— Пожалуй, так.
Муравьев между тем прошел к ломберному столику, что-то взял и несколько торжественно произнес:
— Милейший Михаил Петрович! Позвольте мне первому поздравить вас с высочайшим благоволением. Государь присвоил вам звание вице-адмирала. — Муравьев вручил ему эполеты и обнял.
Лазарев вначале несколько опешил, но румянец выдал его волнение.
— Сие известие я получил вчера вечером полуофициально из Одессы. Указ подписан его величеством второго апреля. От души пожелаю всяческих успехов! Непременно на парад наденьте новые эполеты.
Вечером на флагман по сигналу прибыли командиры.
— Султан пожелал устроить смотр войскам. Надобно и флоту показать себя. Корабли привести в порядок само собой. Назначить с каждого корабля, по моему расчету, обер-, унтер-офицеров и матросов. Отобрать лучших, в исправной амуниции с ружьями. Завтра сделать репетицию на палубе, со всеми почестями. Не ударим лицом в грязь.
Лазарев закончил, но, к его удивлению, командиры не спешили расходиться. Младший флагман контр-адмирал Стожевский смущенно закашлялся:
— Ваше превосходительство, слух прошел о монаршем изъявлении к вам…
Лазарев засмеялся.
— Уже проведали. Что с вами поделаешь. Хотя официально указ не получен.
Он поманил своего адъютанта, флаг-офицера, тоже «азовца», лейтенанта Истомина[88]:
— Константин Иванович, крикните Егорку. От этих соколов так просто не отделаешься. Сообразите стол накрыть в салоне.
В последнее время у офицеров редко устраивались застолья. Скудное жалованье задерживали, цены на все были высокие. Он старался как мог. На днях выпросил у Бутенева несколько тысяч. Закупил немного рому. Критский второй месяц не присылал положенную водку.
|
|
В день смотра погода выдалась отменная. По-весеннему тепло, чуть жарче обычного ласкало лицо солнце, ясная синева неба отражалась в лазурной глади бухты. Корабли принарядились, украсились. На палубах, реях белели форменки матросов.
Пароход с султаном и его свитой, сопровождаемый орудийными залпами салюта, обошел строй кораблей и направился к азиатскому берегу. На ровной поляне выстроились войска.
Вместе с султаном на берег отправился и Лазарев.
На левом фланге выстроилась поротно, по кораблям, тысяча матросов во главе с офицерами.
Султан с верховным визирем, военным министром, большой свитой, в сопровождении Муравьева и Лазарева обошел построенные каре. Оркестр играл марш, султан здоровался с каждым батальоном по-русски: «Здорово, ребята!»
Начался церемониальный марш колоннами побатальонно. Предпоследним маршировал батальон личной гвардии султана. Замыкали шествие моряки. Лазарев немного волновался. Нога матросов три с лишним месяца не ступала на берег. Во главе моряков в парадном мундире, салютуя шпагой, молодецки печатал шаг командир «Чесмы» капитан 1-го ранга Юрьев. Равняясь на командира, подтягивала шаг вся колонна. Когда они проходили мимо султана, тот прищелкнул языком, а Муравьев наклонился к Лазареву:
— Ваши молодцы утерли нос турецкой гвардии.
Всяк кулик свое болото хвалит.
На следующий день в приказе Лазарев объявил «гг. командирам совершенную признательность мою, в особенности же командовавшему фронтом капитану 1-го ранга Юрьеву и находившимся в строю гг. штаб- и обер-офицерам и нижним чинам, представляя сим последним выдать не в зачет обыкновенной порции по чарке вина».
|
|
Весна принесла потепление не только на континент. Явно усматривая потерю прежнего преимущества в делах Порты, Англия и Франция уговорили Мегмета-али подписать перемирие с султаном.
В один день в серале султана появились сразу два чрезвычайных посла. Первый — английского короля, лорд Джон Понсонби, второй — русского императора, генерал-лейтенант граф Алексей Орлов. Русскому послу, кроме того, царь вверил «главное распоряжение всеми сухопутными и морскими силами, назначенными в помощь Оттоманской Порте».
Понсонби и Орлов буквально столкнулись на ступеньках сераля. Английский посол занервничал. Он прибыл в столицу раньше Орлова. По этикету, султан должен принять его первым. Иначе английская корона будет унижена. Но за Орловым сегодня немалая сила у стен Константинополя.
Орлов, учтиво раскланявшись, сам предложил, чтобы лорда приняли первым. У Понсонби отлегло от сердца, и через полчаса он, откланявшись, с довольным видом покинул сераль. Но граф больше двух часов провел у султана.
В полном согласии они пришли к мнению, что пора двум великим соседям подумать о заключении «прочного и почетного» соглашения. Без третьих лиц. У султана оказалась одна закавыка.
— Мегмет-али упорствует и сказал, что его армия не уйдет из наших владений, пока русские войска не покинут Босфор.
Красивое лицо Орлова стало твердокаменным:
— Я имею окончательное решение моего государя императора. Ни под каким предлогом не покидать проливы, покуда египетские войска, до единого солдата, не покинут владения подвластной вашему величеству Османской империи.
|
|
Из дворца султана Орлов прямым ходом направился к пристани. Там ожидал его пароход «Громоносец».
Прибыв в Константинополь, он сразу предупредил Лазарева о желании видеть своими глазами Черноморскую эскадру.
— О ваших успехах только и толкуют во дворце. Его величество наказал мне убедиться в подлинности происходящего.
Едва Орлов ступил на палубу «Громоносца», на фор-стеньге взвился флаг Чрезвычайного посла. За версту до строя кораблей граф пересел на изящно убранный катер и направился к эскадре.
В первом ряду полумесяцем выстроились линейные корабли, за ними вторую линию образовали фрегаты, корветы, бриги.
На реях всех кораблей во весь рост в выходной форме стояли матросы. Семнадцать выстрелов приветственного салюта со всех судов слились в непрерывную канонаду, которая сотрясала бухту.
Приняв рапорт Лазарева, Орлов пригласил его на катер. Церемония продолжалась, начался обход эскадры. Каждый корабль встречал главнокомандующего барабанной дробью и музыкой встречного марша. В ответ на приветствие графа неслось громогласное матросское «ура!».
Вся эта красочная панорама происходила перед взорами тысяч жителей столицы, усеявших берега бухты.
Орлов впервые принимал такие почести и был в восхищении.
— Я буду докладывать государю о порядке и совершенном устройстве вверенного вам экипажа. Видимо, ваши люди служат за совесть. Матросы молодцы. — Орлов остановился на мгновение, вспомнив худощавые фигурки матросов на катере. — Как довольствуют служителей, все ли в порядке?
Не привык Лазарев жаловаться и фискалить, однако в Николаеве интенданты совсем распустились. Сколько писал об этом Меншикову, все напрасно. Надо пробовать другие варианты, капля камень точит.
— Откровенно, ваше сиятельство, нас интенданты из Николаева не особенно жалуют. Бывает время, перебиваемся одними сухарями.
— Кто виноват? — меняя тон, резко спросил граф.
— Долгая песня, ваше сиятельство. Сидит на флоте обер-интендант, грек Критский. От него все беды.
— А что же Грейг? — Орлов постепенно раздражался.
— Видимо, люб ему Критский более, чем его проделки.
Доложил Лазарев графу о прибытии Корнилова и Путятина, тот рассмотрел внимательно карты проливов, схемы управления, похвалил. В конце подвел итог, порадовал приятным сообщением:
— Согласно высочайшего разрешения, извольте, ваше превосходительство, выдать всем нижним чинам за примерную службу по одному рублю, каждому служителю. Реестр завтра же представьте мне и получите необходимую сумму.
«Пожалуй, такие смотры я согласен каждую неделю устраивать», — мелькнуло у Лазарева.
Под впечатлением торжественного приема Орлов писал Меншикову:
«Я почитаю долгом сообщить между тем, что, благодаря неусыпным попечениям г. вице-адмирала Лазарева, эскадра наша день ото дня совершенствуется по всем частям и ныне уже приведена, можно сказать, в блестящее состояние. На большей части кораблей арсеналы приведены в порядок и убранство; во внутреннем расположении судов сделаны некоторые улучшения; по части вооружения и наружного устройства также введены значительные перемены, клонящиеся вместе к красоте и удобству; все суда выкрашены вновь с особенным вкусом… Иностранцы, посещавшие наши корабли, отдают справедливость господствующему на оных порядку и исправности. В сем отношении замечателен, между прочим, отзыв французского посла, который в разговоре со мной откровенно сознался, что, хотя ему доселе и было известно существование нашего флота в Черном море, однако он никак не ожидал увидеть оный доведенным до такой степени совершенства». Не забыл граф похвалить и рейд Корнилова и Путятина по Дарданеллам: «Я не сомневаюсь, что сей труд, произведенный с величайшею точностью и тщанием, послужит во многом к дополнению сведений, имеющихся доселе о Дарданелльском проливе, и удостоится всемилостивейшего внимания».
В эти же дни армия Мегмет-али покатилась на юг в быстром марше. Англия и Франция подстегивали египтян.
Каждый день перед окнами их миссий в Константинополе на утренней заре по восьмой склянке с десяти кораблей под звуки горна и дробь барабанов на грот-стеньгах поднимались Андреевские стяги.
Эхо смотрин эскадры графом Орловым докатилось до сераля. Впечатлительный султан помнил, какой пышный прием устроил ему генерал Муравьев на азиатском берегу Босфора. Но то происходило вдали от столицы, а русская эскадра расположилась на виду города. Хотелось показать своим скрытым и явным противникам, какая нынче сила на его стороне.
Как-то в беседе с Орловым султан выразил желание посмотреть русскую эскадру. Ну что ж, нелишне еще раз продемонстрировать, кто истинный хозяин сегодня в проливах.
Церемония смотра внешне походила на предыдущую, но с некоторым отличием. Так же на пароходе под своим флагом султан с многочисленной свитой направился к эскадре. На этот раз все корабли по этикету подняли на грот-брам-стеньгах турецкие флаги. Султана встретил салют наций из двадцати одного выстрела. Матросы на реях кричали «ура» пять раз. На «Памяти Евстафия» султана встречали Орлов и Лазарев. Больше двух часов дотошно осматривал флагманский корабль султан. Несмотря на унылую дождливую погоду, султана поразил молодецкий вид русских моряков.
Окончательно в конце визита султана сразило зрелище на верхней палубе. Он заметил вдруг наши войска, построенные в боевой порядок на азиатском берегу пролива. Едва он со свитой показался на юте, как по условному сигналу с корабля войска «произвели беглый батальный огонь, сопровождаемый пушечными выстрелами, следовавшими один за другим через равные промежутки времен».
Турецкий султан оказался щедрее русского императора. На следующее утро приближенный генерал Ахмет-паша привез Лазареву шестьдесят тысяч турецких пиастров.
— Высокочтимый султан восхищен приемом и всем виденным. Он просит раздать эти деньги нижним чинам в знак признательности за доставленное ему удовольствие.
Ахмет-паша передал Лазареву портфель с деньгами и добавил:
— Завтра по приказу султана вашим матросам доставят десяток быков, баранов и рому, а офицерам французские вина и конфет…
В конце мая египетские войска ушли за контрольный рубеж горы Таурус. В Константинополе Орлов завершал переговоры о заключении договора с Турцией. Войска понемногу начинали грузиться на корабли и зафрахтованные суда. Султан давал прощальные обеды. На одном из них рядом с Лазаревым разместился его старинный знакомый по Наварину Тагир-паша. Вспомнили былое, выпили за упокой и за здравие.
Тагир-паша тоже пригласил русских моряков на обед на свой флагманский трехдечный корабль «Махмут». Угощение оказалось на славу. Лазарев насчитал более сотни европейских и турецких блюд. Как знаток, не преминул заметить, что турки «пить же научились порядочно и шампанское тянут лучше нашего».
26 июня 1833 года Россия и Турция подписали Ункяр-Искелесийский договор о мире, дружбе и оборонительном союзе. Секретной статьей султан обязался в случае войны закрыть Дарданеллы для всех иностранных кораблей. В русском посольстве ликовали, а французы и англичане плохо скрывали раздражение… Правда, их стараниями договор был заключен на восемь лет.
Накануне закончилась погрузка на корабли всех сухопутных войск, и эскадра готовилась к возвращению в Севастополь. К борту флагмана подошел катер с Бутеневым и служащими русского посольства. Они внесли массивный сундук в каюту Лазарева.
— Его величество султан Махмуд по случаю мира и заслуг в этом русских жалует их памятными медалями.
Всем нижним чинам прислали серебряные медали, офицерам — золотые, а адмиралам — золотые с бриллиантами.
Бутенев улыбнулся Лазареву:
— По секрету, Михаил Петрович, султан особо расположен к вам и высоко ценит содействие ваше в мирных устремлениях… В память о сем повелел изготовить специально для вас искусный портрет свой, с алмазами.
Они вышли на шканцы. Полуденный зной спадал, солнце уже касалось минаретов, с пролива приятно потянуло прохладой.
— Благожелательный исход сей кампании, почтенный Аполлинарий Петрович, усматриваю в твердости позиции политики русской, где оная соприкасается с корыстью иных стран. — Лазарев улыбнулся, взял Бутенева под руку. — Однако, позволю заметить, в сем случае изрядное войско наше ни одной капли крови не пролило. Не обнажив меча, победу добыли полную. Нынче проливы для наших недругов закрыты турецкими ключами.
Утром следующего дня задул легкий попутный зюйд-вест, эскадра покинула Буюкерский рейд и вышла в Черное море.
После пребывания в иностранных портах полагалось выдержать карантин. Лазарев просил Грейга «всей эскадре походить несколько времени для практики в Черном море, тогда б мы провели время наше за 1833 год с совершенною пользою». Грейг и на этот раз отмолчался. Эскадре пришлось отстаиваться на Феодосийском рейде. Выгрузили на берег артиллерию.
Пора было известить своего друга Шестакова о возвращении. Отвести душу. В конце письма вдруг вспомнил о парадоксе: за экспедицию в Босфор наградили большими деньгами Критского и командира Севастопольского порта Патаниоти. Решил позабавить приятеля. «А кто всему мешал и препятствовал, я знаю, и именно этот же самый командир порта грек Патаниоти и обер-интендант грек же Критский! Да черт возьми все, пусть их наслаждаются, только впредь бы не мешали! Мне денег много не нужно, два или три блюда за столом да рюмочку хорошего вина, вот и все мои прихоти».
За время пребывания в проливах эскадра снабжалась из рук вон плохо. Часто не хватало мяса, овощей, даже сухарей. Среди матросов развилась цинга. В последние недели на рейде Феодосии Лазарев приказал покупать матросам мясо и зелень, не считаясь со средствами, и ежедневно подавать их к столу. В Босфоре выяснилось, что корабли строили из негодного леса, палубы и переборки в них прогнили насквозь. На переходе из Босфора оказалось, что три линейных корабля сгнили основательно и плавать на них нельзя, в шторм могут утонуть. Кому излить досаду? Грейгу бесполезно, Меншиков отмалчивается, Николай отмахивается резолюциями. Мелькнула мысль: «Быть может, граф Орлов поможет?»
В последних числах июля 1833 года Севастополь встречал эскадру. Многочисленные бухты и холмы вокруг них были усеяны толпами жителей, среди которых было немало матросских жен и детей.
Лазарев впервые входил в гавань с эскадрой. С интересом и волнением всматривался он в голубые заливы, скалы, берега, поросшие буйной зеленью кустарников и небольшими деревьями. На косогорах лепились мазанки ремесленников, торговцев. Если город внешне походил на европейский, то порт только обозначался. Все радовало, но настроение омрачала предстоящая встреча с Грейгом, Критским, их приспешниками.
Слава Богу, дома легче. Теперь можно и Орлову откровенно сообщить: «Я воображаю себе, как бы нам было стыдно, если бы вышесказанные худости и недостатки открылись тогда, когда флоту надлежало б действовать, и в особенности в зимнее время блокировать Александрию или тому подобное. Но все миновало, и, благодаря Богу, имеем время исправиться, нужно ж, однако ж, на хозяйственную часть нашего флота обратить внимание, нужны бескорыстие и самая строгая деятельность».
Лазарев сделал упрек и командирам — беззаботны, за кораблями не смотрят вовремя, ждут, когда в море идти, а там спрос другой.
В Севастополе ждали и приятные известия. Николай произвел Лазарева в генерал-адъютанты, редкая и высшая царская милость для военных сановников. И смех и грех.
Одним из первых его поздравил Авинов, а Лазарев его посмешил:
— Попался я теперь в когти, заставят при разводе верхом парадировать! А я же мастер, ты-то знаешь, бывало, в Калифорнии ездил. Но шутки в сторону. Как тут у вас дела?
Авинов отмахнулся:
— Все то же. Севастополь пуст, хоть шаром покати, ни одной сажени веревки, ни одного дерева, чтоб сделать стеньгу или марса-рею. Провизии в магазинах кот наплакал.
Лазарев слушал, покачивая головой, почесал затылок.
— Я теперь меж двух огней. В должности генерал-адъютанта, и требуется быть фискалом и доносчиком. До сего времени ни тем, ни другим я не был. А государь требует, чтобы о всем худом ему докладывать…
Но, видимо, и у Николая терпение кончилось. Теперь-то он понял, кто радеет о флоте, знает дело, умеет творить. В середине августа до Севастополя дошли слухи, что Грейг отстранен, а его должность будет исполнять Лазарев. Он сам узнал о назначении в море.
Больше месяца крейсировал в море с эскадрой. Грейг помалкивал. Когда кончилась провизия, корабли зашли в Севастополь. Николаев отмалчивался, однако, видимо, там не дремали. Лазарев решил спросить Меншикова: «Не имея разрешения сдать кому-либо эскадру и отправиться в Николаев, я остаюсь по сие время в Севастополе, между тем как дела в Николаеве идут своим порядком. Правитель канцелярии главного командира Иванов переходит, как слышно, таможенным директором в Одессу, и через то в Николаеве одним из главных воров будет меньше. Критский подал в отставку и на разных транспортах перевез уже в Севастополь множество лесу, досок, мебель, сделанную казенными мастерами, и намеревается строить дом, а с тем вместе покупает в Крыму прекрасное имение… В Николаеве же раздаривает из адмиралтейства бревна и пр., дабы тем зажать рты некоторым бессловесным тварям, действовавшим по преступной его воле. Нет сомнения, чем скорее Критский оставит поприще свое на службе, тем, конечно, для Черноморского флота будет полезнее; но неужели деяния его останутся неисследованными? Не знаю, богато ли ныне адмиралтейство в Николаеве, но в Севастополе оно доведено до такой крайности, что исправить флот даже и непосредственным образом вовсе невозможно: в магазинах ничего нет. — Лазарев задумался. Паруса на эскадре изорвались, а парусина Рафаловича одна гниль. Такелажа нет, провизии на три дня. На берегу казармы разрушены. Кругом все тащат… — Необходимо, что вы лично удостоверитесь в бедственном состоянии одного из прекраснейших портов в свете, каков действительно есть Севастополь и на который никогда не было обращено того внимания, которого он поистине заслуживает».
Закончив рапорт, вызвал катер к трапу. За многие месяцы не бывал на севастопольском берегу. Надо проведать Авинова. Здесь Лазарев отдыхал душой. Встречали его как родного. Суетилась Елизавета Михайловна, дети забирались на колени. Авинов повеселел, посвистывал. Когда все улеглись, они засиделись далеко за полночь. Судачили о жизни, о делах. Лазарев рассказывал о Босфоре. О встречах.
— Помнишь Тагир-пашу, фрегат которого ты тоже изрядно поколошматил? Так вот, он прием закатил на своем флагмане. Такой выпивки и закуски я, право, давно не видывал.
Авинов перестал свистеть, поморщился:
— А мы тут киснем, гнием, никакого просвета.
Лазарев хитро прищурился:
— Готовься, Сашенька, перебазироваться. Я ныне государю отправил ходатайство о тебе. Прошу начальником штаба флота назначить…
Через три дня на «Памяти Евстафия» собрались все командиры. Лазарев прощался с эскадрой.
— Во исполнение высочайшей государя императора воли, отправляясь ныне в Николаев, для вступления в управление флотом, приятною обязанностью поставляю изъявить всем вам истинную благодарность свою.
В распахнутые двери балкона доносились с рейда перезвоны корабельных колоколов, отбивали вторую склянку. Почти год минул, как вступил начальник штаба флота в командование эскадрой. На кораблях все знали его. Строгость до жесткости, и спуску нерадивым не давал, но был справедлив во всем. Всегда он был на виду, заботлив, но к казнокрадам безжалостен. Флагман в заключение сказал:
— Поручаю всем, господа командиры, за усердие к службе и содержание судов и команд в отличном порядке, чистоте и опрятности объявить мою признательность всем, штаб- и обер-офицерам, а нижним чинам за точное повиновение и усердное исполнение трудов сказать от меня спасибо.
За обедом, когда командиры расслабились, шутя произнес:
— Не подумайте, господа, что мой спрос с вас уменьшится. Завтра же возьмите корабли под бдительный надзор, исправить в первую очередь корпуса, рангоут, паруса. Надеюсь, теперь недостатка в материалах и снабжении не будет. Эскадра пока не разоружается. Мир подписан, однако недруги наши войну супротив России не прекратили.
Прибыв в Николаев, Лазарев подписал 8 октября 1833 года первый приказ: «На основании высочайшей государя императора воли, объявленной мне бывшим главным командиром Черноморского флота и портов адмиралом Грейгом, вступив сего числа в главное управление Черноморским флотом и портами, я о том по Черноморскому ведомству объявляю».
Битва за Кавказ
Первый российский император вывел Россию на берега Азова, послал через Черное море корабль к турецкому султану. После Петра империя на юге расширилась, уходя в прикубанские степи, вдоль Кавказского побережья, на запад через Таврию к Очакову, Измаилу.
Суворовские войска отвоевали пространство на равнине. В предгорьях Кавказа казачьи заставы протянулись вдоль Терека и Кубани. Частенько их тревожили набеги ногайцев, лезгин, чеченов… Таков был их жизненный уклад. Иногда выступали против русских скопом.
Картина стала меняться, когда Грузия сама попросилась в состав России. За ней по Туркманчайскому договору присоединились к России Нахичеванское и Эриванское ханства.
Военно-Грузинская дорога рассекла тело Кавказа. Россия увязала в сложных и непонятных ей перипетиях жизни и борьбы горских народов. Конечно, Кавказ привлекал российских правителей. Ворота в Азию, прямой путь в Индию, где правит английская корона, к Черному морю, где еще недавно безраздельно распоряжалась Порта. В горах Кавказа ценные минералы.
Кавказская добыча доставалась ценой русской крови, которая немало не заботила правителей. Так ли были необходимы эти приобретения? Что давали они русским? Нелишне вспомнить мысли великого князя Николая Михайловича Романова. «Эти земельные приобретения с иноплеменным населением армян, курдов и других магометанских племен в пределах Закавказья не укрепили мощь России… потому, что сила государства в однородности населения, а мы вместо родственных по происхождению и религии славян обогатились еще недружелюбными новыми подданными…» Иначе думал Николай Павлович Романов.
После Наварина по Адрианопольскому миру к России отошло почти все Черноморское побережье Кавказа. Турция уступила России Кавказ.
Когда один русский генерал объяснил это черкесам, старик горец показал на вспорхнувшую с дерева птичку: «Дарю тебе ее. Возьми, если можешь». Довольно просто, не утруждая себя раздумьями, решали судьбы народов в кабинетах, а быть может, и кулуарах на Дворцовой набережной в Петербурге. На деле выходило намного сложнее. Создавшиеся мудреные проблемы правителям оказались не под силу. Оставили решать потомкам. А те до сих пор бьются, а выхода не видно. Заварили кашу на века…
Неимоверно возросло внимание англичан к тому, что творилось на этих берегах. Цель была одна, любыми средствами и способами если не изгнать русских из этих мест, то по меньшей мере напакостить. В этом их верными союзниками на деле оставались турки, а главными пособниками на Черном море становились горцы.
В далеком Дагестане набирал силу аварец имам Шамиль[89]. Вскоре к нему присоединилась Чечня. Генерал Ермолов[90]двинулся в горы-крепости. Грозный, Внезапная, Бурная — стали первыми форпостами. Очень трудно, а пожалуй, и невозможно силой покорить навсегда народ. Кубанский казак Пимен Пономаренко говорил о черкесах: «Самый еройский народ. Та й то треба сказать — свою ридну землю, свое ридно гнездечко обороняв. Як що по правде говорыты, то его тут правда була, а не наша».
Сменивший Ермолова генерал Паскевич[91]принялся ревностно выполнять приказ царя: «Усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных». Ни первая, ни вторая задача, по сути, были и есть не выполнимы. Не понимал, конечно, этого страстный «законник» и любитель «порядка», как и не уяснили до сих пор нынешние правители России.
Однако дело военных исполнять свой долг и свято чтить присягу. Вскоре Паскевичу стало ясно, что приказ царя возможно выполнить, только отрезав горцев от поставщиков оружия, пороха — Турции.
Он лихо начал наступать вдоль побережья, но тут же за Анапой остановился. Справа отвесные скалы обрываются в море, слева — неприступные горы и никаких дорог.
А наглые турки днем и ночью доставляют морем порох, свинец, муку и соль. Увозят деньги, товары, в том числе самую ходовую на Востоке вещь — людей. Русских пленников, черкешенок продают в рабство и гаремы. Рядом с ними начали действовать посланцы с берегов Альбиона. Предлагали безвозмездно оружие, деньги, обещали скоро оказать помощь.
Спустя месяц после подписания договора в Адрианополе в Севастопольскую бухту беспрепятственно проследовал и стал на якорь сорокашестипушечный английский фрегат «Блонд». На борту фрегата находилось сорок офицеров и двести девяносто матросов и солдат. Сила по тем временам недурная. Фрегат пожаловал незвано. Просто так. Капитан фрегата Эдмунд Лайонс наивно объяснил командиру Севастопольского порта контр-адмиралу Патаниоти:
— Видите ли, сэр, мой фрегат доставил в Константинополь посланника короля, и я решил не упустить возможность ознакомиться с Черным морем и его портами. Сильные противные ветры заставили меня укрыться в вашей уютной гавани. Кроме того, мне надо пополнить запасы воды, провианта и дров.
Немного растерявшийся командир порта пасовал, молчал и раздумывал, как поступить с англичанами: «Не выдворять же его за шиворот. Как-никак союзниками были недавно». Англичанин, почуяв слабину, наступал:
— Ваша прекрасная бухта меня очаровала. Вы позволите мне познакомиться с ней?
Командир порта не имел указаний, но голова вроде была на месте.
— Когда вы имеете намерение осмотреть бухту и вообще сколь долго ваш фрегат пробудет у нас?
— Думаю, что два-три дня, как только стихнет ветер и я наполнюсь водой. Знакомство с бухтой я желал бы начать завтра с утра.
— Добро. Утром к вам подойдет катер для сопровождения.
Лайонс, не показывая досаду, подумал: «Однако эти русские не такие уж простачки…»
После ухода Лайонса Патаниоти вызвал командира шхуны «Гонец» лейтенанта Феопемта Лутковского.
— Завтра с утра возьмешь мой катер и пойдешь к английскому фрегату. Будешь сопровождать капитана фрегата по нашей бухте. Любопытен весьма. На берег высаживаться не дозволяй без моего ведома.
Утром Лутковского на фрегате ожидали. В шлюпку спустились, кроме капитана и гребцов, два гардемарина. Одному было на вид лет двадцать, второй, более солидный, с брюшком, выглядел на все сорок. С ним Лайонс обращался весьма почтительно, поддерживая под локоть, провел по шлюпке, усадил на свое место, сам примостился рядом. «Видимо, под гардемаринскими мундирами скрываются важные чины», — подумал Лутковский.
Осмотр шлюпка начала с выходного мыса на Севастопольской стороне, насколько позволяли глубины, она медленно двинулась вдоль извилистого берега. Лайонс то и дело наклонялся к пожилому «гардемарину», что-то пояснял, а его спутник делал какие-то пометки или рисунки в блокноте… Англичанин оказался настырным. Обогнув извилистые берега до основания бухты, в устье Черной речки, шлюпка возвратилась вдоль южного побережья вплоть до Карантинной бухты на выходе.
Через два дня фрегат ушел в Одессу. Получив донесение о непрошеном визитере, Грейг довольно равнодушно сообщил об этом в Петербург, доложив, что «дрова 20 саж. тотчас на помянутый фрегат отпущены; более же сего ни о чем требований не поступало». Не иначе, Грейг питал расположение к своим землякам. А зря. Не раз еще попытается пробраться Лайонс, иногда по-воровски, в севастопольские бухты, чтобы все разнюхать.
Четверть века спустя адмирал Лайонс приведет английскую эскадру к бастионам Севастополя.
Николаев настороженно встретил нового главного командира. Разъехались по своим имениям, в отставку, жулики именитые, разбежались воры рангом пониже, затаились третьи — которые не успели нажиться, но авось наверстают. С ними пока разобраться Лазареву было недосуг. Командуя эскадрой в Босфоре, он в обстановке, приближенной к боевой, многое увидел не только с высоты палубы флагмана, но и во дворце султана, посольских резиденциях, торжествах и приемах. Осмыслил по-новому положение и задачи флота, понаблюдав из стана своих ближних соседей, извечных недругов, а теперь приятелей поневоле. В Босфоре на своей спине не раз ощущал дыхание войны.
Прежде его заботили только корабли эскадры. Теперь он отвечал головой за безопасность морских рубежей на юге России. Войны не было явной, но она продолжалась подспудно.