Жених Аб Галл, в прошлом мастер вольтижа, а ныне профессор экономики Гуверовского института Стэнфордского Университета, расстарался на славу. На встречу своей долгожданной невесты мш Майи Щуп нагнал в аэропорт имени Кеннеди две машины журналистов из третьеразрядных газет. Проливной дождь вторые сутки лил в осеннем Нью-Йорке, и все они с поднятыми воротниками, путаясь в плащах и царапая друг друга каркасами зонтов, с тоской думали о Риме, откуда летела Мая. Как там, должно быть, светло и славно.
А самой Мае Щуп ни светло ни славно не было. За месяц римской визуальной /от слова "виза”/ жизни нещадные ячмени обсели оба ее глаза, едва в гроб не свели. На рейсе "Рим - Нью-Йорк" она уже ничего округ себя не видела. Глаза запухли так, что совсем пропали глазные впадины, и физиономия стала гладкой, как яйцо....(
С некоторым даже любовным мондражом переминаясь на площадке, куда должны были выходить пассажиры римского самолета, Аб Галл и ухом не повел на какое-то нелепое спотыкающееся чучело в страшенных черных очках, которое вела под руку хлипкая негритяночка. Они проковыляли мимо, и остановились Швяяштря&Лд Галл продолжал невозмутимо вышагивать перед своей командой. Негритяночка что-то без умолку лопотала, чучело пыхтело, потом чучело сняло очки, двумя пальцами разлепило веки и с воплем: "Вот и я!” упало на грудь Аб Галлу. Репортеры, сверкая оптикой, ринулись в бой. Аб Галл онемел и только платочком помахивал.
Мая то плакала, то смеялась. 4 - Советы выпускают на свободу только раненных, - уже наладился ее записывать элегантный т&тт из эмигрантской газеты. - Скажите, госпожа Мамая Чуп,- сверился он с неразборчивой шпаргалкой, - ваше болезненное состояние очевидно! Вам не кажется, что это - происки советских спецслужб. Возможно, они применили к вам какой-нибудь новейший медленно действующий препарат. Как это уже было в случае с ведающимся правозащитником Вульфом Скептором. Весь демократический мир знает, что прилетев в Штаты, он первые три недели не сходил, извиняюсь, с горшка. Американским врачам с трудом удалось остановить вызванный неизвестным вирусом понос! Нет ли у вас сходных симптомов?.. Вы так истощены...
|
|
- Пошел ты в задницу со своим поносом, еще не хватало! – обрушилась на разносчика информации исстрадавшаяся Мая, про какого-то Вульфа Скептора она просто слышать не могла: - Вы видите в каком я состоянии?! У меня даже месячные прекратились!
Аб Галл перестал забавляться с платочком, он назубок знал приемы местной прессы, зоны ее особого внимания:
- Прошу вас всех, господа, завтра ко мне на парти, ровно в семь вечера, - не сказавши адреса, распустил он разом свою газетную ораву и с великой натугой поволок ослепшую, обвисающую на ходу Маю в машину, где ее тотчас же обильно вырвало.
- Прости, любимый, - обливаясь в добавок еще и слезами, прошептала она. - Меня убеждали, что эмиграция - это очень тяжело, но чтобы так...
После того, как назначенное Аб Галлом парти не состоялось, в некоторых газетах появилась глумливая заметочка:"Жена одного всемирно известного профессора экономики, который давно сотрудничает в крупнейшем институте страны, призезла мужу после долгой разлуки все, кроме менструации". Рубрика над текстом вопила:"Удивительное - рядом!"
|
|
Мая прочитать это, понятно, не могла. Аб Галл же не скупо харкнул в подлую рубрику и, смяв, выбросил чтиво вон.
Начиналась, кажется, настоящая семейная жизнь с интеллектуальным уклоном.
Врачи американские все оказались на один салтык: резать! "Глаза? Не дам!", - стояла, как кремень Мая. Теперь ей горько-горько припоминался далекий Ленинград. Уж там-то ее папулечка, влиятельнейший психиатр города, с такой ерундой, как ячмени справился бы за день без всякой хирургии…
Давясь слезами, видя новый мир лишь через узенькие щелочки, оставленные ей неотступной хворью, Мая по целым дням запивала "кокой" скользкие американские таблетки и не выпускала из своей постели Аб Галла, ставшего похожим на сырой куль несвежего белья. Ее, верно, от перемени климата обуяла безмерная похоть. "Реализм без берегов", - как криво острил эрудит Аб Галл, "Медовый месяц!", - лениво не соглашалась с ним Мая. Тут Аб Галл начинал подробно и нудно материться.
Вовсе он не был таким интеллигентным, как это показалось некогда Мае в Ленинграде, и несмотря на чисто внешнее сходство, ничего в нем не было от Изи Маровихера, который, помнится, в постели с бабой готов был кувыркаться до потери пульса. "Ничтожество!", - стервенела Мая, когда, как в замедленной киносьемке, путаясь в простынях и сочно пошлепывая мокрыми губенками, пристраивался Аб Галл к исполнению мужских обязанностей. "Какое ничтожество!".
Всем тем, что чувствовала она и знала, физиологией своей и психологией, которые от рождения настраивал ей папулечка ее, главный и влиятельнейший психиатр города Ленинграда, еще не представляла Мая Щуп, что занесло ее куда-то не туда. В Америке, как и в России тоже, вроде, жили лга* ди, ели вкусненькое, работали, спали в одних постелях, но все это было иным, не похожим на известное. В принудительной слепоте она жила на ощупь, от таблетки до таблетки, от соития до соития, а ячмени продолжали пересаживаться с верхнего века на нижнее, и ничего не менялось, ни к лучшему, ни к худшему. Хоть бы телевизор, наконец, посмотреть...
|
|
Измочаленный непривычно напряженной половой жизнью, Аб Галл, прежде говорливый и хвастливый, вскоре осип и замкнулся, сделался на ощупь совсем жиденьким. В первые дни он охотно рассказывал Мае о своем житье-бытье в крохотном университетском городишке. Мая не разобрала ни названия, ни где он находится. Фантастика! Городишка был, как из детской табакерки. По ночам на центральную площадь Аб Галл ходил выкурить последнюю перед сном трубку. Спиртное там не продавали совсем! Правда, быстро смекнула Мая, почасту баловались наркотой. Самое чудное, Мая так и не поверила, от скопища всяческих "латинос” городишко отделяло всего-навсего автомобильное шоссе, через которое можно было перейти лишь по узенькому, в ширину одного человека, мостику. Его запирали в девять часов вечера до девяти утра. Обалдеть можно! Что эти "латинос" все безногие, что ли? Сильно впечатлили Маю ежегодные, обязательные поезки профессора Аб Галла в Европу. Он там, видите ли, коллекционировал плетеную из соломки обувь нормандских крестьян.
- Ты что корова, Абик? - не разделила профессорских увлечений Мая. - Зачем тебе эта дешевка?
- Ты не знаешь, - не обиделся любимый. - Статус профессора американского университета включает в себя приличное званию хобби. Не собирать же мне, как один мудак с нашей кафедры, средневековые кирпичи. Нормандские лапти, правильно, дешевы, невелики, считай ничего не весят - их недорого пересылать. Хули говорить! Человеку моего паблисити нужна же какая-то домашняя обувь. Набоков вон совсем бабочек ловил... Побегай-ка по той жаре с сачком!
- У тебя, выходит, и дом есть, - уцепилась чуткая до чужого добра Мая.
- Разумеется.??
Этому абгалловскому дому и суждено было стать первым, что своими глазами увидела Мая Щуп в Америке.
Круто озверев от бесконечного пересыпанного таблетками секса, профессор экономики чуть не контейнером нормандских лаптей пожертвовал - усадил Маю с повязкой через вето опухшую физиономию в инвалидную коляску, и полетели они в штат Калифорния, в университетский кампус.
Едва преодолена была дорога и очутились они, потные, в механической прохладе дома, Аб Галл бросился к телефону. Если Маю перелет добил окончательно, и она хотела сейчас только на горшок да спать, то Аб Галл, маленько отошедший от последствий необузданного интима, заметно посвежел.
- Я вызвал нашего университетского доктора, - сказал он. – Такой, сука, волшебникI
Мая уже ничему не верила.
Сука-волшебник появился, однако, немедленно. Скор он был на руку, что называется, на ходу подметки рвал. Бурча и насвистывая, как личного врага, сорвал повязку, и Мая, кажется, даже взвизгнуть не успела - специальным, верно, пинцетом резко и больно дернул книзу защемленные вместе ресницы верхнего и нижнего века.Горячо, толчками, закапал на щеку гной, и - о, чудо! - глаз увидел голубую пластиковую стену. Опять ойкнуть не успела - то же было произведено и с другим глазом.
- Ну, что я? Что говорил? - прямо в залитые кровавым гноем глаза сказал, как пропел Аб Галл. Мая была ошарашена. За время их разлуки он сильно поседел и перестал внешне походить на Маровихера. Новый, незнакомый человек, к тому же и законный муж стоял перед ней. Идиотские зеленые шортики, как двуногая ваза, держали его действительно профессорское брюшко; православный серебрянный крест пауком цеплялся за сивую шерсть на груди; меж мокрых губенок проглядывала непрожеванная улыбка.
"Придурок лагерный!", - подумала про себя Мая и радостно, звонко, по-девичьи засмеялась. Вроде, в первый раз за месяц.
?-?Ну говно! Вот говно! - Эх, по всему кампусу хоть шаром покати – не было ничего спиртного, а нажрался таки Аб Галл в хлам! - Ты - конечно. Если оттуда заявилась... Где тебе понять, как достали меня жиды! Суки
они позорные! ' '
Дома ходивший обычно в трусах, ради пьянки профессор экономики гуверовского института приоделся: костюмчик с продрисью, пузо замуровано в жилет, под горлом - крупная, в ядовитый горошек бабочка. Все время роняет изо рта прямую с мощным жерлом трубку. Тянет такая долларов на полтораста.
Мая, от ячменей она давно избавилась и дивно похорошела, жаль муженек заставил все с себя снять, шмутки были одно новьё, смотрела на него, сидящего в кресле, с ковра, но так, будто это Аб Галл валялся у нее под ногами.
- Сам-то ты кто? 3абыл?
- Я - еврей, ты - еврейка, он - еврей... - Счастливо затянул придурок и с кресла, изваянного дизайнером в виде кукиша, попытался дотянуться до невероятных размеров бутыли с виски, с ведро, пожалуй.
"В этой Америке все такое большое, - глядя на себя в зеркало, думала Мая. - Трава - с головой, дерево надо обходить, как дом, за бутылью можно спрятаться... Только у мужиков в штанах все осталось, как было! Удивительный климат!”
- Есть жиды! Это - они! - Аб Галл встал на четвереньки, выискивая трубку, не приметил и полулег, протянувши к Мае руки, в каждой по полному стакану. Почему не прольет? - А есть евреи! Это - мы!
- Ты - дурак, Абик, - отметив, что зрачки у него сделались плоскими, металлическими проворковала Мая: - Это же "мульки" все для гоев.Подумаешь, проблема - жиды... евреи... Только бы гои не считали, что все мы их поддуриваем... Ты этого не знал, профессор?
Аб Галл, как испорченные часы-кукушка деревянно защелкал. Может, смеялся, а может, закусывал солеными орешками.
"Сейчас начнет за жопу хватать. Мог бы чего-нибудь, придурок!" Но любезничать придурок-профессор не стал. С четверенек, как на кафедру, он оперся на пузатый пластиковый столик; сильна, видать, была в пьяном экономисте тяга к просвещению, заложенная еще в Советской школе. Ничего ровно он уже не видел перед собой, распинался перед коротеньким хмельным пространством:
- Там у вас и жиды народными стали, а в Америке, мать её проебу, ой...
- Конечно, Абик хочет поучить свою девочку, - почесывая задницу, откровенно издевалась Мая. - Абику нужно показать ей, какой он умный, какой ученый... Абик будет ей, глупенькой, лекцию читать...
- Какая на хуй лекция? - вылупился на нее своими кнопками Аб Галл. - Ты, дура ебаная, и не знаешь, что за двадцать лет работы твоего ученого Абика на пушечный выстрел к студентам не подпустили. Местные жиды-
экономисты нас, знающих евреев, как презервативы здесь используют.№^ ко одноразово! А отношение? Хм... "Аб Галл, скажите, есть ли уже в Советском Союзе шурупы или там до сих пор гвозди заколачивают?" – пытался он передразнивать кого-то и морщил нос. Я его, такую мать, тоже спрашиваю: А не отправить ли вам, коллега, ученый запрос прямо в Советский космический центр? Там, уверен, отличают гвозди от просвещенных шурупов... Слушай, этот пидар потом всюду начал намекать, что я занимаюсь антиамериканской деятельностью! Во свобода, еби его в душу! А сегодня утром, слушай, - он нацелился на свою фантастическую бутыль, но быстро понял, что не поймает: - Миленькая, а? Налей Маечка! Налей мне...
- А не будешь всюду хватать?
- Бу... Нет, не бу...
Странно, налитое Аб Галл принял рукой твердой, как у снайпера.
- Ну, значит, с чего я нагаллонился... Утром эта пизда бородатая, что за Фридманом с кафедры горшки выносит, разоткровенничалась: Я вас, говорит, Аб Галл, очень ценю и уважаю как ученого, но как еврей еврею скажу: еще лучше было бы, окончи вы в молодости хоть какое-нибудь сельскохозяйственное училище, пусть даже, говорит, в Пномпене... А? Ну падла! Да я же из Союза выехал, мне двадцати лет не было! Какие в пизду училища?! А со стороны все гладко выходит: они - профессора, я - профессор... Только на деле все это - срань! На деле я у них выступаю агентом по продаже старья в отстающие страны, а они, они, конечно, - жиды-экономисты, ученые! Ну не блядюги, а?
Доводилось ему просвещать словом студентов, нет ли, Мая не знала, но достаточной убедительностью он сумел заразить ее. Внутри у нее что-то отсыревшее и теплое пожалело Аб Галла, и некоторое время, не мигая, они смотрели друг другу в глаза. Плоский взгляд профессора холодно отражался в выкаченных, по-звериному скорых, глазах женщины...
Из прихожей залился звонок... Так было не до него! Еще! Потом в дверь заколотили ногами.
«Кто? - хихикая и не спеша одеваться, спросила Мая.
- Ми с братом, - не один, не два, а как бы полтора голоса в ответ.
- Практикующие педермоты привалили, - тоскливо прошептал Аб Галл, пытаясь сесть в позу лотоса - мешали, понятно, штаны. Он слегка протрезвел. То бишь, движения по-прежнему у него не получались, но взгляд, вот, взгляд приоткрылся вглубь, чуть ожил. Не сумев приложить палец к губам, он театрально зашикал: - Тсс, девочка моя! Это - глава и жопы попечительского совета. Про пизду ни слова! Они зря не ходят!
Все это Мая уже знала и, привычно матерясь, она набросила на себя какую-то безразмерную индийскую тряпку, влезла в жесткие и колючие нормандские лапти, лениво распахнула дверь.
- Мы - по-домашнему, - голоском трехлетней девочки уведомила она гостей. - Не стесняйтесь.
Несообразная парочка чинно стояла на пороге. Первый неотразимо походил на самого бога Саваофа во всем его великолепии. Седая борода - пушистым покровом во всю грудь, величественные белые кудри крупными локонами рассыпаны по спине и плечам, глаза печальны и мудры. Вот только глазами этими он едва доходил Мае до пупка, волосы были безнадежно засалены, а из бороды можно было вычесать порцию спагетти. В довершение всего его задубевшие босые ноги сильно напоминали парусиновые солдатские башмаки.
Спутник его, плоский детина, напротив, был коротко острижен, спортивен и не без притязаний на светский лоск. Хотя шут его знает во что он был одет, есть такая порода людей, на которых одёжка не замечается. В профиль голова его напоминала колун. Темечко - обухом, нос и челюсти – лезвием.
Мая, уже представленная всем посетителям абгаллова дома, молча повела прибывших в холл, налила выпивку. Себе на специальной машинке сделала толстенную "пушку" с "мягкой" начинкой гашиша - заслужила как-никак.
Своих, как он выражался, "ослепительных в человеческом море друзей" Аб Галл никак не приветствовал. К их появлению он, наконец-то, закрутил собственное тело в какую-то из классических поз йоги и, кажется, лишь делал вид, старый проходимец, что дремлет.
Р$Е№ВДВЯЯ$ природой до привычных человеческих размеров замухрышка-Саваоф простучал мозолистыми пятками обок ковра в угол, в тень и там затих, забившись за каминный экран. Человек с головой топориком важно расселся на хозяйском - кукишем - кресле; смакуя цедил виски и настороженно щурился на всех разом... Такова была в гостях их манера поведения: остриженный и обритый брал на себя центр любой компании, маленький бородач обеспечивал тылы и фланги. Не первый год прекрасно они были известны всей "третьей волне" русскоязычной эмиграции, что в Старом, что в Новом свете. Известны прежде всего как открытые педерасты – любовники, неоднократно обращавшиеся к Римскому наместнику бога на земле за официальным разрешением на церковный брак; известны как давние писатели-соавторы. Застенчивый грязнуля-недомерок выступал под нсевдонимом - Вульв, его спортивноподобный сожитель под псевдонимом - Гениталиус. Их настоящие имена и фамилии давно забылись,а Вульв и Гениталиус звучало покрепче, чем какие-то Ильф и Петров. Поначалу их пухлые совместные рукописи редакторы заворачивали в обрат только из-за похабщины, смердящей в придуманных фамилиях. Ушлые Вульв с Гениталиусом, однако, быстро вышли на могущественных координаторов "голубой" мафии выродков, которая, особо не таясь, всегда существовала во всех сферам человеческой деятельности и цветастый поток книжонок, таки, излился на читателя. Писали Вульв и Гениталиус исключительно о русской культуре. Источниками творчества были малограмотность и нахальство. Первая кнга называлась:"Слово о кислых щах". С намеком, кто понимает, на хрестоматийное. Педерасты прямо удержу не знали, далее зафонтанировало, как из рога изобилия: французик из Бордо..,","... подбитый ветерком...", или Б^сское "Горе от ума"; "Латентное "я" Татьяны Лариной"; "Илья Муромец как выразитель деклассированной ментальности русского монархического сознания"; "Василиса Премудрая - Баба-яга наоборот"; "Алёнушка и Серый Волк. Проекция вечных отношений проститутки и сутенера". Эти хваткие книжонки с названиями не для слабонервных щедро печатались в газетах и литературных журналах русского Зарубежья, часто выходили отдельными изданиями и постепенно стало казаться, что никакой иной русской литературы, кроме писаний Вульва с Гениталиусом нет и никогда не было. У педерастов завелись живые денежки, они купили во Флориде живописный кирпичный сарай и пустились в многомесячную интеллектуальную поездку по университетским городкам Америки. В пути они смачно рекламировали свою новую книгу:"Юрий Гагарин, или акт Кровосмешения". Отплачивало турне телевидение. В Гуверовском институте, отзывчивом на всякую дрянь, им предложили сотрудничество. Педики охотно задержались. Шлялись по гостям. Между прочих дом Аб Галла с его молодой советской женой пришелся им особенно по душе. Зачастили. Приходили всегда вдвоем. Вульв забивался в угол краснеть сквозь бороду, а Гениталиус развлекал хозяев. Болтовня его была подробной и откровенной, обо всем на свете и что угодно. Молчал он лишь о том, откуда взялись педерасты-соавторы, кем были прежде, как выехали из Союза...
А в кайфующем холле не было сейчас времени, было полутемно. Стенные ниши, выступы и ажурные ширмочки создавали впечатление солнечного полудня, удачно приглушенного буйной зеленью садовой беседки. Там, за стенами и точно бессмысленное и беспощадное во всю жарило калифорнийское солнце, здесь же - работал кондиционер, окна были плотно зашторены; покой, прохлада, благодать. Даже приятно, когда нет-нет, а всхрапнет спросонок Аб Галл, хорошо, что не слышно ковыряющего в носу Вульва. Мая пускает кривые кольца наркотического дыма и тотчас же пытается нанизать их на палец... Вроде мир... Отдохновение... Не смущаясь этим, Гениталиус тоном человека, привыкшего к публичным выступлениям, громко и уверенно начинает живописать:
- Я родился, помнится, в первобытной мышеловке, где было много разговоров о бесплатном сыре, но где никто не знал, что такое сыр. - Спортивноподобннй педераст и слова запускает, как на состязаниях, во весь мах, с учетом зрительского уха и глаза: - Когда ми с братом, - поклон в сторону молчальника Вульва, на лице - неописуемая гордость тем, что сохранил настоящее местечковое произношение и может к месту блеснуть им: - Ми с соавтором достигли половой зрелости, нас приговорили к исполнению обязательной воинской повинности. Такова суровая действительность коммунистического рая, господа! Для вас это – ужас, а ми с братом переживали тогда пору сексуального совершенства! О любовь гэя, - могучим жилистым языком съездил себя по губам Генйталиус. - Есть ли что прекраснее и беззащитнее?!
У себя за ширмочкой не то всхрапнул, не то взрыднул Вульв.
Маю укачивал гашиш. Она уже не ловила кольца дыма на палец - она возлежала на них, как в гамаке. Баюкало только душу, всю психику разом, голова же была совершенно ясной. О, она могла бы поспорить с нахальным гомиком!.. "Есть ли что беззащитнее и прекраснее?.." Да хоть сто порций! Взять хотя бы обыкновенную драку где-нибудь в бедном предместьи, населенном "латинос". Аб Галл не раз водил ее посмотреть. Столь же прекрасна и беззащитна… Быстро приезжает полиция, и всех - мордой в асфальт... Гениталиус - обычный лгун, разве что поподлее тех, которые заливают бабам, потому что хочет охмурить всех, включая и детей, окажись они где поблизости... Можно, можно поспорить... Но бесконечно лень... Лень напрягаться маленькой Мае, убаюканной в гамаке...
Неожиданно Аб Галл вылупился из пьяной отрешенности и впрямь походя на взъерошенного мокрого птенца. Педерасты-соавторы уже давно привыкли не брать его в рассчет. Слишком пунктирны были отношения Аб Галла со всем институтским начальством, по типу: к сердцу прижмет, на хрен пошлет. Сейчас размазывавший по лицу виски Аб Галл менее всего напоминал отрешенного от мира ученого экономиста - кабацкого забияку это да!
- Суки вы - господа! - задумчиво оповестил Аб Галл и встал на четвереньки. - Одно слово - педермоты! - Когда выговаривается действительно наболевшее, поневоле заслушаешься. Казалось бы, что такого сказал Аб Галл - просто-напросто выругался, однако, соавторы вытаращились на него, как на библейского пророка.
- Ну да, долларами пахнет, припожаловали, оглоеды, - продолжал Аб Галл, довольно ловко поднимаясь с четверенек в рост: - Конечно, уже пронюхали, что гомиком был сам основатель нашего института. Забыл, который из брательников..? Тот Гувер, что президент или который был здешним главным гэбэшником... Не важно, это - однохуйственно... Сойди, выблядок, с моего места, а то по еблу дам, - лишь перегаром дыхнул Аб Галл на Гениталиуса, и тот раскорякой оттеснился поближе к Вульву. Глаза у обоих были вдумчивые, можно сказать, анализирующие.
Утвердившись на своем кукише, Аб Галл даже ногу на ногу положил. Ох и накипело же у него! Сколько от этой "голубой" мрази претерпел он за двадцать лет прислуживания профессором экономики! Поначалу только выразительно косились, потом принялись совращать. Ему, выросшему на щедром молдавском воздухе, где места хватало всему, кроме извращения, мужские любезности были особенно омерзительны и противны. Главное, что по морде не дашь! Все ухажеры, как на подбор, были его непосредственными начальниками и могли выгнать на улицу в момент. Чего стоило, чего только стоило ему сохранить работу и естественное мужское состояние!
- Слушай сюда, - мрачно обратился Аб Галл к педерастам. - Я сейчас расскажу вам, что вы, выродки, с нормальными людьми делаете. Люди, я имею в виду нормальных мужчин и женщин, собираются, чтобы занятся общеполезным делом. Ну, там производить макароны или сочинять экономические программы • дает доход и развивает производительные силы. По всему судя, создайся здоровый, сильный коллектив. Черта с два. Один из вас, мокрожопое меньшинство, используя все возможности, уже пролез в руководство этой ячейкой общества. Все! Работы не ждите, результатиков тоже. Вместо работы нормальные люди должны будут все время отбиваться от ВД грязных предложений извращенцев, они будут путаться в их интригах, страдать, сходить с ума! Мастера вы на скрытые подлости и явные подарки, которые преподносите для ссор. Вы... Вы, как те жиды-экономисты, не только ебете людей любого пола, вы из них себе комфортабельные дороги выкладываете, чтобы мягче было идти к деньгам и власти... Но, господа половые соратники, я, как Господь в Содоме и Гоморре, сейчас вам воздам! На пол! Быстро на пол! Задница на задницу! - Из подлокотника кресла Аб Галл выхватил большой никелированный пистолет! - Казнь! Сейчас будет казнь!
Педерасты-соавторы, оба трусливые, как зайцы, сотрясаемые крупной дрожью, сползлись к его ногам.
- Чтоб один на другого, - орал Аб Галл, щелкая предохранителем. - Морда на морду!
Здесь, как колокольчик, по-детски звонко рассмеялась Мая. Не видела она казнимых гомиков, цветы густого зеленого цвета совсем защекотали ее в недоступном гашишном раю. Никто и ухом не повел. Аб Галл поближе подошел к сцепившимся на полу соавторам. Одной рукой он целил им из пистолета в головы, другой резко оттянул молнию на брюках.,..,?
- Правый суд - скорый суд, - бормотал он, редко брызгая мочой на лица педиков. Ему было до слез обидно, что пистолет игрушечный - ладно, никто не заметил. А вот мочи мало, так ничем не заменишь. Наклонившись, он плюнул в остекленевшие от страха глаза на полу.,., =
- Вон из моего дома! Чтоб ноги вашей никогда у меня не было!
Скандал, произведенный Аб Галлом занял десять минут. Такой тихий, размеренный и ухоженный, институтский городок наслаждался им неделю.!
Первыми все прознали институтские дамы. Некоторые решительно взяли сторону обоссанных педерастов: права человека, щадящий статус сексуальных меньшинств и прочая, и прочая... Другие, которые еще не разучились получать удовлетворение от естественного общения с противоположным полом, радостно хихикали, правда, опасаясь обосновать Мшк свое мнение вслух. Так сказать, против права не попрешь.
Дошла новость, разумеется, и до правящих кругов. Кафедру, где ошивался на должности профессора экономики Аб Галл, возглавлял Милтон Фридман, известный в еврейских кругах ученый, всегда умевший возбуждать к себе более зависти, чем любви. Собственно, если посмотреть беспристрастно, в научном мире Америки Фридман был тем же, что и Аб Галл у него под крылышком. "Ах, Милтон Фридман - шестиконечная звезда современной экономической мысли, - писала, например, "Интернэшнл геральд трибюн", - Ах-ах! Подумаешь, объективная оценка! Все прекрасно понимали, что вся экономика - подсобная политическая технология. Ну и звезда, ну и шестиконечная. А все равно служить эта звезда может любому социальному строю... И коллеги тоже хихикали: мол, что, голубчик, как выворачиваться будешь?..
Фридман думать не любил и не умел. Долго, неизъяснимо долго считывал он компьютерные данные по Аб Галлу. Вот если бы не педерасты!.. Ах, как было бы проще... Мочился бы себе на жену или любовницу - в порядке вещей. Но поднять.., /хм,что поднять?/, скажем, орудие преступления на двух сразу всемирно известных соавторов, о трудной судьбе которых извещен сам Папа Римский! Это уже слишком!.. Хотя... есть и другой аспект. Общеизвестно, что Аб Галл - не босяк. Ученый как ученый. Эти Вульв с Гениталиусом кого угодно доведут до белого каления. Знаем мы подобных культурологов...
Безусловно сильной стороной у Фридмана было умение именно не думать, но словно бы предугадывать отношение к себе окружающих. Он, вроде, внимательно глазел на зеленоватый экран с рядами скучных цифр и букв, только слышалось ему иное, шипучие, как кока-кола, голоса коллег: и сам-то откуда взялся в Штатах? Сам какое учебное заведение окончил? А? Не слышим..." Точно, отвечать было нечего.
Фридман надулся, как клоп. Самой натруженной в его местечковом мозгу была извилина, беспрестанно размышляющая на тему, а чем же он, Фридман, лучше любого другого еврея. Она, можно сказать, была истоптана, будто горная тропа к водопою. Вот и сейчас по ней пробухала тяжело обутая мысль: пусть они прежде докажут всем, что не попросили его помочиться на них сами. В целях оздоровления. Теперь уринотерапия в моде! Фридман отключил компьютер и, стараясь держаться поближе к людным в институте местам, пошел 'воъ.ш^^швЩт^Гшщ набралась смелости обратиться молоденькая лаборантка:
- Простите, шеф, мы не понимаем постыдного поступка профессора Аб Галла с Вульвом и Гениталиусом. Эти писатели такие милашки!
- Постыдный поступок? - мягко переспросил Фридман, - Вас неправильно информировали. С недавних пор профессор экономики Аб Галл осваивает новую научную дисциплину. Досужие сплетники ничего не поняли, а вы повторяете. С Вульвом и Гениталиусом профессор Аб Галл проводил наружный сеанс уринотерапии. Очень интересная и многообещающая метода, доложу я вам!
-
Милтон Фридман как в воду глядел, превращая на всякий случай Аб Галла из дебошира-экономиста в нетрадиционного целителя. Через два дня ему весьма конфиденциально позвонили из Вашингтона. Старческий голос с клацающим, таким же, как и у самого Фридмана акцентом, был не из правительственного окружения - выше! Голос охотно трепался обо всем: как жена с дитями, над чем работаете сейчас, что держите про запас, в конце разговора, между прочим, было спрошено прямо:
- Нам известно, что у вас на кафедре есть один придурок, которого держат за чучело./Нечастое слово "придурок" было произнесено по-русски./
- Вы, рабби, имеете в виду профессора Аб Галла? Так он вполне справляется с научной программой факультета, - не упустил возможности поддержать свой ученый престиж Фридман.
- Важно, чтоб он справился со следующей задачей, - рассудительно согласился голос: - На днях к вам прилетает подающий бо-о-олыпие надежды экономист из Красной России. Пусть Аб Галл возьмет всё его обслуживание на себя. Они примерно одного возраста... Да, очень важно! Прибывающий советский экономист из "содомитов”, вы таких ласково называете "голубыми". Нужен такт, понимаете, такт!
- Понимаю, - протянул Фридман, кладя трубку. У него даже на душе полегчало, что ни говори, а заслуживал Аб Галл наказания.
"Вот теперь пусть и отдувается честь по чести", - удовлетворенно подумал он и через секретаршу вызвал Аб Галла в офис.
Незамедлительно явившийся Аб Галл выглядел, как выглядело бы бельё, кабы его мятым да грязным добросовестно отгладили. С минуту они без видимого удовольствия рассматривали друг друга.
- Что вы мне сейчас не нравитесь - понятно. Чем не угодил вам я? - Не тратясь на излишнюю обходительность, осведомился у подчиненного Милтон Фридман.
- Ш нет, - словно в животе пробурчало, хрипло и густо отозвался Аб Галл. - Я, шеф, переживаю сейчас интенсивный период творческого роста. Активно не совпадаю с действительностью. Что поделаешь, объективный процесс, мистер Фридман.
Фридман не отказал себе в удовольствии остро и глубоко заглянуть в запухшие глаза Аб Галла. Нет, держит удар, подлец! Ну еще бы! Запустите осла в институтские коридоры, бьюсь об заклад, через двадцать лет лысина появится!
- Я не об этом. Что вы творчески растете над собой, вижу и знаю не понаслышке. У меня к вам дело другого рода. На днях, точнее послезавтра, к нам в институт для ознакомления прибывает молодой экономист из Советского Союза, откуда и вы ведете свое происхождение... Так... Мистер Арон М. Бревно. Он пробудет у нас неделю. Все это время вы должны быть при нем. Гид, помощник, друг. Иногда переводчик, гость прекрасно говорит по-английски. Покажите ему все, что его заинтересует. Деньги на соответствующие расходы я вам выписал. Если он пожелает, пусть останавливается у вас, вы получите арендные. Я думаю, что успешнее справиться с поручением вам поможет сексуальная ориентация нашего гостя. Он, видите ли, гэй. Я слышал от Вульва с Гениталиусом, что вы с особой симпатией относитесь к представителям сексуальных меньшинств... Не так ли?
- Документы на оплату уже готовы? - невидящими глазами глядя поверх собеседника спросил Аб Галл.
- Разумеется, можете получить прямо сейчас. Я не буду придираться к отчету. Чувствуйте себя свсдаохАрон М. Бревно нам очень нужен...
Когда в назначенный день, близ полудня, к дому Аб Галла подкатил институтский "гостевой" лимузин и принялся опоражниваться, профессор экономики только тихо ахнул. Во-первых, гостей вылезло двое; во-вторых, оба совсем не походили на Вульва с Гениталиусом. Ен^гренн1?так сказать,и '* близко не лежали. Что один, несмотря на жару |ёраааэ щеголявший в черном костюме, что другой - костлявое животное в шортиках и маечке, оба являли собой напор и натиск.
Аб Галл и глазом не успел моргнуть, а уж его обнимали в четыре руки, и чья-то лапа звонко колотила по заднице. Опешила ничего не понимавшая Мая:
- Господа, господа,- тщетно взывала она детским своим голоском. – Ну давайте прежде все познакомимся! Обнимемся все и поздороваемся!
Ноль внимания! Сплошное целование!
"И эти, что ли, педики?" - подумала Мая. Аб Галл ее ни о чем не предупредил.
- Господа же, - ногтями она изо всех сил вцепилась в чье-то костлявое, провонявшее потом и пивом плечо. - Господа, кто что будет пить?
С трубным хлюпающим чмоканьем куча-мала распалась.
- Что ни есть в печи - на стол мечи, - приказал, не сказал, костлявый в маечке.
Аб Галл вытирал губы платком. На полотне проступала кровь. "Бляди, они еще и кусаются!"
Чернокостюмный, костюм от пота был уже хоть выжми, не трогаясь с места поднял руку:
- Поприветствуем хозяина дома! Так вы и есть знаменитый шестидесятник-диссидент Аб Галл? По-нашему говоря, Абрам Гальперин? Браво! Прекрасно сохранились! - Вместе со словами чернокостюмный далеко вперед выкатывал жирную нижнюю губу всю в блеклых пупырышках, как у лошади. Губа непроизвольно возвращалась назад, сочно шлепая по зубам. Он говорил как бы в сопровождении ударных:
- Я - Арон М. Бревно! А? Как звучит? Психологически вы ведь "совок", Аб Галл! В ваше время таких имен и близко не было. Арон М.Бревно! Я так подписываю свои экономические обзоры в “Правде". Усраться можно!
Лимузин, доставивший гостей, давно ушел, а они под палящим полуденным солнцем вчетвером так и терлись еще на площадке перед типовым преподавательским домиком.
- Давайте все-таки за стол, господа, - с усталой безнадежностью попросил Аб Галл. - Там кондиционер, прохладно... Прошу вас, Арон. Вы...
- Да, простите, совсем забыл. - Арон М. Бревно нежно взял за холку костлявое животное в маечке, - Знакомтесь все! Мой интимный друг - Исидор Голеностопский! Режиссер советского ТиВи. Второй Тарковский... Я бы даже сказал, первый!
За столом /Аб Галл совсем не пил, гости, на удивление, тоже больше налегали на жратву/ беседа все не налаживалась. Дулась себе в тарелку Мая, по-женски уязвленная количеством педерастов на душу населения в Штатах; памятуя о постоянной ответственности, как в наручниках сидел хозяин. Костлявое животное, Исидор Голеностопский, второй, а может, и первый Тарковский жрал так, что за ушами пищало. Один Арон М. Бревно чувствовал и вел себя, как рыба в воде. Через весь стол лез со своей вилкой в общее блюдо, захлебывался минералкой и звучно чавкал. Видно было,ч то из него все время стремится вон нечто тупо восторженное - не то смех, не то газы. Иногда он резко закидывал голову назад и всхрапывал, точно был в совершенном одиночестве. Аб Галл и Мая, избегая встречаться глазами, смотрели в одно и тоже окно, там садик был, копошилась мускулистая зелень, качались цветы в рост человека...
- Усраться можно, - вдруг торжественно заявил Арон М.Бревно. – Ну спасибо, сладенькие мои, насытили палу Урона, как меня называют "совки".
- Он до хруста в костях сомкнув руки над головой потянулся, из распахнувшегося пиджака понесло потной сыростью.
- Может, хотите принять душ, - впрочем, совершенно равнодушно предложила Мая.
- Иди подмойся, - локоть в бок воткнул Арон второму Тарковскому, - а то расселся тут в трусах, как на пляже.
Голеностопский, не дожевав, поднялся и вышел.
- Какой он там по счету из Тарковских не суть важно, - причмокивая, сказал М.Бревно. - Важно, что мы - первые из многих последующих. 3а нами к вам из России потекут толпы, потому что Россия уже будет совершенно иная…
- Это называется, в Америке открыть Америку, - лениво не согласился Аб Галл. - Скажите, пожалуйста, новость! Уже весь мир кричит о новом мышлении Горбачева. А вы у себя, внутри страны, говорите: куй железо пока Горбачев! - И победоносно сверкнув глазами, опять уставился за окно.
Арон М. Бревно плотно надулся, словно прицениваясь к чему-то, почмокал губами.