Три дня – целых три дня, а точнее, семьдесят шесть часов и примерно двадцать восемь минут продержалась Олеся. До самой глубокой ночи понедельника. И все эти семьдесят шесть часов она была противна самой себе за то, что никак не может изгнать мысли о Максиме из своей головы. Она провела выходные дома, за уборкой своей захламленной квартиры, старательно уверяя себя, что – нет‑нет‑нет, она вовсе не потому убирается, что надеется снова увидеть тут Померанцева и хочет произвести на него благоприятное впечатление, хотя и запоздалое.
– Я просто хочу привести в порядок свой внутренний мир, – сказала она своему отражению после того, как вылизала полы и окна.
– Кого ты лечишь? – ответило ей «свет‑зеркальце». – И потом, он больше не придет. Ты же его знаешь. У тебя был шанс, но ты убежала.
– Я вовсе не хочу, чтобы он пришел. Я с ним рассталась! – воскликнула она и фыркнула от возмущения. Что плохого в том, чтобы разобраться как следует в доме? Чисто для себя. Все равно же больше нечем заняться. Да?
Нет, это было не совсем правдой. Во‑первых, поверившая в угрозу возможного возвращения Максима Нонна позвонила еще в субботу утром и предложила Олесе немедленно приехать к ней на дачу, где она сможет провести эти дни с пользой и без риска встречи с Померанцевым. Нонна пообещала встретить ее на станции и доставить к недовскопанным грядкам в лучшем виде.
– Я не могу копать, у меня прослушивание в понедельник, – соврала Олеся. – Мне нельзя портить маникюр.
– Тогда будешь готовить еду, – парировала Нонна. Все подруги, допущенные к ее даче, были обязаны зарабатывать свой отдых – это было правило, установленное матерью Нонны, женщиной исключительно гостеприимной и исключительно рациональной. Ни одна пара рук не оставалась без дела.
– Я лучше в следующие выходные приеду.
– А я сделаю шашлыки, – заманивала ее Нонна, но Олеся все же устояла. Вовсе не ради того, чтобы сидеть дома и ждать Померанцева. Нет‑нет, как вы могли подумать. Вот же, она же вышла за йогуртом, верно? Сходила в магазин, и даже не дергалась из‑за того, что он, возможно, именно сейчас решил снова заглянуть. Потому что не ждет она его, не ждет! А зачем ей йогурт с облепихой, который она терпеть не может?
– Да, зачем ты купила любимый йогурт Померанцева? И пиццу? Кому ты врешь, Олеся? – Олеся врала самой себе, причем неумело. Померанцев не звонил. Не приезжал. Он не оставил записки, из чего следовало сделать утешающий вывод, что он все понял правильно. Вывод Олесю расстроил еще больше. Она достала со стеллажа в прихожей коробку, о существовании которой старалась забыть. Дело в том, что далеко не все фотографии она сожгла, как были уверены подруги. Да, Нонна заставила ее высыпать в кастрюлю на кухне почти все. Дом потом пах гарью еще неделю, а соседи до сих пор были уверены, что в тот день у Олеси был пожар. Но несколько фотографий Олеся сохранила. И сейчас она сидела на застеленной покрывалом кровати в исключительно чистой спальной комнате и смотрела на фото, на котором вечно недовольный жизнью Померанцев махал кому‑то рукой. Он не смотрел в камеру, его никогда не интересовало, как он получается на фотках, и все же он всегда выходил отлично. Никаких двойных подбородков, зажмуренных глаз – ленивая грация, красивое, мужественное лицо, загар и небритый подбородок. Никого притягательнее Померанцева Олеся не знала.
Они познакомились на вечеринке, куда Олесю притащил партнер по студии танцев. Максим тогда работал над документальным фильмом, и он не только работал в кадре, где, кстати, смотрелся великолепно. Он также работал и над сценарием, в соавторстве с одним из своих многочисленных друзей. Фильм был о состоянии памятников истории в Калининграде и, честно говоря, был довольно скучным на Олесин вкус. К истории она была равнодушна, как и к искусству. Но она моментально влюбилась в Максима, чего совсем нельзя было сказать о нем. Для него Олеся была еще одной девочкой с вечеринки. По мнению Анны, она так и осталась в этом статусе даже после того, как шесть ночей из семи Померанцев стал проводить в маленькой квартире Олеси, черт его знает почему. Два года он оставался с ней, мучил ее, не замечал ее, требовал от нее полного погружения в его жизнь, презрительно игнорировал все ее так называемые проекты. Это он так говорил – «так называемые проекты». Да уж, девочки очень здорово справились с задачей, они сумели напомнить Олесе обо всем, что было.
– Зачем тебе это надо? – спрашивала Олеся у себя. В понедельник, убитая и потерянная, просидевшая без сна до самого утра, она твердо пообещала себе справиться и с этим. Его нет и не будет. И не надо. Она разослала несколько резюме. Потом, презирая себя, просидела четыре часа у ноутбука, выискивая новую информацию о Померанцеве.
Сайт, который он год назад затеял делать и где размещались его статьи об искусстве и путешествиях, заглох. Последнее обновление было с месяц назад. Вот и ты прогорел, злорадно подумала Олеся. А сколько шуму‑то было. Померанцев был уверен, что каждое написанное им слово способно перевернуть мир и тронуть сердца миллионов людей. Миллионы нисколько не беспокоились об искусстве. А статей о путешествиях было столько, что все и не прочитаешь.
Наверняка он переживал. Олеся хорошо его знала, она могла предположить, что он уже нашел, кого обвинить в своем провале. Недостаточный пиар, агрессивная политика крупных порталов, все куплено, народ – быдло. Кто его знает, какие объяснения он придумал. Что‑нибудь да изобрел, но правда была в том, что в его статьях, вполне профессиональных и интересных, ничего существенно нового и тем более революционного не говорилось. Просто статьи, просто искусство, просто фотки. Никакой провокации, ничего смелого, ничего особенного. Так многие могут.
Олеся закрыла страничку и удивилась собственным мыслям. Никогда раньше она не осмеливалась критиковать Померанцева. Образование, авторитет, опыт – все было на его стороне. Видимо, год без него не прошел даром.
Олеся нашла еще несколько ссылок на его проекты в качестве телеведущего и странную информацию о каком‑то скандале с женой какого‑то бизнесмена. Мысль о том, что последний год Максим не только путешествовал, писал и мотался по свету, не снимая своих дорогущих солнцезащитных очков, – иными словами, гонялся за призраком личной свободы, – но и спал с чужими женами и кадрил незнакомок на вечеринках, – была неприятной.
Ближе к вечеру Олеся поехала в свою студию, хотя на этот день не было назначено репетиций. Студия не работала по понедельникам, но там сидел администратор Владик, и осветитель Сережка тоже был там – чистил‑менял какие‑то фильтры. Когда Олеся не могла сосредоточиться, сцена всегда помогала ей прийти в чувство. Она потанцевала под музыку, трижды сбросила звонки Нонны, так и не ответив. А потом выпила с Сережкой сто чашек кофе. Она громко смеялась над его шутками об их главном режиссере, которого Серега считал бездарностью.
– Весь этот молодежный сленг, вся эта матерщина – разве это искусство? – размахивал руками он. Олеся не знала, и ей было плевать. Что есть искусство, а что похабщина – это как раз к Померанцеву, он у нас специалист. Для нее было важно, что ее актерский талант, если таковой вообще имелся, здесь, в этих стенах, мог раскрываться. Она получала удовольствие от лицедейства и была бы готова, по большому счету, играть где угодно и что угодно, за деньги или бесплатно. Или даже приплатив за это удовольствие. Даже съемки в треклятом ролике про кариес были лучше, чем ничего. Господи, как же много актеров на свете, какая конкуренция! Что делать, если ты не спишь с продюсером или режиссером? Вот что нужно было пожелать, когда Олеся бросала венок. Нужно было пожелать найти себе продюсера!
– А что ты скажешь о декорациях из китайских фонариков? – захлебывался от возмущения Серега. – Что может быть более чудовищным? Такая пошлая дань моде!
– Ты считаешь? А мне нравится, – бормотала Олеся, а сама представляла, как выходит замуж за какого‑нибудь наподобие Бондарчука. И вот она идет по красной дорожке, в красивом платье, выгодно подчеркивающем ее цыганскую внешность. Наверное, в красном платье. Женщина в красном, ты так прекрасна! А потом они идут на вечеринку, устроенную по поводу выхода нового фильма, который снял ее Бондарчук и где она, естественно, сыграла главную роль. Роль была специально для нее написана. И все ее поздравляют, а сами ходят и думают – и чем она только его взяла? И Померанцев тоже оказывается на этом мероприятии, ведь он постоянно шляется по всем этим party. Вот тогда‑то он, наконец, поймет, что ошибался – во всем. И в том, что считал ее бездарной, и в том, что говорил, что таких, как она – миллионы, и что ей не хватает огня и трудолюбия, и что лучше бы она пошла, как Женя, в маркетологи.
– Так ты приедешь? – спросил Серега Олесю.
Она понятия не имела, что он имел в виду. Она вынырнула на поверхность из своего тумана. Куда она должна приехать? Зачем?
– Наверное, нет. Я еще не решила, – осторожно ответила она, надеясь, что последует продолжение, которое разъяснит вопрос.
Серега вдруг разозлился. Продолжение действительно последовало, и выяснилось, что он пригласил ее на вечеринку в честь дня рождения дочери. Олеся покраснела и сплела что‑то про то, что она, возможно, будет вести один корпоратив и никак не сможет вырваться. Серега ехидно поинтересовался, когда она планирует вести корпоратив? Ведь он‑то ей не сказал, когда party. Потом, правда, он немного утих, ведь Олеся – актриса, чего с них взять. И вот тут вдруг Олеся сломалась и поняла – больше не может. Она пробормотала что‑то бессмысленное, встала и ушла буквально посреди разговора, оставив Серегу с носом и с очередным доказательством того, что все актрисы – чокнутые.
Она вышла из театра, вдохнула теплый, задымленный смогом воздух московского центра и направилась к Малой Бронной, к дому Померанцева. В окнах горел свет. Квартира располагалась на втором этаже, и, если занавески не были плотно задернуты, можно было увидеть то, что происходит внутри. Олеся сожгла большую часть фотографий, выкинула его вещи, книги (за что он, сто процентов, ей еще отомстит), стерла из памяти, своей и телефона, его номера. Но она не могла забыть его адрес, не могла забыть это место, где они с ним впервые остались наедине и она почувствовала волшебство его рук, опьянение от его поцелуев. Он имел над ней необъяснимую власть, и оказалось, что достаточно семидесяти шести часов, чтобы понять – никуда эта власть не делась.
– Ты? – удивленно уставился на нее Померанцев, когда открыл дверь.
Олеся не рассчитывала застать его дома, ведь почти все время Максим сдавал квартиру каким‑нибудь толстосумам, в основном иностранцам. Он говорил, что наследство от родителей позволяет ему жить так, как он хочет, и заниматься тем, что ему по‑настоящему важно.
– Я, – кивнула Олеся, просто не зная, что еще сказать.
– Ну, ты и дура, – присвистнул он, впуская ее в пустую квартиру. – А если бы меня тут не было? Ночь же на дворе!
– Тогда бы мне повезло, – пожала она плечами.
Померанцев замер посреди прихожей, глядя на нее с интересом.
– А ты повзрослела, – произнес он, а потом протянул руку так, словно не было этого года, этих слез, этих прощаний и клятв «больше никогда». Словно они виделись только вчера и не расставались вовсе. Олеся помедлила, но потом вложила свою ладонь в его. Ее сердце забилось часто‑часто. Это было неизбежно, и сейчас она понимала это, как никогда.
* * *
Все, о чем могла думать Нонна, это о том, что ее лучшая подруга Анна нуждается в ее помощи. Только теперь у Нонны есть возможность устроить счастье любимой подруги. Что может быть лучше этого – стать причиной и виновницей ее счастья? Не имея большой проблемы с собственной личной жизнью (нет личной жизни – нет и проблемы), Нонна за наиглавнейший свой долг перед ближними почитала устройство их личной жизни. То, что Анна живет одна, давно не нравилось Нонне, но она уважала память о Володе и не заводила разговор с подругой о том, что ей пора заняться поисками нового мужа. Теперь же ей фактически была выдана индульгенция на устройство счастья четырех человек – Анны и ее детей. И Нонна не собиралась с этим затягивать.
Она бы начала прямо с утра понедельника, но, к сожалению, помимо прямых обязанностей по устройству счастья подруг, у Нонны имелись и побочные занятия в школе. В понедельник с самого утра ей предстояло много работы, хотя уроки уже и кончились. Зато началась горячая пора ЕГЭ, сумасшедший дом, который захлестывал теперь школу ежегодно под конец мая. Родители становились беспокойными, некоторые даже буйными. Ученики сидели на успокоительных, но все равно случались нервные срывы. Причем срывались в основном отличники.
ЕГЭ по английскому языку сдавали немногие, главным образом самые самоуверенные школьники, мечтающие о работе за границей. Их Нонна ненавидела больше всего, ибо они требовали от нее глубоких знаний языка, а у нее их, честно признаться, и у самой не было. И поэтому некоторые родители выступали с критическими замечаниями в адрес ее профессиональной пригодности.
– РОНО, понимаете ли, мои знания устраивают, а родителей – нет. Дожили! Все умные стали, – жаловалась Нонна после одной такой стычки, в ходе которой родители обвинили ее в низких баллах своего чада на тестовом экзамене. – А то, что их отпрыски ни черта не учат, – это им безразлично.
– А какие теперь дети сочинения пишут! – поддержала Нонну русичка. – «Основная версия мотива убийства – жажда наживы Раскольникова, но были отработаны и другие подозреваемые», как ты себе это представляешь? А когда я спросила, как бы они охарактеризовали в целом тему «Преступления и наказания», они ответили, что детектив вообще‑то так себе, а тема? «Не умеешь убивать старушек – не берись».
– Ох, кошмар‑то какой. А от меня тут родители потребовали, чтобы я на экзамене решала ЕГЭ вместо них. Мол, нет ничего общего между школьной программой и заданиями в тесте, так что я должна им теперь помочь. А как? – вытаращилась Нонна, отчасти от удивления, а отчасти из‑за крайне тесного корсета, который она с третьей попытки все же нацепила на себя.
Русичка уже давно стояла в корсете – надвигалась репетиция чтения стихов комиссарши, репетиция финальная, прогон. Всем было положено явиться в полной выкладке, с кокошниками и корсетами, выданными в канцелярии под личную роспись каждому участнику позорища.
– Ну, как? – прохрипела Нонна, примеряя кокошник.
– Неописуемо, – фыркнула русичка, натягивая свой. Почему стихи о «Любимой Родине» нужно читать в этих чудовищных головных уборах, никто не мог понять. Но… такова эволюция. Только те, кто умеет превозмочь самое себя, получают бюджетный фонд на ремонт классов и (И!!!) спортзала.
– Я чувствую себя как дура! – развела руками Нонна.
Но это было еще полдела. Когда женщины прошли в актовый зал и увидели там еще с десяток людей с несчастными лицами и в кокошниках, они не выдержали и прыснули. Хохот был заразительным, и инфицированными оказались все, включая физрука, который хоть и стоял (везунчик) без кокошника, но и убежать не мог – мужской тембр.
– Мы все чувствуем себя как дуры. Самое обидное, – заявила русичка, – что нам за это не доплачивают. Предполагается, что мы делаем это по доброй воле.
– Мы многое делаем по доброй воле, – добавил физрук. – Подписи собираем в пользу «Единой России», да? Устраиваем встречу родителей с депутатами, да? Все по своей воле.
– Так! – прогремел голос директорши. – Призывы к революции отставить. А то кое‑кому может и достаться… кружок по футболу на лето. И пиши пропало отпуску.
– И лист осенний опадет! – бодро продекламировал физрук, сияя самой фальшивой из своих улыбок.
С самого утра Нонна думала, с кем же ей познакомить Анну в первую очередь. Физрук нравился ей самой, но, даже если бы и не нравился, Анне нужен был мужчина с серьезным занятием в руках, финансово успешный, стабильный, короче, кто угодно, но только не учитель. Она уже посоветовалась с одной знакомой, которая в свое время встречалась с мужчинами, которых ей подбирало специальное агентство по знакомствам. Выяснилось, что для того, чтобы попасть в базу, там нужно было платить приличные деньги. Вряд ли Анна на это пойдет. У нее с деньгами не очень. Кроме того, опыт той самой знакомой немного обескураживал. Замуж она не вышла, а вот лечиться в кожвендиспансере потом пришлось.
– Они все хотят только секса. Это они для анкет пишут – серьезные намерения. А у самих триппер. Но, если хочешь, могу дать телефончик.
– Понятно, – вздохнула Нонна, но телефон все же записала. На всякий случай. Однако решила зайти с другой стороны. Мысль пришла ей в голову как раз в тот момент, когда она, стоя в толпе коллег, наряженных в кокошники, зачитывала с ладони свою порцию «поэзии». Прямо на словах «Родина моя» она вдруг поняла, что нужно сделать, чтобы найти Анне мужчину.
– Не стоит давать человеку рыбу! Нужно научить его рыбачить! – воскликнула Нонна, срывая с себя кокошник, из‑за которого у нее уже почти отваливались уши. – Мы будем ходить и знакомиться! Мы начнем приятно проводить время, а мужчины сами подберутся.
– Ходить? А куда? – удивилась Анна.
– Я еще не знаю, но точно не в театры – мужики туда если и идут, то только если их туда жены тащат. Нужно идти в клубы.
– В клубы? – поморщилась Анна. – Это там, где все ходят голыми, курят и занимаются сексом с незнакомцами в кабинках туалетов. В эти клубы, верно?
– У тебя однобокое представление, – возразила Нонна. – Есть и другие клубы, где играют джаз, блюз и прочее. Живая музыка и все такое.
– Не знаю, – усомнилась Анна. – У меня нет на это времени.
– У тебя полно времени, если только задаться такой целью. Ты же никого не стрижешь и не красишь ночью, верно?
– Ночью я сплю.
– Ну и проспишь все! – пригрозила Нонна.
– И потом, представь себе – как я туда могу пойти одна? Что мне там, сидеть в баре и смотреть на всех жалостливыми глазами брошенного котенка? Может быть, вообще табличку повесить – ищу мужа? Да я буду выглядеть полной дурой.
– Ты будешь выглядеть полной дурой, если так и спустишь свою жизнь в унитаз. Между прочим, дети рано или поздно вырастают. И уходят. Да‑да, моя дорогая, а их одинокие матери так и остаются одинокими, если, конечно, их подруги вовремя о них не позаботятся. А потом, разве я не сказала – мы?
– Я думала, ты просто так выразилась. Фигурально.
– Фигурально только политики выражаются в предвыборных речах, а я буду ходить с тобой. Это будет здорово! Давай хотя бы попробуем.
– Ты уверена? – несколько растерялась Анна.
Идея выбраться куда‑нибудь с Нонной – в джазовый клуб ли, на концерт ли или вообще хоть куда – была ей глубоко приятна. Даже если предположить, что там им не встретится ни один мужчина. Так было бы даже лучше.
– Ладно, давай сходим куда‑нибудь. А может, Олесю взять с собой? Чтобы она хоть немного отвлеклась от своего Померанцева? – предложила Анна после долгого раздумья.
Нонна вздохнула.
– Зачем нам конкурентка? Она моложе, она актриса, она умеет себя подать – это ее профессиональное. Нет, она будет отвлекать всех от тебя.
– Тогда, может быть, Женьку?
– Даже не знаю. Женька после такого выхода в свет может впасть в депрессию. Она‑то ведь хочет кого‑то подцепить, а рядом с тобой у нее шансов нет. Даже если она будет скакать голой на столе, – усомнилась Нонна.
– Неужели ты думаешь, что я все еще могу так же сводить с ума всех подряд? Я же уже совсем старая, так что…
– Старая? – фыркнула Нонна. – Женька еще старше тебя, забыла? Нет, если ты хочешь, я ей позвоню, но это жестоко, – с неохотой пообещала Нонна, но заранее могла сказать, что она либо не дозвонится, либо… Женя не сможет. Нонна ужасно хотела побыть с Анной вдвоем. Третий лишний, знаете ли. Она не подписывалась устраивать личную жизнь Жени, тем более что с этой задачей было не под силу справиться ни богам, ни колдунам, ни самым продвинутым брендам. Женька была безнадежна.
* * *
Евгения очень хотела спать, но спать ей было нельзя. Больше того, нужно было сидеть и слушать монотонные речи выступающих на этом долбаном совещании. Какой черт принес сюда генерального из головного офиса, да еще в понедельник с утра пораньше – никто не знал. Обычно он все‑таки как‑то предупреждал заранее, тем более что никакого аврала не было. Да и какой аврал у маркетологов? Большинство вообще не понимает толком, чем они занимаются. Просто у всех как‑то теперь стало принято держать на работе маркетологов, вроде как свадебных генералов. Маркетологи были хорошей приметой, они могли предсказывать будущее и успех предприятия, так что к ним и относились соответствующим образом. На них гадали, на них валили все беды в случае чего. Но никто не звонил маркетологам с криками: «Срочно приезжайте, у нас тут ЧП, нужна помощь!»
– Таким образом, статистические показатели предварительных расчетов по производственным циклам внушают умеренный пессимизм, – гундел МММ с унылым выражением безысходности на лице. – Перепоставки пальмового масла не были учтены в предыдущей версии анализа безубыточности, так что… Мы видим определенный регресс в проекте, однако в следующем квартале появится возможность пересмотреть основные позиции и…
– Иными словами, ваши девочки тут сделали говенный отчет, верно? – вдруг встрял до этого молчавший генеральный.
МММ застыл и уставился на генерального, не зная, что на это отвечать. Женя почувствовала, что краснеет безо всякого на то повода и нужды. Она не имела отношения к вышеупомянутому «говенному» отчету. Проект по цеху переработки пальмового масла в Калининграде был дорогим и прибыльным, так что его вел МММ. Ожидания были самыми радужными, когда полгода назад проект запускался. Но неизвестно отчего, и уж точно не из‑за ошибок маркетологов, переработанное пальмовое масло вдруг стали хуже брать. Изменился тренд, люди начали читать этикетки, что ли?
Однако Женя могла чувствовать себя совершенно спокойно, с ее подведомственными проектами все было в порядке, показатели развития соответствовали ожидаемым и заявленным. Но… НО – это же был МММ, мужчина с красивой посадкой головы, благородным взглядом, манящей улыбкой. И хоть он и отправлял ее за плиткой, а потом даже не сподобился дождаться и разгрузить, – Женя сочувствовала ему сейчас. Генеральный был злобным карликом, пожирающим души, и она никому не пожелала бы попасть к нему на зуб.
– Да, девочки недоработали. Расчет производился на основании предоставленной информации, – выдавил, наконец, МММ и побледнел.
– А кто же, интересно знать, собирал информацию? Тоже девочки? Ничего нельзя поручать женщинам, у них только маникюр на уме! – скривился генеральный, подтягивая к себе бутылку с водой. Все теперь пьют эту воду. Все хотят жить долго и умереть здоровыми, все бегают на беговых дорожках. Жене было жалко МММ. Тот молчал, а жизнь медленно покидала его, высасываемая карликом‑вампиром.
– Что ж, видимо, вам нечего сказать, – радостно подытожил тот. – А вы когда‑нибудь задумывались, что сбор и проверка первичной информации, ее качество и объективность – это наш хлеб, это залог успеха. Не думаю, что вы задумываетесь о том, сколько денег потеряют наши клиенты из‑за вашей некомпетентности.
– Я задумываюсь, – пробурчал МММ, красивое лицо которого теперь пошло пятнами.
Женя испытала непреодолимое желание схватить его, прижать к груди, защитить и унести – далеко, далеко.
– Удивительные вы, ребята. Вы что, всерьез считаете, что можно ничего не делать, подтасовывать данные, все перевирать, прогуливать работу – и все это останется в тайне? – генеральный улыбался, как родной – он был почти счастлив.
– Мы… мы не прогуливаем, – обиделся МММ. И поднял взгляд на карлика.
– Нет? – еще радостнее переспросил тот. – А я вот приезжал к вам с инспекцией – в пятницу, часика в четыре. Как у вас тут все интересно организовано, если в офисе никого нет и никто не прогуливает. Какой вы руководитель, если бросаете офис? Знаете, сколько я телефонных звонков принял, пока «никто не прогуливал» тут у вас?
– Сколько? – переспросил МММ, не имея сил сбросить тупое оцепенение.
– Интересно? Восемь. Все восемь – от клиентов, нынешних и потенциальных. Интересно, что с ними стало? Я перевел их в головной офис, к Нормальным Маркетологам. А вы, мой дорогой, уволены! – совсем радостно сообщил генеральный. Тут на лице МММ отразилась паника, он попытался набрать в грудь побольше воздуха, но не смог. Женя почувствовала жгучую ярость. Как этот карлик смеет…
– Я уезжал по делу, я не знал, что офис бросили. Но я знаю кто! – прошелестел голос МММ.
Да, подумала Женя, давай! Придумай что‑нибудь, пусть только тебя оставят. Я не хочу, чтобы тебя уволили. Ты такой красивый!
– По делу? Извольте отчитаться, по какому именно, – посуровел карлик, он не любил, когда ему перечили.
Женя ненавидела его, для него люди были мусором. Нет, для него люди были игрушками, и он любил ломать свои игрушки. Вот бы он вдруг застыл как соляной столп, пронзенный божественной дланью…
– Я ездил забирать керамическую плитку, между прочим, на другой конец города! – вдруг услышала Женя окрепший голос МММ. – Ее количество тоже было неверно посчитано, а поскольку рабочие сегодня должны были все закончить, мне пришлось взять на себя несвойственные мне функции.
– Грузчика? – генеральный удивленно приподнял бровь. – Ты же руководитель отделения, неужели ты поехал сам за плиткой?
– Между прочим, очень тяжелая плитка. Но чего не сделаешь для родного офиса? Зато крыльцо закончено, – гордо повествовал МММ, игнорируя Женин изумленный взгляд. – Могу показать бумаги.
– Что ж, это похвально. Достойный поступок. Конечно, вы у нас на хорошем счету. Так уж получается, что достойных мужчин сейчас все меньше. Но постойте, если вы ездили за стройматериалами, на кого же тогда все оставили офис? – переменил вектор генеральный.
– На Евгению Славянову, – выдал МММ голосом твердым, как скала, и осуждающе посмотрел на нее. – И я не имею ни малейшего представления, по каким причинам она покинула рабочее место.
– Да это теперь и неважно. Значит, это вы уволены, девушка? – ласково поинтересовался генеральный. – Что ж…
– Я… не… я… но ведь… – С Жениных губ слетали одни междометия, а глаза ее неотрывно смотрели в красивое, исполненное благородства лицо МММ.
– Что ж, вы можете покинуть нас, а мы пока что подумаем, что делать с пальмовиками. Необходимо изменить отчет в кратчайшие сроки, – генеральный больше не смотрел на Женю, и никто не смотрел, даже МММ. Он рассеянно искал что‑то в папках с бумагами.
Женя так и осталась сидеть на своем месте, чувствуя, что от шока не может шевельнуться.
– Извините, вы что‑то не поняли? Вы не допускаетесь к присутствию на совещании. Это закрытое мероприятие, и людям со стороны тут не место, – генеральный повернул голову к Евгении и пронзил ее злым взглядом.
Женя побелела, встала с места и, не веря своим сенсорам, не понимая до конца, что чувствует и что делает, вышла из комнаты прочь, в коридор. Дверь закрылась с глухим стуком. За дверью сидела секретарша и раскладывала пасьянс на своем компьютере. Увидев Женю, она встрепенулась и закрыла окно с картами.
– Что, закончили? – спросила она, с удивлением разглядывая ошарашенное лицо Жени.
– Нет, не закончили.
– Нет? А ты чего? За документами вышла?
Женя покачала головой и прошла дальше, к своему месту. Ноги были словно ватные. Она обрушилась на свое рабочее место и сидела так, глядя в окно, пока люди действительно не стали выходить с совещания. Она не знала, что делать. То есть, конечно, знала. Надо было бы встать, вернуться в комнату с карликом‑вампиром, кинуть в лицо МММ обвинение и размазать его по стенке, вместе с его вызывающей доверие улыбкой и светом в синих глазах. Добиться того, чтобы его больше не было, чтобы он был уничтожен, как маркетолог и как мужчина. То, что он сделал, было исключительно недостойным, немыслимым. Мужчины так не поступают, так что… выбор был очевиден. Но Женя продолжала сидеть и смотреть в окно. Странная надежда, бессмысленная, абсурдная, не давала ей встать. Вдруг это все неправда? Вдруг это все потребовалось МММ только как трюк для совещания, вдруг он сейчас придет и скажет, что он все исправит.
– Женя, можно тебя на минуту? – раздался наконец его голос у нее за спиной. Он отводил глаза, не смотрел на нее.
– Зачем? – прошептала она. – Как ты мог?
– А что я должен был делать? Я не могу сейчас остаться без работы. Я купил машину в кредит. У меня такое положение, что я просто оказался припертым к стенке.
– К стенке? – вытаращилась на него Женя. – А что же будет со мной?
– Ну, а что будет с тобой? Я… я не знаю, найдешь другую работу. Я напишу тебе такие рекомендации, что будет еще лучше, чем сейчас. В конце концов, кто ты здесь – простой менеджер? Таких мест полно.
– Я не понимаю тебя. Ты не собирался мне как‑то помочь? – уставилась она на него. – Вытащить меня?
– Ну, как же я могу тебя вытащить? – развел он руками. – Ты же понимаешь, я бы с удовольствием, но… что я могу сделать?
– Пойти и рассказать ему обо всем! – крикнула Женя, и слезы полились у нее из глаз.
– Я не могу, – покачал головой МММ.
Еще минута потребовалась Жене, чтобы окончательно осознать, что она не имеет для него никакого значения. Через минуту она вскочила и рванула к выходу под злые крики МММ.
– Он тебя и слушать не станет!
– Иди на хер! – пробормотала Женя себе под нос и распахнула дверь кабинета директора. Генеральный все еще сидел за столом, с бутылочкой уже почти без воды, и что‑то читал с экрана своего планшета. Когда дверь открылась, он поднял холодный взгляд на раскрасневшееся Женино лицо и молча, насмешливо улыбнулся.
– Это я ездила за плиткой. А он бросил офис, – выпалила Женя.
– И что? – пожал плечами карлик, явно не поверивший ни одному ее слову.
– Я могу доказать это!
– Доказать? Что именно? Что вы, хрупкая девушка, поехали за плиткой, которая весит черте сколько? Может быть, вы еще и сами ее грузили? Вы что, держите меня за дурака? Вы ее даже не поднимете! Думаете, я не понимаю, что вам хочется удержаться на непыльной работе?
– Это не так! Я…
– Если вы не могли придумать ничего лучше, чем эту нелепую уловку про плитку, то вы, простите, дура. А уж дур нам тут точно не надо, поймите правильно.
– Да как вы смеете?! – вспыхнула Женя.
– А что вы сделаете, засудите меня? – усмехнулся генеральный и, так и не убрав похабную ухмылку со своего лица, встал и ушел из кабинета, оставив Женю в состоянии ступора.
Нонна всемогущая
Примирение – это всегда прекрасно. Это похоже на первый проблеск солнца после дождя и холодного ветра. До этого вы ходите, погруженные в обиду и раздражение, как в тугой липкий клей, из которого невозможно выбраться. Миллион раз вы обещаете себе не думать больше об Этом, но ни о чем другом думать просто не в состоянии. Перебираете в памяти то, из‑за чего все испортилось, пытаетесь понять, что не так и, отдельно, в чем можете быть виноваты именно вы. Одни и те же диалоги снова и снова прокручиваются в голове, и даже просто молчать вам стоит огромных сил.
А потом случается – примирение. Оно начинается с улыбки. Или с какого‑нибудь неожиданного доброго слова, шутки, над которой вы еще пытаетесь не смеяться, но уже не можете злиться по‑настоящему. И объятия раскрываются, и на душе становится хорошо и светло, как в солнечное утро на опушке подмосковного леса.
После страстной ночи на голом полу в квартире Максима все вернулось на круги своя. Померанцев опять переселился к ней, и вот теперь Олеся лежала с ним на своей кровати, раскинув руки, и улыбалась голубому небу в окне без занавесок. Максим спал, отвернувшись от солнца, и одна ладонь Олеси лежала на его плече. Олеся давно проснулась, хотя поспать удалось всего несколько часов. И рука затекла, и было так жарко – настоящее лето, но она не шевелилась, боясь спугнуть это лучезарное чувство счастья, которое поселилось у нее в области солнечного сплетения. Иррациональное чувство счастья, как сказала бы Нонна. Ложное чувство счастья. Похмелье будет жестоким, но сейчас Олеся не стала бы об этом думать, даже если бы ей за это предложили заплатить денег. Счастье в неведении.
– Что, уже не спишь? – раздался сонный голос. Максим повернулся, скинул ее руку со своего плеча и потянулся. Олеся улыбнулась и промолчала. То, что он лежал тут, рядом с ней, было так странно, так неожиданно и невозможно, но сам Максим при этом держался так, словно и не было этого года между ними. Словно бы они не расставались. Возможно ли, чтобы они просто продолжили с того места, на котором все оборвалось?
– А сколько времени? – спросил он, перекатываясь через нее к тумбочке, где лежали их телефоны.
Олеся подумала, что ничего не знает о том, чего Максим хочет и чем он живет теперь. Какие у него планы относительно их двоих.
– Половина девятого, – пробормотала она. О, как она не хотела снова запускать колесо их мельницы, перемалывающей дни и ночи в одну серую муку воспоминаний. Олеся хотела бы лежать тут вечно, и чтобы не было никаких серьезных разговоров и никаких проблем. Просто застыть рядом, молодыми и сонными, залитыми ярким солнечным светом. И чтобы время просто исчезло, остановилось навсегда, оставив мир, как фотографию в рамке, висеть в недвижимой вселенной вечно.
– Как полдевятого? Блин, я же проспал! – крикнул Максим, и мельница со скрипом задвигалась, тяжело передвигая лопасти.
Олеся побежала на кухню, готовить омлет и зеленый чай. Она бы хотела выпить кофе, но Максим не терпел ни кофе, ни его запах – причем если в кафешках и маленьких ресторанчиках он переносил его относительно нормально, то у Олеси дома кофейный запах, даже вчерашний, выветрившийся, мог вызвать бурю и цунами. Олеся покорно распрощалась с кофе – выпьет на киностудии, куда она собиралась ехать на пробы.
– Тебя подбросить? – спросил Максим, ловко орудуя ножом и вилкой.
Олеся помотала головой, не сводя глаз с мужчины, из‑за которого пролила чуть ли не океан слез. Сейчас, когда еще действовала сила Примирения, он был тем самым Максимом, от которого все и всегда были без ума. И все же, что будет потом? Да и будет ли это самое «потом» вообще.
– У меня сегодня прослушивание, я не знаю, во сколько буду дома, – пробормотала она, потягивая остывший чай из высокой чашки.
– Прослушивание? А где? – спросил он так, словно бы ему действительно было интересно.
И Олеся рассказала бы, что едет на студию Горького, что там собираются снимать цикл фильмов из серии «Понять и услышать», а иными словами, миллион нудных слезливых шоу о жизни простых женщин, с замесом на драму. И в каждую серию им нужны разные лица, причем чем проще, тем лучше – чтобы уж идентификация была полной. А еще на крупном телеканале с осени будут снимать новый сезон каких‑то судебных страшилок, и там нужны разного рода свидетели. И вообще, сейчас много чего происходит. Но Олеся хорошо знала Максима и то, с каким презрением он относился к ее работе. Вряд ли в этом он изменился.
– Да так, в одном месте, – пробормотала Олеся, но Максим уже переключился на свой планшет, он проверял почту, звонил кому‑то. Он явно выходил из Примирения, как из зоны покрытия Сети. Ворчал, пытаясь найти утюг. Ругался, обжегшись. Спросил, обязательно ли Олесе путаться под ногами, когда она знает, что он спешит…
– А что дальше? – спросила она, когда раздраженный Максим стоял около входной двери, проверяя содержимое своего кожаного итальянского портфеля из Италии.
– В смысле? – буркнул он себе под нос. – У меня сейчас встреча с главредом одного портала, буду там колонку вести по культуре. Впрочем, я еще не решил.
– Что будет с нами? – переформулировала вопрос Олеся, и Максим замер, посмотрел на нее недовольно и осуждающе.
– Не начинай, ладно? Я только вернулся.
– А зачем? – Олеся не могла не начинать. Она вдруг испугалась того, что он сейчас выйдет из дверей и исчезне