Плотные рыночные зоны находились в пределах досягаемости Лондона 1 глава

Эта карта (заимствованная из кн: The Agrarian History of England. Ed. J. Thirsk, IV, 1967, p. 496) показывает, до какой степени город Лондон создал вокруг себя зону интенсивных и ускоренных обменов.

Национальный рынок модернизировался, именно начиная с юга Англии и со столицы.

бывший экономической столицей; Уэстминстер, где обитали ко­роль, парламент и богачи; река, служившая в низовьях портом, вдоль которой тянулись кварталы простонародья; наконец, на левом берегу Темзы предместье Саутуорк с его узкими ули­цами, где, в частности, находились театры: «Лебедь», «Роза», «Глобус», «Надежда», «Красный бык» (их было 17 в 1629 г., тогда как в Париже в это же время существовал лишь один)²⁹³...

Средний ареал рынка (в акрах) | | более 100 000 1 ■ ' i| от 70 001 до 100 000 от 55 001 ДО70 000 k\\4\4l от 45 001 до 55 000 от 37 501 до 45 000 от 30 000 до 37 500 менее 30 000

Все английское экономическое пространство подчинялось царственной власти Лондона. Политическая централизация, мощь английской монархии, продвинувшееся сосредоточение торговой жизни—все работало на величие столицы. Но вели­чие это само по себе было организатором пространства, над которым оно доминировало и в котором оно создавало много­образные административные и рыночные связи. Н. Грае счи­тает, что Лондон на доброе столетие опережал Париж в том, что касалось организации его сферы снабжения²⁹⁴. Его превос-

²⁹⁵ Willan Т. S. The
Inland Trade. 1976.

²⁹⁶ Defoe D, The
Complete English
Tradesman. 5th ed., 1745,
I, p. 340—341.

ходство было тем большим, что Лондон был еще и весьма ак­тивным портом (обеспечивавшим самое малое четыре пятых внешней торговли Англии), оставаясь в то же время вершиной английской жизни, ни в чем не уступавшей Парижу, ибо он яв­лялся громадной паразитической машиной роскоши, расточи­тельства, а также при всем прочем и культурного творчества. Наконец, и это главное, квазимонополия на экспорт и импорт, какой Лондон пользовался очень рано, обеспечивала ему конт­роль над всеми видами производства на острове и над всеми формами перераспределения: для различных английских регио­нов столица была центральной сортировочной станцией. Все туда прибывало, все оттуда уходило вновь, то ли на внутрен­ний рынок, то ли за пределы страны.

Если вы желаете по достоинству оценить эту работу Лондо­на по формированию и созданию национального рынка, не стоит ничего читать, разве что перечесть вновь «Торговца» («Tradesman») Даниэля Дефо. Его наблюдательность настоль­ко точна, настолько подробна, вплоть до мельчайших деталей, что хоть слова «национальный рынок» и не произнесены, но ре­альность такого рынка, его единство, взаимное переплетение его обменов, подчеркнутое разделение труда, действующее на обширных пространствах, заставляют себя принять как оче­видность и как поучительное зрелище.

Если исключить значительной важности каботаж, справ­лявшийся с перевозкой ньюкаелского угля и тяжеловесных грузов, обращение товаров, которое до прорытия каналов могло использовать лишь судоходные отрезки рек, происходи­ло главным образом по дорогам; осуществлялось оно посред­ством повозок, вьючных лошадей и даже на спинах бесчислен­ных торговцев вразнос²⁹⁵. И все это движение сливалось вое­дино, приближаясь к Лондону, и снова распылялось на выхо­дах из Лондона. Вне сомнения, «манчестерцы, ежели оставить в стороне их богатство, суть в таком случае своего рода торгов­цы вразнос, повсюду доставляющие свои товары сами [обхо­дясь без посредника], дабы передать их лавочникам, как то де­лают ныне также и мануфактурщики Йоркпшра и Ковен­три»²⁹⁶. Но около 1720 г., в эпоху, описываемую Дефо, такие прямые связи производителя с провинциальным перекупщи­ком были фактом новым, который пересечет и усложнит вскоре связи обычных кругооборотов. Обычно, говорит Дефо, изго­товленный продукт, будучи завершен производством в том или ином отдаленном от Лондона графстве, отправлялся в Лондон к комиссионеру (factor) или смотрителю товарного склада (wa­rehouse keeper) и последний будет его продавать либо лондон­скому лавочнику для розничной продажи, либо купцу (merchant) - экспортеру, либо же оптовику, который этот продукт пере­распределит для продажи в розницу в различных районах Ан­глии. Таким образом, собственник овец, продававший шерсть, и лавочник, который продавал сукна, «суть первый и последний торговцы (tradesmen), кои вовлечены в сей процесс. И чем бо­лее рук будет попутно использовано для изготовления, пере­возки или продажи изделия, тем лучше будет для общественно­го богатства нации, ибо занятость народа есть великая и глав-

гя» ibid., I,p. 342. "» WiUan Т. S. Rivers Navigation in England, 1600—1750. 1964, p. 133. 300 rjiiT.no:WesterfieldR.B. Middlemen in English Business particularly between 1660 and 1760. 1915, p. 193. 301 Ashton T. S. An Economic History of England: the 18th century. 1972, p. 66—67. э°2 Pillet R.-M. L'Angleterre vue a Londres et dans ses provinces pendant un sejour de dix annees. 1815, p. 23. 303 Horsefield J. K. Op. cit., p. 15.

.1 /

'I I I

Национальные рынки

Национальный рынок и судоходные пути (1660—1700 гг.)

Карта Т. Уиллэна (в

кн: WiUan T. S. River

Navigation in England

1600—1750. 1964),

относящаяся ко

времени до «безумия

каналов» и крупных

работ по

обустройству речных

путей, показывает

направление рек

только в их

судоходной части

и отмечает

штриховкой любую территорию, удаленную от водного пути более чем на 15 миль. Если сравнить эту карту с предыдущей, возникает ощущение, что она является чуть ли не негативом последней. Так же как и притягательная сила столицы, так же как и сеть каботажных маршрутов, внутренние водные пути работали на формирование национального рынка. В конце XVIII в. зона, находившаяся вне кругооборота и отмеченная темным цветом, почти исчезнет с прогрессом [транспортного] сообщения.

ная выгода нации» («public stock of the nation because the employ­ment of the people is the great and main benefit of the nation») ™ и Даниэль Дефо—как если бы его читатель не вполне еще понял преимущества рыночной экономики—распреде-лительницы труда, а значит, и работы по найму—возвраща­ется назад и берет пример: пример штуки простого сукна (broad cloth) изготовленной в Уорминстере, в Уилтшире Из­готовитель (clothier) отправляет ее с перевозчиком (carrier) в Лондон, к мистеру А, комиссионеру в Блэкуэлл-холле, на ко­торого возлагается ее продажа. Названный комиссионер про­дает ее мистеру В, оптовику (woolen draper), уполномочен- ному сукно перепродать, который его отправит сухим путем мистеру С, лавочнику в Нортхемптоне. Последний распродаст сукно в розницу отрезками тем-то и тем-то деревенским Наконец, именно эти перевозки в Лондон

 

Торговое преобладание Англии

и обратно, из Лондона, образовывали главное и формирующее членение английского рынка. Ибо все товары, включая и им­портные изделия, циркулировали таким образом по англий­ским дорогам, более оживленным, чем дороги европейские, ут­верждает Даниэль Дефо. Повсюду, в мельчайших городишках, даже в деревнях, «никто ныне не довольствуется местными мануфактурами. Все желают изделий отовсюду из других стран»²⁹⁸—английских тканей из других провинций и тканей индийских, чая, сахара... Нет никакого сомнения: английский рынок предстает перед нами как живое единство с начала XVIII в., следовательно, очень рано. Притом как раз в пер­вой четверти этого столетия были произведены громадные (понятно, относительно) капиталовложения, увеличившие до 1160 миль судоходную речную сеть и сделавшие большую часть страны доступной для водных перевозок на расстояние са­мое большее 15 миль²⁹⁹. И не придется удивляться, что сухо­путные дороги последовали за этим процессом. Дефо гово­рил в 1720 г. о непроходимых в зимнее время дорогах в про­шедшем времени³⁰⁰ — скажем, непроезжих для повозок, пото­му что вьючные животные в XVII в. двигались по ним в любое время года. Еще меньше придется дивиться тому, что быстро ор­ганизовывались, пренебрегая всякой официальной регламен­тацией, рынки, которые складировали, продавали и перепрода­вали товары; что посредники зачастую даже не видели товаров, которыми торговали, — а это почти что доказательство совер­шенства [механизма]. К середине [XVIII] века на хлебном рын­ке в Лондоне господствовало полтора десятка комиссионеров, которые при случае не колебались помещать свое зерно в пак­гаузы в Амстердаме, где содержание на складах было менее до­рогим, чем в Англии (стоимость его варьировала вместе с уров­нем денежного курса). Еще одно премущество: за вывозимое зерно выплачивалась установленная английским правительст­вом экспортная премия, а если в Англии возникала нехватка хлеба, зерно туда возвращалось без уплаты какой бы то ни бы­ло пошлины при ввозе³⁰¹, Все это указывает на возраставшую усложненность внутреннего рынка на протяжении XVIII в.

В начале следующего столетия, в 1815 г., один бывший воен­нопленный, остававшийся долгое время в Англии, делает заме­чание, проливающее дополнительный свет: «Ежели все интере­сы Англии концентрируются в городе Лондоне, ставшем ныне центром, где сходятся все дела, то можно сказать, что Лондон есть также по всей Англии»³⁰², т.е. продаваемые в Лондоне то­вары, происходящие из всех пунктов Англии и мира, продают­ся и на всех рынках и во всех городах графств. Единообразие одежды, в особенности женской, вездесущность моды были хо­рошими показателями приведения английского экономическо­го пространства к единству. Но существовали и другие тесты, вроде распространения банков по всей стране. Первые земель­ные банки (landbanks) появились в 1695 г.³⁰³, они были еще скромные, поскольку вся масса их кредитных билетов достига­ла в этом году всего лишь 55 тыс. фунтов стерлингов. Но то бы­ло многозначительное начало: кредит обычно появлялся толь­ко в последнюю очередь, в конце предшествовавшей экономи-

Национальные рынки

Торговое преобладание Англии

 

³⁰* Hobsbawm E. J. Industry and Empire. 1968, p. 11; Pollard S., Crossley D. W. The Wealth of Britain, 1085—1966. 1968, p. 165—166.

³⁰⁵ Accarias de Serionne J.
Les Intirits de
/'Europe..., I, p. 46.

³⁰⁶ Hobsbawm E. Op. cit.,
p. 253.

ческой эволюции, делавшей его возможным и необходимым. А главное, эти landbanks, связанные с лондонскими банками и с Английским банком, созданным в 1694 г., будут множиться. В плане кредита наблюдалась унификация, сателлитизация провинциальных экономик.

И все же не следует ли сказать, что если Лондон и создал первую форму сплоченного национального рынка, то послед­ний впоследствии развивался и уплотнялся сам собой? В XVIII в. в отличие от века предшествовавшего провинциальные производственные центры и Порты, в особенности те, что за­нимались торговлей невольниками и колониальными продук­тами, например Ливерпуль, Бристоль или Глазго, познали быст­рое развитие³⁰⁴. И всеобщее процветание от этого только возросло. На Британских островах Англия была уже националь­ным рынком с плотной структурой. В Европе не найти приме­ра, который можно было бы с ней сопоставить. Так что немно­го раньше или немного позже этот исключительный вес будет оказывать давление на всю территорию Британских островов и преобразовывать их экономику в соответствии с [экономикой] Англии.

КАК АНГЛИЯ СТАЛА ВЕЛИКОБРИТАНИЕЙ

На севере и на западе Англия граничит с труднодоступными нагорьями, главным образом пастушескими, долгое время остававшимися очень бедными, редко заселенными, притом кель­тами, чаще всего не воспринимавшими английскую культуру. Навязать себя таким соседям—это был решающий процесс внутренней истории Британских островов, предприятие, кото­рое могло допустить лишь плохие решения— силовые. Как и полагается, политика здесь предшествовала экономике, а по­следняя долго удовлетворялась ограниченными, даже пунктир­ными успехами. В Корнуолле лондонские негоцианты очень ра­но завладели одним только оловом³⁰⁵. В Уэльсе, заново завое­ванном в 1536 г., экспорт скота, перегонявшегося в Лондон, сделался характерной чертой лишь после 1750 г.³⁰⁶, а по-настоящему этот край преобразится лишь с тяжелой инду­стрией, которая будет там организована англичанами в XIX в. Но, как и можно было предвидеть, две главные партии этой внутренней игры разыгрывались в отношении Шотландии, где ход событий оказался в общем непредвиденным, и Ирландии, где Англия никогда не прекращала эксплуатировать колонию, до которой было рукой подать.

В принципе Шотландия была создана для того, чтобы оста­ваться самостоятельной и избежать «маргинализации», даже элементарной. Она была обширна, равняясь в целом [по пло­щади] половине Англии, гориста, бедна, отделена от своей со­седки труднопроходимыми приграничными областями. Все прошлое, заполненное ожесточенными войнами, предраспола­гало ее к тому, чтобы говорить «нет», сопротивляться. Да к то­му же даже после 1603 г., когда Яков VI Шотландский унасле­довал престол Елизаветы и стал Яковом I Английским, соеди-

зо' Lythe S. G. E., Butt J. An Economic History of Scotland, 1100—1939. 1975, p. 70 f. ³⁰⁸.Smout Т. С A History of Scottish People. 1973, p. 225. a»⁹ Ibid., p. 153 f., в частности с. 155.

³¹⁰ Сообщение

Т. Смаута (Smout Т. С.) во время Недели Прато 1978 г.

³¹¹ Accarias de Serionne J.
La Richesse de
L'Agleterre, p. 52.

нив таким образом на одной голове короны обеих стран, Шот­ландия сохранила правительство и парламент, об относитель­ной слабости которых говорить можно, но которые все же про­должали существовать³⁰⁷. Точно так же продолжали суще­ствовать граница между Шотландией и Англией и таможни на ней. Но если таможни эти давали первой возможность защи­титься от бурного импорта, то второй они позволяли закрыть свою территорию для скота и льняных тканей Шотландии, так же точно как и воспретить мореходам из Эдинбурга, Глазго или Данди доступ в английские колонии...

Шотландия в XVII в. была страной бедной. Было бы смешно хотя бы на миг сравнить ее с Англией. Ее экономика была ар­хаичной, ее замледелие—традиционным, и слишком часто убийственные голодовки следовали там за плохими урожаями, например в 1695, 1696, 1698 и 1699 гг. «Мы никогда не узнаем, сколько людей умерло [в эти годы]: современники поговарива­ли об одной пятой, одной четвертой населения, даже об одной трети и более в некоторых областях, где жители вымерли или бежали»³⁰⁸.

Однако же внешняя экономика оживляла порты, прежде всего Лит, гавань Эдинбурга, Абердин, Данди, Глазго плюс множество гаваней, из которых выходили многочисленные ма­лотоннажные суда, направляясь в различные пункты назначе­ния: в Норвегию, Швецию, Данциг (Гданьск), Роттердам, Вере, Руан, Ла-Рошель, Бордо, порой в Португалию и Испанию. Су­денышки отважные, зачастую последними проходившие про­лив Зунд в западном направлении перед зимним ледоставом. Шотландские моряки и купцы иной раз прерывали свои путе­шествия, чтобы обосноваться за границей, шла ли речь о жал­ких скоттарз (slcottars), остававшихся торговцами вразнос, или о процветающих буржуа, составивших состояние в Сток­гольме, Варшаве или в Регенсбурге³⁰⁹. Торговая жизнь вноси­ла одушевление в приморские города Равнин (Lowlands), и та­кая незначительного объема морская активность непрестанно возрастала. Купцы Эдинбурга и Глазго (бывшие все местными уроженцами, что, на наш взгляд, было признакам здоровой торговли) были предприимчивы, невзирая на слабость их капи­талов. Это объясняет создание в 1694 г., но также и конечную неудачу шотландской Африканской компании, которая тщетно пыталась изыскать капиталы в Лондоне, Гамбурге и Амстерда­ме³¹⁰. Попытки насаждения шотландской колонии на берегах Дарьенского перешейка в 1699 г. также, оказались тщетными. Англия, далекая от того, чтобы ее поощрять, с облегчением взирала на эту неудачу³¹¹. В Шотландии же этот провал при­нял облик национального траура.

Вероятно, именно в надежде на открытие английского и американского рынков парламент в Эдинбурге в 1707 г. боль­шинством в три или пять голосов высказался за политическую унию с Англией. Этот расчет, ежели такой расчет был, вовсе не был неправилен, ибо, как показал Смаут, парадоксальным образом возросшая политическая зависимость Шотландии не вылилась в экономическое порабощение, в «маргинализацию». С одной стороны, потому, что, сделавшись почти что англий-

Национальные рынки

з" Smout T.C. Op. cit., р. 226. «3 Baert-Duholant Ch. Tableau de la Grande-Bretagne, de I'Irlande et des possessions anglaises dans les quatre parties du monde. P.,an VIII, I, p. 202. 314 «Палисады, границы которых продвигались или отступали, следуя за превратностями воины»—Vidal de La Blache P. Etats et nations de I'Europe. 4e ed., s. d., p. 307. 315 Например, Дж. Г. Плам (Plumb J. H.) в одной из глав своей книги «England in the Eighteenth Century» (1973,p. 178 Г.), носящей неожиданное название «Ирландская империя» («The Irish Empire»). 316 См. НШ С—в: Postan M., НШ С. Histoire economique et sociale de la Grande Bretagne. I, 1977, p. 378.

Площадь Сенного

рынка (Grassmarket) в

Эдинбурге в XVIII в.

Повозка слева

располагается

у самых западных

ворот города. На

заднем плане —

[Эдинбургский]

замок. Эдинбургская

Публичная

библиотека.

Фотография

А.Дж. Ингрэм

Лимитед.

 

ской провинцией, она станет пользоваться всеми торговыми преимуществами, какими за границей похвалялись британцы, и шотландские купцы в состоянии были воспользоваться слу­чаем. С другой стороны, потому, что ничто из того, чем распо­лагала Шотландия, не представляло для Англии особого эко­номического интереса, который повлек бы за собой установле­ние властного хозяйничанья. Тем не менее процветание и но­вый подъем, на которые рассчитывали, наступили не сразу. По­требовалось время, чтобы извлечь выгоду из возможности тор­говать по всей английской «империи», в Северной Америке, на Антильских островах, даже в Индии, куда столько шотландцев отправится на поиски богатства к вящему раздражению корен­ных англичан. И только с [экономическим] взлетом XVIII в. и во второй половине последнего свободно разовьются экс­порт и промышленность. И все же успех был очевиден. По­началу произошло развитие крупной торговли скотом; между 1740 и 1790 гг. цены на него выросли на 300% благодаря снаб­жению английских флотов. Точно так же увеличился экспорт шерсти, которому тоже благоприятствовал рост цен. Отсюда и логичные, если и не всегда благотворные, преобразования, зе­мля приобретала большую ценность, нежели труд, и скотовод­ство расширялось за счет пашни и общинных земель. Наконец, после 1760 г. Шотландия энергично и самобытно примкнула к промышленному преобразованию Англии. И подъем ее

 

Торговое преобладание Англии

льняных, а потом и хлопковых мануфактур, опиравшийся на банковскую систему, которую англичане нередко считали пре­восходящей английскую, натиск ее городов в конце концов до­ставили шотландскому сельскому хозяйству достаточный спрос, чтобы способствовать его запоздалой, но быстрой трансформации. «Прогресс», любимое слово века Просвеще­ния, был паролем повсюду в Шотландии. И «все классы общест­ва осознали ту живую силу, что несла их в направлении к более богатому обществу»³¹².

Нет никакого сомнения: наблюдался взлет (take-off) Шот­ландии. Около 1800 г. один автор писал: «Если бы Шотландия не процветала, Глазго не вырос бы столь значительно, как это с ним произошло, городская стена Эдинбурга не удлинилась бы вдвое за тридцать лет, и там не строили бы ныне совершен­но новый город, коего сооружением занято около десяти тысяч иностранных рабочих»³¹³. Такая эволюция, столь отличная от ирландской модели, о которой мы еще будем говорить, была ли она обязана своим возникновением простому стечению об­стоятельств? Или инициативе и опытности шотландских куп­цов? Или тому факту, подчеркиваемому Смаутом, что демо­графический рост в Шотландии, по крайней мере на Равнинах, был умеренным и не сгладил, как это произошло в стольких со­временных развивающихся странах, выгоды роста экономиче­ского? Вне сомнения, всему этому одновременно. Но разве не следует подумать также о том, что Шотландия не наталкива­лась, как Ирландия, на вошедшую в плоть и кровь враждеб­ность Англии? О том, что Шотландия не была целиком кельт­ской, что в самой богатой ее области, на Равнинах, низколежа-щих землях, протянувшихся от Глазго до Эдинбурга, давно го­ворили по-английски, какой бы ни была действительная причи­на такой англизации. У англичанина могло складываться впе­чатление, что он находится там дома. Напротив, Нагорья (High­lands) говорили по-гэльски (на крайнем севере есть даже рай­он, где сохранился норвежский диалект). Однако не вызывает сомнения, что экономический рост Шотландии^лишь подчер­кнул разрыв между нагорьями и равниной. Можно было бы сказать, что граница, что отделяла в XVII в. все более и более богатую Англию от относительно бедневшей Шотландии, гра­ница эта в некотором роде переместилась с англо-шотландской границы к границе Нагорий.

В Ирландии положение было весьма отличным: в XII в. Ан­глия обосновалась внутри Пэйла (Pale) ³¹⁴, как позднее обос­новывалась в своих американских колониях. Ирландец был ее врагом, туземцем, которого презирали и одновременно боя­лись. Отсюда и отсутствие взаимопонимания, бесцеремонность и множество жестокостей, мрачный итог которых незачем бо­лее подводить: английские историки проделали это ясно и чест­но³¹⁵. Несомненно, говорит один из них, «ирландцы наряду с неграми, продаваемыми как рабы, были главными жертвами системы, которая обеспечила Великобритании ее мировое господство»^згб.

Но то, что нас здесь интересует,—это не колонизация Оль­стера и не «фарс» с так называемым ирландским правитель-

Национальные рынки

Торговое преобладание Англии

 

^зп Plumb J H. Op. cit., р. 179.

³¹⁸ Azevedo L., de. Epocas do Portugal economico. 1929. Циклы—это сменявшие друг друга в Бразилии виды активности: цикл красильного дерева, сахарный цикл, золотой цикл и т. п. ⁵¹⁹ Baert-Duholant С. Op. cit., I, p 320—355. ³²⁰ Pinto I., de. Op. cit., P 272.

ством, учрежденным в Дублине (к тому же фикция такого пра­вительства будет в 1801 г. уничтожена присоединением ирланд­ского парламента к парламенту в Лондоне), а подчинение Ир­ландии английскому рынку, то полнейшее подчинение, кото­рое сделало из торговли с Ирландией «на всем протяжении XVIII в.... самую важную отрасль английских торговых опера­ций за морем»³¹⁷. Эксплуатация организовывалась с опорой на поместья англо-ирландцев, протестантов по вероиспове­данию, которые конфисковали к своей выгоде больше трех четвертей ирландской земли. Из дохода в четыре миллио­на фунтов сельская Ирландия выплачивала отсутствующим собственникам ежегодную повинность порядка 800 тыс. фун­тов; еще до завершения XVIII в. эта сумма достигнет миллио­на. В таких условиях ирландское крестьянство было доведено до нищеты, тем более что его подтачивал демографический подъем.

И Ирландия погрузилась в состояние «периферийной» стра­ны: в ней сменяли друг друга «циклы» в том смысле, в каком Лусиу ди Азеведу³¹⁸ употребил бы это слово в применении к бразильской экономике. Около 1600 г., поскольку Ирландия была покрыта лесами, она сделалась к выгоде Англии постав­щиком леса и развила, точно так же к выгоде своих господ, же­лезоделательную промышленность, которая сама собой угас­нет, когда столетие спустя остров окажется полностью лишен лесного покрова. Тогда, отвечая на возросшие требования ан­глийских городов, Ирландия специализировалась на животно­водстве и экспорте соленой говядины и свинины, а также бо­чонков со сливочным маслом, потому что английский рынок, снабжаемый из Уэльса и Шотландии, закрылся для вывоза жи­вого скота с соседнего острова. Главным портом для этого гро­мадного экспорта был Корк в Южной Ирландии: он был по­ставщиком одновременно Англии, английских флотов, сахар­ных островов Вест-Индии и флотов западноевропейских наций, в частности Франции. В 1783 г. за сезон, «который длится ок­тябрь, ноябрь и декабрь», в Корке было забито почти 50 тыс. го­лов крупного рогатого скота, к которым добавлялись на такую же сумму «свиньи, коих забивают весной», не считая вклада других скотобоен³¹⁹. Европейские купцы подкарауливали це­ны, которые устанавливались с закрытием сезона на бочки со­леной говядины или свинины, на центнеры шпига, топленое свиное сало, сливочное масло, сыр. Любопытствующий епи­скоп Клойнский, перечисляя громадное количество быков, сви­ней, масла, сыра, ежегодно экспортировавшееся Ирландией, «задавался вопросом, как иностранец сможет постичь, что в стране, столь обильной продовольствием, половина жителей умирает с голоду» ³²°. Но продовольствие это никоим образом не служило для внутреннего потребления, в такой же мере, как в Польше, где произведенная крестьянами пшеница ими не по­треблялась.

В последние десятилетия XVIII в. ирландская солонина на­чала испытывать конкуренцию со стороны русского экспорта через Архангельск и еще более — вследствие прибытия поста­вок из американских колоний Англии. Именно тогда начался

"> A.N., А.Е., В», 762, Р 253 {курсив мой — Ф.Б.). ³«Ibid.

³²³ Москва, АВПР, 35/6,
312, л. 162, 9 декабря
1779 г., 2 февраля 1780 г.

³²⁴ А. Е., С. P. Angleterre,
533,Р 73, 14 марта 1780 г.

зерновой «цикл». 24 ноября 1789 г. французский консул писал из Дублина: «Самые просвещенные люди, коих мнения я мог спросить... рассматривают торговлю солониной как потерян­ную для Ирландии, но весьма далеки от того, чтобы по сему поводу печалиться, и с удовольствием видят, как крупные собственники понуждаемы их же собственными интересами изме­нять систему пользования землей, до сего времени преобладав­шую, и не оставлять единственно для выпаса скота громадные и плодородные участки, кои, будучи возделаны, дают работу и средства к существованию намного большему числу жителей. Сия революция уже началась и осуществляется с непостижи­мой быстротой. Ирландия, некогда зависевшая от Англии в отношении зерна, каковое потребляет ее столица [Дублин], единственная часть острова, где был каким-то образом изве­стен этот вид пищи, несколько лет уже в состоянии экспорти­ровать значительные количества оного»³²¹. Известно, что Ан­глия, бывшая ранее экспортером зерна, с ростом своего населе­ния и началом своей индустриализации сделалась страной— импортером зерновых. Зерновой цикл сохранится в Ирландии до отмены хлебных законов в 1846 г. Но в начале его зерновой экспорт был силовым приемом, что напоминало польскую си­туацию XVII в. «Ирландцы,— поясняет далее наш информа­тор,—в состоянии экспортировать [зерно в 1789 г.] лишь пото­му, что подавляющее их большинство не потребляет хлеба во­все. Из страны вывозят не избыток, а то, что везде в иных стра­нах считалось бы необходимым. На трех четвертях сего остро­ва народ довольствуется картофелем, а в северной части — кашей из овса, из коей они делают сухари, и похлебкой. Таким-то образом бедный, но привыкший к лишениям народ кормит нацию [Англию], каковая имеет куда более природных бо­гатств, нежели он сам»³²². Если придерживаться статистики ее внешней торговли, куда к тому же добавлялись еще лов лосося, доходный китобойный промысел, широкий вывоз льняного по­лотна, производство которого началось примерно с середины века, то в итоге в 1787 г. Ирландии остался бы доход в один миллион фунтов стерлингов. На самом деле это именно то, что она выплачивала в средний год англосаксонским собственни­кам.