В начале, в расцвет матриархальной эпохи, коллективное существование группы стояло на переднем плане; индивидуальность и индивидуальные отношения между мужчинами и женщинами были относительно неразвиты. В этот период женские мистерии по большей части состояли из ритуалов плодородия, ориентированных на сообщество в целом. Позднее изначальные мистерии были традиционализированы в культы, которые, как мы знаем, хранились женщинами в секрете.[33] Еще позднее к этим первоначальным секретам женской инициации добавились правила сексуальных взаимоотношений, методов предотвращения беременности и, наконец, любовной магии.
Для базового понимания магической силы женщины и женщины как мана-фигуры важно помнить, что женщина с необходимостью воспринимала себя как субъект и объект таинственных процессов и как сосуд трансформации. Загадочные события, происходящие с ее телом, инстинктивные таинства ее существования являются исключительной собственностью женщины. Кроме силы и технической ловкости, мужчина не был способен противопоставить этому никакой тайны. Это положение изменилось только с развитием характерного мужского сознания.
(Илл. 141) Но магическая сила Женского не ограничена лишь элементарным типом и ритуалом плодородия; в сфере, превосходящей плодородие животных и людей, земли и небес, богиня как Великий Круг становится силой вознесения и возрождения. Ночь, ведущая через смерть и сон к исцелению и рождению, не только обновляет цикл жизни; превосходя земную тьму, она возвышает саму суть жизни, выбрасывая ее из глубины тех сил, что в опьянении и экстазе, поэзии и просветлении, гадании и мудрости, позволяют человеку достичь нового измерения духа и света.
Мы неоднократно ссылались на духовный аспект женского трансформирующего типа, ведущего через страдание и смерть, жертвоприношение и уничтожение к обновлению, возрождению и бессмертию. Но такая трансформация возможна только тогда, когда подлежащее трансформации полностью входит в Женское начало; так сказать, умирает, возвращаясь в Мать-Сосуд, будь то земля, вода, подземный мир, урна, гроб, пещера, гора, корабль или магический котел. Обычно сочетаются несколько из этих вмещающих символов; но все они, в свою очередь, включаются во всеобъемлющую реальность, лоно ночи или бессознательного. Иными словами, перерождение может произойти посредством сна в погруженной во тьму пещере, через спуск в подземный мир духов и предков, через путешествие по ночному морю, или даже через оцепенение, не важно, чем вызванное – но в каждом случае перерождение возможно только через смерть старой личности. Или, как на Мальте задолго до целительных святилищ Асклепия, человек погружается в «инкубационное» сонное состояние, в котором встречает исцеляющее божество в форме змеи; или его проводят через дольмен или древние каменные врата, или приводят к перерождению каким-то иным образом – в любом случае мы встречаемся с одной и той же архетипической констелляцией.
Позже, на древнем Востоке, например, когда обновление божественного царства стало жизненно важным установлением для сообщества, возрождение царя связали с древними символами и обрядами: он воссел на трон, представляющий Великую Мать; он облачился в мантию животного; проводился погребальный ритуал, в котором, как в Египте, царь отождествлялся с мертвым Осирисом и был пробужден Великой Богиней Исидой.
Но каждый магический процесс предполагает ритуал, а каждый ритуал предполагает преображение человеческой личности, делающее ее восприимчивой к ритуалу, наделяющее ее силами, которыми она обычно не владеет.[34]
Здесь не следует задаваться вопросом, проводился ли этот ритуал возрождения изначально женской группой, отдельными жрицами или всем сообществом. Точно одно: повсюду женщинам приписывались определенные магические и предсказательные силы. Психологически это легко понять; тогда как особое достижение мужского мира лежит в развитии мужского сознания и рационального разума, женская психика в гораздо большей степени зависит от деятельности бессознательного, которое тесно связано с тем, что мы соответственно обозначаем как матриархальное сознание.[35]
Но именно это матриархальное сознание, которое по большей части покоится на participation mystique человека и его окружения,[36] и в которой человеческая психика и внечеловеческий мир все еще в большой степени не отделены, образует основание магико-мантической силы человеческой личности. Изначально матриархальное сознание с его близость к этой реальности и восприимчивостью к силам бессознательного сильнее в женщине и менее перекрыто абстрактными формами патриархального сознания.
Здесь мы не можем цитировать материал, подтверждающий, как широка роль, которую женщина исполняла как мана-фигура, как хранительница позитивной и негативной магии, как жрица и ведьма. Достаточно указать, что она изначально играла эту роль в Шумере, Ассирии, Вавилонии, Египте, Греции, Риме; среди кельтских и германских народов; в Африке, Азии, обеих Америках, Индонезии, Полинезии, Австралии; короче, во всем нецивилизованном и цивилизованном мире.[37] Скорее, нам следует попытаться объяснить психологические причины, приведшие женщину к этой роли мана-фигуры.
И снова Бахофен, говоря о природе женщины, первым продемонстрировал фундаментальное понимание, даже несмотря на некоторую односторонность его морализирующей оценки.
«Та вакхическая мания, которую изображает Еврипид, психические проявления которой представлены в великом множестве произведений искусства, укоренена в глубинах женской эмоциональной жизни, и неразрушимая связь между этими могущественнейшими силами, религиозным чувством и чувственным желанием, возвела ее до такого неистового исступления, такого головокружительного опьянения, которое неизбежно должно было рассматриваться как непосредственного откровение сияющих божеств.
Сокрушенная в недрах ее существа, женщина носится по безмятежным горным высотам, повсюду ищет явленного бога, который тоже больше всего любит прогулки на вершинах гор…
Интенсивность оргиастической страсти, замешанной на религии и чувственности, показывает, как женщина, хоть и будучи слабее мужчины, временами способна достигать куда больших высот, чем он.
Своей мистерий Дионис захватил женскую душу с ее склонностью ко всему сверхествественному, всему опровергающему естественный закон; своим ослепительным чувственным явлением он воздействует на воображение, которое для женщины является отправной точкой всех внутренних чувств, а также на ее эротическое чувство, без которого она ни на что не способна, но которому она под защитой религии дает выражение, выходящее за всякие границы».[38]
Мы неоднократно упоминали значение «трансперсонального мужского начала» отцовского уробороса,[39] глубинный слой того, что Юнг описал как аспект «анимуса»,[40] мужской духовный аспект Женского. Духовный аспект бессознательного противостоит женщине как незримо стимулирующий, плодотворный и вдохновляющий мужской дух,[41] будь он в форме тотема или демона, или же духа предка или бога.[42] В женщине каждая психическая ситуация, ведущая к оживлению бессознательного или к abaissment du niveau mental, приводит в движение бессознательные патриархальные структуры анимуса, а также стоящий за ними мир отцовского уробороса. Здесь безразлично, что мы имеем в виду: неотъемлемые дары и способности, развитые инициацией или естественным истощением (менструацией, родами, болезнью, голодом), или же изменения в обычной личности, вызванные возрастом, невзгодами или какими-то особыми мерами.
Мы знаем, что такие меры являются частью подготовки к магии или гаданию. Они могут включать изоляцию, голод, причинение боли, поглощение опьяняющих веществ, питье крови, отравление лавром, плющом, опиумом, табаком или бесчисленным множеством других растительных веществ, извлеченных из плодов, листьев, корней и семян. Манипуляции с этими веществами стали частью изначального женского знания со времен ее древнейшей власти, через ритуалы роста, до ведьмы и травницы эпохи матриархального упадка.
Все эти средства всего лишь приводят в движение естественные возможности женской психики, посредством которых женщина в роли шаманки, сивиллы, жрицы и провидицы с незапамятных времен влияла на человечество. И эта психологическая ситуация только усиливается тем обстоятельством, что мужчина проецирует живущую в нем фигуру анимы[43] на женщину, или же воспринимает аниму через нее. Эта фигура анимы, как мы все еще видим в психологии современного человека, во многом сформирована женщиной как юной жрицей, как Софией или как юной ведьмой. Чем более бессознателен мужчина, тем более смешана или сплавлена фигура анимы с мана-фигурой матери или старухи.
Иными словами, бессознательная психика мужчины направляется магическим единством старой и юной женщин. Подобную констелляцию мы находим в магико-мантическом доминировании женской группы в жизни примитивного человечества. Психологическим последствием этого оказывается иерархия «духовно-магических» сил и планов сил с Великой Матерью на вершине и действующим мужским началом, анимусом трансперсонального мужчины рядом с ней. От этого мира анимуса, который сфокусирован на фигуре луны как «Господь Женщин» зависит магико-духовная реальность женской группы.
Но на матриархальной стадии, о которой мы говорим, эта женская группа, практическая важность которой еще более укрепляется проекцией мужского начала, властвует надо всем миром мужчин, которые еще не отождествили себя с трансперсональным мужским началом, воспринимаемым женщиной.
Но когда сознание и рассудок, как в последующем человеческом развитии, не могут быть привлечены к разрешению ситуации, мужчина снова обращается к мудрости бессознательного, которым вдохновляются женщины; именно так бессознательное призывается и приводится в движение в обряде и культе.
чевидно, что на этой фазе преимущество женщины – даже без учета ее социологического положения – сильно укрепляется; ведь чем менее развито сознание человечества, тем более оно нуждается в направлении бессознательным, то есть, в трансперсональных сил.
Даже на последующих стадиях мужчина-шаман или провидец в высокой степени «женственен», поскольку зависим от своего аспекта анимы. И по этой причине он часто появляется в женской одежде.[44]
Таким образом, женщина изначально провидица, госпожа мудрости, приносящая воды глубин, журчащих ручьев и источников, ведь «истинное предсказание говорит на языке воды».[45] Но женщина понимает и шум деревьев, и все знаки природы, с жизнью которой она так тесно связана. Журчание воды глубин лишь «наружность» речи ее бессознательного, которое поднимается, как столп гейзера.
Поскольку экстатическое положение провидицы происходит от ее поглощенности духом, изливающимся из нее, говорящим через нее, или же ритмично поющим через нее, она оказывается центром магии, магической песни и, наконец, поэзии. Она источник, из которого Один получил руны мудрости; она Муза, источник слов, льющихся из глубин; и она вдохновляющая анима поэтов.[46]
Как сила вдохновения она может появляться в одиночестве, в троице, с которой мы уже знакомы, или в неразличимом множестве. Грации, нимфы, лесные феи, музы, мойры и бесчисленное множество других соответствующих фигур являются поющими, танцующими и пророчествующими силами этой вдохновленной и вдохновляющей женщины, к которой мужчина, в иное время удалившийся от нее как от источника, обращается за мудростью. Снова и снова мы встречаем эту гадающую женщину в связи с символами котла и пещеры, ночи и луны. (Илл. 141)
Ведь котел – это не только сосуд жизни и смерти, обновления и возрождения, но и вдохновения и магии. Его трансформирующий тип ведет через растворение и смерть к экстатическому усилению и рождению красноречивого духа, который, как симптом возрождения, в экстатическом вдохновении ведет к видению и слову, песни и пророчеству.
Но слово – это также судьба, ведь оно возвещает то, что предрекли силы, а благословение, как и проклятие, зависит от магических ритуалов, которые находятся в руках у женщин. То, что мы позже назовем поэзией, зародилось в магическом заклинании и песни, спонтанно возникающие из бессознательного, принося собственную форму, собственный ритм и собственные чувственные образы прямо из глубин.
В прекрасной главе об «Искусстве поэзии»[47] и, в частности, в разделе о «Импровизации и вдохновении» Томсон следует за психической реальностью поэзии к пророкам, а оттуда к «одержимости», которая на примитивной фазе была тождественна вдохновению. Но сегодня познания в глубинной психологии позволяют нам лучше понять «одержимость». Одержимость в аналитической психологии появляется как «частичная душа», бессознательный компонент человеческой психики, который ставит себя на место эго, которое еще относительно слабо и не зафиксировано в сознании.
Как возможно, что в одержимости проявляются не бессмысленные или «желанные» продукты, а целостные содержания, которые даже превосходят сознание времени, здесь нас не заботит. В любом случае, тот фундаментальный феномен, тот факт, что трансперсональное бессознательное оказывается культуросозидающим, обогащающим сознание индивидуума и группы (ибо все примитивные культуры и почти все культуры другого типа зарождаются во вторжениях бессознательного) – именно это делает хранителя «бессознательного слова» мана-фигурой, «Великим Индивидуумом», достойным инструментом сил.
Универсальные связи между приступом, бешенством, духом и поэзией были проиллюстрированы на примере Вотана-Одина.[ 48] Его имя на самом деле является расширением корня Wut, «ярость»: «Wut, древневерхнегерм. wuot, «ярость». Кроме того, древневерхнегерм. прилагательное wuot, староангл. w?d, старонорв.??r, «неистовый»; готич. w?ds, «одержимый», «безумный». К этому семейству принадлежит староангл. w??, «голосовая песня»; старнонорв.??r, «страсть», «поэзия». Это значение передается несвязанным лат. vates, «боговдохновленный певец» (староирл. faith, «поэт»); ср. староиран. api-vatagati, «духовно стимулирует», «заставляет понять», авест. aipi-vat-, «понимать». Возможно, имя бога Вотана… принадлежит к тому же семейству».[49]
К этому источнику, добавляет Нинк, также принадлежит значение Brunst, «страсть», «пыл»; среднедатск. «неистовый», «бешеный», «яростно желающий», «сгорающий от любви». Этимологическая связь бешенства, бури, восхищения, опьянения, пыла, пророчествования и поэзии можно также связать с корнем духа-луны,[50] к которому также принадлежит Мимир, мудрец у источника, а также со значениями слова Geist, «дух»: «Как фундаментальное значение мы выводим Aufgeregtheit, «смятение» от старонорв. geisa, «яриться» (об огне и страсти) и готского us-gaisjan, «выводить [кого-либо] из себя», англ. aghast, «ошеломленный».[51]
Сюда же мы должны отнести группу значений, связанный с глаголом «петь»: «Германский корень sengw от индо-германского seng?h, кажется, родственен только с греческим???? (от song?ha), «божественный голос», «оракул».[52]
Все эти этимологические связи между приступом, бешенством, страстью, духом, песней, пылом, выходом из себя, поэзией и оракулом характеризуют творческий аспект бессознательного, активность которого приводит человека в движение, преобладает над ним и превращает в свой инструмент.
Превосходство вторгающихся сил бессознательного, когда они спонтанно появляются, более или менее исключает эго и сознание: люди, так сказать, охвачены и одержимы этими силами. Но поскольку эта одержимость приводит к появлению в человеке высших, сверхсознательных сил, ее методически ищут в культе и ритуале.
В этой связи решительное значение имеет танец как выражение естественной одержимости раннего человека. Изначально всякий ритуал был танцем, в котором буквально «приводилась в движение»[53] вся телесная психика. Таким образом, Великая Богиня почиталась в танце, и прежде всего в оргиастическом танце.
(Рис. 64) Древнейшие примеры такого танца мы находим в пещерном рисунке ледникового периода, который, по-видимому, изображает группу женщин, танцующих вокруг фаллической фигуры мальчика. (Илл. 143) Мексиканский образец являет нам женщин, танцующих вокруг мужчин с посохами. (Илл. 144) Архаическая богиня Беотии стоит в центре кольца танцующих женщин. А на головном украшении кипрской богини, украшенной головами Хатор и цветочными розетками, (Илл. 145) фавны и женщины вовлечены в оргиастический круговой танец.
Рис. 64. Танцующая группа
Рисунок на камне, Когул, Испания, палеолит
Поскольку охваченность по большей части предполагает исключение нормального дневного сознания, Великая Богиня ночи, как правительница бессознательного, является не только богиней ядов и опьяняющих веществ, но и оцепенения и сна. Ее жрица изначально давала инкубацию, исцеляющий сон, трансформацию и пробуждение; и ее вмешательство необходимо всегда, когда встреча с силами требует освобождения от тела во сне или экстазе. В каменных обиталищах ледникового периода мы уже находим свидетельства выращивания мака, типичного растения критской Великой Богини, Деметры, Цереры и Спеис.[54] (Рис. 58; Илл. 60) Действенность мака как магического зелья забвения описана у Гомера. И именно в матриархальной Спарте Телемах вкусил этот напиток забвения. Елена Троянская, наливавшая для него зелье, и место его происхождения, Египет, также принадлежат к матриархальной сфере:[55]
В чаши она круговые подлить вознамерилась соку,
Гореусладного, миротворящего, сердцу завбенье
Бедствий дающего; тот, кто вина выпивал, с благотворным
Слитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать,
Если б и мать и отца неожиданной смертью утратил,
Если б нечаянно брата лишился иль милого сына,
Вдруг пред очами его пораженного бранною медью.
Диева светлая дочь обладала тем соком чудесным;
Щедро в Египте ее Полидамна, супруга Фона,
Им наделила…[56]
Магическое действие мака – это тайна женщины: так жрица усыпляет опиумом дракона, охраняющего храм Гесперид.[57]
В Мексике, области, стоящей отдельно от средиземноморской культуры, мы находим те же архетипические соответствия с Женским. Майяуэль, богиня опьяняющего напитка, приготовляемого из агавы, обладала секретом растения, который заставлял сок бродить, а также владела «суслом, или «лекарством», которое придавало наркотическое качество напитку октиль и которое, как считалось, оказывало «удушающее» воздействие на пьющего. Неустановленное растение имело вид веревки…»[58] Она Душительница, и все мужчины уступали перед удовольствием, магией и опьянением, даруемым ею; но она и Исцеляющая, а ее муж «из страны лекарства». Как Тлацольтеотль, богиня удовольствия и смерти, сопровождаемая лекарями, врачами, гадалками и волшебниками, Майяуэль тоже приносит как опьянение, так и смерть.
Здесь богиня опьяняющего напитка снова оказывается Великой Богиней, Матерью, богиней земли и ночи. Потому не случайно Майяуэль является земным чудовищем, богиней земли и кукурузы, а также ночного неба.[59] Как богиня с «четырьмя сотнями» - т.е. бесчисленными – грудями, она является небесной матерью, питающей звезды, которые подобно рыбам плавают в небесном океане и которым тождественны четыре сотни богов октиль или пульке, ее сыновья.[60]
Пульке было запрещено употреблять молодым, а пьяница, показавшийся на людях, предавался смерти. Его умеренно употребляли на многих празднествах, но его истинное назначение было в том, что воины пили его перед битвой, а заключенные – перед жертвоприношением.[61] Магическая сила пульке заключалась в том способе, которым богиня войны делает людей отважнее в битве, но он также был символом смертоносной силы самого Женского, в котором опьянение и смерть загадочным образом переплетены. Мексиканцы также верили, что человек, рожденный под знаком растения пульке-лекарства, будет отважным воином.[62] Повсюду и во все времена мы сталкиваемся с использованием алкоголя в битве для стимуляции.[63] Но воинственная ярость не всегда является следствием опьянения, хотя такие «средства», без сомнения, были широко распространены в тайных обществах.
Мы неоднократно упоминали воинственные фигуры, сопровождающие Великую Мать, мужчин-спутников, представляющих ее разрушительный аспект. Боевая ярость известна нам, в частности, среди германских народов с их берсерками, превращавшимися в медведей или волков.
Психологический анализ воинственного экстаза берсерков, «которых не ранило железо»,[64] сегодня пока невозможен. Он характеризуется приступами неконтролируемой ярости.[65] В качестве примера мы можем процитировать историю о двенадцати плавающих по морю берсерках: «У них было в обычае, когда они оставались одни, высаживаться на берег, где ими овладевало безумие. И тогда они бросались на леса и валуны; ибо некогда они убивали своих собратьев и опустошали их корабли».[66] Другой берсерк проглотил горящие угли и ходил по углям, как делали представители некоторых примитивных народов после инициации.[67]
Похожий транс происходит в амоке малайцев, и мы обнаруживаем схожий феномен в «неуязвимости» балийских танцоров, в безумии великого воина Аякса, который в одном из приступов вырезал стадо скота, приняв его за врагов; и в безумии, которое заставило Геракла убить жену и детей. Характерно, что есть множество свидетельств тому, что после таких трансов наступает полное истощение и подавленность.[68]
Возможно, сражения восточных героев и царей с дикими животными принадлежат к той же психологической сфере. Преодоление зверя в схватке один на один – это одно из тех героических деяний, которые утверждают царя как такового, и боевая ярость могла быть изначальным отличием военачальника. Среди германских народов это, без сомнения, было именно так. Ярость до скрежета зубовного делала берсерков князьями, то есть, предводителями в битве, ведь Grim, «ярость» тесно связана с Gram, «князь». К той же ветви принадлежит «гримаса», лицо, скорченное в страсти, ведь охваченные боевой яростью становились зверями. Они превращались в волков, медведей, вепрей и быков. Но такое изменение формы характерно также для магической трансформации душ, а это как раз работа Великой Матери.
Теперь мы понимаем, почему на котле из Ютландии изображены пешие и конные воины наряду с Госпожой Зверей и сценой жертвоприношения. Здесь мы снова видим, что боевая магия связана с кровавым жертвоприношением и кровавым предсказанием.
«Северные изображения на камнях, древнейшие записи германского происхождения, полны битв», - пишет Альтейм. – «На гранитной плите возле Литслеберга мы видим копейщика необычно большого размера, окруженного животными и кораблями. Возбужденный член этого воина (который мог быть или богом, или героем) – это символ его воинственного экстаза, а не плодовитости, как предполагалось.
Именно это экстатическое начало, этот демонический, бездонный облик делает бога Одина [Вотана] тем, кто он есть; это выражено даже в его имени».[69] На самом деле, нет никакого противоречия между воинским экстазом и плодовитостью. Маскулинно-фаллическое начало необходимо для сохранения жизни, как это воспринималось матриархатом. Женщина зависит как от охоты, войны, убийства и жертвоприношения мужчин – «нож Великой Богини», фаллос, кроваво раскрывающий женщину – так и от плуга, распахивающего землю. Ведь она тождественна трижды вспаханному полю, на котором она отдается мужчине для оплодотворения, мужчине, которым она безразлично пользуется.[70]
Именно в изначальном боге-царе, тождественном с мужской фаллической силой, который был принесен в жертву или должен был доказать свою силу в битве, мы видим это двойственное, воинское и порождающее, качество Мужского и его важную функцию в сообществе.
Мужчина остается подчиненным или в распоряжении Женского, которое противостоит ему как сила судьбы. Так, царь был низложен и убит, когда его покинула воинская удача, или когда земля не дала урожая, за который он отвечал. Как все мужчины, он был лишь «невольником» сил, от расположения которых он зависел.
Символ Одина, висящего на древе судьбы, типичен для этой фазы (в частности, очевидной в германской сфере), на которой царь-герой характеризуется лишь принятием своей судьбы. Мужчина, который на этой стадии по большей части бессознателен, живет в фаталистическом мире, ведомый ветрами судьбы: «Еще одно доказательство того, что судьба воспринималась лишь пассивно, следует из универсального германского слова warden: оно является основой имен двух норн (Урд и Верданди), а в старонорвежском еще используется в смысле «должен» и широко распространено как вспомогательное слово при образовании страдательного залога».[71]
Эта Судьба может появляться как материнская старуха, властвующая над прошлым и будущим; или в юной, завораживающей форме, как душа. Как валькирия, «преследующий дух», как эмоционально доминирующая боевая ярость, она, как кажется, преследует маскулинное эго. Но на самом деле это направляющая сила, которой эго подчиняется.
Зависимость от сил и бессознательного – это неизменная истина; изменяется только отношение мужчин к ней. На матриархальной фазе мужчина подчеркнуто подчинен, подавлен и попран. Мужчина воспринимает эту попирающую его силу не как нечто свое, а как нечто «иное», чужое и, следовательно, женское. Это верно для всех трансформаций, которые претерпевает мужчина, превращается ли он в животное, т.е. в низшую, но по своему совершенную и однородную форму жизни; теряет ли свое «особое начало» и кастрируется; одевается ли он как женщина и отождествляется с Женским, Великой Богиней, анимой, жрицей, он все равно исполняет функцию Женского.
Похожим образом Нинк писал об Одине: «Как руническая традиция и магические силы, его дар поэзии происходит от воды, от дерева, от норн, от вельвы, от мертвых. Этот дар тоже имеет женский источник, что полностью осознавали древние. Гуннлед выносит ему чашу после трех ночей брака во тьме горы; по призыву Одина вельва поет основной стих Эдды: поэзия – это ткачество, вязание, вышивание, связывание, стягивание, что подтверждается множеством слов в германском языке, отсюда занятие норн, хотя даже в руках вельвы необходимо присутствие мужского веретена, чтобы «пробудить» и «вознести» песню».[72]
Веретено – это мужской символ в руках женщины, кубок, сосуд, Женское. Магический фильтр, любовное зелье, мед поэзии, опьяняющий напиток, сома и нектар, наливаемые женщиной – это сосуды трансформации, формы воды жизни, которой и является само Женское. Посредством них мужчина возносится, пьянеет, вдохновляется и одухотворяется существованием в видении, экстазе и творчестве до состояния «вне себя», в котором он оказывается инструментом высших сил, «добрых» или «злых».
Амбивалентная женская мана-фигура может направлять мужчину или сбивать с пути. По обок с вознесением стоит унижение, например, когда мужчина превращается в животное, подчиняясь звериной силе. А как близок экстаз к безумию, вдохновение к смерти, творчество к психозу, мы видим из мифологии, истории религии и в жизнях бесчисленных великих людей, для которых дар глубин оказался роковым.