, учитывая обстоятельства и тот беспредел, который творился на кухне, свекровь отошла от своего же собственного правила. Результат был налицо – щеки Вовки перемазаны шоколадно‑ореховой пастой, крошки на постели, маленький пластмассовый мусоровоз Саши под завязку нагружен кусками блинов. На полу блестит лужа пролитого чая. Ни следа бабули, что показательно. Свекровь дает понять, что раз друзья на кухне Анны, то и лужа тоже ее.
– Эй, а убирать‑то кто будет? – спросила Анна у мальчишек. Хотела строго, но не получилось. От одного взгляда в их смышленые карие, совсем как у Володи, глаза она прощала им все.
– Мы! – радостно пообещал Саша.
Вот ведь странно, вроде бы абсурдно идентичные люди, а такие разные. Вовка любит поесть, Сашка – больше балуется. Вовка спит, как сурок, а Сашку не уложить. Вовка уже вовсю читает сказки с картинками, а Сашку даже слоги заставить тянуть невозможно, стоит ему увидеть букварь, как он тут же исчезает. Ищи его свищи! Впрочем, компьютер любят оба.
– Значит, вы? И когда вы планируете этим заниматься? – Анна нахмурила брови и погрозила пальцем.
Сашка захихикал. Анна склонилась к нему и принялась щекотать животик. Сын смеялся так заразительно, что и она принялась смеяться. Сашка выкручивался и визжал.
– А меня? – раздалось обиженное из‑за спины. Вовка тоже желал быть потискан и помучен любимой мамой. Анна принялась щекотать близнецов. Если бы сейчас к ним ворвалась Маша, то ситуация стала бы неразрешимой – на дочь ее рук не хватило бы. Разве что ногой пришлось бы щекотать. Анна вспомнила, как ей не хватало рук буквально ни на что, это был тот особый период, когда близнецы только пошли, им было по полтора года, а Машке не было и пяти. Дети вываливали на пол и себе на головы содержимое шкафов, еду, мыльную пену, опрокидывали тазы с замоченным бельем – стиральная машина сломалась, а на новую денег, естественно, не было. Ничего у них со свекровью не было с тех пор, как умер Владимир. Анна тогда часто ложилась ночью спать с мечтой о том, чтобы не проснуться. Во сне к ней приходил он.
Анна родилась под счастливой звездой, так о ней говорили родители. Анна не понимала, что имеют в виду отец и мать, но думала, что речь идет о какой‑то конкретной звезде, типа Вифлеемской. Удачный гороскоп, видимо. Но люди имели в виду другое.
– Какая же красавица! – восхищались они, не отрывая глаз от Анны. Хотя сама она считала, что у нее обычная славянская внешность. Она уродилась как раз такой, о каких говорил Некрасов, – спокойная плавность движений, безмятежное лицо, чистая кожа, глубокие серые глаза, густые соломенные волосы – бесценный дар в каждом жесте, в королевской осанке, в идеально точеной женственной фигуре, в высоком росте. Она была красива ребенком, она стала еще красивее в юности.
– Какая же она у вас чудесная девочка – и добрая! – также добавляли люди, и это тоже было правдой. Наверное, слово «покладистая» подошло бы ей больше. Она была добра, потому что была счастлива, а счастлива она была от природы – радовалась тому, что есть. Возможно, она была такой оттого, что Господь благословил ее отсутствием каких бы то ни было амбиций. Она ничего особенно не хотела, кроме того, что у нее и так было. Потом она встретила Владимира, и единственное, чего она хотела теперь, – это не расставаться с ним. Желание сбылось легко, как и все в ее жизни. Ей словно бы отвешивали этой легкости по самую макушку, чтобы захлебнулась, напилась вволю, потому что знали, что потом все это будет отнято.
Владимир был старше Анны на пятнадцать лет. Он был капитаном теплохода, на котором шальной и счастливый выпускной класс Анны проводил последний вечер. Раскрасневшаяся от жары и шампанского Нонна лихо отплясывала на верхней палубе с мальчишками, неуклюжими, но мечтающими о поцелуях. Они были все такие смешные, такие наивные. Анна отлично помнила тот день. Она стояла, облокотившись на перила, в белоснежном легком платье из ситца, на голове венок, который она сплела из цветов, подаренных влюбленным в нее одноклассником, – устала таскать букет в руках, но и выбросить постеснялась. Мальчишки из их класса все поочередно (а некоторые и попарно) признались Анне в любви. Каждому из них она, смеясь, пообещала дать ответ и пожелала удачи с экзаменами в институты – в армию не хотел никто.
– Я бы убила, чтобы стать тобой, – сказала вдруг Нонна, остановившись и завороженно глядя на Анну, такую неправдоподобно красивую в лучах закатного солнца, на фоне искрящейся Москвы‑реки.
– С чего бы это?
– Ты что, не заметила? – усмехнулась Нонна.
– Чего не заметила? – пожала плечами Анна.
– Даже капитан на тебя пялится.
– Что? – Анна подняла глаза и увидела ЕГО. Владимир, такой взрослый, очень даже красивый в белоснежной форменной рубашке с погонами, но прежде всего все же взрослый, очень взрослый, действительно смотрел на нее, не отрываясь, и в глазах его читалась почти что боль.
– Видишь? – Нонна хихикнула и состроила глупую рожицу.
Анна отвела взгляд, но буквально через секунду посмотрела снова. Было что‑то магическое, притягательное в этом полном чувственности и безнадежности взгляде из‑за стекла рулевой рубки.
– Ты думаешь, это капитан? – спросила Анна, рассеянно улыбаясь и скользя взглядом по его лицу.
– Ой, опять это твое выражение безмятежности, – фыркнула Нонна и принялась передразнивать Анну. – «Ах, я так устала от внимания, это такая мука – быть красоткой‑блондинкой!»
– Ужасная мука, – прыснула Анна, прекрасно зная, что от ее белозубой улыбки бедному капитану станет еще хуже.
– Что ж ты не перекрасишься в зеленый цвет? Сделала бы ирокез – и вся проблема бы решилась, – язвила Нонна.
Какими же они были детьми, кто бы мог подумать, что Владимир преступит все должностные инструкции, чем вызовет яростное сопротивление и возмущение со стороны учителей, сопровождавших класс.
– Конечно, вам нельзя познакомиться с нашей выпускницей! – визжала их классная руководительница, услышав, о чем Владимир, красный как рак, спрашивает Анну.
– Меня зовут Анна, – тихо произнесла она.
– Ты с ума сошла? Ты представляешь, сколько ему лет? Да это, наверное, незаконно! – полыхала гневом учительница. Анна промолчала, склонив немного голову набок, и посмотрела Владимиру пристально в глаза.
– Простите, – пробормотал он и немедленно скрылся у себя в рубке.
Анна подумала, что этим все и закончится. Хотя и этого уже было много – все одноклассники шушукались и рассказывали друг другу о том, что сам капитан теплохода и их Анька… Но все только начиналось. На следующий день Анна наткнулась на Владимира прямо возле своего дома, он стоял около лесенки на детской площадке, одетый в белоснежную форму, несмотря на жару. И с букетом красных роз.
– Я не знаю, как вам это объяснить. Я, кажется, больше не смогу без вас жить, – произнес он без тени улыбки, совершенно серьезно. – Вы, наверное, к этому привыкли, но я – нет.
– Как вы меня нашли? – Анна смотрела на него с изумлением, словно на привидение.
– Я знал номер вашей школы, он был у нас в бортовых документах, – сказал Владимир. – Я приехал к вашей школе, и… – Он смутился.
– И что? – поторопила его она.
– И мне было достаточно спросить о том, где я могу найти самую красивую девушку на свете, с соломенными волосами и по имени Анна, – продолжил Владимир и, наконец, впервые за все время улыбнулся – улыбка у него была удивительная, обезоруживающая, располагающая к себе. Солнце на пасмурном, суровом северном небе. Анна отлично ее помнила.
Только память у нее и осталась. Шесть лет было отведено им на незабываемую любовь. Когда Владимира не стало, память была для нее сначала утешением, а потом чем‑то вроде спасательного жилета. Ей было семнадцать, когда они познакомились, восемнадцать, когда они поженились – и все вокруг уже его любили и ее любили, и желали им долгих лет счастья. Меньше чем через год родилась Маша, потом как снег на голову – вторая беременность, двойня. Володя был таким счастливым, когда узнал об этом!
– Мы все потянем, Анюта, только не волнуйся. Я все устрою, я продам квартиру мамы, добавлю денег, займу – мы будем жить в доме окнами на залив, я уже нашел то, что нам надо! – Володя был таким деятельным, и он всегда выполнял обещания – как и положено настоящему мужчине. Да уж, настоящий мужчина – это по‑настоящему здорово, именно то, что способно сделать счастливой любую женщину. Особенно если ей всего ничего лет. Анне оставалось только улыбаться и кивать. Она помнила лицо Володи, когда ему на руки положили Сашку и Володьку, помнила, каким неутомимым он был, когда взялся за ремонт. Он не успел его закончить…
Иногда про тех, кто умер, говорят – он словно чувствовал, что уйдет. Нет, Володя ничего такого не чувствовал – такого не почувствуешь. От такого не защитишься. Аневризма мозга, моментальная смерть – ему было всего тридцать восемь лет, но никто ничего не успел сделать, даже «Скорую» не успели вызвать – теплоход был на воде. Все произошло мгновенно, и он совсем не страдал. Зато страдала Анна – потом. Она никак не могла взять в толк, как это так может быть – вот он был, и его нет – такого красивого, загорелого, заботливого, с большими сильными руками, с широкой грудью, с глазами, завороженно следящими за каждым ее движением, – даже за шесть лет он не успел насытиться ее нежной, редкой красотой.
Анна плохо помнила первый год после того, как Володи не стало. Если бы не Нонна, все могло бы быть намного хуже – Нонна приходила к ней ежедневно, следила за тем, чтобы она поднималась с кровати, чтобы ела, расчесывала волосы. Анна слушалась ее и механически исполняла команды. Ощущение нереальности бытия не отпускало, отчасти, возможно, это было обусловлено таблетками, которыми ее пичкали. Близнецам не было и года, когда все случилось. Маша была старше, в три года она уже понимала, что папы нет, но не могла усвоить, почему его больше не будет НИКОГДА. Слишком взрослое слово – никогда. Не осталось ни одной фотографии, где Володя бы держал близнецов. Зато у Анны на руках осталась мать Володи – Бабушка Ниндзя, свекровь, горюющая по сыну. И огромная квартира, которую Анна теперь не могла себе позволить и за которую осталась должна приличные деньги Володиным коллегам по работе. Ах да, и трое детей, которых ей предстояло вырастить без мужа. Счастливая звезда? Хм, нет, не похоже.
– Что вы умеете делать? – спрашивали работодатели, но проблема была в том, что делать ничего особенного Анна не умела и не могла. Со школьной скамьи она в одночасье перелетела к алтарю, и теперь, когда депрессия держала ее за горло, не давая поднять руки, не представляла, чем может заработать деньги. Но даже в этот период ее красота не предавала ее, она оставалась при ней, непонятно зачем. Ей не нужны были романы, ей нужны были деньги. Она не могла представить рядом с собой никого, кроме человека, которого теперь просто не было. Не существовало на земле, он исчез и приходил к Анне только во снах. Темный вязкий мрак небытия, ее персональный рай за стеной отключенного сознания – только там она снова чувствовала его руки на своей груди, она стонала от отчаяния и одиночества, она хотела к нему.
Друзья помогали и дальше, конечно, – Нонна, Ванюшка. Тогда‑то и возникла традиция проводить все пятницы у Анны в доме. Первым же летом они вывезли ее на море, положили на песок и оставили в покое, забрали детей и дали выплакаться. Потом Нонна сказала, что за все годы, что она знакома с Анной, она знает только одно – у нее удивительные руки, способные превратить любую каракатицу в подобие Хайди Клум. Достаточно лишь взять ножницы в руки. Так что…
– Иди‑ка ты поучись на парикмахера, – сказала она, вручая Анне уже оплаченный курс.
Что‑что, а решать за других Нонна умела, будьте‑нате. Ремесло далось Анне легко, не высшая математика, слава богу. Ей было интересно. Визаж, маникюр, укладки, плетение кос. Ее это увлекало, помогало забыться. Она стала еще красивее, появились клиенты. Подруги. Олеська и вечно неуверенная в себе Женька. Угол в гостиной переоборудовали под парикмахерскую, поставили кресло, и с тех пор в доме Анны всегда кого‑то стригли, красили или делали кому‑то макияж. Жизнь потекла вперед, многотонный пресс начал понемногу ослабевать.
– Давайте‑ка уберемся вместе, – предложила Анна сыновьям, красным от хохота и щекотки. – А то чай нам весь пол испортит. И бабушка наругает, да?
– Давай! – согласился Сашка и улыбнулся такой невыносимо знакомой улыбкой. С одной стороны, Анна была рада, что сыновья с каждым годом становились все больше похожи на умершего отца. Дети – это же было все, что у нее осталось. С другой стороны… Ей было двадцать семь лет. Всего двадцать семь, и, хотя порой она сама чувствовала себя невыносимо старой, все же она была еще молода и, да, она была настолько красива, что порой просто пройти по улицам было проблемой. Часто Анне говорили, что такой любви, как у них с Владимиром, не случается в жизни дважды, а у большинства людей и однажды. Раньше ей это придавало сил, сейчас эта фраза начала ее пугать. Это означало, что все, имеющее смысл, случилось и прошло для нее навсегда, миновало безвозвратно. А что же впереди? Такие мысли появились совсем недавно. Об этих мыслях она не говорила никому.
– Настоящая любовь не умирает, – говорила Анна, когда ее спрашивали, нет ли у нее желания устроить свою личную жизнь. Но она вовсе не была в этом так уж сильно убеждена.
– Ты все еще злишься? – Нонна просунула голову в дверь комнаты мальчишек, а затем, чуть ниже, образовалась голова Ванюшки и Женьки. Олеся стояла рядом и подпрыгивала, пытаясь влезть между Нонной и Ванюшкой.
– Ну, не толкайся. – Ванька пнул Олесю, и та шикнула на него. Все четверо уставились на Анну, ища объяснений такого ее странного поведения.
– Я не злюсь. Я просто… – Анне стало вдруг стыдно, что она сбросила все на подруг и брата. В конце концов, они‑то тут при чем?
– Может, расскажешь, что случилось? Ты ведь к Володе ездила, да? Ты только не держи все в себе, – заголосил хор имени Пятницы.
Анна вздохнула.
– Откуда вы узнали? – удивилась она. Кажется, они все стали ближе друг другу, чем этого бы хотелось. О том, куда, а главное, почему она сегодня ездила, она никому не говорила. Ни‑ни!
– У тебя пропуск из сумки выпал, – сдал их Ванюшка.
Анна кивнула.
– Ты имей в виду, мы всегда рядом, ты можешь на нас положиться. Ты не одна! Мы же все понимаем. – Нонна широко раскрыла руки, приглашая Анну в свои дружеские объятия.
Анна улыбнулась, похлопала подругу по плечу.
– Ты будешь чай?
– Да, пожалуй, – кивнула Анна. – У нас был вишневый пирог.
– Э‑э‑э, – протянул Ванюшка. – Об этом пироге. Тут у нас случилось ЧП, и его пришлось отдать Олесе, чтобы хоть как‑то залечить ее душевные раны.
– Да что ты! – возмутилась Нонна, как раз пролетевшая мимо пирога. – Вы же с Женькой его сожрали еще до того, как Олеся пришла, разве нет?
– СожраЛИ? – моментально принялась оправдываться Женька. – Мне и одного полноценного кусочка не досталось. Я вообще не понимаю, как твой братец может так лопать и не толстеть, сохранять такую форму.
– Я красив от природы. Это у нас семейное, нам не нужно сапог и сумок, чтобы сиять, да, Ань? – гордо пояснил Ванька.
– Ты прожорлив от природы, – огрызнулась Женька. – Так что случилось, Ань?
– Даже не знаю, как объяснить, – попыталась отвертеться Анна. Она совсем не была уверена в том, что ее друзья смогут понять то, что с ней происходило. Она сама не понимала.
– Он тебе опять приснился? – с сочувствием кивнула Нонна.
Когда Володя только умер – так неожиданно, такой молодой и любимый, – он постоянно снился Анне. Да что там, она и просыпаться‑то не хотела, только и рыдала на диване. Ужас что было! Не дай бог такое.
– Нет, не приснился, – покачала головой Анна, затрудняясь объяснить то, что чувствовала. Вот уже почти четыре года она послушно следовала своей судьбе. От любимого мужа у нее остались лишь его мать, его дети, его квартира, его память, его идеальный образ, уже совсем размытый в ее памяти. Его сослуживцы приезжали раз в год на поминки и, сидя за столом у них дома, вспоминали, каким безупречным он был, как жить не мог без Анны и как все они его помнят. Двое из них виделись с Анной чаще – ежемесячно забирали у нее платежи в счет долга. Нет, Владимир уже больше не снился Анне.
– А ко мне Максим решил вернуться, – робко вставила Олеся, но все на нее тут же зашикали. Как ты можешь думать о себе, когда у Анны ТАКОЕ!
– Конечно, мужчин, как Володя, в мире немного, но Аня, подумай, ты не должна хоронить себя дома. Мы знаем, как ты любишь его, но я уверена, что Володя был бы рад, если бы ты нашла себе кого‑нибудь. Ты не должна так терзать себя! – выступила Нонна.
Анна посмотрела на нее долгим напряженным взглядом: она не знала, выдержит ли Нонна новость, которую она собиралась сообщить.
– Ну, хорошо. Я скажу! – решилась Анна – Только пообещайте, что никто, слышите, никто меня не станет критиковать или осуждать.
– Осуждать? Тебя? – зашумели все наперебой, добавляя, что если уж кто и имеет полный карт‑бланш на все, что угодно, то только Анна. Ванюшка, правда, хитро улыбнулся и сказал, что не собирается выдавать никому сегодня индульгенции – только если с помощью подкупа. Вишневый пирог должен быть забыт.
– Так что случилось? – спросили все после того, как все заверения были произнесены.
Анна покачала головой.
– Я ездила к Владимиру на могилу, да, вы правы. Я хотела только… поговорить, что ли? А в итоге кончилось тем, что я накричала на него! – пробормотала Анна и густо покраснела.
– Как это? – вытаращились все. – На кого ты накричала?
– На Володю! Я! – Анна сникла. – Вернее, не на него, а на этот кусок мрамора с его портретом. Ведь я же, получается, с ним живу, да? Верно? Раз так, то я пошла и поругалась с этим мрамором – больше‑то не с кем.
– Ну что ты такое говоришь! – возмутилась Нонна. Все остальные изумленно молчали.
– Да, это ужасно. Но я даже не могу вспомнить его лица.
– Посмотри на стену! – вставил Ванюшка.
Анна нахмурилась.
– Да, я помню его портрет, но я не помню его самого.
Она влюбилась в него десять лет назад, но все, что помнила теперь, – это то, что в одиночку должна была тянуть этот воз. Сколько раз Нонна говорила, что он там, на небе, не возражал бы, чтобы она устроила свою жизнь. Но сама Анна была в этом не уверена. Она вообще была не уверена, что ему было до нее дело. Что он там вообще существует.
– Ты не права! – воскликнула Женька. – Он же так тебя любил.
– Я ничего не могу поделать, но мне постоянно кажется, что он меня бросил, свалил на меня все и ушел. Кому я нужна с тремя детьми? Позавчера один клиент предложил мне пойти на свидание.
– Что? – ахнула Нонна.
– А то, что я встала, сосредоточилась и сказала ему, что в целом я не против (хотя и не уверена, что за), но что у меня трое детей, свекровь на руках и невыплаченные долги. Угадаете, что было дальше?
– Он немедленно потянулся за кошельком? – ехидно предположил Ванюшка.
– Его как ветром сдуло. А даже если бы и не сдуло? – голос Анны вдруг окреп. – Как вы себе это представляете? Даже если я встречу, как ты, Нонка, говоришь, «человека» – это же какой кошмар! Знакомить его с детьми? А что делать с Полиной Дмитриевной? Да у меня даже времени нет на то, чтобы ходить на свидания – мне нужно выплачивать Володины долги! И почему он не взял, как все нормальные люди, ипотеку? Тогда бы там были какие‑то страховки!
– А почему, кстати? – заинтересовалась Женя, которая, так или иначе, задумывалась об ипотеке. Не век же ей снимать чужие углы.
– Потому что там проценты! – возмущенно поделилась Анна. – А теперь я даже не могу перестать платить, потому что деньги дали его друзья – а я не могу предать его память! А какая, к черту, память? Я просто парикмахерша, я зарабатываю три копейки. Я устала, все это – слишком. При этом все то, что я сейчас тут говорю, моментально делает меня Очень Плохим Человеком.
– Нет, не делает! – вмешалась Женя. – Ты просто живая. Ты устала, вот и все.
– А ты действительно накричала на могилу? – спросил Ванюшка с недоверием.
– Да! – Анна окинула друзей злым взглядом.
– И как это было?
– Ужасно, – пробормотала Анна.
Когда она пришла в колумбарий, там никого уже не было. До этого она два часа ездила в метро по кольцевой линии, просто так, потому что не хотела идти домой. Она была близка к тому, чтобы сесть в поезд какого‑нибудь дальнего следования и уехать.
– Все настолько плохо?
– Я не знаю. – Анна замолчала, потому что не понимала, что с ней происходит. Она так и просидела в вагоне метро, ни о чем не думая, больше часа. Люди входили в вагон, потом выходили, и им было совершенно наплевать на нее, и это было хорошо. Никуда не бежать, ни о чем не думать, смотреть, как люди проплывают мимо нее. Но потом она все‑таки вышла на «Баррикадной» – на третьем круге – и пошла к Володе пешком. Она хотела просто там посидеть, а потом вдруг… она смотрела на его улыбающееся лицо в этой ужасной овальной раме, смотрела, смотрела, и вдруг на нее накатило. И она сказала, что он не имел права оставлять ее! Она встала и принялась говорить эти ужасные вещи: что он не должен был сваливать все на нее, что нужно было подумать, как она будет жить, если с ним что‑то случится. А кончила тем, что сказала, что лучше бы она тогда села на другой теплоход.
– Может, это просто нервы, – предположила Нонна.
Анна нервно рассмеялась:
– Может быть. Я кричала, а потом пришел сторож, который сказал, что они закрываются. И он смотрел на меня так, словно я самая ужасная женщина на земле. Но он же ничего обо мне не знает!
– Конечно, не знает, – согласилась Нонна.
– Но ты же понимаешь, что такое может произойти с любым? – вдруг спросила Олеся, и голос ее был совсем не таким нежным и понимающим, как у Нонны.
Анна повернулась к ней.
– Что ты имеешь в виду?
– Он не мог знать, что умрет. Ты не имеешь права его в этом винить.
– Ну, спасибо за поддержку! – всплеснула руками Нонна.
Voodoo people
Олесю несло. Сказалось ли напряжение дня, полнолуние или шутки Ванюшки, а может, лицо Максима, постоянно возникающее перед ее мысленным взором, – но эмоции взяли верх, и, как обычно, иррациональное победило разум. Так же, как Анна обвиняла во всех своих бедах мужа, умершего от нелепой случайности четыре года назад, Олеся обвиняла Анну. В чем? А в том, что она просто попала под руку. Разве нельзя было перенести скандал с покойником на пару дней? Володя уже никуда не денется, а она, Олеся, в реальном тупике. Сегодня именно Олеся должна была сидеть посреди гостиной и рыдать от неопределенности, от сложности выбора и трагичности ее любви. Да, это уж слишком, но что вы хотите – она же актриса, а актрисы все очень эмоциональные.
В любом случае это должен был быть ее вечер. Олеся надеялась на Анну, нуждалась в ней, и у нее не было сил забыть о своих проблемах. И почему это Анна решила именно сегодня вспомнить, что жизнь не стоит на месте, что годы уходят, а у нее на руках трое детей? И потом, разве так уж тяжела у Анны жизнь? Да с такой внешностью она может в минуту устроить свою судьбу!
– Устроить судьбу? – зло пробормотала Анна. – А кто сказал, что я хочу «устроить судьбу»? Я ничего не хочу, в том‑то и дело! И не верю, уж простите, в то, что найдется мужчина, которому окажется по силам вытянуть моего бегемота из болота. Слишком большой бегемот.
– А если олигарх? – вставила Нонна.
– Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое и дали разобраться со своей жизнью. Я хочу перестать прозябать в нищете. Хочу продать эту квартиру, к примеру.
– Что? – ахнули все.
– Да, потому что это дорого! Но я не могу – Баба Ниндзя никогда не продаст ее, это же Память!
– У тебя прекрасный дом, чудесные дети, у тебя вся жизнь впереди! – насупилась Олеся. – Ты должна радоваться.
– А у тебя что, позади? Тебе двадцать два года! – изумленно парировала Анна. – Ты свободна, красива, снимаешься в рекламе и играешь в театре. Где тут драма?
– Она снималась в рекламе КАРИЕСА! – подлил масла в огонь Ванюшка, который от удовольствия аж раскраснелся и подсел ближе, посмотреть бой века – сестра против подруги. Принимаем ставки, господа!
– Ты просто не знаешь, что такое любить человека, который о тебя ноги вытирает, – взмахнула рукой Олеся.
– А ты не знаешь, что такое – любить человека, который умер! – не уступала Анна.
– Четыре года назад! – сделала ход конем Олеся. – Ты просто не хочешь признать, что у тебя все хорошо.
– Девочки, ну вы что! – попыталась влезть Нонна. Она не учла, насколько обеим женщинам сегодня нужна была эмоциональная разрядка. Женщины есть женщины. Обе они, и Олеся, и Анна, продолжали кричать, игнорируя любые разумные вмешательства извне. Тогда Нонна вдохнула поглубже и включила режим «учительницы».
– ТИХО! – рявкнула она, и обе подруги замерли, вытаращившись на нее. – Что это вы себе позволяете!?
– Мы? А что мы – мы ничего! – попытались защититься Анна с Олесей, но громкое хоровое хмыканье Ванюшки и Жени пригвоздило их к стене. Им уже было не уйти.
– Ну‑ка, немедленно вспомните, что вы взрослые и приличные люди. Анна, поставь нам чайник. Олеся, сядь немедленно за стол и извинись перед Анной.
– Почему я? – пробормотала Олеся себе под нос, но вслух выдавила извинения.
– Вот и молодец. А ты, Анна! Как же ты можешь так с Олесей! Тоже извинись, – скомандовала Нонна. – Пожмите друг другу руки.
Анна и Олеся с неохотой пожали друг другу руки, хотя и было видно, что запал еще не прошел и не все выгорело. Нонна продолжала строго буравить их своим тяжелым учительским взглядом, а Анна в полной тишине выставляла чашки и разливала чай. Наконец все выдохнули. Женя, улыбаясь, заявила, что уж они‑то хотя бы не должны ссориться – что бы ни случилось.
– Только вот у меня вопрос, – высказался Ванюшка. – Почему все мы всегда слушаемся Нонну?
– Потому что я умней, – сказала Нонна строго. – Потому что я знаю людей.
– Ну, с этим я бы поспорила, – ухмыльнулась Женя. Она тут же припомнила, как год назад Нонна заставила ее встречаться с каким‑то жутким мужиком, соседом по даче, только потому, что ей показалось, что они идеально подходят друг другу.
– Он сморкался в траву и постоянно рассказывал про свой холестерин. Что в этом идеально мне подходит? – возмущалась Женя. – И, кстати, почему ты сама не стала с ним встречаться? Если он такой клад?
– Он тоже, как ты, занимается бухгалтерией, – фыркнула Нонна, попавшая под раздачу. – И у нас с ним разные политические взгляды. У него они есть, а я этого не терплю. После всех этих собраний в нашей школе я стала агрессивно аполитична.
– А я тоже аполитична! И сколько раз можно повторять, что я занимаюсь НЕ бухгалтерией, а маркетингом! – возвела очи к небу Женя.
Нонна, Анна и Олеся переглянулись.
– А в чем разница? – пожала плечами Нонна.
– Это реально разные вещи, – кивнул Ванька с умным видом.
– Ну, не знаю. Во всяком случае, я не просила меня сводить с таким типом, – фыркнула Женя. – А Анна? Ты вечно говоришь, что ей надо устраивать жизнь. А сколько раз ты вызывалась посидеть с детьми, чтобы у нее был свободный вечер? А? Не может же она отпрашиваться у матери своего покойного мужа.
– Однажды я ее просила, а она сказала, что ей некогда, – подняла палец Анна.
– А я помню это, – кивнула Олеся, презрительно игнорируя умоляющий взгляд Нонны. – Она мне потом сказала, что ненавидит сидеть с детьми и не знает, чем их кормить – готовить ей лень. А ведь она учитель!
– Что? – изумилась Анна. – Ты ненавидишь моих детей?
– Нет, что ты, – нервно улыбнулась Нонна. – Я ненавижу сидеть с детьми. У меня профессиональная деформация. А твоих детей я обожаю!
– Тогда, может, возьмешь их летом с собой на дачу? – язвительно подбросил Ванюшка.
– У меня слишком маленький дом, – испугалась Нонна, хотя этот аргумент смотрелся жалко и недостойно. – Впрочем, ладно! Я их беру! Да! Что вы еще от меня хотите?
– Как будто я их тебе так возьму и отдам, – покрутила головой Анна. – Чтобы ты их заморила голодом?
– Не тронь детей! – сказал Ванюшка преувеличенно громким голосом.
Именно в этот момент на пороге гостиной бесшумно возникла похожая на кару небесную Бабушка Ниндзя.
– Что вы орете? Я мальчишек пытаюсь уложить! – Она покачала головой и снова исчезла, негромко, но крайне выразительно хлопнув дверью.
Атмосфера скандала раскололась, и все пришли в себя. Все застыли на местах, озираясь и пытаясь понять, что ж это было – наваждение, программный сбой, сглаз? Наконец Анна посмотрела на Олесю, и лица у обеих стали виноватыми. Олесю прорвало первой.
– Я такая свинья! – воскликнула она, на сей раз искренне. – Как я могла тебе все это наговорить? Ань, ты простишь меня? Скажи, что простишь, а то я не представляю, как буду без тебя жить.
– Это ты прости меня, – моментально подхватила Анна. – Это я не должна была на вас все это вываливать. И потом, ты же совершенно права – я не имею права все это вываливать вот так и тем более обвинять Володю хоть в чем‑то.
– Но ты же живой человек, – возмутилась Олеся. – Ты имеешь право реагировать на такие вещи, как хочешь. Ведь ты же все тянешь, ты на себе совсем крест поставила. Мы должны тебе больше помогать.
– Ничего вы мне не должны. Ох, Олеська! – И тут, соответственно, Анна и Олеся принялись обниматься и рыдать. Конечно, такое мероприятие не могло не затронуть и остальных. Женька тут же включилась в процесс обнимания.
– Значит, у вас все хорошо, а я одна – негодяйка? – надулась Нонна, после чего тут же была прощена и принята в куча‑мала обниматься. Все заявили, что в целом она действительно достаточно хорошо знает, чего и кому из них надо в жизни, так что ее вмешательство никому жизнь не разбило. А что до того соседа с дачи, бывают и ошибки, никто от них не застрахован. И потом, у Женьки все равно бывали варианты и похуже.
– Взять хоть моего МММ. Заставил меня таскать плитку!
– Скотина! – согласились все и повернулись к Ванюшке с одинаковыми выражениями лиц.
– Что? – посмотрел он на них с опаской. – Крови жаждете?
– Все мужики – козлы, – заявила Нонна, и Ванюшка подскочил на диване.
– Нет, ну какие вы, девушки, скучные. Все вам мужики виноваты.
– У тебя, кажется, сессия на носу! – нахмурилась Анна и сделала шаг вперед.
– Где? – Ваня ощупал нос, но никто не рассмеялся.
– А ты только у сестры пироги трескаешь. Иди, мальчик, и учи, что там тебе надо учить, – строгим тоном велела Женя. – Чего ты, кстати, должен сдавать?
– Не твое дело. Географию и экологию, – надулся Ванюшка. – Чего вы все на меня набросились? Фурии!
– У меня нет образования, и ты хочешь без него остаться? – прищурилась Анна. – Знаешь ведь, что мы тебе только добра желаем.
– Мы хотим, чтобы ты стал человеком, – прошипела Нонна, точно змея.
– Чтобы стал экологом, – добавила Женя тоном, от которого Ванюшку передернуло.
Они приближались, и, наконец, Ванюшка принял правильное решение и ретировался. Все равно было ясно, что преферанса сегодня уже не будет. Какие уж тут карты! Ночь на дворе, за окном прямо над Строгинским заливом висела круглая, как блин, белая сияющая луна.
– Беги‑беги! И чтобы без зачетки не появлялся! – прокричала ему вслед Нонна своим идеальным административно‑командным голосом.
Девушки переглянулись. Вечерок, м‑да.
– Так ты говоришь, Максим вернулся? – переспросила Анна.
– Наконец‑то! – улыбнулась Олеся. – Давайте поговорим обо мне.
– Может, пойдем погуляем? Ночь‑то какая, – предложила Анна, и через пять минут четыре фигуры выскользнули из подъезда башни с летающей тарелкой на крыше. Ночь действительно была прекрасна – иногда случается такое в конце мая. Теплый ветер, темно‑синее небо, полнолуние. В самый раз для чудес.
* * *
Иметь парк прямо под окнами – роскошь, мало кому доступная из москвичей. А у жителей Строгино она была в полном распоряжении. Деревья только недавно покрылись совсем еще свежей молодой зеленью, листва распространяла в воздухе тонкий, неподражаемый аромат весны. Несмотря на поздний час, парк не спал, – не то что зимой. С наступлением весны он проснулся, шумел ветвями, шелестел волнами залива, бил ими по белым, свежепокрашенным катерам и яхтам, стоящим на приколе около небольшого пирса.
– Володя мечтал, что мы будем с ним здесь ходить под парусом! Заведем себе собственную яхту. Он был помешан на воде, – Анна сидела над водой, на толстой ветке старой ивы, на своем любимом месте, и смотрела на воду. Город был удивительно хорошо освещен луной, громадина «Алых Парусов» возвышалась на противоположном берегу, напоминая о том, как быстро и невообразимо меняется этот мир. Когда Анна гуляла тут в детстве, до знакомства с Володей, противоположный берег был чист. Все меняется.
– И мы меняемся тоже, – вздохнула Нонна. – Посмотрите на нас. Наша жизнь идет, а ничего из того, чего мы хотели, мы не сделали.
– А чего мы хотели? – удивилась Женька. – Последнее, чего я хотела, если не считать МММ, это достать шубу со скидкой – так я этого добилась. Купила в Турции.
– Да разве я об этом, – рассмеялась Нонна. – Скажешь тоже, шуба. На черта тебе шуба? Попросила бы ты лучше ума у Волшебника Изумрудного Города, а, Элли? И гордости.
– А ты себе – стройную фигуру, – обиженно буркнула Женя. Впрочем, обида была притворной.
Анна тихонько шикнула на них.
– Не портите ночь. А то она обидится. Вы видите лунную дорожку? Ночная радуга, да? – восторженно прошептала она.
– Да уж, красота. – И они посидели еще, молча. Но разве могут женщины долго молчать? Нонна встрепенулась и спросила, что бы каждая из них пожелала, если бы имела такую возможность и если бы Волшебник Изумрудного Города существовал в действительности.
– Миллион долларов. Нет, миллиард, – поправилась Женька и тут же задумалась. – А сколько можно желать? Только одно желание и все? Любое? Или только не меркантильное?
– Нет, ну что же это за женщина! – возмутилась Нонна. – Сто тысяч слов в минуту.
– Только одно желание, – сказала Олеся. – Давайте, а? Давайте загадаем, сплетем венки и бросим их в воду, как на Ивана Купалу. Вдруг сбудется? Ведь каждой из нас есть что пожелать.
– Я не знаю, чего мне желать, – наморщила лоб Нонна. – Иногда мне кажется, что я ничего не хочу, кроме того, чтобы моя школа сгорела до основания. Но это не решит моих проблем, если сбудется. А проблемы у меня тоже какие‑то… ну, не для волшебника. Нормальный домик нужен на дачу, честно. Я второй год уже не нахожу себе места – хочу построить нормальный домик, а то в нашем шалаше нам развернуться негде. Родители как наставят кастрюль со смородиной – все, ни пройти, ни проехать.
– Так, ты пока продолжай думать, – сказала Олеся. – Потому что это все чушь какая‑то. Ради этого колдовать не стоит даже.
– А мы будем колдовать? – улыбнулась Анна, спрыгивая с дерева.
– Вопрос в том, где взять цветы для венка? – забеспокоилась Женька. – Или можно из веток и травы?
– Плести венок можно из чего угодно, но уже полно одуванчиков, между прочим, а вам, урбанистическим людям, и невдомек, – фыркнула Анна. Она много гуляла в этом парке – с детьми, без детей или совершала утренние пробежки, когда становилось потеплее, так что успевала понаблюдать за изменениями в природе. Она знала тут каждое дерево, каждый куст.
– Одуванчики подойдут, – кивнула Олеся, которая была признана экспертом в области чародейства и колдовства, по крайней мере, на эту ночь. Четыре женщины, перекликаясь и хихикая, собирали одуванчики в ночном парке, подсвечивая себе путь мобильными телефонами.
– Давайте только не будем лениться, нужно сделать реально круто, чтобы все сбылось. И посидеть в этих венках.
– Мне, между прочим, завтра на дачу, – напомнила Нонна.
– Достала! – хором прошипели на нее остальные. – И ты, и дача твоя.
Где‑то через полчаса они склонились н<