Поскольку изначально на человеческую жизнь так сильно влияло participatin mystique с внешним миром, что камень, растение и человек, животное и звезда были связаны вместе в едином потоке, одно всегда могло превратиться в другое. Люди и боги рождаются от деревьев и погребаются в деревьях; люди могут превратиться в растения: два мира так близки, что один может в любое время слиться с другим. Человек достиг некоторой независимости и все еще близок к материнскому лону. Эта близость к матке не только причина частых мифических трансформаций людей в растения, но и магии, с помощью которой человеческие существа – а сначала именно женщины – пытались влиять на рост растений.
Связь между женщиной и растением можно проследить на всех стадиях человеческого символизма. (Илл. 152) Душа как цветок, как лотос, лилия и роза, девственница как цветок в Элевсине (Илл. 128b) символизируют схожее с цветком развертывание высшего психического и духовного развития.[67] Потому рождение из женского бутона является архетипической формой божественного рождения,[68] говорим ли мы о Ра или Нефертем в Египте, (Рис. 61) о буддийском «божественном сокровище лотоса», или, в Китае и на современном западе, о рождении самости из Золотого Цветка.[69]
Рис. 58 Спеис (Надежда) со колосами и снопом.
По римскому оригиналу
На границе между растительным и животным царствами, которыми правит Великая Мать, живет пчела. Наряду с молоком, ее мед в древние времена подносился как жертва богине земли. В противоположность кровавому символизму смерти в животном мире, она является любимицей Великой Матери, как нечто вроде посредника между растением и животным.
Рис. 59 Мадонна снопов
Резьба по дереву, возможно, Бавария, ок. 1450 г.
Бахофен описывает связь между ульем и его Царицей-Матерью[70] в противоположность ко многим и «чужим» отцам-трутням и завершает резюмированием символического значения пчелы:
Рис. 60 Древо с висящей на нем маской Вакха
Гравировка на драгоценном камне, Рим
«Это делает улей совершенным прототипом первого человеческого общества, основанного на гинекократии или материнстве, что мы находим среди названных народов. Аристотель даже ставит пчел выше человека того первого периода, поскольку в них гораздо совершеннее и четче, чем среди людей, выражен великий закон природы. Пчелу верно рассматривали как символ женского могущества природы. Ее, прежде всего, связывали с Деметрой, Артемидой и Персефоной. Здесь она символизировала землю, ее материнство, ее неустанность, занятость искусным творением и выражала деметрическую душу земли в ее высшей чистоте. Ее связь со всеми физически воспринятым материнством была выражена в обычае, записанном Гераклидом. В сиракузских Тесмофориях участники несли mylloi, печения, сделанные из меда и кунжута в форме женского полового органа. В своей монографии о пчелах Мензель проводит уместную параллель между этим обычаем и индийским обрядом обмазывания женских гениталий медом на свадебном празднестве. В германии медоносный цветок мелисса называется Mutterkraut, «материнская трава» и назначается при женском половом нездоровье. Пчелы выражают свое материнство и как няньки, питающие новорожденного Зевса медом. Этот чистейший продукт органической природы, в котором так тесно сплелись животный и растительный продукт, также является чистейшей пищей для матерей. Он использовался ранним человечеством, и к нему же возвращались жрецы, пифагорейцы, Мелхиседек, Иоанн Креститель. Мед и молоко принадлежат к материнству, а вино к мужскому дионическому началу».[71]
Рис. 61 Рождение солнечного бога из цветка
Египет
«Девственность» Великой Матери, т.е. ее независимость от мужчины, становится еще более очевидной в государстве амазонских пчел, где мужчина оплодотворяет только царицу, и то только один раз. По этой причине, а также из-за еды, которую она ест, пчела чиста; Деметра – это «чистая пчела-мать»,[72] и пчелиные жрицы Деметры должны были быть девственницами, как весталки и многие другие жрицы Великой Матери. И среди пчел, как очень часто случается среди зверей и людей, матриархальное материнство принимает характер «ужасного» в своем отношении к мужчинам; ведь после сочетания трутень-муж и все остальные трутни уничтожаются как чужаки женской группой, населяющей улей.
Улей – это атрибут Великой Богини Деметры-Цереры-Спеис. Но пчела также ассоциируется с луной: жриц лунной богини называли «пчелами» (Рис. 58), и считалось, что весь мед происходит из луны, из улья, пчелы которого – звезды.[73]
Мед – это жизненно важное вещество, совершенное питание растительной матери, но и у него есть смертельный символизм. Бахофен указывает на связь между погребением Главка в меде и матриархальным началом в Ликии, и эта тема была развита современным автором.[74] Сосуд смерти с его матерински питающим медом – это инструмент медовой смерти, бальзамирования медом. «“Пасть в медовый кувшин” следует отождествлять с “умереть” ».[75] Обычай погребения мертвых в огромном кувшине известен нам из до-эллинистической Малой Азии (3500-1750 гг. до н.э.), и использование меда в культе мертвых и бальзамирование также было широко распространено.
Иллюстрации
Илл. 102 Поклонение древесной богине
Известняковая стела, Египет, XVIII династия
Илл. 103 Нут как древесная богиня с солнечным диском
Бронзовый сосуд, Египет, Саисский период, ок. 600 г. до н.э.
Илл. 104 Рождение Адониса
Деталь фрески Бернардино Луини, Ломбардская Школа, ок. 1500 г.
Илл. 105 Первобытное погребение в дереве
Восточная Африка (этнологический рисунок)
Илл. 106 «Происхождение лингама»
Камень, Южная Индия, XIII в.
Илл. 107 Лингам, раскрывающий богиню
Камень, Камбоджа, XIV в.
Илл. 108а Солнечное и лунное древо
Цилиндрическая печать, Ассирия
Илл. 108b Годовое дерево с двенадцатью животными Зодиака
Тик и фарфор, Китай
Илл. 109 Древо мертвых
Дерево, Китай
Илл. 110 Алхимическое древо
Из швейцарского манускрипта, XVI в.
Илл. 111 Древо греха
Из итальянского манускрипта, XIII в.
Илл. 112 Камень матрон
Римский рельеф, из Бонна
Илл. 113 Крестильная купель
Песчаник, Готланд, XII в.
Илл. 114 Христос как кисть винограда
Деталь церковной двери, Сион, Швейцария, XIII в.
Илл. 115 Чаша Антиоха
Серебро с золотыми листьями, I-IV вв.
Илл. 116 Возвращение мистического яблока на древо познания
Фреска Джованни да Модена, Болонья, XV в.
Илл. 117а Крест св. Патрика и урна с прахом
Келлс, графство Мит, Ирландия, X в.
Илл. 117b Крест Грейгнамана
Графство Килкенни, Ирландия, IX в.
Илл. 118 Мадонна как корабль
Миниатюра из югославского псалтыря
Илл. 119 Христос, спящий в лодке
Миниатюра из австрийского лекционария, XI в.
Илл. 120 Корабль с крестом в виде мачты
Из итальянского манускрипта, XV в.
Илл. 121 Возлияние сосуду с ветвями и сидящая богиня
Каменный рельеф, Шумер, ок. 3000 г. до н.э.
[1] О связи между «подъемом» и мужским духовным началом ср. выше, стр. 174.
[2] Kees, «Der Gotterglaube», pp. 217f.
[3] John A. Wilson, «Egypt», p. 60.
[4] Самые совершенные архитектурные примеры этого восхождения – это ступа в Боробудуре, чья восходящая спираль ведет от самой низшей ступени мира до невидимого Будды.
[5] H. and H.A. Frankfort, «Before Philosophy», p. 31.
[6] Cf., e.g., «The Cambridge Ancient History», Plates Vol. I, p. 63 b.
[7] Cf. Bachofen, «Mutterrecht» и Klages, «Der geist als Widersacher der Seele», 3, 2.
[8] Мое «Origins and History of Consciousness», pp. 23f.
[9] Ch. CIX (tr. Budge).
[10] Kees; ср. мое «Origins»: «Transformation, or Osiris», pp. 220-56.
[11] Ibid., pp. 229f.
[12] Sethe, «Die alt-aegyptischen Pyramidentexte», Vol. II.
[13] Van der Leeuw, «Phanomenologie der Religion», p. 37.
[14] Вавилонские лунное и солнечное деревья – это подходящие символы для свойственных свету росту, трансформации и порождению.
[15] Erman, «Die Religion der Agypter», p. 370.
[16] Becker, «La Vie en Afrique», Vol. I, p. 156; Бекер называет племя вагого, ныне танганьяка, и дерево баобаб.
[17] Bredon and Mitrophanow, «Das Mondjahr», p. 37.
[18] Женское значение финиковой пальмы становится очевидным в ритуальном сборе урожая, изображенном на многочисленных вавилонских цилиндрах; он проводится на новую луну, и в нем участвуют только женщины.
[19] Ср. роль древа, сбора фруктов и т.д. на ранних индийских печатях и в критской религии.
[20] Ср. также видение в Книге Даниила, гл. 4, где Великий Царь, изначально представляющий небеса, отождествляется в Великим Древом.
[21] Mensching, «Buddhistische Symbolik», p. 32.
[22] Krickeberg, «Marchen der Azteken und Inkaperuaner, Maya und Muisca», p. 30.
[23] Не стоит и упоминать, что символ дерева, который изначально принадлежал матриархальному образу мира, был видоизменен и помещен во владения патриархального бога.
[24] Scholem, «Die Geheimnisse der Schupfung», p. 75.
[25] Scholem, «Das Buch Bahir», §64, p. 64.
[26] Ibid., §64, p. 64.
[27] Ibid., §85, p. 91.
[28] Katha-Upanishad, VI, 1.
[29] Cf. «Psychology and Alchemy», index, s.v. “tree”, и текст, и иллюстрации.
[30] Cf. мое «Origins», p. 237.
[31] Мое «Uber den Mond und das matriarchale Bewusstsein».
[32] Ninck, «Wodan und germanischer Schulsalsglaube», p. 215. (Воспроизведенный здесь рисунок дерева, конечно, является современным [восемнадцатое столетие] представлением людей о нем. Никаких древних изображений не сохранилось).
[33] Норны – это повивальные бабки: «Фафнир, скажи мне … кто эти норны, что могут прийти к женам рожающим?» - Bellows, «The Poetic Edda», p. 375. [здесь использован русский перевод – прим. перев.]
[34] Ninck, p. 191.
[35] Ibid., p. 203.
[36] Ninck, pp. 299ff. Как Один достигает мудрости, упав с дерева, так и в средневековом «Фарсе о Репе» повешенный хвастает, что когда его повесили, ему открылся путь звезд вокруг оси и природа всех вещей, растений, животных, камней, элементов (сказка Гримм 146, из латинской поэмы, древнейшего манускрипта, появившегося около XVI столетия, перепечатано в Bolte and Polivka, «Anmerkunden», Vol. III, pp. 170ff.) Невероятно, чтобы автор в то время был знаком с «Облаками» Аристофана, и более того, здесь есть аналогия на дерево из граческой комедии. К этому контексту принадлежит народное поверье, что в останках повешенного присутствует некая магическая сила: в веревке, его последнем семяиспускании и в корне мандрагоры, который из них прорастет (о мандрагоре см. Hovorka and Kronfeld, «Volksmedizin», Vol. I, pp. 14ff.) Английское слово «gallows tree» (виселица) сохраняет народную память о том, что первой виселицей было дерево.
[37] Horamol, 139 (tr. Bellows, «The Poetic Edda», p. 60). [здесь использован русский перевод – прим. перев.]
[38] См. ниже, гл. 15.
[39] Rahner, «Mater Ecclesia», p. 118.
[40] Cf. Rank, «The Myth of the Birth of the Hero» и мое «Origins», p. 175.
[41] Kluge, «Etymologisches Worterbuch der deutschen Sprache».
[42] О мельнице см. выше, стр. 234 и ниже, стр. 285. Cf. «The Prose Edda», p. 19.
[43] Ninck, «Wodan», p. 218.
[44] Ibid., pp. 218f.
[45] «Miniaturen des fruhen Mittelalters», Pl. 12, p. 19. Наша Илл. 119 показывает Христа спящим в бурю, но лодка навевает германские ассоциации, а спокойствие напоминает погребение.
[46] Что касается корабля, стремления к смерти и так далее в современные времена, ср. мое «Origins», p. 279, стихотворение Д.Г. Лоуренса и его интерпретацию.
[47] См. иллюстрацию в Frobenius, «The Childhood of Man», fig. 167, p. 145.
[48] Rahner, «Das Schiff aus Holz».
[49] Boeckh, «Urkunden uber das Seewesen des attichen Staates», цит. по Rahner, «Das Schiff».
[50] Rahner, «Mater», p. 69.
[51] Cf. Ninck, «Wodan».
[52] W. Spemann, «Kunstlexikan», p. 841.
[53] См. ниже, стр. 332 [cf. Zimmer, «Philosophies of India», index, s.v. “ferryboat” – прим. англ. изд.]
[54] Zimmer, «The Indian World Mother», p. 85.
[55] 2 Цар. 5:24.
[56] Ср. мое «Origins», pp. 58f и эссе Kerenyi, «Arbor intrat» в «Niobe».
[57] Bachofen, «Mutterrecht», p. 427.
[58] Ibid.
[59] Мое «Origins», p. 27.
[60] Ninck, «Gotter- und Jenseitsglaube», p. 115.
[61] Preuss, «Forschungsreisse zu den Kagaba-Indianers», pp. 133f в Preuss, «Die Eingeborenen Amerikas», p. 39. См. выше, стр. 88.
[62] Livy, XXIX, p. 10.
[63] Наприме, в Куско, Дельфах, Дели, Иерусалиме и Пекине.
[64] Там, где акцентируется архетипический характер Женского как дающего пропитание, как, например, среди тегамбули из Новой Гвинеи (Margaret Mead, «Sex and Temperament in Three Primitive Societies»), женщина может монополизировать рыбалку, от которой зависит все население, тогда как мужчины ничего не делают для экономического «производства» группы, хотя, как правило, для женщин не характерно заниматься рыбалкой.
[65] См. ниже, стр. 307.
[66] См. ниже, стр. 317.
[67] См. ниже, стр. 325.
[68] См. ниже, гл. 13.
[69] Jung and Wilhelm, «The Secret of the Golden Flower».
[70] Соотношение между пчелой и Великой Матерью может быть объяснено только так. Очевидно, концепция – найденная в древних документах – «пчелиного царя» вторична.
[71] Bachofen, pp. 114f.
[72] Ibid., pp. 584, 879.
[73] Briffault, «The Mothers», Vol. III, p. 179.
[74] Persson, «The Religion of Greece in Prehistoric Times», pp. 9ff.
[75] Ibid., p. 12.
https://castalia.ru/perewody/yungiantsy-blizhnij-krug/1654-erih-noymann-velikaya-mat-glava-trinadtsataya-gospozha-rasteniy.html
-------------------------------------------------------------------------------------------------
https://castalia.ru/perewody/yungiantsy-blizhnij-krug/1655-erih-noymann-velikaya-mat-glava-chetyirnadtsataya-gospozha-zverey.html
Глава четырнадцатая
Госпожа зверей
Другим важным аспектом Великой Богини является ее связь с миром животных. Как «Госпожа Зверей» она почиталась на матриархальной стадии от Индии до Средиземноморья, в Малой Азии, на Крите, в Греции, Сирии, Месопотамии, Египте, Африке и на западе до Мальты, Сицилии и южной Испании. Что делает этот аспект особенно значимым, так это тот факт, что антропологи социологической школы сопоставляют Великую Мать с сельским хозяйством и экономическим доминированием, которое оно дало женщинам.
Без сомнения, развитие, ведущее от групповой психики до эго-сознания и индивидуальности, и от матриархального до патриархального доминирования в психической жизни, имеет соответствие в социальном процессе. Развитие эго приносит с собой не только обретение индивидуальной «души», индивидуального имени и личной родословной, но и частную собственность.
Является ли социальный процесс основой, а психический процесс – эпифеноменом, или, наоборот, психическое развитие – это основа, а социальная эволюция лишь одно из ее проявлений, это сегодня вопрос, который следует подвергнуть переоценке.
Материалистический взгляд на историю до-психологичен; глубинная психология человека была неизвестна его основателям и все еще плохо известна социологам.
Связывание всех идеологий с их основаниями в человеке – это одно из решающих интеллектуальных обретений нашего времени, но каждая истинная редукция должна завершиться в бессознательной психической реальности человечества, и не просто во внешней реальности, которая по большей мере является выражением человеческой психики.
Есть почти неограниченное множество данных, указывающих на то, что устойчивые конфигурации примитивной психики – религия, искусство, социальный уклад – являются символическими выражениями бессознательных процессов. Психоаналитическое сведение этих форм выражения к человеческой психике, сделанное Фрейдом, было эпохальным, несмотря на недостаточность. Но как социальная наука начинается с группы, а не с поздней социальной структуры индивидуума, так и глубинная психология должна начинаться с коллективной психологии бессознательного, а не с психического положения современного человека, уклада семьи и его личного бессознательного.
В ранней ситуации человеческой культуры доминировала групповая психика. Между индивидуумом и его группой превалировали отношения participation mystique, а также между группой и ее окружением, в частности, миром растений и животных.[1]
Чистейшее выражение этой ситуации – тотемизм: почти повсюду первоначальная группа воспринимала себя произошедшей от животного или растения, с которым она состояла в родстве. Возможным этот феномен делало то, что различия между человеком, животным, растением и неорганическим миром воспринимались не так, как в современном сознании.
Здесь, хотя бы и кратко, следует сказать несколько слов о связи между происхождением тотемизма и психологией Женского.
В своем облике Великой Матери Женское – это «дева»:[2] творящее начало, независимое от отдельного мужчины.[3] По многим весомым причинам в изначальном матриархальном мировоззрении не было связи между половым актом и деторождением. Беременность и сексуальность были разделены и во внутреннем, и во внешнем опыте женщины. Это легко можно понять, если мы учтем тот факт, что для этих ранних обществ была характерна беспорядочная половая жизнь, которая начиналась задолго до наступления половой зрелости. Продолжительность этой личной половой жизни так же загадочно прерывалась началом менструации, как и ее прерыванием и чудом беременности. Оба явления происходят во внутренней женско-матриархальной сфере и не связаны ни с сексуальной любовной игрой, ни с более глубоким опытом любви к отдельному человеку, если, что сомнительно, таковая вообще существовала на примитивной стадии.
На первобытной стадии, таким образом, женщина всегда зачинала от внечеловеческой, трансперсональной силы. Мифы и сказки всех времен и народов учат нас, что она обычно зачинала от контакта с нуминозными животными, напр., птицей или змеей, быком или бараном, но также от поедания плодов, от ветра, луны, духов предков, демонов, богов и так далее. А тотем был безличным оплодотворяющим духом такого рода.
Оплодотворение превращает женщину в нуминозное существо как для нее самой, так и для мужчины. Матриархальное значение Женского гораздо древнее «сельскохозяйственной фазы», из которой социологическая школа пыталась вывести матриархат. Не только сельскохозяйственная эпоха с ее ритуалом священного брака и магии дождя, но и в особенности первобытная эра и свойственная ей охотничья магия служили созиданию матриархального мира, чьи поздние производные мы встречаем в ранних и примитивных культурах.[4] Связь тотема с плодородием и пищей и пищевыми табу указывает, что он изначально принадлежал миру женщины, хранившему таинство плодородия, а также таинство пищи. Осмысленная в этом контексте, экзогамия (запрет брачных отношений между членами родственного (род, фратрия) или локального (например, община) коллектива) попадает в психологически значимый контекст, к которому ее уже приписал Бриффо.[5]
Экзогамия обладает двумя важнейшими характерными особенностями: сплоченностью женской группы бабушки, матери, дочери и детей, носителей матриархальной психологии и мистерий, характеризуемых изначальной связью между матерью и дочерью;[6]
во-вторых, «изгнанием» мужчин, сыновей, живущих на окраине женской группы, с которой они сексуально соединялись.[7] Таким образом, экзогамия утверждает не только силу женской группы, но и – что столь же важно – присущие только мужчинам качества, что ведет к исторически необходимой дифференциации и специализации мужчин.
Для женщины вмещенность в изначальные отношения с матерью означает определенное усиление ее женских качеств, но для мужчины инцестуозная связь с материнской и женской группой, его постоянство в изначальных отношениях означает ослабление его мужественности.[8]
С другой стороны, все процессы, ведущие к изгнанию мужчин женской группой и образование мужской группы усиливают и развивают маскулинную сторону мужчины. Следовательно, Великая Богиня как богиня охоты и войны для мужчин является богиней смерти.
Она магически обесчеловечивает мужчин и превращает их в диких зверей, идущих навстречу року спутниками Богини. И в этом аспекте она является Госпожой Зверей, и оргиастическая форма ее культа взращивает зверя, ищущего добычу, и воина в мужчине:
Ей доставляют наслаждение звуки трещоток и бубнов, голоса флейт, вид волков и ясноглазых львов.[9]
Это одностороннее маскулинное развитие приносит с собой героизм в битве и охоте, необходимых для защиты и поддержания женской группы, а создаваемая им полярность между мужчинами и женщинами укрепляет взаимное притяжение полов.
Таким образом, напряжение между противоположностями порождает первую форму социальной структуры: экзогамия препятствует сочетанию символически сходного, и только антитетическим группам, напр., кланам, носящим символы солнца и луны, дня и ночи, черного и белого, дозволено родниться.
Но Богиня ведет мужскую группу не только в резню. Наряду с воинами и охотниками, вождями и лидерами среди ее последователей находятся жрецы при жертвоприношениях и провидцы. Пусть и косвенно, но Великая Богиня почитает развитие воли и действия среди мужчин, а также поощряет духовный рост. Ведь дух, впервые появившись из бессознательного, питается изначальными подземными источниками в мире Великой Матери.
Как эту матриархальную ситуацию переживает мужчина, как он ее превосходит и почему мужская группа и патриархат неизменно должны стремиться к доминированию, уже было показано в деталях в другом месте.[10]
Как только мужчина освобождается от власти женской группы, он обращается против Женского посредством того самого качество, которое Женское и подталкивало к развитию. Тотемный предок, трансперсональное мужское начало, которое для женщин изначально было антагонистично земному мужчине или мужской группе, теперь узурпируется мужчинами и устанавливается как противоположность Великой Матери как источник мужского духа.
Животная форма богов и богинь лишь позднее выражение того, что самоочевидно в тотемистической психологии раннего человека. Для раннего человека столь же естественно то, что нуминозный прародитель должен обладать животной формой, как и то, что Великая Богиня должна быть наделена всевозможными животными свойствами и являться как животное или сопровождаться животными.
На первый взгляд, кажется, что нет разницы между мужскими и женскими богами. И те, и те другие могут принимать животную форму. Но различие есть. Тогда как мужской бог в мифе, как мужчина-герой, обычно появляется в противопоставлении животному, с которым он сражается и побеждает, Великая Богиня, как Госпожа Зверей, властвует над ними, но сражается с ними редко. Между ней и миром животных нет враждебности или антагонизма, хотя она имеет дело как с дикими, так и с покорными и прирученными зверями.
(Илл. 17, 122) Змееголовая или птицеголовая богиня с крыльями или ногами птицы (Илл. 126) известна нам из древней Месопотамии и Беотии, (Илл. 124) тогда как в Шумере и в Египте она появляется как богиня-корова и властительница стада.[11] Тот же облик мы находим у богини Рас Шамры (Илл. 123), которая, неся снопы, окруженная скачущими баранами, правит над плодородием растительности и скота.
(Илл. 124b) Столп Великой Богини демонстрирует ее власть над быком и львами. (Илл. 124а) Тысячелетиями она стоит или сидит, воцарившаяся на львах, как Лилит, месопотамская богиня ночи, зла и смерти, крылатая, с ногами птицы, сопровождаемая совами; (Илл. 37) как хеттская богиня, прижимающая ребенка к груди; на вратах в Микенах, где ее символизирует древо или столп, стоящий между львов; или на Крите, играющая с парой львов, (Рис. 62) или стоящая на горе, подпираемой львами перед поклоняющимся юношей. Это та же богиня, которая в Фригии появляется с Аттисом между двух львов,[12] которую почитали в Ликии, Лидии, Фракии, Сирии,[13] Финикии и в других местах. (Илл. 127) В поздний период она стояла на льве в Спарте; (Илл. 125) держала львов в облике капуйской крылатой Артемиды; душила их как Горгона, как Кибела; (Илл. 80, 128а) или – тысячи лет спустя – как Фортуна сидела в колеснице, направляемой львами. (Илл. 129) В Индии или как тибетская Тара она оседлала льва и держала солнце в своей руке; (Илл. 130) и как христианская Мадонна она все еще сидит на троне, украшенном львами. (Илл. 131а)
Рис. 62 Богиня, стоящая на горе
Оттиск печати, Крит, поздний дворцовый период
Афродитообразная Цирцея в «Одиссее» также является Госпожой Зверей:
Скоро они за горами увидели крепкий Цирцеин
Дом, сгроможденный из тесаных камней на месте открытом.
Около дома толпилися горные львы и лесные
Волки: питьем очарованным их укротила Цирцея,
Вместо того чтоб напасть на пришельцев, они подбежали
К ним миролюбно и, их окруживши, махали хвостами.
Как к своему господину, хвостами махая, собаки
Ластятся - им же всегда он приносит остатки обеда, -
Так остролапые львы и шершавые волки к пришельцам
Ластились. Их появленьем они приведенные в ужас,
К дому прекраснокудрявой богини Цирцеи поспешно
Все устремились.[14]
К той же группе богинь принадлежит Афродита гомерова гимна:
Виляя хвостами,
Серые волки вослед за богинею шли и медведи,
Огненноокие львы и до серн ненасытные барсы.
И веселилась душою при взгляде на них Афродита.
В грудь заронила она им желание страстное. Тотчас
По двое все разошлися по логам тенистым.[15]
Рис. 63 Артемида Ортия
Табличка из слоновой кости, Спарта, ок. 740 г. до н.э.
(Илл. 132-33) Как Госпожа ненасытных зверей и ланей; как душащая птиц Горгона; (Илл. 134) как беотийская управительница миров воды, земли и воздуха, символизируемых рыбой, волком и птицей; (Рис. 63) как спартанская Ортия[16] (анатолийского происхождения); (Илл. 135) и как гальштадсткая богиня на бронзовой гидрии – как Великая Артемида и Диана – она царица мира животных.
Здесь нас интересуют не формы, принимаемые этой Великой Богиней в различных частях мира. Имена ее бесчисленны – Бритомартис и Диктинна, Кибела и Ма, Диндимена и Геката, Ферайя и Артемида, Баубо и Афайя, Ортия и Немизида, Деметра, Персефона и Селена, Медуза и Эльютера, Таейт и Лето, Афродита и Бендис. И Хатхор, и Исида, и все остальные Великие Богини, появляющиеся в животной форме, в действительности являются Госпожой Зверей. Все звери подчинены им: змея и скорпион, рыбы в реках и морях, двустворчатые моллюски, сходные с маткой, и предвещающие беду кракены, дикие звери в лесах и горах, охотящиеся и их жертвы, мирные и ненасытные, (Илл. 136-37) болотные птицы – гусь, утка и цапля – ночная сова и голубь, одомашненные животные – корова и бык, козел, свинья и овца – пчела и даже такие выдумки, как грифон и сфинкс.[17]